Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Между градом и степью

Виталий Молчанов. Поэт, председатель Оренбургского регионального отделения «Союза российских писателей», директор Областного Дома литераторов им С.Т. Аксакова.
Живет в г. Оренбург.

Стрекоза
Задёрнуты шторы. Закрыты глаза.
Предчувствие нави.
Над камнем замшелым кружит стрекоза.
Прогнать ли, оставить
Её в смутном сне? Он, похоже, и сам
Недолго продлится.
Послушные вызову, как по часам,
Являются лица
Из утренней дымки, размытой лучом,
Так зримо, бесспорно,
Как будто бы дверь отворили ключом
В мир жизни повторно
Родные до плача, до спазма души.
На пике страданья
Я прошлым, как током, внезапно прошит.
Гляжу в очертанья
Сквозь сжатые веки — закрыты глаза
Ладонями нави.
Зелёной искрой мельтешит стрекоза —
Преследует, давит
Почти невесомой своей четверной
Пульсацией крыльев.
Я руки тяну, прикоснуться б одной…
Рыдаю в бессилье.
Прижаться губами, хотя бы сказать,
Что мной не сказалось.
Я сердцем тянусь… Вот отец мой, вот мать.
Не тронула старость,
И смерть не мазнула ещё белизной
Любимые лица.
Над камнем замшелым кружит стрекозой,
Мерещится, снится,
Висок сединой запорошила вмиг
Не зимняя замять —
Приходит, в обличье закутав свой лик,
Сыновняя память.


Сын
Летает пыль по закуточкам,
Свисает паутины клок.
Довольна мать — она с сыночком
Побелит завтра потолок,
И наведёт порядок в доме.
Приехал сын… Он рядом, тут.
Кукушка скрипнет в полудрёме:
«Часы не скоро заведут».
— Как долго я ждала, Олежка,
К стеклу прильнув горячим лбом.
Вокзал-то рядом, что за спешка,
Билеты выкупишь потом.
Ещё успеешь в путь обратный,
Сынок, подольше погости.
Рукавчик кацавейки ватной
Зачем-то скомкала в горсти.
И слёзы вымерзли в морозы,
Остатки выплеснув тепла.
В потёках скатерть из вискозы —
Поесть соседка принесла.
— Не болен ли, сынок любимый,
Как внук, невестушка моя?
Вернул бы Бог частичку силы,
К тебе б слетала за моря.
Но ничего, теперь мы вместе,
Жаль только папы с нами нет…
…Кукушка дёрнулась на месте,
Когда сорвали шпингалет,
Вошли в квартиру тёти Лены —
Она лежала на полу
Совсем одна… Синели вены…
Лишь пыль комочками в углу,
И паутины клок небрежный
Свисал уныло с потолка.
— Каким ты маленький был нежным.
Как рвался к нам издалека…


Кошки
                        Виктору Фёдоровичу
По памяти вдоль, как по ровной дороге,
Неспешно бредут стариковские ноги,
И палочки стук раздаётся в ушах.
А рядышком кошки, голодные кошки,
В пакете — кастрюльки да чистые плошки,
Для каждой своя… В тёплой каше и щах
Не густо обрезков колбасных и мяса —
Но пенсии мизер для среднего класса
Достаточен толк понимать в овощах.
Бездомным животным к чему разносолы?
Вот котик с бельмом на глазу, невесёлый,
Был изгнан во двор за увечье своё.
Старик поманил бесприютного пальцем,
И плошка с обедом досталась скитальцу —
Завидует с голых ветвей вороньё.
Судьба человечья так схожа с кошачьей:
И нас выгоняют, и мы горько плачем,
Меняя меха и шелка на рваньё.
Лет десять, день в день, не смотря на погоду,
Хвостатому нёс пропитанье народу
Седой человек, а потом перестал…
Ушёл навсегда, и теперь в райских кущах
Для Божьих котят варит кашу погуще
И щи, раз нектар по знакомству достал.
У нас во дворе молодая соседка
Вдруг с плошками вышла в нарядных балетках,
В добро превращая презренный металл.


Ксеня
Дождик наметал стежки — стариковские шажки
Пыль срезают, словно ножницы, с асфальта
И подбрасывают вверх... Мимо позабытых вех
Дед идёт, слезится глаз потухших смальта.
В кофту женскую одет, в паре сношенных штиблет
И на брюки нацепил зачем-то юбку.
То ли холодно ему, то ли бросил кто в суму
Подаяние — сыграл с убогим шутку.
В тучу сбились облака, солнце заслонив, пока
Резвый ветер не порвал бродяжек в клочья.
С интервалом в пять секунд ноги дряблые бредут.
Ты куда свои стопы направил, отче?
Блики — на боках машин. «Потребляйте», — город-джинн,
Распахнув объятья, заклинал коварно:
«Душу есть где расплескать, в долг бери — негоже ждать.
Прогоришь, ну, значит, брат, такая карма».
Мчалась в поисках бабла тротуарная толпа,
Закоулков городских дурное семя.
Дед ей шёл наперекор, сам с собой вёл разговор:
— Божий раб Андрей почил, теперь я Ксеня.
Наваждением влеком, вспомнил: раньше, за столом
В петербургской блинной, слышал я легенду,
Что у Ксеньюшки Святой муж скончался молодой,
И она мундир надела с позументом.
Красный верх, зелёный низ… Не причуда, не каприз,
Мужним именем звалась теперь — Андреем.
Всё до нитки раздала и босая, без угла,
В мир пошла она, чтоб сделать мир добрее.
Оренбург — не Петербург… Tри столетья прочь… Hо вдруг
Это промысел, достойный быть в скрижали?
Ты Блаженный, не чудак?.. Дед исчез, не подал знак.
Снова пыль к асфальту капли пришивали.


Воронёнок
Он просто выпал ночью из гнезда,
Комочком перьев раздирая ветки.
Лиловая небесная мездра
Дождём сочилась, сукровицей редкой,
Прилипнув гематомой облаков
К ладошке остывающей вокзала.
А рядом, потревожив светляков,
Упавшего трава к груди прижала.
Сначала было страшно и темно:
Кричала мать, отец шумел крылами,
Пока, привычно вывернув руно,
Не прикоснулось утро рукавами,
Вернув тепло, спокойствие и свет.
Червяк исчез проворно в жёлтом клюве.
Семейный мигом порешил совет
Кормить поочерёдно, в карауле
Стоять, храня от алчущих клыков
И хищных лап, свою беднягу-детку.
Малышки с прилегающих дворов
Птенцу несли кто муху, кто конфетку.
Смеялся тихо городской вокзал,
От бликов щуря вычурные окна.
А день в одёждах солнечных дрожал
Над парком, развалившимся дремотно.
Когда комками ваты облака
Прижались к ранам алого востока,
Безжалостно тяжёлая нога
Птенца в крыло ударила жестоко,
И на глазах у стихшей мелюзги
Вторично поднялась, в траву втоптала…
…Стихали долго пьяные шаги.
Гудок электро-слёзно ныл с вокзала,
Вороны, страшно каркая на смерть,
С гнезда срывали прутики пелёнок.
Сердца детей заставил отвердеть
Комочек перьев — горе-воронёнок.


Ящерка
Поскользнёшься на мокром, споткнёшься о сушь,
С края жизни слетая.
Между градом и степью — лишь скорбная глушь.
День родительский мая
Вслед за туфлями бросил вдогон башмаки,
По асфальту — покрышки.
Выше пояса нынче взросли сорняки,
Граблей ждут и мотыжки.
Изумрудная спинка да белый живот
И янтарные глазки —
Тихо ящерка возле могилок живёт,
Как хранитель из сказки.
Не боится меня — подбегает к ногам
И стоит, не уходит.
Делит горькое горе со мной пополам,
Не мешает работе.
Заскорузлые стебли в колючих шипах
Под ударами гнутся.
Всё едино — и слёзы, и пот — на губах,
И мозоли на руцех.
Кладенцом я взмахну: «Раззудись-ка, плечо,
На Горыныча шеи!»
Засвистел, вдохновляя на подвиг, сверчок
В куширях у аллеи.
Две свечи восковые сгорели давно
В недалёкой часовне.
Распакую припасы, открою вино,
Хлеба дам ей, как ровне:
— Кушай, ящерка, милый мой сторож могил,
Помяни маму с папой.
Сорняков — змей-горынычей — я победил
Не мечом, так лопатой…
Поскользнёшься на мокром, споткнёшься о сушь,
С края жизни слетая.
Между градом и степью — лишь скорбная глушь
И печаль вековая.
Старикам я отвесил поклон поясной,
Обошёл животинку.
Солнце гладило жарко, прощаясь с весной,
Изумрудную спинку.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0