Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Дни коротки, а год еще короче

Александр Раткевич. Родился в 1954 году в Ивангороде Ленинградской области. С 1969 года живет в г. Полоцке (Беларусь). В 1982 году окончил филологический факультет Белорусского государственного университета. Руководитель Народного литературного объединения «Полоцкая ветвь» с 1989 года.

* * *
Поэзия покоя не дает.
И если я бессилен снова
найти единственное слово,
чтоб совершить переворот
в привычном миропониманье —
я не поэт, а лишь названье.


Межень

Я помню музу с малолетства,
когда она, смеясь, меня
без фамильярного кокетства,
без вдохновенного огня
учила вдумываться в слово,
держать перо и каждый крик
переиначивать сурово
и осторожно в тот же миг.
Я помню: августовским летом,
 когда рекой владел межень,
когда мне был еще неведом
метафорический кремень,
она меня взяла на руки
и в реку бросила: «Плыви
сквозь поэтические муки,
сквозь муки бренные любви».
Я помню вздрог, который губы
мои неимоверно сжал,
и плоть воды нежнее шубы,
и брызг безумствующий шквал,
и музу в сумерках грядущих,
и, как в светящемся венце,
испуг в ее глазах цветущих
и состраданье на лице.


Философия паука

Серый паук, что в углу примостился
после того, как я выключил свет,
с вечным вопросом ко мне обратился:
в жизни имеется смысл или нет?
«Мысль бессловесна, когда не конкретна, —
вяло сказал я, к вопросам упруг,
приплюсовав, — философствовать вредно
в миг засыпания и... недосуг».
Это суждение в серость зачислив
или услышав за стенкою стук, —
знак, что, как люди, он тоже завистлив, —
резко на нитке спустился паук.
Паузу выдержав, я осторожно
молвил с намеком: «Ты истинный зверь, —
мне бы хотелось, насколько возможно,
мненье паучье услышать теперь».
Он, согласившись, задвигался важно,
словно в часовне молитву творя,
и произнес, что не любит бумажной
высохшей тли, ни на что не смотря.
И не желает словесною лепкой
в дебри чужого сознания лезть,
а убежден, что резоннее цепко
сеть паутины без устали плесть.
В ней и скрывается жизни значенье,
словно волненье в вине или в во...
Мне опротивело это зуденье —
я, не дослушав, прихлопнул его.


* * *

Неизбывная, неземная,
хоть с улыбкою, хоть скорбя,
не люби меня, вспоминая,
вспоминай меня, не любя.
Я ведь тоже, объят луною,
помышляю молчком и вслух:
то ли тень за моей спиною,
то ли твой осторожный дух.
Стынут капли любви и страха —
чахнет жертвенная свеча;
память — выцветшая рубаха,
с моего ли она плеча?
Отрывая остатки воли,
как листки от календаря,
я не ведаю большей боли,
ощущаемой втихаря.
Не ищу никаких оправданий
в том, что чувства, как щепка,— хрусь,
что, как раненый волк в капкане,
взгляда собственного боюсь.
Я один. И луна стальная...
Кто ты? Разве я знал тебя?
Не люби меня, вспоминая,
вспоминай меня, не любя.


Колодец

Это поле у деревни
мне мерещилось всегда —
там стоит колодец древний,
в нем зеленая вода.
И не бревен сизых гнилость
мне внушала страха скось,
а воды невозмутимость
извела меня насквозь.
Что в ее застывшем слитье
заколдовано тоской:
битв кровавых чаепитье,
плуга лязг иль пот людской?
Или в ней сиянье неба,
словно в выгибе стекла,
отражается нелепо
и бесцветно, как зола?
Или все на белом свете,
в чем угасли злость и спесь,
как в евангельском завете,
воедино слито здесь?
Нет ответа; я не воин;
сквозь прохлады череду
у колодца мнусь расстроен
и безволен, как в бреду.
Я бреду своей орбитой,
в мысль одевшись, как в пальто:
что забыто, то забыто,
но колодец — это что?


Утро

Ты не решишься, хоть — беда,
ко мне нечаянно приехать,
разбередить, как никогда,
полузабытой страсти нехоть.
Отвергнуть, даже если жаль,
любовь, начертанную роком;
и сна совместного печаль
ты не напомнишь ненароком.
Ужель всегда, когда один
неотреченно ждет и любит,
другой неутомимо губит
любви светящийся рубин?
Неужто времени костер,
сжигая вещное искусство,
сжигает, как ненужный сор,
уравновешенные чувства?
Сегодня ты, в который раз,
проснешься в неге первозданной,
совсем не зная, что сейчас
я пред тобой явлюсь нежданно.


Письма

Перечитав все письма Ваши,
я вспомнил с легкою тоской,
что Вы, как счастья полной чаши,
искали близости со мной.
Что Вы сквозь внешнюю усталость
во мне любили не прибой,
а устоявшийся, как старость,
уравновешенный покой.
Покой срывал я без согласья —
и Вы ушли огню под стать,
оставив для разнообразья
тяжелый привкус несогласья
моею суженою стать...
Теперь, когда уже навечно
былые страсти позади,
пытаюсь я чистосердечно
в них утешение найти.
Вот почему мне письма Ваши
сегодня дороги вдвойне,
А Вы? Достигнув счастья даже,
Вы вспоминали обо мне?


Знаки

Есть тайна — белый лист бумаги,
не тронутый взволнованным пером…
Давно умчал от берега паром,
паромщик делает мне знаки.
Я знаки эти что-то не пойму.
Чего уж там — упущенному слава.
«Эй, на пароме!..» — Не услышат, право;
да и не нужен там я никому.
Попутный ветер мне не господин.
Им весело на палубе безбрежной.
Волна о берег плещется небрежно,
и я на берегу стою один.
Я знаки в памяти не сберегу.
Все хорошо — мне подождать придется.
Паром назад когда-нибудь вернется,
но на него попасть я не смогу.
Дни коротки, а год еще короче.
Поэтому и знаков образ мглист…
Но тайна есть — бумаги белый лист,
к перу и почерку охочий.


Звездность

Растаял день. Всевластность щедрой ночи
дарует звездность людям и земле.
И я, небес почувствовавший очи,
иду во мгле.
И слышится в светящемся затишье,
о чем трава беседует в ночи,
как шелестят, проказя по-мальчишьи,
лилово-лунные лучи.
И ветер над водою затихает,
и пруд, что за день солнцем утомлен,
прохладу ночи глубоко вдыхает
сквозь чуткий сон.
И каждый куст загадочен полночно:
сквозь струны серебристые ветвей
сияют звезды чисто и молочно —
целители души моей.
И светел путь в ночи неизъяснимой,
поля молчат, как фрески, в тишине.
И нет дороже звездности ранимой
сегодня мне.


Серебристая осень

Серебристая осень в глаза мои смотрит,
приглашая меня в свой хмельной хоровод,
словно я этот лист, что сорвался с осины
и о землю удариться должен вот-вот.
Но, следя за паденьем листвы, я подумал:
серебристая осень, не надо спешить —
мне еще не по силам в твоем хороводе
затаенно, уверенно, вечно кружить.
Я не знаю еще, серебристая осень,
сколько будут меня красотой исцелять
эти строгие линии ив наклоненных,
этих вод скоротечная вольная гладь.
Не насытился я светозарной грозою,
ароматом целебным былинных полей...
Но по-прежнему смотрит в глаза мои осень,
серебристая осень жизни моей.


* * *
Смерть не бывает наудачу.
Но и тогда, с землей сроднясь,
поверь, я все же не утрачу
с тобой таинственную связь.
Я не забуду сквозь потемки
и сквозь небес жемчужных тишь
в твоей явиться комнатенке,
в которой ты спокойно спишь.
Неощутимо, осторожно
проникну в твой глубокий сон,
чтоб с этой ночи непреложно
был на двоих единым он.
И уходя, но лишь на время,
в подземный мир в последний раз,
я унесу с собою бремя
разлуки, разделившей нас.


Осень-весна

Сентябрь нас балует хорошею погодой,
деньки — как спелые антоновки в саду.
И ты любуешься волшебною природой
уже который раз в году.
А я смеюсь, шепчу: неужто все смешалось —
тропинка с озером, с антоновкой — луна,
а зрелость с юностью, что в памяти осталась,
и вместо осени — весна.


Переплавка

Мы дети бронзового века.
Во мне меня давили век.
Как на болванке человека,
на мне отлито: имярек.
Мы имениты и безличны.
Не счистить бронзовую ржу.
Как брак, отточенный отлично,
на переплавку ухожу.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0    


Читайте также:

Александр Раткевич
Ночные роли
Подробнее...