Из цикла «На Светлояре»
Вокруг Светлояра
И, завернув свой голос в тишину,
иду-плыву, иду и созерцаю,
и погружаюсь в явь и тишину,
и созерцаю озера зерцало.
Хочу узреть святые купола,
горящие в воде огнем нездешним,
вокруг в зеленом высится ветла,
иду, молюсь, я — кающийся грешник.
И вот осталось сделать малый крюк,
а серый мостик тянется дорогой,
как вдруг в ушах раздались звуки, звук,
звон колокольный — громкий, сильный, строгий.
Он чудо, он звучал, звучал во мне,
я шел один, как зверь чужой, бездомный,
он был моей опорой в тишине —
такой густой, такой живой, объемный.
Мой тонкий слух — мембрана из мембран
впитал частот неведомые ноты,
и словно затянулись сотни ран,
и в глубине, в душе, в тиши — полеты.

* * *
Как белы и пушисты облака.
Какая плавность. Холм округлых линий.
Глоток… и ты глотаешь облака,
и сквозь тебя течет, течет река,
течет себе (в ней облака!),
ползет, бредет, идет походкой синей.
            И холод красок вязок и упруг,
            в нем утонуть до самого заката,
            до белой мглы, до онемения рук,
            и ощутить внезапно, больно, вдруг,
            что в круговом движении лиц и рук
            есть отпечатки декабря и марта,
есть лед потерь и лед немых утрат,
когда в свинце тоски и безразличия
ты променял искрящийся азарт
на ворох затхлых желтых схем и карт,
пылящихся в несбывшемся величии.
            И все же как пушисты облака!
            Река ползет, бредет походкой синей.
            Глоток, и ты глотаешь облака,
            и сквозь тебя опять течет река,
            а в облаках все та ж округлость линий.


Из цикла «…чтобы события сшила эта жизнь…»
Рубаи
1
Вмещает моя грудь и сердце и тревогу,
в ней теплится душа и тянется к порогу;
когда страстями полон дом —
она за дверь, на крышу, ближе к Богу.
2
Давай взлетим над бренной суетой,
и будем наслаждаться красотой,
и воздух будем пить из синевы —
такой небесный эликсир густой.
3
Пусть ангелы небесные парят
и с нами о великом говорят;
сомкнутся пусть коврами облака,
мы вытянемся в стройный птичий ряд.
4
Нам разум дал Господь и душу в нас вдохнул;
чтоб слышать ритм Вселенной, жизни гул —
мы обратимся к праведному Богу;
я был спасен Им, я не утонул.

* * *
Что делать, если память на нуле?
Открыть блокнот, вгрызаться в мякоть строчек
иль отыскать в теплеющей золе
кусочек олова, всего один кусочек.
Он — в виде сердца, в этом боль и смысл —
сгорать за мир — красивый и жестокий,
и падать в печь — бездонно, жарко, вдрызг,
и падать в память сердцем одиноким.
А если мир давно горит в огне —
и все горит пылающим мартеном,
что делать в нем горячим этим венам,
глазам горящим, рушащимся стенам,
что делать мне?

Из цикла «…И протянется нить»
* * *
Господь придумал мир. Любовь в нем и надежда
нас ободрят в пути, прибавят больше сил.
Господь явился к нам в сияющих одеждах
и верой и слезой нас, грешных, окропил.
Фаворская гора явила миру чудо,
что смерти вовсе нет, а есть спасения путь.
Господь явился нам в сиянии оттуда,
куда и мы придем к Нему когда-нибудь.
            (Праздник Преображения Господня, 19 августа 2016 года)

* * *
В детстве я чувствовал Бога,
Он жил в глубине души.
Его теплом была согрета дорога.
На ней не было машин,
            каких-то разбитых тележек,
            порванных в клочья чувств.
            Была основа, фундамент, стержень.
            И даже светлая грусть
во мне, внутри, у сердца,
волнами плыла и плыла;
сворачивались в листья месяцы,
дни — словно взмахи весла;
            минуты… мгновения… секунды…
            ощущения света…добра…
            Ни тени будущего, где будет трудно.
            Детство было вчера.