Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Да, я из прошлого, двадцатого я века,..

Светлана Геннадьевна Леонтьева. Родилась на Урале. Член Союза писателей России. С 1999 года главный редактор литературного альманаха «Третья столица». Живет в Нижнем Новгороде.

* * *

Да, я из прошлого, двадцатого я века,
его ругают все, кому не лень
за дождь глухой, за потаённость снега,
за власть, правителей. Мой век — кистень, кремень!
И в бубен бьётся. Локоть не укусишь,
не выпустишь обратно и впустишь.
Но век двадцатый, как особый ген!
Он вспоен, вскормлен. Миру кажет кукиш.
И выпрямляет Ною влево крен.
А я в нём, в этом веке утонула!
«Титаник» мой двадцатый, мой треклятый
и вспененный, и гневный век разгула.
Коль вспомню девяностые — мы святы.
Прошедшие, не сгибшие, пардон,
бандитом не закатаны в бетон,
где на крупу талон, на мёд талон,
в очередях лишь ругань, злоба, маты.
Да, пили, помню я, одеколон,
да, я ждала из армии солдата.
Но не на мне, другой женился он!
Мой век — мой Чёрный пруд, что в граде Нижнем.
Но всё равно я зла не иму. Трижды
да и четырежды прощу опять.
Готова руки я расцеловать
годам прошедшим, словно маме старой.
Я, словно речка, в этот век впадала,
затем бурлила, словно водопад!
О, сколько войн прошло, что даже ад
за голову схватился от кошмара…
Зато: Цветаева, Корнилов, Пастернак.
Скажите мне: «Светлана, рядом ляг!»
и я легла с поэтами бы рядом!
Как миф. Как рыцарь. Ганнибал, Спартак.
Итак, двадцатый век — моя награда.
Изобретения: скафандр, светодиод и танк,
детектор, телефон, кирза и сварка,
метро подземное и сердца пересадка.
Мой век — варяг! Смельчак и весельчак…
Походы в ЦУМ и ГУМ, в универмаг.
Я и сама стиляга из стиляг,
я помню, танцевали как медляк,
что воду заряжал нам всем Чумак!
Я до сих пор водою этой греюсь!
Я эту воду добавляю в суп!
Хотя я знаю, выгляжу глупее,
наивней, чем гавайский хулахуп.
Трудна работа рисовать мой век!
И всех, кто был со мной, друзей оттуда!
Но я не знаю лучше, чище чуда!
Там с настоящим мясом чебурек,
там дом мой с тёплой печкою — ночлег.
Где пегий — пег.
Где белый — бел. А чёрный чёрен.
Где розы куст склонился, вырвав корень!
Где сквозь баян, гитару и валторн
мы все — звено во временном отсеке.
И это высший смысл, хороший тон:
«De motiuis nil nisi bene»* - фон
он на мою ладошку нанесён
Заступником взирающим сквозь веки!

* * *

Как раскидисто дерево это! Листва густа!
Не охватишь, не силься, взглядом его не окинешь.
Ой, не здесь ли схоронена Ева, сомкнув уста,
а как были они разверсты светлой любви во имя!
Влажно, маняще, тепло. Думы все прочь, дела!
Змий-искуситель в тени крошечных виноградин.
Если безумен грех и неоглядна мгла.
Близость — это родство, это огромней, чем рядом!
Губы Адама — они рана открытая! А
их поцелуи горят! Вот и сожгли всю душу.
Вместо одежды любовь, вместо еды и питья.
Вместо белого дня, вместо моря и суши!
Даром что ли везде, о, перекатная голь,
в долгих библейских снах, вымотавших населенье,
рай — это прошлый день, это не наша боль,
изгнанным быть — почёт, общее треволненье.
Рёбер Адамовых — их хватит на нас, на всех
девушек, что занялись, женщин и вдов вселенной.
Выбери место: Крит, Волга, Евфрат, Лох-Несс,
выбери Петербург тот, что в снегах по колено!
И за соломинку — хвать. Изгнаны мы с тобой
тысячелетием всем, шёлкопрядением в замять,
если для сильных — земля, горы и синий прибой,
если звезда Гончих Псов нам освещает память.
Там во дворе мужики режутся сплошь в домино,
у Кабаних глаза — что впору идти, топиться!    
Город не вымер ещё! И Казанова давно
от армии откосил. Рядом роддом и больница.          
Изгнанным — целый миф и в парке аттракцион —
это гудит Колесо — слава царице Фортуне!
Я им родня во всём, я — тоже железобетон.
Райская птица — грач грает, забытый втуне…

* * *

…О, как возвращаемся мы к старым мамам
побитые жизнью, испитые драмой!
Да, к маме не стыдно с ребёнком в подоле
без денег, без веры сквозь белое поле.
По грязной дороге,
где ямы, ухабы,
где возле болот водянистые жабы.
Расселись, дурёхи, и смотрят в затылок.
Я помню, зачем и куда уходила!
Всё помню — шлепки, и слова, и ушибы,
и детские помню смешные обиды!
И яблоки с яблони сочные, словно
весь сахар вобрали
                               багрово, фасольно.
Надкусишь, и хруст — будь здоров! — раздаётся,
а в комнате свет скручен, что волоконца.

Я связана с домом не нитью —
канатом,
там ветер норд-вестовый, вещий, лохматый.
Вся фальшь позади — речи, взоры, банкеты.
А руки мои —
прямо в небо воздеты!
Из душного мира в простор возвращаюсь,
калитка,
                сельмаг,
                               возле сада сараи…
Как яблоко — яблоне прямо в колени,
как будто последний я радостный пленник.
Прощайте Арбаты, Египты и Мальты,
пустынной горячкой больные асфальты.
Чего я хочу и всегда я хотела,
чтоб пело
                моё соловьиное тело!
Чтоб селезень дикий в алмазных накрапах
стоял не убитый на розовых лапах!
Грачиной тропинкой, цепляясь за корни,
я шла бы и шла всё быстрей, всё проворней.
Закончен исход! Нет моста за спиною,
лишь ягоды ранка и та — под ногою…

* * *

Это чара вина — ты испей её, князь Святослав!
Ибо завтра в поход — Византия уже у порога,
расставляет силки. А, коль выпьешь, утрись о рукав,
коль осталось до общей победы всего-то немного!
Коль остался поход, кто ж не знает прошедших времён?
Русь благую спасать. Вот с востока напали хазары.
Драгоценная братина наших славянских племён,
не сменяешь её ни на дудки, свирели, кифары.
Музыкальный рожок до сих пор запевает в лугах.
И выходят к тебе, князь, то звери, то птицы, то девы,
ты поверь пастухам, ибо Велес несёт на рогах
охмелённую весть, что враги твои дюжие гневны.
Ты казны не ищи — ибо козни вокруг да тщета.
На Руси же меха, мёд и воск в погребах деревянных.
Середина земли не отъята, в полон не взята,
что с Болгарии спрос на подмостках её окаянных.
На границе твоей, что вплотную к Царьграду взошла
Византийская дань — много золота, ткани и шёлка,
и не зря нынче конь закусил, не к беде ль, удила,
ворохнулась душа через горло, гортани где щёлка.
Что же тело? Ему не страшна ни могила, ни ржа,
возле устья Днепра не пройти на ладьях сквозь пороги,
но одно утешенье, что русский нам дух не сдержать,
душу не отлежать, поскорей унести б только ноги!
Печенеги лихи! Череп князя на чашу пошёл,
оковали его, золотыми гвоздями обшили,
вот и черпает время вино берестовым ковшом,
вот и кони по берегу мечутся в пене и в мыле.
И черёмуха вся в белых, сочных, глубоких слезах,
чуть дыша соловей, распевается — в розанах крылья.
И цветёт моя речь — во емейлах да во адресах
о тебе, Святослав, обрастая то болью, то былью.

* * *

Что проку осуждать нам прошлый век?
Что проку восклицать: «О, что там было?»
Там зрело яблоко — восторг ли, оберег…
Там зрело яблоко багрово, мёрзло, стыло!
Распад СССР, развал и сленг.
Жизнь без зарплаты. Безпросвет унылый,
звезда-скиталица являлась на ночлег.
Но я всё это, словно позабыла.
Лишь помню яблоки на ветке у реки,
тропу замшелую и камень в виде сфинкса.
Но прошлое, как хочешь, нареки,
ему не скажешь: отойди, подвинься!
Безвременье, безнебье, безпрогляд,
бездушие, безвестие, безверье:
оно текло, струилось без преград
в терновый дух, в рябинный сон дочерний.
Купи машину, дом, построй гараж,
читай рекламу, обводи субтитры.
Как ни крути, он был. И он был наш —
прошедший мир, прогрызший биоритмы.
В бесстрашии его мы проросли,
как дерева, что в колыбельке зёрен.
Попробуй отдери, будь так проворен,
с тяжёлых пальцев ты хоть пядь земли!
Там зрело яблоко — всего один аспект,
то самое, из райской дивной кущи,
луна была во всём, везде цветущей,
и на одну семью один комплект
одежд и шапок, обуви, мячей.
Я помню моду варежек и курток.
Из нас — таких — не сделать проституток,
воров в законе, трусов и бичей.
Из нас уж если делать, только нас!
Из криков наших, страсти, крови, пота.
Погиб — восстань. Упал — вставай и — в пляс.
Есть время — до и после есть — Потопа.
Фата-Моргана и Фатали хан,
кольцо Эльбруса, память Арарата,
есть Апокалипсис, Конь Блед и есть уран —
вот это навсегда и без возврата.
Целуй! Целуй и плачь тень циферблата!
Я назову и адрес и пароль,
емейл и почту Яблочного Спаса:
надкусишь яблоко — и в сердце вскрикнет боль
полынного, медового окраса!

* * *

Думаю, что так вот мне и надо,
внутрь колючки прячу, словно ёж.
Родина — гора, восторг, громада,
родину мою — её за что ж?
Евро это или монголоид,
там у вас в мозгах такая прыть!
Словно вазу за своей игрою
вам одно мерещится — разбить!
Мы уже разверсты и разъяты
в ваших каучуковых умах…
Родина! Она не виновата
та, что в мифах, сказах и в псалмах,
притчей во языцах, в колокольцах,
во спасенье, во любви, в мольбе,
в комсомольцах, мега-богомольцах,
в страхе, неге, помыслах, борьбе.
Родина — не платьишко! Не скинешь.
Родина — не справка, что в собес.
Вот сижу её посередине
и молюсь о дочери и сыне,
а над головою — твердь небес.
Сто пословиц знаю на латыни —
мёртвой! Что ещё с латыни взять?
Но мои не трогайте святыни
на больной, нещадной Украине,
вам не завязать уже глаза!
Родина была и есть, славяне!
Мы — пространство и пространство в нас.
Речь. Язык. Привычки. Сны. Дыханье.
Евро, доллар и другие, слазь!
Не разделишь. Лишь слегка укусишь.
Мы такие: встали и пошли.
Ты по нашим не скреби улусам,
не вмерзай нам в комышки земли.
Мы-то знаем, как зияют раны!
Как болит. Как ноет и щемит.
А затем срастается нежданно
посреди болота и бурьяна,
что колюч, туманен, ядовит.
С хрипом, дудкой, песнею песчаной
проклята. Воздета. Осияна
родина, как прежде домоткана,
на всекрыльях сцепленных орбит.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0