Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Продавщица украшений, или грустный клоун

Светлана Богданова родилась в 1970 г. в Москве. Закончила Литературный институт им. М.Горького. Публиковалась в различных изданиях.

*  *  *
У негра, раздающего листовки
Цветочной лавки на Цветном бульваре
Узнала, что смешного в белом цвете.
По мнению раздатчика листовок,
Нет белого в природе. Не бывает.
Нет куриц, нет яиц (в его стране
Никто не ест ни то, и ни другое,
Вот рай, должно быть, для домашней птицы).
Зубов у крокодила тоже нету
И если крокодил кого-то тяпнул,
То не физически, а, так сказать, духовно.
Намерением, а не пастью.

Всё белое — пустоты. Их нельзя
Использовать. Но можно наблюдать.
Нет белых птиц, но сам полет бывает.
Нет белого песка, но есть дорога.

И, наконец, смешное. Здесь, у нас
Мы — люди, думаем, живем себе, живем.
Но нет. Нас — нет. Лишь наше шевеленье.
Нет наших лиц, волос и даже тел.

«А белые цветы?» - спросила я,
Увидев на его рекламной робе,
Что нынче вы букет из белых лилий
Сумеете купить с хорошей скидкой
В цветочной лавке на Цветном бульваре.
«Тем более смешно», - ответил он.

Весь город пуст. Здесь продают ничто.
И только он и несколько знакомых
Здесь будто бы играют в чью-то жизнь
Рисуют документы, по которым
Приходят слушать ветер в институт
И вечерами бродят по бульвару
И получают деньги за прогулки.
Откуда-то, из белой пустоты.

«А как же с вами мы разговорились?
Ведь я ничто?» - спросила я его,
Возможно, слишком лёгким, женским тоном
Он посмотрел куда-то вдаль, туда,
Где вздрогнул светофор, и вот, толпа
Метнулась на зеленый к эстакаде.
«Должно быть, снова ветер», - он ответил.
«Так хочется порой поговорить».

«А наш язык?» - не отставала я. -
«Ведь с вами мы общаемся по-русски!»
«Не так давно узнал я языки
Язык огня, язык воды и ветра.
На этой территории, в Москве,
Нам безопасней с ветром говорить.
Тогда есть шанс добыть немного пищи
И быть всегда в тепле и там, где хочешь».

«Но что же в этом все-таки смешного?»
«Смешно, когда ничто рождает нечто.
Допустим, деньги из ничто родятся.
Ну, или звуки. Или даже буквы
В библиотеке нашей институтской.
Смешно все это», - он обвел рукой
Весь мир вокруг.

                      Я фыркнула: вот черт,
Еще один философ отыскался.
Смешно — так смейся, что стоишь, качаясь,
у памятника клоуну часами?
Но нет же. Ты стоишь, чтоб кушать.
Видать, смешно тебе, да не особо.

«Тогда всего хорошего», - сказала,
И побрела к себе домой в Уланский.
Но, перейдя бульвар, я обернулась.
Он все стоял, сверкая объявленьем,
о том, что лилии теперь охапкой
вы можете за сущие копейки
Купить в цветочной лавке на Цветном.
Стоял и вдаль смотрел, как смотрят вдаль
Слепые старики из кинофильмов.
И я зачем-то вдруг рукой махнула
Не то что бы ему, а просто так,
Как будто ветер руку вверх подбросил.
И там, на том конце бульвара,
В ответ махнул рукой мне незнакомец
Тот самый негр, живущий в пустоте.

Прошло уж больше часа. Я пришла
Домой. Тут прибрала на кухне,
Затем взялась за Интернет. Сижу.
Смотрю Фейсбук. Но думаю о нас.
Что, если все мы — черт возьми — лишь ветер?
Не легкий воздух, а, скорее, сгустки.
Возможно, уплотнение... Как пар.
Разумная такая атмосфера.
Но разве это что-либо меняет?
Мы белые. Мы пустота. И что?
Что в этом, блин-компот, смешного?..


Продавщица украшений, или грустный клоун

Я, говорит, купила у вас этот браслет.
Деньги перевела на карту. Поймали?
Переписка затягивается. Переходит в бред.
Затем — в дружеские откровения. Едва ли

(Как говорил один учитель музыки, вы
Играете едва-едва, а хорошо бы е-два — е-четыре...
Впрочем, к чему это я, каблуки поверх головы,
А не как у АББЫ... В кривом эфире.)

Я понимаю, что опять и опять
проваливаюсь в призрачную дружбу
С покупательницей. Играем тушь!
Я серьезно. Ни дать, ни взять
Инженер человеческих душ,
А не продавец, шлепнувшийся во всё ту же
Радужную лужу.

Новинки шоу-рума — для вас.
Но и кошечки тоже радуют глаз.
Секретики, ваниль, обыкновенное женское.
Я в курсе всего. Вы — в сияющем коконе, в грезах о сокровищах мира.
Вы само совершенство, ах, какое блаженство...
А у меня - касса. Пыль. Витрины.
Усталые поставщики. Чужая квартира.
И окружающие, как всегда, ни в чем не повинны.

Храни вас бог, красавицы в хрустальных гробах.
Хрустальные диадемы звенят. На ногах — хрустальные тапочки.
Я та, кто дал вам эти жаркие яблочки
(На рынке
Мне по старинке
Их отрекомендовали как «вах»).

Я и сама их распробовала, но сна ни в одном глазу.
Вот, теперь всех вас на своей телеге везу
В гномичий рай. Где все такое крошечное,
Такое мимишечное, браслетошное, брошечное,
Что можно, чихнув, раздавить какой-нибудь заветный комод.
Наполненный сокровищами, точно слюною рот.

*  *  *
Мой лосось!
Видишь кость?
Видишь гвоздь? Видишь ось?
Чуешь в сердце холодном томленье?
Это всё потому,
Что начало всему
В этом месте сбылось,
Как воронка, как ствол, как сверленье.
Этот пуп,
Этот суп,
Этот сон - как тулуп:
Жарок, душен и туп.
Круг за кругом, без слов, без движенья.
Ты, кружась, отплывай
Прочь отсюда, за край,
Там осадок похож на победу, на рай,
И в воде нет ни капли броженья.
Мой лосось!
Эта ось,
Этот гвоздь, эта трость
Всех доводит до исступленья.
Это явный сигнал.
Ты похож на коралл,
Ты, мой друг, маргинал.
Прочь отсюда, нажми на сцепленье.
Хвост - и скрип.
Хрящ - и хрип.
И плавник, как полип.
Уплываю, и чувствую тренье.
И все тише поёт
Хоровод, круголёт...
Через мель, через сель,
Через мост, через брод
Я ползу, не щадя рыбий глаз и живот,
В тишину, в чистоту, где старик-садовод,
Розмарином набив мой смеющийся рот,
Превратит чешую в оперенье.


Интуитивная гусеница

Шерлок, как всегда, берет третий экипаж.
Прилипает к лакированной подножке, затем — к бархатному сидению...
Точно палочник из ужастика, взбирающийся на десятый этаж.
Он так же хрупок и так же изящен. Полупрозрачен, как пресловутый мираж.

То ли дело я. Тяжелая и плотная,
Свинцовая Рапунцель в темноте колодца.
Колодца, вывернутого наизнанку, торчащего вверх, как булавка,
О которую можно навсегда уколоться...

Выхожу за первого встречного.
Покупаю первый попавшийся дворец.
Оглядываюсь на первый же окрик,
Кладу богатство в первый же сберегательный ларец.

Мне некогда ждать третьего. Мой мир слишком зыбок.
Он разворачивается и осыпается, наподобие древнего свитка.
(Понятия не имею, откуда и о чем этот свиток).
Я не сыщица и не чтица. Я интуитивная гусеница. И у меня лишь одна попытка.


Ах, эта блажь...

Ах, эта блажь, ах, эта брошь,
Сладка, как булочка бриошь.
Остра и холодна, как брешь
В моей груди. Не пей, не ешь,
Но лишь одну ее люби,
В одну нее, как в рог, труби.

Мы околдованы лучом,
С лучом нам как бы нипочём
Ни чей-то чек, ни чей-то чёлн
Но луч тот стал нам палачом.
То луч стекла, то брошек луч.
Горяч и грозен. И колюч.

Ах, успокой мой рот, дружок.
Он чили, он сплошной ожог.
До слёз, до стразов, до кишок.
Теперь здесь - холм. Над ним флажок.
И надпись: «Я ушла. Не трожь.
Я крот. Я тлен. Я жажду брошь!»


Она не хочет видеть и слышать других

Она не хочет видеть и слышать других.
Она не хочет знать, что происходит вокруг.
Выглядит она обычно, но порой ведет себя, как псих.
Как ангел, как демон, - и это ее ярмо. Вернее, ее соха и плуг.

На то есть причины, и можно их отыскать,
Войдя в ее грёзы, в ее тело, в ее судьбу.
Прочитать, как руки пианиста читают ноты с листа,
Такая вот пневмопочта Брайля в уголках глаз, во сне, на бегу.

Там, в запутанных нитях времени и пространства
Гранит растягивается, точно новорождённое стекло.
Арбатские переулки, чужая любовь... Вера детей в постоянство
Любого родства — и кровного, и духовного... И этот улов

Еще только начало причин, слившихся в одно
Следствие: она больше не хочет людей.
Она хочет лишь город, похожий на забитое древностями дно,
И шуршание бумажного эха, бумажного секса, бумажных идей.

Только кому это нужно - так глубоко, так больно! -
Быть ласточкой, поверх звука уходящей в полёт,
Быть хирургом, слышащим сердце по ресницам? Довольно
И того, чтобы просто смотреть на женщину. И как она преобразуется в лёд.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0