Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Манекен

Вадим Ильич Слуцкий. Петрозаводск. Российский педагог и писатель. Создатель и руководитель литературного клуба для школьников. Постоянный автор и эксперт журнала «Мой ребёнок».

Я сидел в зале ожидания Финляндского вокзала.

За огромными давно не мытыми стеклами в мутно-серой мгле падал медленный сонный снег. Люди вокруг были тоже какие-то серые, сонные, вялые, и почему-то все – на одно лицо. Светящиеся неприятным зеленым светом электронные часы у входа показывали только пятнадцать минут шестого. Сидеть мне предстояло долго. Чтобы не заснуть, я занялся наблюдением за входящими и выходящими посетителями.

Неподалеку располагался ничем не огороженный вокзальный буфет. За круглыми на металлических высоких ножках столиками – за ними ели стоя – всего несколько жующих, не привлекших моего внимания.

Рядом с буфетом терлись трое детей, по виду - беспризорных. За неимением лучшего я стал рассматривать их.

Старший мальчик, долговязый и тощий, одетый явно с чужого плеча: и брюки, и свитер – все ему и велико, и широко. Меня заинтересовало его лицо – печальное, но спокойное; держался он неловко, застенчиво, но, как ни странно, с достоинством. Я люблю давать людям прозвища: этого мальчишку я сразу прозвал «Обнищавшим графом». Темно-русые волосы его были разлохмачены, в волосах – то ли пух, то ли какой-то мусор; руки в карманах.

Двое других – намного младше, лет по восьми. Мальчик и девочка. Маленький, живой, как ртуть, пацан был какой-то странный. Он кривлялся, закатывал глаза, лицо его мгновенно меняло выражение: от бешеной радости – до тупого равнодушия. Я догадался, что это больной ребенок. Он вызывал скорее брезгливое отвращение, чем сострадание.

Зато огромную жалость внушала девочка, совсем маленькая и тоже неестественно худая, с полупрозрачным и бледным личиком; с тонкими и мягкими, будто нарисованными пастелью, чертами. Она, наверное, была бы красива, если бы не размазанная по щекам грязь, не несчастный, затравленный вид.

Нетрудно было догадаться, что детей интересовал буфет. Я поспешно стал шарить по карманам, раскрыл бумажник. И выругался про себя: денег - ни копейки, даже на постель не хватит. Придется спать на голой полке, ничего не поделаешь. Стал оглядываться на соседей, надеясь, что какая-нибудь добрая душа пожалеет детей и накормит. Но их никто не замечал.

Иногда такое бывает: вдруг привычное, обыденное становится интересным и неожиданно раскрывает тебе свою суть. Потому что ты смотришь очень внимательно. Мне так хотелось, чтобы кто-то помог этим детям, что я смотрел очень внимательно. Но ничего утешительного не увидел.

Те же мятые лица с глазами, как городская муть. Все почему-то страшно некрасивые, будто их специально отбирали – именно таких, помятых и мрачных. Детей никто словно и не видел: скользили по ним равнодушными шероховатыми взглядами. Точно так же они смотрели на замызганные продавленные пластмассовые сиденья, ряды комков (киосков), грязное оконное стекло. Мне показалось: у этих вокзальных человеков зрачки  расфокусировались, как стекла в испорченном фотообъективе: они уже не могут сосредоточиться ни на чем.

На мой взгляд, эти трое детей бросались в глаза. И все же их никто не замечал.

В это время в зал ожидания вошел новый пассажир. Я с надеждой повернулся к нему.

Это был высокий крепкий парень, лет 25-ти. Бычья шея, в основании более широкая, чем голова; выдвинутый вперед подбородок с ямкой; цепкий острый взгляд. Очень коротко, почти наголо, пострижен. Лицо непроницаемо-замкнутое, холодное. Одет тоже подходяще: серо-стальное длинное, чуть не до пят, пальто; на шее – шелковое кашне. В руке – кейс. Словом, живая карикатура на типичного нового русского.

Само собой, мне этот парень не понравился. От него словно волнами расходились холод и отчуждение. Когда он, не торопясь, подошел к буфетной стойке, двое помятеньких мужичков, видимо, постоянных клиентов, и полная дама в сиреневой куртке потеснились – почти отшатнулись – в разные стороны: вид у них был забавно-недоумевающий и довольно враждебный. Как если бы в буфет бодрым шагом вошел манекен.

Я так и прозвал этого молодого человека – «Манекен». Понятно, надежды на него я не возлагал никакой.

Пока я занимался всеми этими наблюдениями и переживаниями, одна из шумных молодых буфетных компаний закончила свой ужин. Краснорожий патлатый парень так набулькался пива, что есть уже не захотел: оставил на тарелке не только пюре, но и котлету.

Тогда долговязый парнишка – Обнищавший Граф – медленно, шаркая ногами, как старик, подошел к уборщице, очищавшей столы от объедков, и что-то, как мне показалось, у нее спросил. Наверное, просил отдать ту недоеденную тарелку. В движениях его проглядывало что-то натужное, вымученное, и одновременно автоматическое: он, видимо, уже привык просить, и в то же время это было ему тяжело, он с трудом заставлял себя.

Но уборщица, корявая массивная баба с таким сплющенным носом, будто по нему долго колотили кувалдой, даже не посмотрела на просителя. Она вывалила содержимое спорной тарелки в огромную помойную кастрюлю, а тарелку бросила на груду грязной посуды.

Мальчишка не удивился: и к этому он, очевидно, тоже привык. Так же медленно и как будто совершенно спокойно он отошел и стал возле своих товарищей.

В этот момент молодой человек, сидевший в углу, - тот самый новый русский, Манекен, - поднял голову, бросил на детей острый, холодный взгляд, и снова углубился в какую-то толстенную книжищу, вроде гроссбуха, которую он вытащил из своего кейса, положил на столик и теперь старательно читал.

Я внутренне кипел от возмущения, и не столько на бабу-уборщицу – чего от нее еще ждать?! – сколько на этого молодого хама. Небось, у самого денег куры не клюют, а нет, чтоб накормить бедных детей! У-у, быдло! Бездушная тварь! Расстрелять тебя мало, паршивца!

И действительно, от него как-то все сторонились. Казалось, вокруг него стоит ледяное облако: никто не подходил к его столику, хотя свободных мест в буфете почти не осталось. Все неприязненно косились на него, такого выхоленного, бело-розового, европейски вылощенного. Жентильмен, блин! Прямо как не наш какой-то! И откуда только такие берутся?!

А дети не уходили. Наверное, в этот день им так ничего и не перепало, а на улице холодно, снег, и до ночи далеко. На что-то они еще надеялись. Буфет почти опустел. С перрона доносилось натужное пыхтение паровозов, свистки, резкие голоса грузчиков.

Вдруг «Манекен», почти не поднимая головы от книги, скомандовал:

- Эй, чикиляй здесь!

Это была именно команда, и хотя сказано было негромко, но таким тоном, что мне самому захотелось вскочить и подойти к нему, я еле удержался.

Долговязый парнишка, а за ним и его приятели, робко приблизились к столику.

«Манекен» поднял голову от книги.

- Кореш, дерни за газеткой? Тут за углом. «Новую» или «Независимую». Если нету, «Комсомолку». Застолбил?

Мальчишка кивнул.

Молодой человек протянул ему деньги. И скучающе-небрежно спросил:

- Жрать будем?

Ответа не последовало.

- Ладно, дуй: я че-нибудь надыбаю.

Когда дети скрылись за дверью зала ожидания, «Манекен» аккуратно закрыл свой Талмуд, заложив нужное место закладкой, встал, подошел к стойке.

К тому времени, как дети вернулись, на столике уже стояли три полных обеда, с компотом и всем, что полагается. Замечательно то, что он не забыл про сладкое (блинчики с повидлом), а старшему взял двойную порцию.

Дети подошли так же робко, Граф протянул газеты и сдачу.

- Заначь себе, пригодится.

Он указал на стол:

- Сильвупле.

Девочка и старший мальчик ели робко, стесняясь. Младший – дефективный пацанчик – есть явно не умел: разбрызгивал суп, чуть не уронил котлету на пол – старшему приходилось следить за ним и по мере надобности помогать.

Молодой человек, не обращая на детей никакого внимания, читал газету. Казалось, он нашел там что-то чрезвычайно для себя занимательное.

Лишь когда добрались до компота, он поднял голову от газеты:

- Ну, колись.

- ????????

- Тебя как звать?

- Саша, - поперхнувшись, еле слышно выдавил Граф.

- А, ну-ну. Тутошний?

- Не.

- А откуда?

- С Лодейного Поля.

- От предков дернул?

- Нет.

Мальчишке не хотелось говорить.

Молодой человек повернулся к девочке:

- Ну, ты колись?

- Аня! – голосок испуганный, тихий.

- Где у вас хаза?

- ???????????

- В смысле: где ночуем?

- Тут рядом… в подвале… там трубы теплые…

- Гм-мда. Ясен перец! - заметил «Манекен» хладнокровно, без всяких признаков какой-либо эмоции.

Потом достал из кармана роскошное крокодиловой кожи портмоне, выудил оттуда крошечный кусочек глянцевого картона, философски заметил:

- Да, не фартит!.. Вот что, робя: если хреново, не живи в экстазе. Зыришь номер? Чувака одного. – Он протянул визитку старшему. – Клевый корешок! Я ему ща по мобильнику звякну насчет вас. Намылились, допустим, в детдом – он сделает. Мировой пацан.

- А вы уже уезжаете? – спросила Аня.

- Ну. Я ваще не здесь живу.

Он снова достал портмоне и из него – три или четыре радужные бумажки, протянул их Графу:

- На первый срок.

Получилось это очень естественно: будто так и надо.

Встал, аккуратно уложил в кейс свою Библию, недочитанную газету.

- Самое главное - не накрывайтесь!.. Ну, аривуар!

И пошел к выходу.

Дети смотрели ему вслед. Наверное, такие глаза могли быть у древних евреев, которым явился Мессия во плоти и крови.

В дверях молодой человек обернулся, помахал рукой и впервые за все это время улыбнулся. Улыбка у него оказалась детская, мальчишеская, меняющая все лицо. Обычный русский парень, ничего особенного.

Дверь захлопнулась. Божественное видение исчезло.

Я закрыл глаза.

Когда я их открыл, детей в зале ожидания уже не было. За окнами стало еще темнее, и все так же методично, медленно, сонно валил снег.

Я смотрел на этот снег и не понимал, почему на душе у меня так хорошо. Потом вспомнил, что завтра утром приеду домой. Я так давно не был дома. Наверное, этому я рад. Конечно, этому.

Я заснул, сидя в обнимку с дорожной сумкой. И во сне я тоже видел снег, белый пушистый снег. Огромные снежинки, как колесо. Я был маленьким ребенком, и они летели прямо на меня. Они могли сбить меня с ног. Но мне было весело.

Как хорошо, что существует снег. От него так чисто и светло на душе!





Сообщение (*):

06.09.2017

Валерия

Прочитала с удовольствием. Всегда интересно, когда сюжет разворачивается неожиданно. Как мне показалось, автор противопоставляет мир видимый от мира скрытого. В видимом мире живут мещане, обыватели, люди жадные, а в душе,порой, преступные своим наплевательским отношением ко всем и вся кроме своего я. Есть мир скрытый, внешне он даже преступный, а в душе - светлый и открытый.



Комментарии 1 - 1 из 1