Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Каким ты был...

Андрей Игоревич Бондаренко.

– Ваш студенческий! – загремело у меня над ухом.

Я поднял глаза. Прямо передо мной стоял высокий мужчина. Лицо узкое и строгое. Глаза его метали молнии. Не понимая, в чем дело, я не двигался и глядел на него. Пусть объяснит сначала, что происходит. Сигарета моей руке дымилась впустую. Жаль. Начал поднимать руку, собираясь затянуться, повернув голову в сторону.

– Здесь нельзя курить! – снова загрохотало у моего уха.

Во-о-от оно в чем дело! Ну конечно: я стоял не в туалетной комнате – там уже тесновато было, – а в рекреации прямо перед открытой дверью к рукомойникам. Он что, за чистоту воздуха беспокоится? Так дым из туалета и так и так в рекреацию проникает. А кроме того, я здесь не единственный курю. Вот еще несколько второ- или третьекурсников стоят-общаются и, между прочим, подальше от туалетной двери, чем я.

– Ваш студенческий! – повторил он, протягивая в мою сторону руку, как если бы мой студенческий уже плыл по воздуху в его направлении.

Ага, больная мозоль, значит! И нашел, на ком настроение сорвать, да? Нет, чтобы у тех, других, спросить! Нет ведь, выбрал себе явно молодого и одиноко стоящего. Что ж, я хоть и первокурсник, да уже во второй раз. «Как вы сказали, здесь курить нельзя? – произнес я мысленно, глядя с насмешкой в его глаза. – Пожаллста! – и, гордо развернувшись, неспешными шагами зашел в туалетную комнату». Пусть он теперь у других студенческий спрашивает.

Докурил. Раздался звонок на пару. Пора и в кабинет, на английский. Туалетная комната да и рекреация почти опустели. Я старался не оглядываться – зачем показывать свое волнение? – но краем глаза увидел вдали его фигуру. Он явно ждал моего выхода. Вспомнился Высоцкий: «Вон он, змей, в окне маячит, за спиною штепсель прячет!» «Спокойно, – говорю я себе, – я здесь прав!» Ровно пересекаю рекреацию и захожу в кабинет. Все уже сидят. Я быстро пробираюсь на свое место. Добрая учительница ничего не сказала по поводу моего небольшого опоздания.

Дверь резко распахнулась. Все как один посмотрели туда. В проеме двери стоял этот мужчина.

– Как его фамилия? – грозно спросил он у учительницы, указывая на меня твердым как дуло пистолета пальцем.

У учительницы глаза полезли на лоб. Она перевела взгляд на меня – этого студента вы имеете в виду? – снова посмотрела на спрашивающего и назвала мою фамилию.

– Ясно! – бросил он и сделал шаг назад.

Дверь в кабинет закрылась. Как будто приснилось все. Только учительница нерешительно на меня смотрит да мои одногруппники на меня с интересом глядят. «Потом!» – махнул я рукой. Не на уроке же сейчас все рассказывать! Вот если бы учительница была посообразительнее и попросила бы меня в нескольких предложениях разъяснить ситуацию по-английски, то... То я бы также ничего не рассказал. Какой английский-то! Читать технические тексты я еще как-то мог, но связать несколько слов в одно предложение – это уж извините! Не с нашим обучением.

А через два дня меня вызвали в деканат...

***

– Привет, меня Лешка зовут, – услышал я сбоку и, повернувшись, увидел парня, улыбавшегося мне с каким-то хитрым выражением лица. Позже я понял, что такое лицо у него практически всегда. А тогда первой мыслью было, что он какую-то заподлянку готовит.

– Привет. Я – Андрей, – ответил я, засунув сигарету в рот, чтобы освободить правую руку и ответить на рукопожатие.

Знакомство это происходило в первый день обучения перед институтом, там, где было место для курения. Курение – оно вообще часто знакомству помогает. Разговорились. Оказалось, что учиться мы будем на одной специальности, в одной группе. Вот здорово! По первым же минутам общения я понял, что парень он – веселый, жизнерадостный. Что ж, тем веселее учиться будет. Да и оказался он местным; может быть, что-нибудь интересное или нужное в своем городе мне покажет.

В тот же день нашу группу приветствовал декан. Объяснив все основные правила, предложил выбрать старосту. В его задачи входило, в частности, носить классный журнал и давать его после лекций и семинаров доцентам на подпись.

– Есть желающие? – он поднял перед собой журнал, как бы предлагая его одному из нас, сидящих перед ним.

Молчанье было ему ответом. Мне, что ль, старостой стать? Как-никак я их всех здесь постарше буду, в плане того, что они все – первогодки, а у меня уже один год за плечами. А с другой стороны, я твердо решил вовсю на учебу налечь, чтобы повторно не вылететь, так зачем же мне дополнительные нагрузки?

– Что, нет желающих? Тогда придется мне самому одного назначить, – и декан открыл журнал.

И тут я краем глаза вижу, как Алексей, сидящий рядом, поднимает руку. С удивлением я поворачиваюсь к нему: зачем тебе это, мол, надо?! Но Лешка, не обращая на меня внимания, смотрит вперед, на декана, хочет, чтобы тот его руку заметил. А декан не в класс, а все в журнал смотрит, не знаю уж, по какому он там критерию одного из тридцати выбрать хочет.

– Э, Геннадий Андреевич, – привлек его внимание Алексей. Во дает! Он уже имя-отчество запомнил! Декан поднял от журнала глаза и увидел руку Лешки.

– Что вы хотите? – спросил декан. Странный вопрос, а разве на повестке дня еще что-то? – А, – догадался он, прежде чем Лешка успел ответить, – вы хотите быть старостой? – Декан, похоже, сам уже не верил в то, что кто-то добровольно вызовется.

– Да-да, – закивал головой мой сосед по парте. «Что ж, – думаю, – иметь приятеля-старосту явно неплохо. Может, пригодится». Декан чуть ли не торжественно подошел к нашему столу и протянул журнал Лешке.

– Слушай, – спросил я Лешку на перекуре, – а зачем это тебе?

 Лешка хитро улыбнулся, как если бы ожидал этого вопроса. Хотя, конечно же, он его ожидал!

– Я слышал от знакомых со старших курсов, что к старосте лучше относятся, не дают вылететь, даже если с экзаменами проблемы.

И правда – хитрый!

   ***

Учиться мне на самом деле оказалось легче, чем год назад. Что-то, услышанное звоном, но непонятое тогда – откуда, сейчас как-то неплохо укладывалось у меня в голове. Я быстро приучил себя не отвлекаться на лекциях и все сорок пять минут внимательно слушать лектора и как можно больше записывать. И ничего не было удивительного в том, что все контрольные и зачеты в течение семестра я сдавал на ура. А в институте было неписанное правило: если студент все хорошо сдает, то доцент либо профессор имеют полное право ставить такому студенту семестровую оценку автоматом, не принимая от него экзамена. И так получилось, что свой первый семестр я окончил на две недели раньше и, держа в руках зачетную книжку с хорошими и отличными оценками, почувствовал себя весьма способным к учебе в высшей школе. Говоря проще, я наконец-то поверил в себя. Тем самым я как бы оправдал свое самоуверенное поведение в том случае с курением в рекреации.

   ***

– Андрюх, – удивленно посмотрел на меня Алексей через пару дней после того инцидента, – тебя зачем-то в деканат вызывают. – И он протянул мне записку, обнаруженную им утром в классном журнале.

Я прочитал записку; мне предлагалось (вспомнилось «Они бы еще написали "предписывается"!» из Ильфа и Петрова) зайти в тот же день в деканат.

– Что это они тебя зовут-то? – все также непонимающе смотрел на меня Лешка.

– Черт, наверное из-за того мужика – помнишь, который у англичанки мою фамилию спрашивал?

– Ой, и че теперь будет?

– Не боись! Ниче не будет! – попытался я показать Лешке, да и себе самому, что дело плевое: ну вызывают в деканат и вызывают, что тут такого! – Нечего тут строгих из себя строить! Пойду вот сегодня и объяснюсь, что и как.

– Ты бы поосторожней! Мало ли что! – хитрость как-то интересно перемежалась у него с осторожностью. Ладно, махнул я рукой, посмотрим.

После всех пар я зашел в деканат.

– Что там у вас произошло с Михаилом Павловичем? – сразу же задал мне вопрос декан.

– С кем? – я изобразил на лице искреннее непонимание.

Теперь уже не понял декан.

– Ну как же, он же у вас на днях спрашивал ваш студенческий билет!

– А, вы его имеете в виду! Да, ко мне подошел какой-то человек, не представился и грубым тоном потребовал от меня студенческий. И что я должен был ему на это ответить? – и я принял позу обиженного до глубины души человека.

– Хм, так дело было? – нахмурился декан. Обвинять студентов легко, а вот поди реши, что делать, если свои неправы! – Напишите в объяснительной, что произошло, и принесите ее сегодня нам.

Как важно это звучит – «нам»! То есть ему и его заместителю, сидящему напротив. Но сколько бы это дело ни было представленно важным, я лично не собирался ни на минуту дольше чем надо задерживаться в институте.

– Можно, я ее завтра занесу? Сегодня у нас уже все пары окончились. – И, чтобы придать себе также некую важность, добавил: – Надо домашние задания делать.

Декан и его зам переглянулись. По выражению их лиц я понял, что принял правильную линию поведения.

– Хорошо, занесите завтра, – разрешил декан.

Приехал домой. Сел готовить домашние задания. Очень хотелось сначала составить объяснительную: с глаз долой – из сердца вон. Текст ее я уже в общих чертах продумал, пока ехал на автобусе. Но я заставил себя не думать о ней до поры, как если бы ее значение было очень и очень небольшим, уж во всяком случае меньше, чем учеба. Было, честно говоря, трудно, но увлекшись решением интегралов, я на самом деле смог забыть об объяснительной. И только после ужина, собираясь пойти погулять и подышать свежим воздухом, вспомнил о ней. «А, ладно, – решил я, – на воздух так или иначе надо, да и курить жуть как хочется. Обдумаю все во время прогулки еще раз».

Вернулся, поужинал и – «отступать некуда» – положил перед собой черновую тетрадь и ручку. «Я вам пишу, чего же боле...». Нет, лирикой тут не пахнет. Надо нападать! Сразу! Надо дать понять, что такое отношение к студентам непозволительно!

«Я стоял в рекреации на втором этаже рядом с дверью в туалетную комнату. Я бы стоял внутри, но там места не было. Рядом стояли еще другие студенты. Ко мне подошел человек, не представился и грубым голосом потребовал у меня мой студенческий». Я подумал и приписал «билет»: все-таки не письмо пишу – документ. «Мне такое отношение показалось нехорошим и я позволил себе ничего не отвечать. Докуривать я ушел в туалетную комнату. Почему этот человек спросил студенческий именно у меня, когда там были и другие, я не знаю и нахожу это несправедливым».

Назавтра я отнес объяснительную в деканат. Больше меня по этому делу не вызывали.

   ***

Так бы и забылась эта история, если бы в третьем семестре нас не ожидал предмет «сопромат». Старшие говорили о нем так: «Сдал сопромат – можешь жениться».

– Ну все! – обрадовал меня приятель Дима, которому я в свое время рассказывал о той стычке. Мы стояли перед расписанием на третий семестр. – Жениться тебе не судьба! Уж лучше сразу вешаться.

– С чего это? – не понял я.

– Так он же – доцент по сопромату! – удивился Дима.

– Кто? – Я совершенно не понимал, о чем Дима говорит.

– Да тот мужик, Михаил Павлович, с которым у тебя разборки из-за курения были. Ты не знал?

– Да откуда мне было знать-то? – В институте много разных преподавателей, про всех не знаешь. Посмотрел на расписание: точно, напротив сопромата – инициалы М. П. – А ты что, думаешь, он мстить будет? – спросил с сомненьем я.

– Не знаю, но о нем рассказывают как об очень строгом человеке. Даже не человеке, а скорее – роботе.

Ну все, приехали, вылезай: конечная.

– Пошли на улицу, перекурим, – я повернулся к выходу. Дима не курил, но пошел за мной за компанию. Алексея больше у нас не было: он не сдал экзамены за второй семестр и – я же говорил, хитрый! – из-за сотрясения мозга – мнимого или истинного, кто знает? – ушел в академку, в академический отпуск то есть. Таким образом, место моего первого приятеля занял второй, Дима. Такой же веселый, если не сказать смешливый, он, к сожалению, не обладал той Лешкиной хитростью, которой можно было поучиться. Хотя Лешкин урок не прошел для меня даром.

На первой же лекции доцент удивился отсутствию журнала нашей группы на его столе.

– Два я вижу, а где же третий? У нас ведь здесь три группы находятся, верно?

Кажется, это была высшая математика. Можно было не сомневаться, что считать до трех доцент умел.

– Кто принесет третий? – доцент обвел аудиторию взглядом.

Как и год назад, никто из нашей группы не выразил желания.

– Я сейчас принесу.

Я встал – ну, конечно же, эти слова произнес я – и, поднявшись по ступенькам к двери, пошел в деканат. Как там Лешка говорил? «К старосте лучше относятся, не дают вылететь»? Так, кажется? Что ж, по его примеру сказать сложно, работает ли эта формула или нет, – он-то в академке. Но мне чего терять-то? А нечего. Я уже и в прошлом году временами замещал Лешку, нося журнал, когда он смывался с лекций. А приобрести что-то можно? Можно. Теорию надо доказывать практикой и только так. Вот таким образом я и стал старостой. И, как оказалось, – вовремя!

Следующая пара была – сопромат. Сопромат, по определению, – инженерная наука о прочности, жесткости и надежности элементов, конструкций, приборов и машин. И началась эта пара в соответствии с определением – жестко.

– Сегодня был первый и последний раз, – открыл лекцию сильный, уверенный голос Михаила Павловича – его имя было для всех крупно написано вверху доски, – когда вы могли войти ко мне на лекцию после звонка. Запомните на будущее: если вы подходите к аудитории и дверь, – этаким Лениным он указал пальцем вверх в сторону входа, – закрыта, то не пытайтесь ее открыть: я вас все равно не впущу! Уважительных причин опозданий для меня не существует!

Он помолчал несколько секунд, давая сказанной информации улечься в головах студентов.

– Жаль, что я сегодня эту единственную возможность не использовал, – пришел еще до звонка! – сострил шепотом Дима. Я остановил его знаком руки: не время разговаривать. За прошедший год я приучил себя работать на лекциях, не отвлекаясь от лекторов и того, что они пишут на доске, ни на минуту.

Как бы подтверждая мою мысль, Михаил Павлович продолжил, кинув взгляд на нас:

– Второе: на моих лекциях должна быть полная тишина. Никаких разговоров!

Мне показалось, что Дима под грозным взглядом доцента чуть съехал по стулу под стол.

– Теперь, для старост групп, третье: к началу каждой лекции доска должна быть начисто вытерта, тряпка для доски вымыта и мела должно лежать два целых куска. Спросите в учительской. А такие вот огрызки, – он поднял над головой кусок мела размером с сигаретный бычок, – я у себя на лекции видеть не желаю!

Ага, это уже меня касается! Надо запомнить раз и на весь семестр. На паузе обговорим это дело с другими двумя старостами: распределим обязанности, так сказать.

– Четвертое, также для старост: за пять минут до окончания лекции на столе первого ряда должны лежать три журнала с отмеченными прогульщиками.

Ну тут уже ничего страшного – такое практиковалось и у других лекторов. Старосты все равно мухлевали и для своих приятелей, не присутствовавших на лекции, исправляли минус, ставившийся по причине отсутствия, на плюс. Естественно, уже после того, как журнал был подписан лектором.

– И не пытайтесь обводить меня вокруг моего длинного носа! Отсутствующих обозначать не минусом, а цифрой ноль.

Читает он мои мысли, что ли?!

– И напоследок запомните все: «сопромат» – это в кабаке! У нас здесь – сопротивление материалов.

Лекция прошла под гробовое молчание студентов. За пять минут до ее окончания я, как и двое других старост, передал журнал в первый ряд. Ноль так ноль, хотя сегодня у нас как раз – я посмотрел вправо-влево, оглянулся назад – все присутствуют. Да и вряд ли теперь уже кто-то сопромат – тьфу, сопротивление материалов – прогуливать захочет.

После звонка пошел за журналом. Михаил Павлович как раз ставил в них свою подпись. Два уже отдал, расписывается в моем. Поднял глаза, чтобы увидеть старосту в лицо. Увидел меня. Рука его на полподписи замерла. Взгляд заострился, скулы натянулись, подбородок превратился в наконечник копья. Я решил выдержать его взгляд как ни в чем не бывало («На него открыто и простосердечно глядели добрые,невинные глазаШвейка...»). Секунда, вторая, третья, четв... Он опустил голову к журналу и довел свою подпись до конца. Разогнулся, захлопнул журнал и отвернулся к доске, не удостоив меня взглядом.

Хорошенькое начало! Чего мне теперь ожидать?! Похоже, учеба моя вопреки всякой теории через полгода закончится...

   ***

– Каким ты был, таким ты и остался, – проговорил Михаил Павлович, перенося на доске икс из левой стороны уравнения в правую. Наша группа сидела у него на семинаре. Он объяснял решение на первый взгляд непростой задачи. Однако, отчасти благодаря подобным его цитатам, которые он нередко и всегда к месту употреблял, мы более ли менее легко усваивали принципы решения.

   ***

– Не пытайтесь обводить меня вокруг моего длинного носа! – грозно сказал он однажды в конце лекции. – Я же уже сосчитал, сколько вас здесь и сколько отмечено в журналах: в журналах присутствующих больше. Немедленно исправить! Вы что же, думаете, я вас тут подсчитать не могу?

Кто это такой смелый оказался? Ага, староста из параллельной группы! Бедняга, вон он вниз чуть ли не бежит, на ступеньках спотыкается! Но как Михаил Павлович, не отрываясь от чтения и записывания на доске лекции, девяносто человек сосчитал-то?

   ***

– Вы совсем забыли технику устного счета, что ли? Или же никогда и не умели? – корил он нас на семинарах, когда один из студентов подсчитывал для всех значения из уравнений на калькуляторе и, сбившись, делал ошибку. – Разве не понятно, что пятьсот семьдесят три помноженное на двадцать восемь ну никак не может быть в пределах от тысячи до двух! Пятикласснику даже ясно, что результат лежит выше десяти тысяч: то есть пятьсот, помноженное на двадцать!

– Я просто ошибся, не то число в калькуляторе задал, – оправдывался студент.

– Думать надо, думать! – делал ударение на букве «у» Михаил Павлович и сетовал: – Без калькулятора уже ничего не умеют!

   ***

– Я вам мои нервы портить не позволю! – повторял он временами, как только для этого появлялся повод. – Я до семидесяти дожить хочу!

   ***

– Не пытайтесь обводить меня вокруг моего длинного носа! – приговаривал Михаил Павлович снова и снова, ставя длиннющую неподдающуюся подделке замысловатую роспись на миллиметровке с чертежом каждого студента. Так он помечал проверенные им наши домашние работы. – Будете приносить их мне к каждому зачету, и если я увижу на всех работах студента свою подпись, значит зачет студент сдал.

По прошествии месяца был первый зачет. Михаил Павлович скрупулезно проверил свою подпись на каждой миллиметровке и объявил, как черту подвел:

– Что ж, первый зачет сдали... – он сделал маленькую паузу, – ...все.

Общий выдох всех студентов был ответом. После такого хотелось прыгать от радости! Все как-то вдруг воспряли духом; поверили, можно сказать, в себя и немного на семинаре расшалились. Михаил Павлович не преминул опустить всех на грешную землю:

– Тихо! – грозно произнес он, коротко глянув в класс. – Орлы, – мрачно усмехнулся он, повернулся к доске и добавил: – только груди цыплячьи!

Последнюю фразу он сказал, поставив голову чуть в сторону, и я почувстовал на себе его острый взгляд через плечо. Он как бы оцарапал мою ожившую было надежду на удачу при сдавании экзамена. Ну зачем?! Зачем я тогда в бутылку лез? К чему был весь этот гонор? Ну дал бы я ему студенческий, и что случилось бы? Вызвали бы меня в деканат, я бы объяснился, и все. Так ведь все в конечном итоге и было. А вот теперь тем своим поведением я себе врага нажил...

   ***

Лекции и семинары шли своим чередом, работы мои он проверял и старательно подписывал. Я снова начал надеятся. На лекциях я полностью погружался в понимание и записывание материала, да так, что ни на что другое вокруг себя не обращал внимания. Я как раз спешил записать только что сказанное доцентом и не видел, как Михаил Павлович стремительно приближался. В один момент я почувствовал, что меня кто-то тянет наверх, из-за стола, по ступенькам вверх, вверх, и мне приходится быстро перебирать ногами, чтобы, идя задом, не упасть; «Они на моих лекциях разговаривать будут да еще рожи корчить!» гремело в это время над ухом, затем грохнула захлопнувшаяся дверь, тишина, я ошарашенно пытаюсь понять, что я, где я – ага, я в рекреации, дверь в аудиторию передо мной закрыта, в правой руке зажата ручка, рядом со мною Дима. Дима чувствовал, видимо, примерно тоже самое, что и я: полное непонимание ситуации. Поэтому, как только наши взгляды сосредоточились и нашли друг друга, мы в одно мгновение заржали. Наверное, такая реакция была необходима, чтобы прийти в себя.

– Что произошло?! – ошарашенно спрашивали мы друг друга глазами и не знали ответа.

– Погоди, – сказал я, – он что-то о разговорах и корченье рожь сказал, да? Ты, что ли, ему рожи корчил?

– Не-эт, – ответил Дима несколько нерешительно. – Говорить я что-то как раз тебе говорил. Ты не слышал разве?

– Неа, я только его слушал.

– Мда, Андрюха, жениться тебе точно не придется!

– Спасибо за прогноз, дорогой товарищ! – поклонился я Диме с мрачным сарказмом и тотчас же подколол его в ответ: – А ты думаешь, твоя ситуация много лучше будет?

Несколько секунд каждый размышлял о темном будущем.

– Что делать-то будем? – спросил Дима.

– Что-что. Будем благодарны Михаил Палычу за большую паузу и пойдем в столовую; хоть без очереди пообедаем.

– А вещи? – Дима кивнул на закрытую дверь аудитории.

– Ну, если хочешь, можешь постучаться и вежливо попросить их забрать. Я, правда, сомневаюсь, что это правильное решение. Ладно, пойдем пожрем. Потом на паузе зайдем и заберем их; что с ними будет?

Я мог бодриться сколько угодно, но мысль о том, что Михаил Павлович завалит меня на экзамене, не покидала меня.

– Слушай, – сказал я Диме, когда мы сидели за едой в столовой, – ведь зачеты же он принимает! Значит есть надежда на автомат!

– Отбрось ты тщетные надежды, – ответил Дима.

Я с удивлением посмотрел на него: он что, читал Шекспира?! Я, впрочем, сам тоже не читал, но фраза звучала в моем представлении именно по-шекспировски.

– Все, со всех старших курсов, – продолжил Дима, – рассказывают про него только ужасы и то, что он никогда не ставил автоматом.

– Ну про ужасы мы уже сами кому угодно рассказать можем, – мрачно пошутил я. – А автомат... Да... – вздохнул я, ничего хорошего от ближайшей экзаминационной сессии для себя не ожидая.

   ***

Но что отчаиваться, когда жизнь идет и жизнь – молодая!

– «...Вот тебе, лис!» – И полете-э-эла! – завершил я анекдот.

– Ха-ха-ха! – засмеялись мои одногруппники. Мы шли на семинар по сопромату из главного здания во флигель, где находились кафедра и кабинет Михаила Павловича. – И полете-э-эла, – согнулся от смеха Димка, – ха-ха-х...

Мы остановились как вкопанные, смех разом оборвался, лица застыли, глядим вперед. А там: из семинарского кабинета появляется Михаил Павлович, смотрит застывшим взглядом прямо перед собой, шаги как у сомнамбулы. Ровно-ровно несет плоскую гирьку от весов, на ней навалено сигаретного пепла. Размеренно так пересек коридор и скрылся за дверью туалета. Секунды через три дверь открылась, Михаил Павлович так же, не глядя на нас, медленно прошел обратно. Пепла и бычков на гирьке не было, но нес он ее так же, держа перед собой в полусогнутой руке.

Когда он скрылся в кабинете, мы вышли из оцепенения и удивленно оглянулись.

– А семинар-то будет? – спросил кто-то из нас.

– Наверное, будет, – неуверенно ответил другой. – Дверь в кабинет-то открыта.

Немного потоптавшись на пороге, мы все-таки вошли в кабинет и уселись каждый на своем привычном месте. Михаил Павлович сидел за своим учительским столом. В руке его дымилась сигарета. «Очередная», – подумал я, вспомнив гирьку с кучей бычков. Мы осторожно переглянулись: «Что это значит?» – спрашивали мы глазами друг у друга. По-видимому, ответа не знал никто. А лицо Михаила Павловича было наполовину в тени: он что-то читал, а может быть, и просто смотрел в стол застывшим взглядом.

Прозвенел звонок. Михаил Павлович поднялся, размеренным шагом дошел до двери – он же не уйдет сейчас?! – закрыл ее, так же неспеша вернулся к своему столу. Остался стоять, глядя куда-то поверх наших голов. Хотелось даже обернуться: на кого он там смотрит?

– Тема сегодняшнего урока... – как ни в чем не бывало начал он семинар. Первая часть пары прошла как всегда, если не считать, что голос его был тускл, а бычки на гирьке множились.

– Скажите, пожалуйста, вы знаете, что случилось? – мы подловили на паузе в коридоре лаборантку с его кафедры; она всегда в паузы приходила, чтобы вымыть доску.

– Мама у него сильно больна. Это все, что я знаю, – и поспешила в кабинет.

Мы переглянулись и пошли курить. Нам было не до анекдотов. Хоть это и не могло никак помочь, мы оставались серьезны. Выражали таким образом солидарность, что ли. Только один позволил себе невинную шутку.

– А у нашего «железного Феликса», оказывается, человеческое сердце!

Мы грустно усмехнулись: верно, в кой-то веки мы видели у нашего Михаила Павловича другое человеческое чувство, нежели его привычную грозность. Раньше мы его уважали; теперь мы поняли, что мы его еще и любим. И когда на следующем семинаре Михаил Павлович выглядел бодрее, чем неделю назад, а та же лаборантка сообщила нам в коридоре по секрету, что его маме становится лучше, мы все очень обрадовались. На первой же паузе снова посыпались акедоты, большей частью почему-то на медицинскую тематику. Мы рассказывали их с каким-то возбуждением и смеялись еще громче. Мы радовались и верили, что все у Михаила Павловича будет хорошо. И еще неделю спустя мы узнали от лаборантки, что его маму выписали из больницы. Все снова стало на свои места.

   ***

На одном из последующих семинаров я, как обычно, не отрываясь глядел на доску и на пишущего на ней Михаила Павловича. Левая рука придерживает тетрадь, правая спешит записать все, что пишет на доске доцент. А чего хочет студент, кроме как поесть? Нет-нет, я имею в виду, из того, что можно сделать, находясь в институте. Правильно – поспать, ну, по крайней мере, позевать. А так как зевать, не прикрываясь рукой (обе руки ведь заняты), во весь рот мне не позволяло воспитание, то я научился зевать, не раскрывая рта. Лицо при этом вытягивается и становится тоньше, подбородок уходит вниз, нос заостряется, глаза распахиваются; короче, лицо превращается в какую-то маску из фильма ужасов. И вот на этом семинаре мне пришлось испытать ужас не ужас, но...

Михаил Павлович стоял у доски спиной к нам. И вот во время зевоты я увидел на себе его орлиный глаз: он смотрел через плечо, чуть повернув голову в сторону. Тяжесть его взгляда буквально пришибла меня. В чем дело? И тут-то я, в кой-то веки отвлекшись мыслями на семинаре от преподаваемого предмета, понял его давешние слова о корченье рожь! Вот что он, оказывается, имел в виду! И сейчас он, очевидно, тоже не понял истинной причины моей гримасы. Доказательство моим предположениям я тотчас же услышал.

– Каким ты был, таким ты и остался! – мрачно проговорил он, продолжая косить на меня взглядом. Для всех эта привычная фраза касалась икса на доске, но я-то знал, кто этот икс! Я услышал намек в свою сторону. Нет, даже не намек, а уже прямую угрозу!

Так что мало того, что он с того самого случая с курением в рекреации на меня зуб имеет, теперь он явно еще думает, что я, победивший тогда и, по-видимому, думающий, что мне теперь все можно, издеваюсь над ним и рожи ему корчу!

Все! Конец! Экзамен мне ему не сдать...

   ***

За день до экзамена Михаил Павлович проводил консультацию. Объяснял на доске непонятные для студентов моменты, отвечал на вопросы. Несколько раз я замечал на себе его острый взгляд. Мда, не судьба мне жениться, не судьба. Интересно вот будет сегодня вечером, используя полученные на его уроках знания, расчитать силы, действующие на веревку в момент ее затягивания на шее. Ибо не сдать мне экзамен ему, нет, не сдать. Вон он как меня своим тяжелым взглядом буравит!

– Нет больше вопросов? – обвел он класс взглядом. – Тогда желаю вам завтра успехов, – не то серьезно, не то со скрытой насмешкой произнес он. И сел за свой стол.

Все встали, стали собираться.

– Андрей, подойдите ко мне! – услышал я и глянул в его сторону: он меня имеет в виду? Да, правда, на меня смотрит. Я подошел. – Завтра экзамен, – как обычно мрачно начал он, – а...

– Михаил Павлович, простите, что перебиваю, – встряла одна студентка из другой группы. – Скажите... – и она начала задавать ему какой-то вопрос, то ли не пришедший ей во время консультации в голову, то ли не предназначенный для всех присутствующих. Не важно это: я продолжал слышать голос Михаила Павловича.

– Завтра экзамен, а вы ведь понимаете, что сдать вам у меня экзамен не удастся. Другого преподавателя по сопротивлению материалов у нас нет. В то же время вы хорошо сдавали все зачеты. Вот что я вам предложу: вы можете перевестись из нашего филиала в головной институт и сдать экзамен там. Правда, в этом семестре вам это вряд ли получится: экзамен – завтра. Но через полгода можете попробовать. Вы, конечно, можете за эти полгода в армию загреметь, поэтому я бы вам советовал попытаться уйти в академический отпуск. Если, конечно, вам удастся его получить...

Похоже, он открыто издевался надо мной!

– Да, так что я говорил? – услышал я наяву голос Михаила Павловича и очнулся от мрачного монолога, прозвучавшего только что в моей голове.

– Завтра экзамен, а... – припомнил я первую фразу.

– Да, верно. А мне дают под кафедру новое помещение в соседнем здании – там, где школа раньше была. Надо сделать переезд. Перенести все материалы и бумаги.

– Когда? – машинально спрашиваю я.

– Завтра в десять.

– Так ведь завтра в десять экзамен... – ничего не понимаю я.

– Хм, послушайте... Я никогда никого ни о чем не прошу... Но я считаю, что надо быть благодарным, когда кто-то предлагает помощь.

Лучше бы и Эзоп не сказал! Впрочем, я Эзопа не читал, но думаю, что нет, не сказал был.

– Понял! – Я ошарашенно поднял на него глаза: до этого я смотрел куда-то в пол. Он правда не шутит? Да нет, серьезный, как всегда. – Я скажу сейчас ребятам... Будем завтра к десяти готовы.

– Да-да, скажите вашим одногруппникам, пока не разошлись. Человек десять будет достаточно.

Для меня это – как гром средь ясного неба. Вот подвалило счастье так подвалило! Вот только почему он выбрал именно меня, а не одного из двух других старост? Понял свою неправоту, хочет загладить передо мной свою вину? Или дело в чем-то другом? В чем? Впрочем, решать такие задачи сейчас, в кабинете, под его короткими, нет-нет да и брошенными на меня взглядами – «Ну, он будет своих одногруппников ловить? Разойдутся сейчас все по домам, кто же мне завтра переезд сделает?» – не с руки. Я поскорее сложил учебник, тетрадь и ручку в дипломат и вышел из кабинета. Никого из наших уже не было видно. Вот я попал! Такой шанс потерять! Или мне одному теперь переезд делать?! Я поспешил на улицу. Фу, пронесло, вот они все стоят, курят.

Присоединился к ним и я. Все немного возбуждены, разговоры только о завтрашнем экзамене по сопромату и идут. А я молчу, думаю. Ему, значит, десять человек надо. А нас не десять: нас человек пятнадцать наберется. Кого исключить? Кидать жребий? Если честь по чести, то и мне надо жребий тянуть. А если мне на экзамен идти выпадет? Я был, конечно, готов и вполне в себе уверен – все типовые задачки в процессе семестра я решал и сдавал, – но, сами понимаете, как было бы обидно, если бы я, староста, получивший такое предложение, вдруг бы облагодетельствовал всех своих согруппников, а себя бы забыл. Нет. Так быть не должно.

– Парни, – начал я, – мне Михаил Павлович сейчас вот что сказал... – и я обрисовал положение вещей. – Что делать будем? – призвал я их на помощь в сложном решении.

Все молчат: никому на экзамен не хочется, раз от него улизнуть можно.

– А че, все на переезд пойдем! – решительно сказал один из сокурсников.

Я обвел взглядом своих одногруппников – предложение это всем понравилось. Ну правильно, им-то что, а каково мне перед Михаилом Павловичем будет? А ну как он меня и еще нескольких прямиком на экзамен отправит, а себе только десятерых оставит? То-то весело будет! Но спорить с толпой невольников, получивших вдруг свободу, бессмысленно: они уже через минуту не вспомнят, кто им весть о свободе принес.

   ***

Михаил Павлович насупился, увидев на следующий день стольких помощников. Мне еще раз пришлось испытать на себе его грозный взгляд. Но – слово есть слово, – и он принял наше предложение помощи. Указал, что куда носить, «с вопросами – к лаборантке», и ушел на экзамен. А мы стали таскать все, что нужно, в его новый кабинет. Переезд подходил к концу, как он снова появился: экзамен окончился.

– Приходите с зачетками через час, – сказал он нам.

Мы вышли на улицу. Кто-то сразу пошел в столовую, кто-то остался еще перекурить. Мы с Димой уехали на автобусе гулять в парк: хотелось после пыльного переезда подышать чистым воздухом. И как-то забылись-загулялись, посмотрели поздно на часы: «Ой, а час-то уже прошел! Быстро, быстро на автобус!» Приехали в институт. Конечно, опоздали по времени к раздаче оценок. «Хм, – думал я, пока мы спешно, чуть ли не бегом, приближались по коридору к его кабинету, – а на нас еще что-то осталось?» Кабинет его был закрыт. Приехали. Нет, стоп, это он переехал! Быстро туда! Михаил Павлович и правда сидел в своем новом кабинете.

– Давайте зачетки, лодыри! – в первый раз за весь семестр улыбнулся он. Какая у него была приятная улыбка! На нее нельзя было не ответить. Ах наш милый Михаил Павлович! И, не отводя от него взгляд, с каким-то по-детски радостным выражением на лице я, не глядя, достал из кармана зачетку и протянул ему. А в строптивой моей голове против воли раздавалось шутливое ворчание: «Ничего себе – лодыри! Мы тут два часа всякие пыльные тяжести по холоду таскали, пока остальные себе за столами в тепле сидели!»

– Забирайте, – кивнул он на наши такие дорогие нам книжечки в твердой обложке.

Мы поблагодарили его – он, в свою очередь, не преминул поблагодарить нас – и вышли с Димой на улицу.

– Ну, давай, что ли посмотрим, что он нам поставил!

Хорошее предложение, а то, может, рано радуемся? Открыли зачетки: нет, четверка («твердая», – со значением добавил я про себя, вспоминая страхи, сопровождавшие меня в течение всего семестра). Страничка у зачетки маленькая, но Михаил Павлович умудрился вместить в нее свою такую же длинную подпись, как и на больших миллиметровках: чтобы не подделали, значит.

– Каким ты был... – пробормотал я, и Дима в ту же секунду подхватил:

– ...таким ты и остался!

И мы, удивленно глянув друг на друга, вдруг поняли, насколько эта фраза нашего любимого доцента подходит к нему самому, и радостно засмеялись.

– А вот и нет! – внес, отсмеявшись, я поправку. – Автомат-то он нам поставил? Поставил! Значит – изменился!

И Дима не мог с этим не согласиться.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0