Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Бакинский дворик

Ясемин Окумуш. Печаталась в бакинском журнале «Литературный Азербайджан».

Зимние ночи такие длинные...

В доме тепло и уютно, но спать не хочется, смотреть телевизор не хочется, да и шуметь, мешая спать моим родным, не стоит. Такая благодатная тишина.

Я пододвинула стул к окну и тихонечко уселась, глядя на улицу. Деревья стоят не шевелясь, машины не проносятся Прямо-таки вселенская тишина.

Сегодня Сочельник, 25 декабря, ночь перед Рождеством.

«Блажен, кто верует»...

Зимними вечерами, когда тьма быстро укутывала бакинские дворы и улицы прозрачным синим покрывалом, а спать еще было рано, я пододвигала к окну в галерее старый табурет, вставала на него коленями и, прижав нос к стеклу, долго стояла, как на молитве стоят истинно верующие.Только никакой религии я тогда не принадлежала, мне было всего пять лет. Моим божественным миром был старый бакинский дворик на улице Физули, 47. Он был таким, как большинство дворов в городе, похож на старый колодец, общие галереи опоясывали его в три этажа, а под густозаселенными тремя этажами были подвалы и в них тоже жили люди. Мы жили в бельэтаже, в маленькой 12-метровой комнате без окон, дверь из которой выходила в узкий коридор. Туда же выходили двери еще трех соседских комнат, не больше нашей, а в конце был общий туалет и общая кухня. Там была одна единственная раковина с краном и четыре маленьких столика, около которых стояли табуретки для керосинок, на которых женщины готовили еду.

На третьем этаже, куда вела деревянная, загаженная котами лестница, жила моя подружка, Антонова Ирка, с которой мы целыми днями играли в домики. Этой лестницей никто кроме нас, детей, не пользовался, так как в доме была парадная и все взрослые поднимались на этажи по другой, парадной, лестнице.

Но та деревянная, была нашей потайной сказочной лестницей. И когда я поднималась по ней днем, стараясь не испачкать о «кошачьи подарки», я видела свет и кусочек голубого неба в окне третьего этажа. Этот свет обещал мне интересную игру и чай с шоколадными конфетами, которыми угощала нас бабушка моей подружки. Но зимой вход на эту лестницу был закрыт.Попасть друг к другу мы могли только если кто-то из взрослых провожал нас через двор и парадную лестницу.

Прижавшись носиком к стеклу, я внимательно разглядывала освещенные окна противоположных этажей. Напротив жила семья стариков. Старый дедушка Гаджи и его две престарелые сестры. Перед окном в галерее стоял стол для игры в нарды и вечерами мой дед частенько ходил к деду Гаджи играть. Я внимательно прислушивалась и ничего не могла услышать, но по их лицам я твердо угадывала, что когда дед Гаджи бросает зары, он причмокивает языком и рука его замирает на весу в ожидании шеш-гоша.

— Вай, опять шеш-беш, — причмокивает он, видя камни моего деда.

— Не переживай, Гаджи, тебе повезет еще больше. Бросай камни! — успокаивал его мой дед.

Одна из сестер дедушки Гаджи, завернутая в кялагай и длинную юбку, осторожно ставит на стол поднос с чаем и колотым сахаром. Я знаю, что дедушка Гаджи в конце игры подаст моему деду завернутые в салфетку шакяр-буру и несколько кусочков сахара.

— Это твоей красавице-внучке. Смотри, видишь такого внимательного болельщика ни у кого нет, только у нас с тобой

Я никогда не видела детей в этой квартире. А бабушка с соседкой, глядя в ее сторону, почему-то шепотом называли сестер дедушки Гаджи старыми девами. Наблюдая за тем, как красиво одеты эти старушки в парчовые длинные юбки, шелковые кофты и плаки, поедая сделанную их руками пахлаву и шакяр-буру, я очень хорошо запомнила, что «старые девы» это что-то вроде старых королев, и дала обет своей подруге Ирке, что когда я вырасту, тоже буду старой девой, чтобы ходить в красивых длинных, как у королев, одеждах и есть одну вкуснятину.

— Я тоже хочу быть старой девой, — тут же подхватила Ирка. — И я люблю печеное орехами.

На третьем этаже с противоположной стороны жила семья грузин: две сестры с мужьями и их брат-студент. Вечерами они сновали из кухни в комнату, где был большой старинный стол с толстыми резными ножками. Вокруг стола стояли стулья обитые кожей и золотистыми гвоздиками, сверкающими при свете шелкового абажура. Спинки этих стульев причудливо изгибались и сидеть на них было очень удобно. Они часто уезжали в Грузию и, вернувшись, звали меня в гости, одаривая сладкой чучкеллой и хачапури. Я смотрела, как в открытую в коридор дверь была видна часть стола с чашками и тарелками, а две чернокосые сестры, обнявшись что-то напевали.

Внизу, в освещенных светом окнах подвала было видно, как тетя Фатьма моет посуду после ужина, а в соседнем подвале тетя Нина чайным полотенцем гонит своих внуков в комнату, чтоб не мешали убирать. Отвлечь от окна могла только бабушка, позвав спать. В угол комнаты она ставила керосинку на «маленьком ходу». На нее ставила старый чугунный утюг. Она ласково гладила меня по голове, заботливо подтыкала теплое стеганное одеяло. И я засыпала, глядя на пламя керосинки, заранее зная, что утром проснувшись и позавтракав непременно попрошусь к Ирке, а дед, уходя на работу, отведет меня к ней «на часок-другой», как говорила моя бабуля.

Летом развлечений было гораздо больше. Дед повесил под бельэтажем толстые корабельные канаты, положив на них гладко обструганные дощечки Детвора каталась до темноты. Каждый приходил со своей подушечкой На них даже конкурс был. Бабушки и мамы старательно подбирали лоскутки или вышивки. Каждый знал, что подушечка с вышитой сиренью подарена Ирке тетей Фатьмой, а у Славика подушечка из шелковых лоскутков переливается всеми цветами радуги. Усевшись на эти подушечки на ступенях лестницы, мы устраивали концерты: читали стихи, пели песни. Соседи дружно выходили поддержать доморощенных артистов.

Днем, когда солнце припекало и мы бегали по двору в сандаликах и трусишках, мамы разрешали нам поливать друг друга из бутылок с резиновыми сосками, т.к. пластмассовых бутылок еще не было и даже ставили в ряд несколько оцинкованных ванночек с водой. Нагретая солнцем вода в них доставляла такую радость детям, что визг стоял до третьего этажа. Соседи высовывались из окон и радостно улыбались, глядя на пузатую детвору, щеголяющую в ситцевых трусах и поливающую друг друга из всего что можно было для этого приспособить.

По воскресеньям муж тети Нины из подвала, шофер, подгонял к воротам двора свой рабочий грузовик и соседи дружно набивались в кузов, сидели на старых одеялах, держа на коленях детей и сумки с едой. Мы ехали на Шихово.

Шиховский пляж был не самым лучшим, но самым близким. Там было отлично. Качели, карусели, ларьки с продуктами и газировкой. Под «грибочками» расстилались одеяла, на них выкладывали помидоры, огурцы, зелень, вареная картошка и яйца, ноздристый сыр и божественный тандир. Бутылки с компотом и водой закапывали в мокрый песок. У берега «рыбе негде было упасть». Море бурлило, заливалось визгом и счастливым хохотом. Вытащить детей из воды можно было только одним — идите арбуз кушать.

Алая мякоть арбузов заставляла нас терять голову от восторга. По загоревшим рожицам медленно текли ручьи сладкого нектара.

На ноябрьские и майские праздники на середину двора после демонстрации выносили столы, застилали их льняными скатертями, заставляли пловом и долмой, пирогами и пирожками. Мы, детвора, носились по двору в диком восторге от обилия еды и того, что взрослые на наши шалости не обращали внимания. Застолье заканчивалось пением и танцами. Танцевали и «русскую» и «азербайджанскую» и «7-40».

Первый телевизор в нашем дворе появился на втором этаже, в семье Караевых. Я не знаю кто его купил, дядя Карик или его брат. Но ровно в шесть вечера мы дружно рассаживались у них в квартире в ожидании мультика. Бабушка Сона угощала конфетами и никто из нас тогда понятия не имел что дядя Карик известный композитор, пишет музыку. Мы редко видели его и больше боялись его брата, зная что он доктор, работает в больнице какого-то Семашко. Ужасно не хотели болеть и попасть к нему в больницу.

— Вот не будешь мыть руки перед едой, — говорила бабушка мне, — придет дядя Абу и заберет в больницу, сделает укол.

Уколов боялись все. И когда мы тайком от взрослых посылали двоих из «наших» в пекарню через дорогу, которая находилась на месте сегодняшнего МВД, а те, вернувшись и получив от доброго пекаря горячий тяндир, делили его в подворотне на всех, а потом после еды тщательно мыли руки под дворовым краном, чтобы уже с чистыми руками и чистыми мордочками вернуться домой.

Сегодня Сочельник. И в душе любого человека, не важно какой он веры, живет маленькое зернышко добра и любви, веры в чистое и светлое.

Мне часто снится один и тот же сон: я поднимаюсь по старой запыленной лестнице и где-то там надо мной в голубом небе разливается теплый ясный свет моего детства и счастья. После этого сна я просыпаюсь счастливой и спокойной.

Я давно уже смотрю на улицу из окон другого дома, а проходя по улице Физули, теперь уже Низами, я с грустью смотрю на закрытые наглухо ворота и кодовую дверь, закрывающие мне вход во двор моего детства, где живут теперь совсем другие люди.

А знаете чего бы я хотела сейчас больше всего на свете?

Получить кусочек пиленого сахара из рук дедушки Гаджи.

«Блажен кто верует»...

Каста (из серии рассказов о Турции)

Тучи сгущаются и, видимо, скоро пойдет дождь. Дожди частые гости над Босфором. То палит нещадно солнце, а то вдруг начинают темнеть облака и постепенно превращаются из пушистых и молочно-белых в кофейные гущи. Небо будто угрожает: вот возьму и затоплю всю вашу планету. Но угрозы его, как угрозы доброго родителя своим непослушным детям. Оно лишь очищает все на Земле.

То мелким щекочущим бисером, то крупными жемчужинами, больно бьющими по лицу, которые неожиданно превращаются в сверкающие гирлянды и обрушиваются на землю плотной живой стеной. Будто наводит порядок на нашей планете, где не всегда добросовестно и правильно хозяйничают его дети-люди.

И вот все сияет чистотой и яркими красками, а воздух после такой уборки чист и прозрачен. Тучи уходят. Все опять заливает солнечный свет.

Но пока все еще только начинается, дождя нет. А по улице бежит мальчишка лет десяти-одиннадцати. Позади него большой мешок для мусора. Мешок ростом с хозяина. Он на тележке с колесиками. Мальчишка отталкивается и, повиснув на ручке этой импровизированной тележки, скатывается с горки. Мальчик тоже знает, что скоро пойдет дождь и торопится закончить свою работу А привозить пустой мешок домой не хочется. Вот и бежит от одного мусорного бака к другому. Быстрым внимательным взглядом осматривает их содержимое. Берет только то, что можно продать: бутылки, картонные коробки, ветошь.

Я быстро упаковываю в пакет бутерброды, хватаю приготовленный заранее пакет со старой одеждой и выхожу на улицу.

— Возьми, — отдаю все мальчугану. — Как тебя зовут?

— Спасибо, абла. Я — Эрдоган..

— Где ты живешь, далеко? Смотри, скоро дождь пойдет. Успеешь укрыться?

— Успею, абла. Спасибо.

Он черен от загара. Грязные руки крепко держат ручку тележки с мешком. Начинает накрапывать дождь. Он торопливо прощается и убегает вниз по дороге.

Таких мальчишек-чопчи много в Стамбуле. С раннего утра по позднего вечера бегают они по улицам копаясь в мусорных баках и таская тяжелые мешки. Они помогают своей семье— собирают и сдают в приемники утиль за деньги. На эти деньги живут их семьи.

Неподалеку от нашей высотки живет в одноэтажной самостройке, в доме номер 22 семья Эрдогана. Отец работает грузчиком на базаре, мать и сестра продают на набережной цветы, которые приносит с базара отец, готовят нехитрую еду и следят за домом. Эрдоган со старшим братом занимаются чопом. Эта работа не хуже и нее лучше других. Вставать они привыкли рано. Сутра мешок пуст и тащить его легко. Потом он становится все тяжелее и Эрдоган идет за ним следом, толкая тележку перед собой. А с горки даже пытается прокатиться на ней. Тщательно утрамбовывая содержимое мешка к концу дня очень устает. Попить и поесть днем удается не всегда Бутылка воды стоит целую лиру. Но он знает где на мойке машин можно попить бесплатно, а знакомый, работающий в кафе, часто угощает его бесплатным пиде или шаурмой.

Они познакомились однажды летом, когда Эрдоган помог ему вытащить на улицу коробки с мусором. Разговорились. Зная, что чопчи живут всегда впроголодь, молодой продавец угостил его пиде (тонкий слой теста с мясным фаршем сверху, запеченного в духовке). С тех пор Эрдоган частенько заглядывает к своему другу Барту в кафе. Он знает где тот живет, знает многое о его семье и о нем самом. У них много общего. Барту, как и Эрдоган с шести лет начал работать, помогая хозяину кафе. Теперь он уже самостоятельно делает пиде и шаурму, мечтает завести когда-нибудь свое собственное дело, зарабатывать продавая чай и коже, пиде и кябабы.

Когда будешь хозяином кафе, я приду помогать тебе. Возьмешь меня к себе на работу?

— Конечно, брат. Будем работать вместе.

Эта мысль согревала душу Эрдогана и улыбка появлялась на его лице. Он придумал себе игру, подбегая к мусорному баку тихо покрикивает на него

— Ну что стоишь! Что набрал за день? Давай пошевеливайся, что молчишь! Припас для меня что-нибудь стоящего? Это вот возьму, а остальной мусор сам береги. Вот когда ночь подъедет к тебе мусорная машина, схватят тебя за бока да вытрясут все из тебя, будешь до утра стоять пустой, никому ненужный. Смотри, завтра опять приду, проверю как работаешь, что собрал для меня, бездельник. У меня таких как ты сотни. Я твой начальник. Старайся.

Довольный собой он поспешил к другому баку.

Ноги к вечеру горят. Летом, придя домой, он долго стоит под душем, а зимой, едва помывшись, ныряет в теплую постель и забывается сладким детским сном.

Бывает, что выбрасывают мебель и одному много не увезти. Тогда он звонит брату. Да, у него есть мобильник и у брата тоже. Без этого работать трудно. Они на двух тележках стараются увезти то, что можно выгодно продать мебельщикам. Но бывают и нехорошие дни. Другие чопчи из других семей увидав, что у него неплохо набирается мешок, стараются выгнать его с «доходных» улиц, отобрать мешок и даже отлупить Выручает телефон и брат. После драки они несколько дней ходят с братом вместе на работу. В конце концов улицы поделены и наступает временный мир.

Ночью, когда они с братом возвращаются с работы, у дома их ждет старый дед, отец отца. В их возрасте он тоже ходил с мешком по улицам. Чопчи — целая каста. Дети-чопчи не учатся в школах, а уж институты им и подавно недоступны. Загорелые, пестро одетые, они ватагами бегают по улицам.

Дед теперь старый, целыми днями сидит в ободранном кресле, которое для него мальчишки притащили домой. Он радуется приходу внуков и помогает им разбирать «добычу». Дом ветхий, им с отцом частенько приходится подштопывать его. Но он их крепость, единственное место где им хорошо.

Эрдоган бегает по улицам и часто останавливается около красивых новеньких высоток с лифтами, качелями, беседками в саду, где в голубых бассейнах плескаются ребятишки. Ему интересно посмотреть, как они плавают на надувных матрасах, ныряют, а их матери лежат в шезлонгах вокруг бассейна.

Это чужой мир. Его мать и брат с сестрой, даже отец и старый дед никогда не жили в таких домах. Но он не завидует, просто радуется жизни, глядя, как живут эти люди, как радуется солнцу, что оно светит, и дождю, что он моет землю. Жить, как они, ему, наверняка, не придется. Хотя кто знает...

Пойдет дождь и отмоет все до чистоты.

Дождь и вправду разошелся не на шутку. Я вижу, что Эрдоган, поставив мешок под дерево, сам стоит под дождем на брусчатке и жмурясь подставляет свое лицо и тело под теплые летние струи. Дождь смывает все плохое, даже наши грехи, возможно очищая нашу судьбу от плохого. И в один прекрасный день человеку выпадает шанс попасть в Зазеркалье, а там уж как повезет...

Дождь все не останавливался и Эрдоган, подхватив мешок, покатил его домой. А я, постояв немного на балконе, пошла закрывать от неуемного ливня окна.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0