Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Другая музыка

Мария Анатольевна Малухина. 1991 года рождения. София— Москва.

- Расскажи мне о лучшем моменте твоего дня.

- Сегодня?

- Ну да, сегодня. Что у тебя хорошего случилось за сегодня?

Я как-то даже растерялась. Пожалуй, лучшим моментом за весь день был ее внезапный вопрос. Вслух я, конечно, этого не сказала, и начала вместо этого затирать ей про странную девушку, с которой я имела несчастье обедать за несколько часов до.

Та, обеденная, была другая, совсем непохожая на мою новую знакомую Элис. Немного деревянная, она чересчур старалась понравиться, и вызывала вместо этого мучительную внутреннюю неловкость, когда нет, нет, тебя слишком много, а поэтому, извини, никак.

 Неловкость, впрочем, всегда хороший материал для комедии, а потому мой рассказ про «девушку-чересчур» развеселил Элис.

Когда она улыбалась, она становилась похожа на лисичку. Вообще, она много на кого была похожа -  на журнальную обложку семидесятых, на утрированную парижанку -  черный свитер под горло, длинное каре, большие серовато-синие глаза, в такую обычно влюбляется европейский подросток где-то к двадцатой минуте фильма. 

В Голливуде этот типаж, и все причитающиеся к нему характерные роли, оккупировала в последние несколько лет актриса Эмма Стоун, глазастая почти до некрасивости. Но тут главное в «почти». Элис тоже была почти -  глаза на пару миллиметров побольше, нос поменьше, и была бы живая карикатура, но природа остановилась за секунду до провала, и вышло хорошо.

Несмотря на свою почти гротескную парижскость, англичанка Элис владела французским примерно в той же степени, что и забывшая его напрочь со школы я. В ответ на чей-то комплимент в адрес своей «французской» стрижки, она попыталась выдать коронное, въевшееся в моих ровесниц с подростковой обсессией «Мулен Ружем», «ву ле ву куше авек муа се суа», но умудрилась его испортить, гордо заявив, вместо этого, что она – хлеб. Было решено, что Элис должна быть парижанкой на расстоянии, маяча где-то в духах и туманах и, желательно, не открывая рта.

Вообще, в тот вечер мы все время хохотали. В маленьком ресторанчике было тесно, шумно, и полый пингпонговый мячик смеха летал от одного конца длинного стола к другому, отскакивая от наших заботливо пополняемых официантом винных бокалов. Небольшой, почти полностью (если не считать пожилого веселого дипломата, приятельствовавшего с нашей именинницей) девичьей компанией прижившихся на Балканах экспатов, мы отмечали День Рождения.  

Элис рисовала психоделические картины, преподавала английский, и мечтала о танцах.  Она не могла усидеть на месте, все время напевала что-то себе под нос, двигала плечами в ритм своим мелодиям, там внутри все рвалось по-тан-це-вать. Ей, с ее геометрически развевающимся влево –вжжух, и вправо – вжжжух, каре, это очень шло. Girl, you’ll be a woman soon. Мия Уоллес перед своим ингаляторным недоразумением с белым порошком. Прическа у нее, во всяком случае, была ровно такая же, как у Умы Турман. Такие прически, обычно, сильно меняют мироощущение.  Они начинают жить собственной жизнью, и тянут, тянут привязанных к ним скальпом владелиц куда-нибудь туда, в какое-нибудь эдакое. В случае Элис – как раз на танцы.

Танцев, правда, в тот вечер с нами так и не случилось, зато случилось вино и еще немного вина, и, как следствие, разговоры о жизни.

Помимо довольно однообразных, сильно не меняющихся от дамы к даме, тиндер-сексов, разговоры сводились к процессу выживания, больше известному, как «эта ваша взрослая ответственная жизнь», и в воздухе как-то сам собой возник вопрос о самой своей безумной работе.

- О, - своим хрипловатым голосом произнесла Элис,-  у меня для вас есть история.

И история у Элис, лисички-Элис, синеглазки-Элис в черном свитере под горло, о, история у малышки Элис действительно была.

Когда ей было девятнадцать, она устроилась работать в какую-то местную британскую благотворительность кертейкером, и ее определили в помощники молодому мужчине с расстройством аутического спектра. Тому было слегка за двадцать, и единственным местом, где он чувствовал комфорт и хоть какое-то единение с пугающим, вечно рассинхронизированным с его внутренней вселенной внешним миром, был стриптиз клуб.

 Когда-то на отдыхе с родителями он случайно увидел девушку у шеста, и вдруг в какофонии пестрых пятен забрезжил какой-то смысл. Элис не знала, было ли переживание стриптиза для него эротическим, возможно, что и было, но одно было очевидно - полеты вокруг шеста, напряжение мышц голого тела, острый угол невероятно высокого каблука, вся эта геометрия чудесным образом успокаивала то бушующее, клокочущее внутри него болезненное несоответствие, то страшное несовпадение себя и мира, которое заставляло его громко кричать, и качаться из стороны в сторону, и закрывать голову руками.

Водительских прав у Элис на тот момент еще не было, поэтому на стриптиз их отвозили на машине родители молодого человека. Они не заходили внутрь, и все что происходило за дверями ночного клуба становилось ответственностью девушки. Ей, естественно, не разрешалось пить алкогольное, и пока ее пациент медитировал на стриптизерш, малышка Элис сидела с ним рядом за столиком, и наблюдала происходящее вокруг.

Бесконечные одинаковые предсвадебные мальчишники и девичники, «stag parties» и «hen parties». Олени и курицы - все же, англичане, понимают в этой жизни – в последний раз прибежавшие на водопой. О, безумная алкогольная удаль англосаксов! О русском умении пить ходят легенды, хотя британцы в своем неумении давно нас по части легендарности обошли. В дождь, холод и промозглый островной ветер они мотаются из клуба в клуб – олени в шортах, куры - в коротких платьях, едва прикрывающих пупырчатые мороженые бедра, – начиная делать фото с собственной голой задницей после первого крепкого бокала.

Последний титанический рывок перед свадьбой, после которой, разумеется, наступит совсем другая жизнь, с буколическим Стивеном Фраем в твидовом костюме-тройке, попивающем файвоклок-чай на изумрудном газоне, соседствующем с чистеньким домиком будущей английской четы.

Но пока «Да» не сказано, пока подружки невесты в одинаковых розовых фатах заканчивают девичник синхронным блёвом в соседних кабинках, а друзья жениха выносят его на руках из клуба -  смотрите, не уроните его в разбросанные по улице остатки недоеденных дюнеров и фиш-энд-чипс! - пока невеста рыдает за столиком, сама не зная от чего, и накладные ресницы, отклеиваясь от мокрого глаза, падают в стакан с лагером, по цвету и запаху неотличимым от того, чем уроненный-таки в мусор, но, восставший в последний перед финальной отключкой раз, жених, поливает булыжник мостовой, пока вся эта нестройная пятничная симфония набирает свои обороты, двадцатилетний опекаемый во все глаза смотрит на стриптизершу Татьяну.

Татьяна сделала себе грудь такого размера, что даже немного страшно – это шары для боулинга, обтянутые кожей, с сосками, смотрящими в разные стороны. Но она, эта явно славянская женщина, точного происхождения которой Элис уже не упомнит, дьявольски умна, потому что своими тяжелыми сиськами, которые она носит впереди себя как набитый доверху рюкзак, она зарабатывает самые большие чаевые.

Татьяна – тоже «девушка-чересчур», но ее чересчур работает от обратного – мужская совесть, равно как и стыд, вот это вот все «неловко», напрочь отключаются, когда объект этого примитивного, животного желания почти не похож на настоящую женщину.  Это как хотеть мультяшную крутобёдрую Джессику Рэббит – абсолютно объяснимо, но все-таки понарошку.

Они, в общем-то, все тут играют – кто во что горазд – полуголые детки, дорвавшиеся до запрятанной на верхнюю полку коробки с печеньем. У них у всех тут sugar rush, не бойся, мама, до свадьбы не слипнется!

В этом безумном детском саду, в этом сладком пряничном домике среди Гензелей и Гретелей, присосавшихся к приторным чупа-чупсам Татьяниных косоглазых сосков, есть только два взрослых.

Лисичка-Элис – та смотрит вокруг, и кажется, ее глаза от удивления становятся все больше и больше. Не волнуйся, погляди, лучше в свою прозрачную минералку в высоком стакане – там, в ее ряби, как в хрустальном шаре, дальняя дорога, стрижка до плеч, день рождения незнакомой тебе пока еще подруги, я, сидящая на соседнем стуле, и потом, если посмотреть еще чуть дальше вперед, танцы. Обязательно, танцы.

А второй взрослый – тот смотрит на прыгающие синхронно с дурным тумцкающим ритмом Татьянины шары, и взгляд его, отражаясь от них как от зеркальной поверхности, уходит внутрь и там, в районе солнечного сплетения, расщепляется на тысячи лучей, образуя пульсирующие гексагоны и октаэдры, по которым бежит совсем другая, слышная только ему, музыка.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0