Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Дом Розы

Елена Владимировна Граменицкая.

Солнечный лучик спрыгнул со шпиля высотки, пробежался по залатанным арбатским крышам в надежде послушать рассказы художников, но по будням художники молчаливые и не разговорчивые. Отразившись от стекол, погонял в салочки с рыжим котом, освежился в луже с воробьями, метнулся в переулок и замер на бронзовой, до блеска отполированной дверной ручке. Львиная голова на ручке засияла, притягивая взгляды прохожих. Люди на минутку задерживались у витрины антикварной лавочки и шли дальше.

Наигравшись с львиной гривой, лучик проник за плотные гардины и замер на черно-белой фотографии. На ней кудрявая женщина в матроске и соломенной шляпке-канапе держала под руку мужчину во френче. Оба смотрели в объектив пляжного фотографа, ждали «птичку» и смеялись.

Та же дама стояла сейчас у шкафа с фарфором и протирала статуэтку балерины. Фланель бережно скользила по тончайшим кружевам пачки, по ножкам в крошечных пуантах.

На смену «корниловской» красавице пришел пионер с собакой, родившийся в печах Ленинградского завода.

Занавесь в глубине лавочки дрогнула, сквозняк донес из гостиной запах кофе и испеченных на завтрак блинчиков.

Послышался скрип колес.

— Вениамин, рано еще, — женщина поставила пионера на привычное место между космонавтом и свинаркой, тихонько прикрыла витрину, — зачем ты встал?

— Не спится мне, Розочка.

— Тогда кушай, все на столе, я уже позавтракала. Сейчас приду к тебе.

Роза Альбертовна смахнула невидимую пыль со шкафчика. Инвалидная коляска скрипнула, отъехала вглубь гостиной.

Эту женщину Роза заметила давно. Назвать ее поведение странным она не решилась, мало ли зевак прогуливается по арбатским переулкам. Хотя одна странность все-таки была, незнакомка в косынке в горошек и застегнутом наглухо плаще (что уже удивительно для погожего летнего утра) прошла мимо их окон дважды. Сначала остановилась у двери, разглядывая позеленевший бронзовый молоточек, потом задержалась у витрины.

Постояла и опять ушла.

Отложив фланель, Роза зачем-то приподнялась на цыпочки, приблизилась к окну и заглянула в витрину — интересно, что именно привлекло внимание незнакомки? Почему она возвращается?

Каждая безделица хранила воспоминания. Но Роза легко расставалась с вещами, правда, отдавала не каждому, если человек ей не нравился, было в нем что-то лживое, могла за пустячную заварную ложечку или старую марионетку поднять цену до небес.

Так что приглянулось женщине в плаще?

Может подсвечники из родительского дома на Адмиралтейской?

Мама схватила их впопыхах вместе с письменным набором отца, завернула в скатерть и сунула в баул. Семья Розы, предчувствуя перемены, уехала из Петербурга еще до первой волны. Перебрались через финскую границу, оттуда поездом в Париж. Бронзовые подсвечники, чернильница и пресс-папье с фигуркой спящего медведя пролежали долгое время в кладовой, значит, не так были и важны!

И вот спустя более полувека вместе с хозяевами вернулись в Москву, в дом, принадлежавший семье Вениамина. Двоюродная племянница, проработавшая всю жизнь секретарем в Думе, переписала на него три комнаты и небольшую хозяйственную пристройку. В Петербург Роза больше не ездила, оставила его в памяти городом беззаботного детства, царскосельских елок, рождественских базаров и первых балов.

Или незнакомке понравился пасхальный заяц?

Серебряного зайца принес крестный, дядя Савва, царство ему небесное, на первое причастие. Когда это было? Страшно вспомнить. Еще дома, на невской набережной.

А может ложечки «на зубок»?

Их дарили всем новорожденным в семье. С головками ангелов, витыми монограммами и именами «Шурочке», «Катюше», «Николя». Ложечки лежали в ряд, а могилки родных раскиданы по всей земле. Александры с Екатериной на Сент-Женевье́в, Николая с женой на Сан-Микеле.

Табакерки, портсигары, бонбоньерки, шкатулки — хранительницы семейных реликвий. Дорогие безделицы помогли выживать в смутное время, их закладывали, потом выкупали.

Подушечки для венчальных колец, расшитые китайским шелком, хранящие тепло сердец, пожелания близких, занимали особо место на витрине и не продавались.

Память вернула запах новогодней ели, печенья мазурка, нянюшкиных пирожков с визигой, смех младшего брата Сашеньки, скачущего галопом по залу, его воинственные крики, заглушающие звуки военного оркестра.

Они встретились на русских сезонах в начале двадцатых. Высокий, статный, отмеченный первой сединой штабс-капитан и она, юная, так и не успевшая доучиться институтка. Помнится, как сейчас, его неожиданное приглашение на вальс, в обход традиций робкое соприкосновение рук. Неуклюжий великан, комиссованный после ранения, норовил оттоптать ей ноги, извинялся и краснел, словно мальчишка.

Маменька была против их союза, ее не столько смущала разница в возрасте, сколько в положении -древо Вениамина старше и знатнее. Последнее слово осталось за бабушкой. Известная модница поддержала влюбленных и высказала маме в привычной беспрекословной манере:

«Душенька, семья Кремляковых у всех на счету! Грех отказываться от удачной партии!»

Именно бабушка настояла на браке. А потом, спустя годы, оставила Розе часы. Но еще раньше лишилась рассудка — в покоях старушки в последние годы ее жизни не было ни одного зеркала, а остальные в доме она велела снять или завесить, чем вызвала недоумение родных.

Роза дотронулась до нагрудного кармана. Часы на месте. Почти век она не расстается с ними. Женщина потянула за цепочку, вытащила серебряный «брегет», подцепив ногтем, откинула крышку.

Некоторое время разглядывала потемневший, покрывшийся патиной циферблат. Осторожно коснулась стрелок и тут же отдернула руку. Искушение велико. Искушение всегда растет с нарождением луны и затихает с ее старением.

Когда-то давно они с Вениамином поддались беспечной радости, возомнили себя бессмертными, как и все влюбленные.

Сразу после свадьбы отправились в путь, сначала к родственникам мужа в Италию, задержались на неделю в Местре, добрались до Севильи, переплыли на пароме в Рабат. Свадебное путешествие затянулось на целый год. Из каждого города они отправляли домой диковины. Керамику из Гарды, куклы из Венеции, кальяны из Каира… Коллекция росла.

Сейчас от нее осталось немного. Небольшое собрание императорского фарфора, семейное серебро, те самые бронзовые подсвечники, пресс-папье с медведем, обманщик Пиноккио, купленный на флорентийском развале, да венецианский Кот от одного из лучших кукольников.

Марионетки грустили в дальнем углу витрины. Краски кошачьего камзола давно съело солнце, кожаные сапожки, украшенные шпорами, рассохлись. Нос у деревянного мальчишки облупился, тельце потрескалось и стало похоже на шелудивое полешко. Куклы болтались на крестовинах, поникнув головками, они доживали свой век в самом центре Москвы в пристройке к бывшему доходному дому, в антикварной лавочке под вывеской «Дом Розы».

Хотя правильнее назвать эту лавочку «Домом Воспоминаний». Потому что они — главное богатство потерявшихся во времени стариков.

Время — сложная субстанция, сравнимая с горным ручьем. То оно несется, не догонишь, скачет по острым камням, то, попадая в запруду, останавливается и разливается озерцом. Время пугает своей относительностью, предает неожиданностью. Порой слишком поздно вспоминаешь о нем. Особенно, когда любишь.

Время плавится, становится вязким как мед, расцвечивает мир вангоговскими иллюзиями, отвлекает и обманывает. А расплата за забывчивость велика.

Вениамин прятал слабость за нежностью, за улыбками и отговорками. Но ранение давало о себе знать, побитые шрапнелью ноги теряли чувствительность, сохли. Муж Розы первое время опирался на палочку, а потом пересел в инвалидное кресло.

Только беда не приходит одна.

Умерла потерявшая разум бабушка. Удивительным образом сохранившая красоту, она вечно пряталась от зеркал и бормотала себе под нос. Только прислушавшись можно было разобрать стихи. Глупые, детские, порой не в рифму. Бабушка повторяла одни и те же слова, меняя местами, переставляя строки, придумывая анаграммы, поэтому все произносимое казалось бредом.

Однажды позвала Розу, попыталась ей что-то сказать. Но пораженный склерозом разум играл с детством в прятки. Старушка то искала маму и жаловалась на соседского мальчика, то вдруг становилась серьезной и даже испуганной, протягивала внучке мятый клочок бумаги, вырванный из старого дневника, но тут же его отнимала, прижимала к своей впалой груди.

«Это величайшая тайна, никому ее не открою!»

Скоро бабушки не стало. На закрытом трюмо, в спальне лежали часы с замысловатой, напоминающей переплетенные восьмерки, монограммой, рядом с ними вырванный из дневника мятый листок со странным детским стихотворением и не менее странная записка. Но времени разгадывать тайны не было.

Серьезно заболел Вениамин. Врачи давали его сердцу не более года. Боли за грудиной усиливались. Приступы жабы учащались, мучили несчастного уже не только ночами. Почти все сбережения ушли на бесполезные процедуры, на оплату врачей, а те лишь разводили руками.

Безнадежность лишала разума, и тогда Роза вспомнила глупое бабушкино стихотворение. Дождавшись, когда Вениамин задремлет, прикрыла дверь спальной комнаты, на цыпочках вышла на веранду.

Огромная луна сияла над городом, превращая сад, наполненный дурманом ночных цветов и ариями цикад, в ветхую мертвую гравюру. Живой, осязаемый, теплый мир — в холодный барельеф, готовый стать ее надгробием.

— Я верю! — отчаянью вопреки прошептала Роза, — если молитвы не помогают, поможет чудо!

Уколов палец булавкой, выдавила на циферблат несколько капель крови, прочла детский стишок с небольшой оговоркой и повернула часы назад. Двенадцать часов — двенадцать лет. Закрыла глаза и стала ждать. Но ничего не случилось, диск луны по-прежнему заливал мертвенным светом кусты жасмина, в саду надрывались цикады, с северного вокзала слышался мерный перестук удаляющегося поезда. Париж спал. Усмехнувшись собственной глупости, Роза вернулась в комнату к мужу. Прилегла рядом, прислушиваясь к его дыханью. Оно выровнялось.

В ту ночь она не сомкнула глаз ни на минуту. Лежала и слушала. Хрипы в груди Вениамина стали тише, дыхание ни разу не прерывалось. Ее муж мирно спал, впервые за долгое время.

Чудо не чудо, помогло ли лечение или бабушкин заговор, но Вениамин пошел на поправку. Причем очень быстро. Одни врачи разводили руками — не может быть! Другие раздувались от гордости — метод кровопускания снова себя оправдал! Сердце Вениамина билось, как молодое и пылало любовью к внезапно постаревшей жене. Только Роза списывала изменение во внешности на усталость и переживания. Муж выздоровел, а она в считанные дни прибавила десяток лет.

Время больше не было похожим на мед, оно не тянулось, время бежало вприпрыжку. Готовясь к смене тысячелетий, оно стремительно летело… мимо. Супруги Кремляковы почти не менялись внешне.

По обоюдному согласию на пороге двухтысячных вернулись в Москву. Вениамину исполнилось сто десять, Роза сама скоро разменяет век, а на вид маленькой с седыми кудряшками женщине не давали больше семидесяти. В полном одиночестве старики отпраздновали коронный юбилей, свидетелей их бракосочетания не осталось в живых. Да и свадебные годовщины закончились.

Мысли Розы Альбертовны все чаще возвращались к вырванному из бабушкиного дневника листку, все написанное на нем она помнила наизусть:

« На Страстной неделе мы заключили с Полечкой пари, кто придумает самый страшный заговор. Она сразу побежала к няньке. Сима у них цыганских кровей. Мне ждать помощи не от кого. Изольда Владимировна, наша гувернантка, дама университетская, глупости не приветствует. Я решилась сымпровизировать. Вечная молодость — вот что необходимо всем красавицам. Потому утащила у Саввушки часы, придумала стишки, самые простые, и зарок, преочень страшный.

Вершить обряд решила при полной луне. Надобно наколоть палец и капнуть кровь на циферблат, растереть, а потом перевести стрелки на столько часов, на сколько лет хочешь молодеть. А зарок — никогда после не смотреться в зеркало, иначе все вернется ВТРОЙНЕ.

Вот Полечка удивится. А стихи такие:

Капля крови на часах.

Спит луна на небесах.

Стрелки покручу назад.

Отступает листопад.

Силу времени отдам.

Не подвластна я годам.

Интересно, что ее цыганка Серафима придумает? Кто из нас выиграет спор?»

Записка, приложенная к отрывку из дневника, была короткая и чудная:

— «Я выиграла»

Придуманный бабушкой заговор сработал.

Роза заменила «не подвластна я годам» на имя мужа. Отдала свою силу, свою молодость, чтобы его сердце окрепло. А зарок — зеркала — оказался не страшный. Она в них смотрится и ничего плохого не происходит. Здесь кроется еще один секрет. Если просишь для другого — тройного наказания избежишь.

Вот почему бабушка пряталась от своих отражений! Ее безумие из года в год росло. Дошло до того, что она велела убрать все столовое серебро, кушала руками, а в дождливые дни не выходила на улицу, боялась отразиться в лужах…

Странная особа в плаще опять вернулась. На этот раз ее внимание привлекли марионетки — Пиноккио и Кот. Темная фигурка заслонила свет, приблизившись вплотную к витрине. Женщина всматривалась внутрь антикварной лавочки, словно искала кого-то, но стоящую в глубине комнаты хозяйку видеть не могла.

— Ну, заходите уже…

И в ту же секунду раздался перезвон колокольчика над дверью.

Роза шагнула навстречу.

— Добрый день, чем могу быть полезной?

Обычный вопрос заставил посетительницу отступить.

— Вы ищете что-то особенное? Для себя или в подарок?

— Меня зовут Ира.

Хозяйка антикварной лавочки не могла скрыть удивления. Зачем ей знать чье-то имя?

— Приятно познакомиться.

Посетительница молчала. Неловкий момент.

— Желаете чаю?

Роза удивилась собственному радению. С чего бы ей предлагать чаю неизвестно кому. Взгляд упал на занавесь, отделявшую лавочку от гостиной. Интересно, Вениамин слышал дверной колокольчик? Понял, что у них посетитель? А если эта женщина воровка? Стоит сейчас уйти за кипятком, как она сбежит, прихватив что-то ценное. Лучше его позвать.

— Нет, спасибо. Я в кафетерии напротив попила.

У хозяйки отлегло от сердца. Но тревога осталась.

Что-то в женщине было неправильно.

Не молода, лет тридцать пять или даже сорок, одета опрятно, но чуть ли не нарочито скромно. Плащик куплен давно, фасон с округлым воротником вышел из моды. Туфли стоптаны. Лицо тусклое, уставшее, а глаза... Казалось, глаз нет вообще, вместо них две бегающие точки. Неправильными были руки. Изящные, ухоженные, они словно существовали в другой реальности. Дрожащие пальцы пробежались вверх по пуговкам наглухо застегнутого плаща и тут же, словно чуя подвох, метнулись вниз и спрятались в карманах.

— Простите, что помешала. Я в отчаянии.

Опять повернулась к выходу.

Хозяйка молча наблюдала за ее метаниями.

— У меня болен ребенок, Павлик. Надежды почти нет. Белокровие.

Сказала, словно в упор выстрелила.

В любых сложных ситуациях Роза вспоминала мамины слова — «Держи осанку», отреагировав на «выстрел», невольно выпрямилась.

Что ответить? Что вообще можно сказать, кроме «сожалею»?

— Я увидела на витрине Кота в сапогах. Удивительная игрушка, очень красивая. Павлик любит эту сказку, все время просит ее прочесть. Сколько стоит этот Кот?

Бедняга спросила и напряглась. Вместе со слезами в ее неспокойных глазах разлился страх.

А Розе сразу стало легко. Она улыбнулась, но тут же хлопнула себя по губам — неуместно сейчас улыбаться!

— Забирайте так. Пусть ваш сын порадуется.

Достав из комода ключ, открыла витрину и сняла старинную марионетку с гвоздика. Без всякого сожаления разлучила Пиноккио и Кота.

— Попрощайтесь, синьоры. Один из вас отправляется на подвиг.

Обернулась к изумленной посетительнице.

—Сейчас положу его в коробку.

— Но я так не могу.

— Что значит « не могу»? Просто забирайте, и дай Бог здоровья вашему сыну.

Перевязав подарок атласной лентой, Роза Альбертовна оставила ее на прилавке.

— Мы все-таки попьем чаю и поговорим. Вы верите в чудеса? Это хорошо. Это очень важно. Потому что у меня есть кое-что еще.

Прихватив подарки, Ирина покинула антикварную лавку. Роза Альбертовна проводила ее до двери, обернулась на скрип инвалидной коляски. Вениамин не участвовал в разговоре, но все слышал, а сейчас пытался разглядеть в окне спешащую к больному ребенку женщину. Но плащ и косынка в горошек быстро затерялись за спинами прогуливающихся по Арбату людей.

— Ты правильно поступила, Розочка. Я не особо верю в фокус с часами, но когда надежда только на чудо…

— Вот именно, — в голосе Розы чувствовалось сомнение, — только поможет ли ей это чудо? Тут главное — верить!

Потом вдруг вскрикнула и схватилась за сердце.

— Веня, я забыла сказать ей про зеркала!

— Так она будет просить не для себя, а для сына.

Действительно, не для себя. Роза улыбнулась своему кудрявому отражению и обняла мужа.

—Тогда зеркала ей не страшны. Поехали гулять, Вениамин. Мне обещали отложить парочку «вацловских» к чаю.

Добежав до Смоленской площади, Ирина отыскала припаркованную у киоска Союзпечати девятку, помахала рукой. Бесполезно, водитель ее не видел, читал. Женщина развязала косынку, сунула в карман плаща, открыла дверцу.

— Привет, Игорек!

 «Игорек» тут же спрятал журнал в бардачок.

— Что-то ты долго. Получилось? Давай!

Мужчина достал из коробки марионетку, повертел в руках, отыскивая сургучную печать на кошачьем камзоле. Хрупкое клеймо слегка раскрошилось, но инициал «F», знак династии Феррари был еще виден. Все куклы этого мастера разошлись по частным коллекциям и стоили огромных денег. Заглянув в одну из антикварных лавочек на Арбате, Игорь глазам не поверил, хотел честно выкупить Кота, почти не торговался с хозяйкой, но старуха задрала цену. Вряд ли она догадывалась о стоимости куклы, просто вредничала, как все выжившие из ума старьевщицы.

Ирина развернула к себе зеркало, поправила выбившиеся из пучка волосы.

— Долго? Я настраивалась. Репетировала. Искала убедительную причину. Правдивая ложь— настоящее искусство.

— Нашла?

—А ты сомневался? Старуха поверила сразу, стоило заплакать! Надо было и Буратино выпросить, — Ирина пробежалась ноготками по пустой коробке.

— Талант! Жаль, кроме меня, его никто не ценит.

— Кстати, я развела ее на часы. Останавливают время. Старуха таких чудес мне порассказала. Им с мужем знаешь сколько лет?

— Думаю много, оттого из ума и выжила. Дай посмотреть.

Мужчина повертел в руках серебряный «брегет», прищурился, разглядывая выгравированный вензель.

— Скину за несколько сотен в комиссионке, поделим.

Ирина выхватила подарок, спрятала обратно в карман плаща.

— Скинешь, но сначала я уберу парочку морщин, да и вообще…, мне кажется, она правду говорила.

— У тебя тоже крыша поехала?

— Да пошел ты, — незлобиво огрызнулась Ира, — Тут главное верить! Так старуха сказала.

Солнечный зайчик дождался, когда в замке антикварной лавочки повернулся ключ, хозяева поехали за вацлавскими пирожными, новенькая Лада исчезла в автомобильном потоке на Садовом. Он скользнул за витринное стекло и уселся на носу у Пиноккио.

Не грусти, братец!

Спустя мгновение солнечный луч снова сиял на острие Смоленской высотки, любовался полуденным городом и искал еще одну сказочную историю.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0