Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Девушка и мотоцикл

Аглая Юрьева. Санкт-Петербург.

Мотоциклы мне нравились с детства. Я застывала в восхищении с открытым ртом, когда мимо проносился лихач (так тогда их называли) на черном или темно-бордовом мотоцикле. Но едва-едва я успевала открыть рот, как мотоцикл с наездником уже скрывался из виду. В памяти всплывал стишок, рассказанный кем-то из мальчишек: «Мотоцикл-цикал-цикал…» Дальше шло по тем временам непристойное. Но детские непристойности меня не касались. Мне нравилось лишь это: «цикал-цыкал».

Мотоциклов в то время в городе было мало. Народ относился к ним прозаически — как к средству перевозки жен и грузов, преимущественно на дачу, а посему владельцы цепляли к своим «Явам» и «Ижам» пузатые коляски. Но что такое коляска у мотоцикла? Все равно что костыль у человека. Автомобиль — это зверь, потому что на четырех опорах, а мотоцикл — это homo о двух колесах, это продолжение тебя, это твои скороходные ноги, это твои расправленные крылья, это твой попутный ветер.

В мотоциклетной коляске цвета консервированного горошка катал нас по дачному поселку Димкин дед. Но самым большим удовольствием было залезть на сиденье его мотоцикла, согнуться, как заправский гонщик, закрыть глаза и представить, что ты вместе с мотоциклом срываешься с места и мчишься-мчишься-мчишься, а дороги-то вы с ним даже не касаетесь. Но конечно же, перед этим надо было лягнуть ногой около педали и произнести «дыр-дыр-дррррр».

Один дачный умелец ловко превращал велосипеды в мопеды, прикрепив им моторчик на заднее колесо. Но мой «Орленок» не захотел летать, как настоящий орел. Моторчик с велосипеда умелец снял. Зафиксированное заднее колесо так и не расфиксировалось, а переднее колесо с тех пор крутило лишь знак бесконечности — «восьмерку».

А потом, в городском дворе, когда я щипала листья одуванчиков для нашей черепахи, меня задело мотоциклом, на котором незадачливый парень из дома напротив пытался тормозить и развернуться одновременно. Я отлетела, как одуванчик, метра на два, а потом еще кувыркнулась несколько раз. Все во мне уцелело, а любовь к мотоциклам только окрепла.

В девятом классе я перешла в другую школу. И тут нежданно-негаданно мою любовь к мотоциклам разделила соседка по парте — Наташка Тургенева, никакого отношения не имевшая ни к писателю, ни к его барышням, но все равно очень красивая. С ней мы стали ездить в Юкки: смотреть соревнования по мотокроссу. Мы взвизгивали, вцепляясь друг в дружку, когда мотоциклисты заходили на крутой вираж, мы восторженно замирали, когда гонщики устремляли мотоциклы вверх, в полет. Мгновение в отрыве от земли! А мне казалось, что мотоциклы парили. И в животе становилось щекотно от чужого полета, и сердце уходило в пятки, а потом возвращалось обратно и не оставалось на месте спокойным. Вскоре я заметила, что Наташка больше стреляла глазами по мальчикам, а потом и совсем на них переключилась. Так что в Юкки я продолжала ездить одна. Нельзя сказать, что меня не интересовали мальчики. Интересовали. Но только вкупе с мотоциклом. С надеждой я покупала лотерейные билеты ДОСААФ, потому что там постоянно разыгрывались мотоциклы «Иж» — с колясками и без колясок. Я регулярно поверяла тиражные таблицы, но счастье с мотором обходило меня стороной.

Приближалось совершеннолетие, и я потихоньку намекала родителям, что теперь-то можно будет сесть на мотоцикл, а мотоцикла-то и нет. Папа отшучивался. Мама была категорична:

— Девочка — а ведешь себя, как парень.

— Я, между прочим, шить умею, — огрызалась я. — Мягкие игрушки!

И фетровый тигренок оскорбленно подлетал к потолку.

На восемнадцать мотоцикл мне не подарили. Подарили на девятнадцать.

— Убийца! — сказала мама папе, капая в рюмку корвалол. — Она свернет себе шею.

Чуть подержанная, но исправная «Ява» ждала меня под окном. О, этот с детства обожаемый темно-рубиновый цвет! И сверкающий бак! И широкое коричневое седло, подпоясанное таким же ремнем! Как же можно было с такой расстаться?! Я любовно гладила свою-свою-свою «Яву», боясь выпустить на волю выпрыгивающее сердце.

— Но как же ты будешь ее каждый день затаскивать на третий этаж?— спросил папа.

— Не хватало нам еще в квартире этой бандуры! — то ли не поняла шутки, то ли подыграла папе мама.

До ошалевшей от счастья не сразу дошел смысл вопроса. А когда дошел, я растерялась. Да… На третий этаж тяжеловато.

Мудрый папа улыбнулся и протянул ключ. Между нашим и соседским двором был «водораздел», образованный гаражами. В одном из таких гаражей сосед держал свою маленькую «инвалидку», оглушавшую звериным рыком жильцов дома, когда дядя Петя уезжал на работу или возвращался. Его и уговорил папа потесниться за небольшую ежемесячную плату.

  • Дай мне слово, — строго произнес нестрогий папа, — что ты не будешь носиться на нем в центре города и в часы «пик».

    Это было сильнее меня. Я уже представляла, как я подъезжаю к дверям университета, ставлю мотоцикл, снимаю шлем, рассыпав волосы по плечам, и иду на лекцию под восторженными взглядами универсантов (ради этого стоило отпустить волосы хотя бы до плеч). Но я себя пересилила. И держала это слово. А папы через полгода не стало.

    Я гонялась на мотоцикле в ночное время. Хотя почему «я гонялась»? Мы с «Явой» были словно один организм: ее сердце — мой мотор, ее кровь — мой бензин, ее азарт — моя скорость. Она не заводилась, потому что мне не хватало огня. Она разражалась грозой, едва почувствовав мой кураж. Домой мы возвращались глубоко за полночь. На пороге неизменно немым укором появлялась мама с корвалолом в руках. «Вы смотрели фильм «Ночной мотоциклист»?» — произносила я, кривляясь перед зеркалом в прихожей. Стаскивала с себя провоздушенную на набережных Невы куртку и плюхалась в постель.

    Вдруг дядипетина «инвалидка» стала роптать на поздние возвращения «Явы» и грозилась выгнать приживалку. Дело уладили, а моя стипендия похудела еще на пятерку.

    Данное папе слово не показываться на мотоцикле в центре города я держала. Но в тот поздний вечер нас с «Явой» занесло в центр. Страшно хотелось пить — и мы объезжали шеренги автоматов с газировкой в надежде найти хоть один с задержавшимся на своем месте стаканом. Мы завернули на одну из улиц, а потом еще на одну. Тут я скомандовала «Стоп!», а «Ява» недовольно заворчала и зафыркала. На тротуаре в нескольких метрах от нас стояли люди. Точнее, люди одного пола — женского. То небольшими группками по два-три человека, то поодиночке. Чувствовалось какое-то брожение, смятение, волнение. Через эти группы пробирался мужчина, слегка кивая одной группе, прикладывая руку к сердцу как знак признательности в другой, а то вдруг выворачиваясь штопором из третьей. Мы находились около служебного входа одного из ленинградских театров, а мужчина был явно актером, осаждаемым поклонницами после спектакля. Поклонницы что-то ему протягивали — актер от чего-то отказывался. Поклонницы старались удержать его то за один рукав, то за другой, что-то горячо ему говоря. Актер тоже что-то им говорил и старался освободиться.

    Ничего себе картина! Такого мне видеть не приходилось. «Ява» продолжала бурчать: стоять на месте ей было невмоготу. Наконец актеру удалось отцепиться от последней группы поклонниц, однако через шаг к нему справа подлетела женщина. Он кивнул два раза и с рукой у сердца дал понять, что хоть и тронут вниманием, но пойдет, куда шел. Но тут с другой стороны от стены отделилась еще одна поклонница. Уцепившись за руку, она буквально повисла на актере, с жаром объясняясь. Он попытался аккуратно оторваться от нее другой рукой. Отставшая группа поняла, что кумир в силках и ринулась к нему. Актеру удалось высвободиться от повисшей на руке девушки, он ускорил шаг. Ну не бегством же ему спасаться?!

    «Садись! Мы от них удерем!» — дружно проревели мы с «Явой, в ту же секунду оказавшись рядом с ним. Оказались мы, как говорится, «с ноги» и «во спасение», потому что актер по нашей команде моментально перекинул ногу через сиденье. «Ява» рявкнула на глупых поклонниц, оставив им не аромат кулис, а запах бензина.

    — Куда? — полетело вопросом назад.

    — На Пестеля, — вернулся ответ.

    Мы с «Явой» неслись по ночным улицам с чувством озорника, которому удалось озорство. Лишь бы не нарваться на ГАИ. С нами теперь был третий. До этого мы никого с собой не брали, кто бы ни просил: третий железно лишний. Но этот третий к нам и не просился, мы его сами у-у-у-у-у-умчали. Наш третий запрыгнул быстро, разместиться со всеми удобствами на жестком сиденье времени не было. Он приковал меня правой рукой к себе, тесно прижавшись, а угол его сумки больно впечатался мне в бок. Нет-нет-нет, больше никаких приключений с третьими.

    — Сюда, во двор, — прилетело мне через плечо.

    Мы нырнули во двор спящего дома. Но кураж не прошел, и мы с «Явой» сделали еще один круг, прежде чем затормозили у нужной парадной.

    — Ну, спасибо тебе, братишка, — слезая, произнес он, отлепив свою остроугольную сумку от моего бока.

    — Не за что, — ответила я. Несмотря на тусклый свет над парадной дверью, я его узнала. Несколько дней назад видела в телевизоре. Тогда это лицо было для меня новым.

    — Только я не братишка, а сестренка, — я подняла защитные очки. — И очень хочется пить.

    Преданная «Ява» смиренно пребывала в чужом дворе до утра. Третьей.

    В ту ночь мою маму увезли в больницу с сердечным приступом.

    ***

    Я высматривала, куда можно втиснуть свой «Форд», чтобы ему не намяли бока. Теперь просто беда с парковкой в центре: все едешь и едешь дальше и дальше от нужного тебе объекта. Вот, кажется, оттуда выезжают, место освобождается. И тут я увидела, как по тротуару медленно шел он — грузный, седой и народный. Народ не обращал на него никакого внимания. Мы двигались по улице параллельно друг другу, точно так же, как и жили. Параллельно.

    Кто-то сказал, что история повторяется, но повторяется в комическом варианте…

    Ну и пусть! Пусть себе повторяется!..

    Я улыбнулась и нажала на «газ».





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0