Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Лимита

Владимир Кочерженко. 70 лет. Образование высшее, член Союза журналистов России, член Российского Союза писателей.

Проблемы у Людмилы Дмитриевны Пушкаревой, от рождения и до замужества Людочки Грековой, начали возникать одна за другой по выходе на пенсию всесоюзного значения. Не на те сто тридцать два рубля — заветную мечту простых советских граждан — а на суперперсональную, примерно такую же, что ныне получают маршалы и многозвездные генералы не у дел.

Жизнь у Людочки изначально складывалась как в сказке про Золушку. Окончив с золотой медалью среднюю школу в своем родном крохотном городке, она ни одного лишнего дня не осталась дома. Получив аттестат зрелости и симпатичную медальку, на следующее утро рванула покорять столицу. Не в институт поступать: институт — это уже было потом, на следующий год. И не очно — заочно. Так она сама определила себе ближайшую задачу. А попервам Людочка устроилась дворником в один из чертановских ЖЭКов, получила временную прописку и отдельную служебную комнату на первом этаже бесконечно длиннющего дома — «китайской стены».

* * *

Через месяц подведомственная Людочке огромная территория вокруг дома засверкала первозданной чистотой. Юная дворничиха постаралась: выложила бордюрчики вдоль тротуаров половинками красного кирпича, благо этого добра после строителей по всему Чертаново имелось навалом, сделала такие же краснокирпичные бордюрчики вокруг чахлых саженцев во дворе, побелила козырьки подъездов, хотя все это в ее непосредственные обязанности и не входило. Людочкин дом в Чертаново стал образцово-показательным, что явилось причиной раздражения и зависти других дворников и явно благожелательного внимания со стороны начальства. На коллег по метле и лопате Людочке в принципе было наплевать и растереть, а расположения руководителей она как раз и добивалась, рассчитывая с их помощью ступить на лестницу, ведущую вверх. Она твердо знала, что делала и для чего.

Минуло всего полгода, и небывалый случай — у Людочки появилась постоянная московская прописка. А ближе к лету дворничиха Людочка Грекова заняла в ЖЭКе пусть малюсенький, со скрипучим стулом и однотумбовым столом, однако отдельный кабинет техника-смотрителя. Без специального образования, какая-то лимита приблудная — и вдруг техник-смотритель целого микрорайона с населением, в полторы сотни раз превышающим численность разумных обитателей ее родного городка.

Вторая ступенька карьерной лестницы была преодолена. Самое время идти за высшим образованием. Без напряга Людочка поступила на заочное отделение института инженеров железнодорожного транспорта. Почему именно туда? Никакого тайного умысла — главное диплом! Хотя… С корочками какого-нибудь гуманитарного ВУЗа в солидные люди не выбьешься. Ну, просидишь всю жизнь на нищенской зарплате, тешась про себя мыслишкой, что ты дюже умная и интеллигентная, не чета мимоходящему плебсу, а толку? Этот самый плебс, не читавший Кафку и слыхом не слыхавший, допустим, о принципе верифицируемости, тебя, такую умную, и в упор-то не увидит. А увидит, так пальцем у виска покрутит: дескать, тронулась, моль книжная, от большой учености… И Людочка правильно просекла ситуацию, поступив в технический ВУЗ. Великой советской державе, дабы крепить обороноспособность, экономическую мощь мировой колыбели коммунизма, «догонять и перегонять» всех и вся, требовались люди дела, а не пустобрехи.

Именно так она рассуждала, занося ногу на третью ступеньку своей лестницы в небо. И к третьему курсу преодолела эту очередную ступеньку, став кандидатом, а затем и членом КПСС. После этого ступеньки замелькали одна за другой.

* * *

Перед защитой диплома Людочку вызвали в Московский горком партии и предложили занять пост начальницы ее же родного ЖЭКа. Почему в горком, первый секретарь коего по определению являлся членом политбюро ЦК КПСС, а не в райисполком или райком? Задав себе эти вопросы, Людочка тут же нашла правильный ответ: ее готовят в элиту партийно-хозяйственной номенклатуры.

Принимая дела у своей теперь уже бывшей начальницы, Людочка, то бишь отныне Людмила Дмитриевна, в эйфорию не впала и топтать старую тетку, бывшую фронтовичку с семилетним общим образованием, не стала. Хоть тетка и была коренной москвичкой, но в отличие от данного жуликоватого и высокомерного племени, паразитирующего на теле всей остальной страны, оставалась приличным человеком. Это ведь она сделала Людмиле Дмитриевне постоянную прописку. Да и так по мелочам помогала: новую мебель, в частности, провела по документам как списанную и за ненадобностью уничтоженную, и подарила эту мебель на обзаведение своей молодой и перспективной сотруднице.

Через год по итогам социалистического соревнования среди коммунальных служб столицы возглавляемая Людмилой Дмитриевной контора заняла первое место, а сама юная начальница получила свою первую государственную награду — орден «Знак Почета». К слову сказать, получила вполне заслуженно, благодаря собственной деловой хватке, несомненному организаторскому таланту и, как там писали в парадных характеристиках, личным качествам прирожденного руководителя. Никому не мешала, никого не подсиживала, по головам не шла, кусок хлеба ни у кого не отнимала.

* * *

Закончив с красным дипломом институт, а затем и Высшую партийную школу при ЦК КПСС, Людмила Грекова, получившая к тому времени трехкомнатную квартиру почти в центре Москвы и занявшая должность начальника отдела в одном из союзных министерств, решила маленько передохнуть и заняться устроением личной жизни. Со сказочным принцем не получилось: здесь впервые в биографии произошел облом. Вроде бы приглядела для себя подходящего мужчину, отвечающего всем требованиям текущего момента и дальнейшего карьерного роста, ан и на старуху бывает проруха! Пушкарев оказался ничтожеством, приживалом и бабником. Сынок крупного дипломата, выпускник МГИМО, он предпочел карьере веселую жизнь за счет своей высокооплачиваемой жены. В придачу еще в нем ярко высветился потенциальный алкоголик. Видно, природа на детях действительно отдыхает…

В общем, муженька Людмила Дмитриевна по-хорошему наладила. Без скандалов и публичных разборок. Фамилию оставила, повторных попыток к созданию семьи предпринимать на стала. Вся без остатка ушла в работу.

К моменту распада Советского Союза и ликвидации союзных министерств Людмила Дмитриевна Пушкарева была уже одним из заместителей министра. На этом и закончилась ее головокружительная карьера. Вдруг оказалось, что лелеемые и по-родительски оберегаемые партией кадры, надо подчеркнуть, сильные и талантливые кадры, не вписываются в новые реалии страны. Как-то незаметно во власть пришли нахрапистые молодые люди из бывших комсомольских активистов и во мгновенье ока превратились в олигархов, захватив в неразберихе мутных реформ практически всю государственную собственность. Именно эти шустрые молодые люди, а не коммунистические бонзы, стали фактически хозяевами страны.

* * *

Людмила Дмитриевна вышла на пенсию в пятьдесят три года, воспользовавшись новым законом, разрешившим выкидывать ненужных людей из всех отраслей бывшего народного хозяйства раньше привычного для нескольких поколений тоже бывшего советского народа срока. Конечно, она могла бы продержаться на плаву благодаря наработанным за долгие годы связям, но сама же решила не унижаться и не цепляться зубами за мягкое кресло.

Была еще одна немаловажная причина, выбившая ее из колеи привычного существования. И эта причина, как ни странно (а может, и закономерно), крылась в ликвидации поголовного и хронического дефицита. Вдруг и сразу везде и всюду появилось все, что твоей душеньке угодно. Для Людмилы Дмитриевны подобное изобилие явилось сродни личной катастрофе. Понятное дело, Москва за всю эпоху Советов никогда не сидела на кильке с картошкой, консервированных «завтраках туриста» из перловки и той же кильки, да морской капусты по 40 коп. за баночку (чтоб ее враги ели вместе с ее полезностью и натуральным йодом), но того, чем харчилась Людмила Дмитриевна из министерского спецраспределителя, даже коренные москвичи не нюхали. И все-таки не это было главным для Людмилы Дмитриевны. Главным был тот факт, что партия и государство заботились о ней, выделяя спецпайками и прочими благами из серой массы строителей коммунизма. Она как бы получала регулярную награду за свой беззаветный и самоотверженный труд, а награда, как известно, дается далеко и далеко не каждому, иначе она перестает быть наградой. Не в черной икре и пармезане с ананасами и балыками счастье: Людмила Дмитриевна запросто могла бы обойтись картошкой с огурцами и килькой, поскольку в еде была абсолютно непривередлива. Ее счастье было во внимании и уважении, а все эти лоточники, наводнившие страну какой угодно жратвой, обувью и тряпками, лишили ее счастья.

Людмила Дмитриевна Пушкарева начала хандрить, подолгу не вылезая из своей шикарной квартиры. Друзей у нее не было, ибо не ту должность она занимала, чтобы заводить друзей. Были завистники, подхалимы, из кожи вон вылезавшие, дабы казаться друзьями, и все исчезли, едва она получила пенсионное удостоверение и сдала по описи служебную машину с персональным шофером. И чем теперь занять себя, она ума приложить не могла. Не мемуары же писать, правда…

* * *

И вот в один из своих редких в последнее время выходов за продуктами, у станции метро Людмила Дмитриевна встретила — кто бы мог подумать! — свою первую начальницу, глубокую старушку Зинаиду Петровну. Бабулька пешим ходом, проигнорировав лужковские автобусы, выделенные специально для ветеранов, возвращалась домой с парада Победы на Красной площади. Между прочим, Людмила Дмитриевна только недавно, сидя в затворничестве и тоске, принялась от нечего делать анализировать прошлое и собирать в уме просчеты советской власти. Свойской власти, частью (и немаловажной) которой была она сама. Просчеты эти копились в ее голове снежным комом, пущенным с горы, и в означенный ком входили, в частности, парады ветеранов, введенные в практику незабвенным «дорогим товарищем» Леонидом Ильичом и культивируемые по наследству новой властью. Зрелище было, положа на сердце, ирреальное, унизительное для самих ветеранов, через силу култыхающих по брусчатке, и для зрителей, каждый раз гадавших, дойдут ли бабушки и дедушки до конца площади, где на всякий случай ждут кареты «скорой помощи», или не дойдут? В Англии на подобных торжествах ветераны сидят на почетных трибунах рядом с королевой, и народ отдает им почести…

Людмила Дмитриевна кинулась к старушке, будто к родной матери. Зинаида Петровна тоже мгновенно признала ее, хоть и не видела девку уже, почитай, более трех десятков лет. Обе от накативших чувств обнялись и даже всплакнули, забыв об окружающих. На них оглядывались. Интересная пара: усохшая, скрюченная старушка в древней гимнастерке с сержантскими погонами и множеством начищенных пастой ГОИ орденов и медалей и вальяжная дама с властным лицом в шикарном брючном костюме и с копеечной китайской кошелкой, из которой выглядывает горлышко бутылки с постным маслом и кончик палки сырокопченой колбасы…

Людмила Дмитриевна уговорила старушку зайти к ней в гости. Благо и повод есть. Праздник! По дороге прихватила бутылку самого дорогого французского коньяка, бисквитный торт и коробку «Птичьего молока». До этих замечательных конфет она была охоча с самого раннего детства. И опять невольно всхлипнула, принимая от удивленной продавщицы красивую коробку. Отец, ежемесячно мотавшийся вместе с матерью в Москву за продуктами, непременно привозил любимое дочкой и недоступное многим ее сверстникам лакомство, а она, маленькая озорница, жмотничала и съедала все содержимое коробки в один присест, не угостив хотя бы кусочком папу и маму…

Выпив по паре капельных рюмочек ароматного заграничного зелья, которое не опьяняло, а наполняло душу благостью, роднило и подвигало на откровенность, женщины разговорились. И ни одна, ни другая даже предположить не могли, чем обернется их случайное общение для Людмилы Дмитриевны Пушкаревой…

* * *

Людмила Дмитриевна как-то неожиданно для себя самой поведала Зинаиде Петровне в подробностях всю историю своего сказочного вхождения во власть после того, как рассталась с Чертановской жилищно-эксплуатационной конторой. Старушка слушала молча, прихлебывала ароматный цейлонский чай с лимончиком, иногда согласно кивала головой. Дав Людмиле Дмитриевне выговориться до конца, заговорила сама:

— Я ведь, Людочка, деточка, с первого взгляда определила: далеко девка пойдет! Вот как только увидела тебя, так сердце и екнуло. Думаю, надо помочь девушке… Нескладная судьба у тебя получилась, — всхлипнула вдруг Зинаида Петровна, сделав такой, казалось бы, совершенно нелогичный вывод. — Ох, нескладная… Наверное, и я, старая дура, тут виновата…

Короче говоря, напевшись разных душевных песен о войне и наплакавшись всласть, порешили женщины следующее. Надобно Людмиле Дмитриевне сменить обстановку, съездить на родину, подышать свежим воздухом.

— Девка ты, говоришь, богатая… — блаженствуя в шикарном кресле, будто в невесомости, тихо и расслабленно, едва не засыпая, шелестела словами Зинаида Петровна: — Поезжай, может, домишко какой прикупишь. Вся Москва при дачах. Вон, уж и до Орла добрались. Конечно, у кого коттеджи с бассейнами, у кого скворечники, но кислороду на зиму запасти все норовят. Иначе тут на стенку полезешь…

* * *

Проводив Зинаиду Петровну до такси, Людмила Дмитриевна так и не сомкнула глаз. И к утру решилась. Действительно, что ж это получается? От служебной дачи в свое время отказалась, ни машины для выездов на природу, ни гаража для ее хранения не приобрела, хотя денег накопилось — за глаза! Пожалуй, не только машину завести можно, а и родной городок вместе с его единственным предприятием — консервным заводиком в частную собственность обратить. А дачу и покупать не надо, поскольку от родителей дом остался. Добротный кирпичный дом на два отдельных входа с террасками, электрическим отоплением, водопроводом и канализацией. И сад, насколько она помнила. Большущий сад, спускавшийся от дома чуть не к самому берегу Оки. Зарос теперь, наверное, одичал. Единственный раз за всю столичную жизнь была дома. На похоронах отца. Мама раньше него на три года померла, а проводить не довелось: переговоры вела в Бразилии… Дом оставила на соседку Верку, бывшую одноклассницу, наплодившую себе от четырех мужей аж целых девять штук детей. Сказала ей: живи в одной половине, а за другой приглядывай, может, доведется когда заехать, переночевать…

* * *

Приняв эпохальное решение, Людмила Дмитриевна первым делом съездила в автосалон. Сработал глубоко запрятанный и, казалось бы, навсегда забытый комплекс лимиты. Как это она, единственная из своего городка, кому и Брежнев, и Косыгин, и Горбачев пожимали ручку, приедет вдруг домой на электричке? Не годится! Короче, приглядела Людмила Дмитриевна симпатичную машинку, благо, водительские права имела и нередко сама крутила баранку, отпустив молоденького красавчика шофера порезвиться на стороне. Как ни строга была с подчиненными, но к мальчишке питала нереализованные материнские чувства и, как всякая мать, давала слабинку…

Сервис автосалонный оказался на высоте. Как в той набившей оскомину телерекламе: «ВАЗ за час!». Купила, конечно, не ВАЗ, а пятидверный «Пежо-307», уютный, обтекаемый, вполне пристойный и, можно даже без натяжки сказать, шикарный колобочек, тяготеющий к однообъемнику. Самое то для деловой женщины не у дел.

Сдав квартиру на пульт охраны, Людмила Дмитриевна бросила сумку с вещами на заднее сидение, блестяще, словно крутой водила — ас, вывернула со двора и без напряга вписалась в трехрядное движение. Новоприобретенная игрушка на колесах придала уверенности, на порядок повысила настроение. « — Вот старая дура, радуешься как щенок…» — думала про себя женщина, улыбаясь неизвестно чему и кому. И тут снова включился комплекс лимиты в совковом оформлении. Она подогнала машину на стоянку у супермаркета и набрала столько гостинцев и подарков, что пришлось ни нам, ни вам — нанимать носильщика. Совершенно не подумала головой своей садовой, что нынче в любой Занюхаловке всего этого добра прорва, успевай только «бумажки» отслюнявливать…

* * *

Каким же убогим показался Людмиле Дмитриевне родной городок — не передать, пожалуй, никакими словами. Разбитая дорога от моста через Оку с начала и до конца главной улицы, обшарпанные двух-, трехэтажные домишки амбарного типа, в которых когда-то купцы хранили свои товары, гостиница — гордость последнего первого секретаря райкома — с покосившейся вывеской и грязными окнами на центральной и единственной городской площади. Тут же непременный, обгаженный птицами с мудрого высокого чела до пят, бетонно-алебастровый Владимир Ильич, кинотеатрик с выломанной парадной дверью и заколоченной досками билетной кассой. И ларьки, ларьки, «комки», утопающие в мусоре от чипсов, «кириешек», кукурузных палочек и прочей несъедобной дряни по всему периметру. И почти полное отсутствие людей и машин, словно это и не город вовсе, а брошенные за ненадобностью декорации какого-то фильма о послевоенной разрухе двадцатых годов. После «кипучей и могучей» контраст был удручающим.

 Для осознания того факта, что ни в коем случае не следует возвращаться по своим следам в свое же далекое прошлое. Людмиле Дмитриевне потребовалось чуть больше девяти месяцев. И вот ведь какие коврижки: уяснишь что-то, поймешь свою ошибку, признаешь собственную неправоту, а трамвай уже хвост показал. Как ни прискорбно, его уже не догонишь…

Верка вроде бы как и обрадовалась неожиданному приезду своей подруги детства и законной владелицы дома, который в глубине души она считала коли уж и не своим, то почти своим. Наконец-то Людка объявилась и Верка — Вера Васильевна — надеялась, что вопрос с домом теперь можно будет решить окончательно. Разумеется, в ее, Веры Васильевны, пользу. Тысяч десять «деревянных» она бы Людке дала за него. А ежели больше запросит?..

Людмила Дмитриевна не запросила вообще ни копейки. Плотно пообедав Веркиным борщом под вишневую наливочку и жареными карасиками, наловленными Веркиной младшей дочкой в Оке, она часок-полтора отдохнула с дороги и пошла на кладбище. Проведав могилки родителей и поплакав там немножко, вернулась ближе к вечеру назад. Верка подсуетилась: проветрила нежилую половину дома, помыла полы, напекла блинов. За ужином, разомлевшая от впечатлений, натуральной провинциальной еды и наливочки из вишен, до сих пор плодоносящих в родительском саду, Людмила Дмитриевна огласила Вере Васильевне и пятнадцатилетней ее дочке Насте свое решение:

— Верунь, если ты не против, я поживу здесь. Твой-то дом, я вижу совсем развалился. Ну и ладно, нечего на него тратиться. Завтра же пойдем к нотариусу, оформим на тебя дарственную на половину дома. А мою половину я завещаю Насте. Или давай весь дом подарим Насте, — совсем расщедрилась Людмила Дмитриевна: — Нас с тобой не станет, так ей мороки меньше будет с оформлением…

В общем, Людмила Дмитриевна как сказала, так и поступила. Правда, Вера Васильевна настояла на первом варианте. Мол, кто их знает, нынешних-то деток. Семерых, нет, восьмерых выкормила, выучила, в люди вывела, а потом разлетелись кто куда и о матери напрочь забыли. А Настя хоть девка и ласковая, добрая, но лучше не рисковать покудова, а то как бы не пришлось нам с тобой, подруженька, на старости лет куски по помойкам собирать… Покоробила Людмилу Дмитриевну такая Веркина позиция, но спорить не стала. Рассудила так: сама матерью никогда не была, опыта Веркиного в отношениях с детьми не имеет, не ей и судить подругу детства.

* * *

Людмила Дмитриевна и сама не заметила, как втянулась в размеренную, тихую и благостную провинциальную жизнь. Может, кому и трудно приходилось в разоренной реформами и хапугами чиновниками глубинке с ее порушенным под корень каким-никаким, а все же производством и сельским хозяйством, с ее поголовной безработицей и беспросветной перспективой на будущее, но Людмилу Дмитриевну все эти проблемы совершенно не затрагивали. Ей-то, материально обеспеченной минимум на десять жизней вперед, о завтрашнем дне думать было ни к чему, и голова о куске хлеба не болела. Она и Верке, видя, как та растягивает мизерную пенсию, как день и ночь ломается на огороде, да спозаранок бегает с кошелками на автотрассу торговать овощами и фруктами, принялась отстегивать ей от щедрот своих немалую толику. Верка плакала, отнекивалась, но, в конце концов, деньги принимала. Людмила Дмитриевна радовалась, что имеет возможность оказывать благодеяние. Ей бы повнимательней вглядеться в глаза подруги, в которых с каждой очередной подачкой все ярче и ярче посверкивал злой огонек, но не было у Людмилы Дмитриевны привычки смотреть в глаза. Всю жизнь ей в глаза заглядывали. Заискивающе, в надежде на милости, на повышение в должности, на увеличение оклада и пр.

Пока у Насти были каникулы, они вместе ежедневно ходили в лес за грибами, ягодами и просто так, ради ублажения души. Людмила Дмитриевна даже на любимую Настину рыбалку приохотилась. И оказалось, что это такое наслаждение, какого она при всех доступных ей по должности радостях жизни никогда не испытывала. Одногодки, которые еще оставались в городке, посмеивались над ней. С жиру, мол, баба бесится. Тем не менее относились снисходительно и с пониманием: заслужила, почему бы и не отдохнуть, не пожить для себя? Молодые, народившиеся уже после Людочкиного отъезда в столицу, тоже особо не судачили о ней. Ну, чудит бабка от безделья, так пусть себе и чудит — кому какое дело?

* * *

Подошла осень. Захолодало. Настя целыми днями пропадала в школе. Пора бы и домой, в столицу. Однажды подумав так, Людмила Дмитриевна растерялась. А где ее дом? Думала-думала и решила остаться на зиму. Как-то в Настин выходной съездила с ней и Верой Васильевной к себе на квартиру. Тоска! Забрала зимние вещи, подарила Верке свою новую норковую шубу, Насте шикарный японский телевизор с видеомагнитофоном и этим же днем вернулась домой. И чем дальше «пижончик» увозил ее от столичного столпотворения, тем легче становилось на душе. Не в пример Вере Васильевне, которая за всю обратную дорогу, сидя за спиной у Людмилы Дмитриевны и Насти, не проронила ни слова. Она была в шоке.

С этого момента отношения между подругами начали портиться по нарастающей. Вера Васильевна принялась бегать по городку и распускать слухи о сказочном богатстве «поганой лимиты», нажитом, ясный лапоть, неправедным путем. Где ж это, дескать, видано, чтобы одинокая баба, пустельга, шарашкина дочь, в золоте купалась, тогда как нормальные и честные люди с хлеба не квас перебиваются. На нашей же народной кровушке и опузырилась, пиявица болотная!..

С Людмилой Дмитриевной перестали здороваться. Возмущенная вопиющей несправедливостью и черной неблагодарностью теперь уже навеки бывшей подруги, а ныне первейшего врага, Людмила Дмитриевна сперва перестала снабжать ее деньгами, а потом затеяла судиться, дабы дать обратный ход дарственной в пользу Верки и весь дом передарить Насте. Не тут-то было! Город, милиция, администрация, судебные власти приняли Веркину сторону и завели истицу в такие юридические дебри, наставили таких дрынов в колеса, что хоть ты в ООН жалуйся — просвета не видать как собственных ушей!

Отчаявшаяся и доведенная почти до сумасшествия Людмила Дмитриевна не придумала ничего лучше, как... отравить соседкиных кур. Купила в хозяйственном магазине порошок для тараканов, намешала в бисквитный торт. Не знала, подействует ли, но очень хотелось хоть чем-то пронять мерзавку Верку. Подействовало! Верка и две соседки бабки (свидетельницы в суде) застукали ее в курятнике в момент кормления несчастных птиц убойным тортом.

Куры передохли все до единой. Суд состоялся через два дня. Людмиле Дмитриевне инкриминировали статью 167, часть 1 УК РФ «Умышленное уничтожение или повреждение имущества» и статью 245, часть 1 «Жестокое обращение с животными» и по совокупности приговорили к штрафу «в размере двухсот минимальных размеров дохода осужденного за два месяца».

Людмила Дмитриевна вернулась в Москву. Навсегда! А в городке до сих пор хвастаются, как проучили лимиту безродную, «возомнившую из себя слишком много».





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0