Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

История одного раскаяния

Екатерина Зверева. Владимир.

Всё началось с того, что однажды моя дочь-третьеклассница вернулась из школы и радостно объявила: «Мама, сегодня Ирина Петровна сказала, что этому придурку Макарову не место в нашем классе!» — «Вика, что это за «придурок»? — возмутилась я. — Воспитанные люди так не говорят!» — «Но так сказала Ирина Петровна, — обиделась дочь. — Значит, и мне можно». Ирина Петровна — это наша учительница. Она всегда казалась мне вежливой, интеллигентной. И дочка её любила. Разве могла учительница произнести такое слово, да ещё в адрес своего ученика? Я подумала, что это Викины фантазии, и забыла об этом.

Однако вспомнить пришлось очень скоро. Очередное родительское собрание началось не так, как мы привыкли. Обычно с нами, родителями, беседовала Ирина Петровна, но тут почему-то она оказалась сидящей на задней парте, а слово неожиданно взяла председатель родительского комитета Нина Ивановна — мама Саши, одноклассника моей Вики.

Скорбно поджав губы, Нина Ивановна трагически изрекла:

— Товарищи родители! Мне нужно сообщить вам неприятную информацию. Дело в том, что в классе сложилась угрожающая обстановка. Наша уважаемая Ирина Петровна находится на грани нервного срыва, потому что один ученик не даёт ей выполнять свои обязанности и обучать наших детей. И этот ученик — Сергей Макаров.

Я вздрогнула, вспомнив недавний рассказ дочери про «придурка». А Нина Ивановна в ярких красках стала расписывать нам «неадекватное поведение» Макарова, который «злостно нарушает дисциплину», «не выполняет домашнее задание» и «деморализует весь класс». Мне показалось странным, что председатель родительского комитета в курсе всех нюансов поведения этого ужасного Макарова, но потом я заметила, что после каждой сказанной фразы Нина Ивановна, как ученица-отличница, бросает вопросительный взгляд в сторону, вглубь класса, словно советуется: «Так я говорю?» И я догадалась, кто был истинным инициатором пламенного выступления, хотя и пытается не показывать этого, намеренно укрывшись за задней партой. От такой догадки мне стало как-то не по себе.

А потом случилось то, о чём мне вот уже несколько месяцев больно и стыдно вспоминать. Нина Ивановна вынула из папки большой белый лист и зачитала заявление на имя директора школы с просьбой «очистить класс от дурного влияния ребёнка, которому не место среди нормальных детей».

Последовала вежливая просьба это заявление подписать.

В классе стояла тишина. Не все успели осмыслить, что от них требуется. И тут прозвучала решающая фраза. «Поймите! — воскликнула председательша. — Из-за того, что этот Макаров требует особого внимания, страдают ваши дети. Ирина Петровна недодаёт им необходимые знания». И листок стал бодро переходить из рук в руки. Все услышали только то, что их дети страдают и что в этих вселенских страданиях виноват один-единственный третьеклассник Макаров, родители которого «такие же неадекватные», как он, отказываются переводить сына в другую школу и не понимают, «какого монстра растят».

Я тут же вспомнила этого Макарова — нескладного, большеголового, несуразного, словно Гадкий Утёнок. Интересно, чем он заслужил такое суровое наказание? И справедливо ли то, что против него, маленького, десятилетнего, ополчились несколько десятков сильных взрослых?

Однако мои раздумья были прерваны. Зловещий листок, обойдя два ряда родителей, очутился прямо передо мной. Подписать или не подписать?..

Вот тут и закопошились в голове трусливые и подленькие мыслишки: «Тебе что, больше всех нужно? Не дури! Твоей дочери здесь ещё и учиться и учиться. А у этого Макарова свои родители есть. Пусть они его и защищают».

— Ну что? Подписывать? — растерянно обратилась я к соседке по парте — маме Викиной одноклассницы.

— Конечно, подписывать! — заверила меня та. — Учителю виднее, как лучше для детей.

И я… Я поставила на листке свою подпись. Впрочем, все родители сделали то же самое. Все. До одного. И это окончательно угомонило мою встрепенувшуюся было совесть. Раз все, то, значит, так и надо. Всем виднее. Все не могут быть не правы. Так я думала тогда. Вернее, внушала себе, что так думаю. А потом учительница читала нам лекцию о гуманистической концепции образования и уважении к личности каждого ребёнка.

Однако история на этом не закончилась. Через неделю моя Вика пришла из школы веселее, чем обычно.

— Пятёрку получила? — спросила я.

— Да нет, — беззаботно ответила дочь. — Мы сегодня в классе так развлекались!

— И как же вы развлекались?

— В Серёжку Макарова плевали по очереди. Кто попадал, тот молодец! Я целых два раза попала.

Честное слово, у меня подкосились ноги.

— Кто же додумался до такого? Кто предложил?

— Саша Никифоров. («Сын нашей председательши», — пронеслось у меня в голове.) Он сказал, что давайте, мол, в придурка Макарова плевать. Мы и согласились.

— Да как же ты могла, Вика?! — закричала я. — Он же живой человек!

И тут же осеклась.

Я не имела никакого права ругать дочь. Потому что малодушно подписала заявление. А это, если вдуматься, ничуть не лучше, чем походя плюнуть в человека.

Прошла ещё неделя. Каждый день я узнавала от дочери новости о Макарове. Он продолжал учиться в нашем классе.

Однажды Вика прибежала домой вся в слезах: «Мама! Они его били! Всем классом, мама! Прямо ногами!» Каждое её слово вонзалось мне в сердце острым ножом.

— Как били? За что?

— Никифоров с дружками подошёл к нему и сказал: «Ты у нас придурок. Вставай на четвереньки и мычи». А Макаров не стал. Тогда они опять начали в него плевать. Он взял и ударил Никифорова. Тогда они повалили Макарова и стали бить!

— А учительница что же? — трясла я за плечи дочь.

— А её не было. Потом она пришла и поставила Макарова в угол.

— Макарова в угол? Почему его?

— Потому что он первым ударил Никифорова. Так сказала Ирина Петровна.

Я схватила телефонную трубку и набрала номер Нины Никифоровой.

— Нина Ивановна, Вика сказала, что сегодня в классе была драка.

— Да, была. И снова из-за этого Макарова. Представьте, налетел на моего Сашку, как сумасшедший. Дурдом по нему плачет.

— Но Вика сказала, что это они били Макарова. Повалили и били.

— И правильно сделали, — успокоила меня Никифорова. — По заслугам получил. Будет знать, как к нормальным детям приставать. Да вы не волнуйтесь, дорогая, мы делаем всё, чтобы этого придурка в нашем классе не было.

Она говорила, а я слушала и молчала. Что я могла ей сказать? Ведь я подписала заявление.

Всю ночь я не спала. А утром пошла провожать Вику в школу. Сказала ей, что во дворе бегает бродячая собака. Но это был только предлог. Я хотела увидеть Макарова.

Он сидел в глубине класса. Один. И смотрел прямо перед собой. А другие дети вели себя так, будто там, за задней партой, и не было никакого Макарова. Они его просто не замечали.

— С ним что же, никто не играет? — спросила я дочь.

— Никто, — ответила она. — Ирина Петровна сказала, чтобы мы к нему не подходили для нашей же пользы. Мало ли что ему в голову взбредёт…

Ирина Петровна была рада моему приходу. Она улыбалась и рассказывала, какая замечательная у меня Вика, какая она прилежная ученица и послушная девочка. А я в пол-уха слушала похвалы, от которых обычно расцветает родительское сердце, и не могла оторвать взгляд от одинокой неказистой фигурки.

Ирина Петровна заметила, куда я смотрю, и нахмурилась.

— Да, это он, тот самый знаменитый Макаров, — сказала она. — Один сидит. Ребята к нему даже подойти боятся. Неадекватный! И весь в двойках. Ничего на уроках не слушает. Ничего не учит! Сидит и какие-то самолёты рисует. Как я с ним измучилась, если бы вы только знали!

Я подумала, что это редкий цинизм — требовать хорошей успеваемости от ребёнка, в которого каждый день все плюют.

— Неужели никак нельзя ему помочь? — робко спросила я.

— По-мочь? — учительница выкатила на меня удивлённые глаза. — А чем я тут, по-вашему, целыми днями занимаюсь? Да я уже из кожи вон вылезла! Только всё без толку. Он не-ис-пра-ви-мый! Лентяй, драчун, неряха! Всю картину успеваемости нам портит. А замечания делаешь — дерзит. Дерзит учителю! Ну, ничего. Я найду способ поставить его на место. То заявление, которое вы все подписали, помните? (Ей не нужно было напоминать. Мысли об этом заявлении терзали меня каждую минуту.) Отправили в Департамент образования. Ждём результатов.

— Жалко его, — вырвалось у меня.

— Его жалко? — всплеснула руками Ирина Петровна. — Меня бы кто пожалел!

Моё робкое заступничество за Макарова было ей явно неприятно.

Я вернулась домой с головной болью. Мальчишка, одиноко сидящий на задней парте, стоял у меня перед глазами безмолвным укором. Самолётики рисует. Мечтает на уроках. Не такой, как все. Гадкий Утёнок…

Ирина Петровна сказала: «Я поставлю его на место». Но разве дано ей знать, какое место ему уготовано в этой жизни? Это лишь Господь Бог знает, когда Гадкий Утёнок расправит свои белые крылья … Только как же он их расправит, если эти крылья ему в самом детстве свернули и крепко-накрепко к спине гвоздями приколотили? Впрочем, какое право я имею возмущаться и обвинять учительницу, если один из этих гвоздей — мой? Каждый свою лепту внёс. Каждый свой гвоздик вбил…

Что теперь я могла сделать? Высказать учителю всё, что обо всём этом думаю? И что дальше? Во-первых, я сама подписала заявление. Никто меня не заставлял. А во-вторых, как после такого разговора моя дочь сможет продолжать учиться в этом классе? Её нужно будет непременно переводить в другой. А для Вики это станет трагедией. В классе у неё закадычные подружки, к которым она привыкла. Я стояла перед сложным выбором: СВОЙ ребёнок или ЧУЖОЙ? Я тогда ещё не понимала, что в этой ситуации всё гораздо сложнее. Сегодня при твоём молчаливом покровительстве объявляют изгоем ЧУЖОГО, а завтра могут объявить ТВОЕГО.

Через две недели Вика сообщила, что Серёжу Макарова родители всё-таки перевели в другую школу. Наверное, Ирина Петровна открыто празднует победу. Победу над поверженным ребёнком! Но у меня, если честно, немного отлегло от сердца. Я понимала, что в такой обстановке дальше учиться Серёже было бы невозможно. И мысленно я пожелала ему встретить учителя, который понял бы его, разглядел и поставил на крыло. Ведь именно из них, из чудиков, из «не таких, как все» впоследствии вырастают Моцарты, Пушкины и Эйнштейны. Вот я окончила МГУ, подавала, между прочим, надежды, но не получилось из меня ни Пушкина, ни Булгакова, ни Виктории Токаревой. И уже никогда не получится. Я это точно знаю. Потому что подписала заявление. Струсила. Побоялась выделиться. Значит, такая же, как все. А талант и серость — несовместимы.

А из лопоухого Серёжки Макарова, возможно, получится-таки новый Туполев или Жуковский. Ведь не зря же он упорно самолётики в тетради рисовал. Несмотря на все учительские окрики. Вот такими мыслями я себя и утешала. Но потом у меня внутри снова всё похолодело: а что будет, если завтра моя Вика из послушной и прилежной ученицы превратится в независимую дерзкую девчонку, нарушающую общепринятые правила? Мало ли, что может произойти? Переходный возраст на носу. Влюбится, с компанией какой-нибудь свяжется, перестанет быть паинькой-отличницей и потребует к себе особого внимания, индивидуального подхода. Что тогда? У меня перед глазами возник белый лист, который неумолимо переходит из рук в руки. И снова все подпишут. Все. До единого. И не мне их осуждать. Я сама была одной из них.

…Я стала реже приходить в школу. Мне трудно встречаться с Ириной Петровной и Никифоровой. С ними нужно поддерживать разговор, улыбаться. А я — не могу. Хорошо хоть Вика по-прежнему весела, по сто раз на дню болтает по телефону с одноклассницами, приносит хорошие оценки.

До конца года осталось чуть больше месяца. Вика уже бредит поездкой в летний лагерь. Вчера я купила ей путёвку, ждала из школы, чтобы порадовать. И вдруг… Прибегает дочь и с порога: «Мама, Ирина Петровна сказала, что этому придурку Архипову не место в нашем классе. Он плохо учится и тянет класс назад». Путёвка выпала у меня из рук и бабочкой запорхала по комнате…

Я приняла решение. Я перевожу Вику в другую школу. Я знаю, как убедить дочь: соседняя школа с эстетическим уклоном, а моя егоза в последнее время увлеклась бальными танцами. Да, я её переведу. Потому что не хочу, чтобы моя дочь с малолетства училась жестокости. Не хочу, чтобы её подгоняли под общие искусственные мерки. Не хочу, чтобы она училась смиренно маршировать в общем стаде. А главное — не хочу, чтобы она, когда выросла, была способна малодушно подписать заявление, которое когда-то подписала её мать.

Надеюсь, моя девочка простит меня за это. И есть ещё один человек, у которого я мысленно не перестаю просить прощения. Мы принесли его в жертву спокойствию учителя и мнимому благополучию своих детей. Сам того не зная, отныне ты стал мерилом всех моих мыслей и поступков. Прости меня, Серёжа Макаров! Прости, если сможешь...





Сообщение (*):

19.01.2018

Екатерина Р.

Это исповедь совести, которая, как известно, глас Божий. Трудно противостоять стадному инстинкту. Трудно быть белой вороной в стае чёрных птиц.Потому что заклюют. Возможно, даже насмерть. Но если ты хочешь называться человеком, то обязан противостоять. Иначе ты не личность, не человек, а просто член общей стаи - без мнения и без лица. Ты некто или нечто, не более. Вот об этом рассказ. О муках совести. Главная героиня терзается этими муками, потому что малодушно подчинилась большинству неправых и жестоких. Она не стала революционером в этой ситуации. Однако есть надежда, что больше она не ползволит манипулировать своей совестью. А это уже немало.



10.01.2018

Светлана Вилл

Мне очень понравился этот рассказ. Иногда я поступаю не по сердцу, а потом сожалею, как эта героиня. Он заставляет остановиться и задуматься. Очень красиво написан. Спасибо, Екатерина!



07.01.2018

Денис Вадимов

Рассказ небольшой, но с глубоким смыслом. Мы не всегда задумываемся о том, что от каждого из нас зависит судьба даже малознакомого человека.



Комментарии 1 - 3 из 3