Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Нищий

Алексей Костылев. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького в 2016 году.

Хорошо в Москве и Подмосковье — сентябрь сухой, но солнца не видно: день дымчат, свеж. Скоро, совсем скоро польёт щедро, потечёт.

Нищий старик Игнат, бездомный, не ел второй день. К голоду, конечно, он привык за время бродяжничества, но становилось всё труднее его переносить. В карманах у деда Игната звенело редко. Настреляет у парнишек прохожих, найдёт где на тротуаре десятку, мелочи наберёт у фонтанов — и тут же тратит. На батон, сушки, папиросы… Или водку дешёвую.

Пьёт, правда, уже мало. Боится: раз отравился сильно. Помнил, как лежал полуголый в грязном больничном коридоре. Санитарки не убирали, казалось, будто они здесь не работали. В вену тихо вползало лекарство из капельницы. Думал, помрёт. Он, в полусознании, смотрел вверх, на зеркальную лампу, слепил и без того слабые глаза. Который был час тем утром? Семь, наверное. Скрюченные седые бабки в рыночных затёртых халатах, с палочками, тащились к кабинету главврача. Узнать уровень гемоглобина, или сахара, или ещё Бог знает что. На Игната внимания не обращали, не хотели: пахло от них последней старостью.

Он и забыл, когда у него была крыша над головой. Нет, нет, его не лишили крова злые родственники, не обманули чёрные риэлторы. Не забывал никогда Игнат выключить утюг. Продал свой угол на лечение дочери, на которую уж махнули доктора. Катеньку он любил без памяти, и после её смерти осталось у Игната лишь скромная могила на московском кладбище да переполненная думками голова. Давно это было, давно. Что случилось дальше? Бросил работу, запил с горя и в глазах человеческих опустился. Так он стал нищим, дед Игнат.

В полицию попадал часто, но задержаний боялся первое время. Что поделать — меченый, бомж: будто другим огнём горит и другое сердце внутри бьётся. Подержит его молоденький сержант, какой-нибудь Андрей Петров, проверит, не убил ли кого, и отпустит. Зато час можно погреться.

Москву дед Игнат знал лучше любого таксиста-водилы, краеведа или экскурсовода, исходил вдоль и поперёк. На улице дед Игнат понял, как мало он знает о жизни, о мире, о людях. Хотя, чем взрослее, тем больше знаешь. А на самом деле — больше абстракций и схем, если ты не бомж и не сводишь концы с концами.

Долго не мог он преодолеть брезгливое чувство к помойкам, из которых всегда так прело и грязно воняет. Но не раз приходилось там искать обноски, сапоги, объедки какие — по нуждам. А, бывало, и полезная вещь попадётся.

Как-то раз жил в приюте для бездомных –переждать холода. Кормили сносно, но заставляли работать, а старому Игнату больше хотелось лежать на койке, никого не видеть и следить, как падают бесшумно листья, бьют морозы и тает снег. Весной ушёл. Но сейчас он уже не мог туда вернуться.

Деду Игнату, без копейки в кармане, не везло ему этим утром: будто сглазили. Мимо, мимо шлипрохожие и не глядели в красноватую царапаную ладонь. В церковь, где часто просил милостыню, он не мог прийти.Позже службы и приходить как-то неловко, нехорошо. Монахини почти всегда отдавали печенье, сухари, гренки, сахар в кубиках, которые прихожане клали на канун. А уж сейчас, наверное, всё раздали — голодных охотников много, всех не накормить.

Бессчётные московские переулки. У витрины салона красоты он поглядел на себя в зеркало. Господи, подумал дед Игнат, как износилась его шапка — дыры, нитки лезут, а где новую взять, в чём зиму ходить?.. Провёл по седой бороде и подумал, как долго не брал бритву. Женщина в витрине, скорее всего, администратор, отвлеклась от журнала и заметила старика.

Чтобы сократить дорогу и перейти на Тверскую, дед Игнат зашёл в гипермаркет— так много площади занимал магазин, почти весь первый этажбизнес-центра. Охранника, в костюме и при галстуке, не было, поэтому никто не выгнал.

От стойки с выпечкой изумительно пахло плавленым сыром, горячим фаршем с луком, горячей картошкой. Так захотелось съесть пирожок! Вот бы кто-нибудь купил поесть, но — два-три человека, и то у кассы. Девочки предлагали продегустировать отечественный сироп, и деду Игнату налили чуть-чуть сладкого вишнёвого сиропа, разбавив водой.

На Тверской заставе, у Белорусского вокзала, людно — иностранцы, приезжие с чемоданами на колёсиках и рюкзаками, патруль, пьянчуги, аферисты, чернявые цыганки-цветочницы. Дед Игнат глядел с моста, как перебегают прохожие дорогу накрасный, точно подбитые галки.

Послышался свисток двухголовой электрички, железный стук колёс. Как, наверное, тепло в вагоне! Дед Игнат закрыл глаза: «Сесть на любой поезд и уехать». Он понял, что сегодня умрёт.

Он забрался на платформу №6, где его ждала электричка. Вошёл, огляделся: девушка в белых наушниках слушала громкую музыку; женщина в плаще дочитывала детектив; паренёк, наверное, с ночной гулянки, ел сандвич с помидорами.

Когда машинист объявил все станции, механические двери закрылись. Дед Игнат сел у разрисованного маркером окна. Поезд тронулся. Из-под сиденья, прямо под ноги,выкатилась тёмно-коричневая бутылка.

Как кадры из фильма, проносились бетонные заборы с граффити. Сентябрьское небо растрескалось, будто плохо покрашенный потолок в хрущёвке. Всё это не вызывало у Игната никакого интереса, кроме скуки.

На каждой станции в вагоне появлялись новые пассажиры.Рядом с нищим садиться брезговали, пахло грязным, немытым телом;ещё боялись туберкулёза. Старик не обращал внимания, он знал, что здоров.

Граждане уже переоделись в плащи и пальто, а в сумках держали складные зонты, как заготовленные пистолеты.Несмотря на сентябрь, холод отравлял простудой. «Куда едут эти люди? Почему они не на работе?» — гадал Игнат.

От движения по рельсам сами открывались двустворчатые двери в тамбур, где лаялись двое. Ругань, обиды, оскорбления. Все притихли, будто их кто отчитывал; ждали драку. Игнат оглянулся:

— Эй вытам, успокойтесь!

Его не услышали: он поплёлся к выходу.

— Да что это за дружба? Да какой ты друг?! Кидала ты — вот кто! Я тебе доверился…

— Вы чего? — спросил Игнатодного из них.

— Иди, дед, куда шёл, не мешай, — ответил мужик, худой и безбородый.

— Хватит, — ответил старик тихо. — Вы людей пугаете.

— Тупой, что ли?! — рассвирепел тот, схватил Игната за куртку и с бычьей силой толкнул прямо в туалет, в который и войти страшно.

— Сань, да ты чё, ошалел совсем? Больной? Бомжа грохнешь, дурак! — вступился товарищ в спортивной куртке. — Дед, дай руку, я подниму тебя. Да ты не обижайся, он того, ку-ку… Вот так. Ну, нормалёк, на ногах держишься? Чего молчишь?

— Дружок твой порох, я смотрю? — спросил дед Игнат с лёгкой обидой.

— Сказал тоже!

— Контролёры, — произнёс безбородый, скорее себя.

— Бежать придётся. Побежим, Сань?

— Беги куда хочешь. Ко мне только не подходи больше. Я тебя знать не знаю, — ответил худой и зашёл в вагон.

— Чего вы так? — спросил нищий не сразу. — Как враги.

— Тебе-то что?

Игнат пожал плечами и посмотрел на него.

— Ну… обманул я его.

— Тебя как зовут-то?

— Вася.

— Вот, Вася, как бывает. Что поделать? Не взыщи — сам провинился, — заключил Игнат. — Ничего. Помиритесь. Дело молодое.

— Ты бомж? — спросил Вася не сразу. — Может, тебе денег дать? У меня немного, но тебе хватит.

— Денег-то? Хе-хе… Нет, не надо, милый. Оставь. Ты лучше извинись перед ним, другом-то. Ему хуже. Вон как сердится.

— Много ты понимаешь.

Ход колёс замедлился. Побежала под окнами платформа в бедном и неизвестном посёлке.

Двери с трудом открылись. «Я побежал», — сказал Вася и пустился со всех ног вдоль вагонов, придерживая на голове кепку, как раненный в голову. Дед Игнат тоже вышел, но перебегать не стал — ехал он никуда.

Станция называлась Романовка. Ни души — ни у закрытых касс, ни у фонарей с криво наклеенными объявлениями.

Электричка свистнула на прощание, и дед Игнат пожалел себя, что очутился в такой глухомани. От тишины, от туманных облаков ему захотелось поплакать. Где небо, похожее на добрую голубую корову с белыми пятнами? Почему так тревожно вокруг?..Он почувствовал страшную слабость, у него задрожали руки: от голода, Игнат знал наверняка.

В конце платформы он увидел юнца лет двадцати пяти. Он сидел на скамейке, а головой прислонился о низкий заборчик платформы. Одежда дрянная, бедная, совсем не по погоде: перепачканная землёй футболка и чёрные джинсовые бриджи. Избили парнишку зверски, до безобразия. На коленках засохли драные раны, которые стали персиковыми.

Нищий сел рядом с ним и глухо спросил: «Ты живой?» Дед Игнат прислушался: верно, дышит. Мальчик спал.

Старик Игнат не был уверен, как долго здесь пробудет горе-вояка, поэтому бережно накрыл его своим пиджаком; долго смотрел на молодое лицо, так долго, что вдруг узнал в нём себя. Правда, у мальчика был дом, где его ждали и любили. Но явно не в Романовке.

Игнат забеспокоился: вот-вот упадёт, ударится больно. Встал, взял его за плечо и осторожно уложил на скамейку. Юноша забормотал, даже открыл осоловелые глаза, но снова провалился в тьму сознания, как только голова его легла на лавку.

Дед шёл в посёлок, где надеялся попросить о помощи.

Дома вокруг стояли ещё тёплые. Отчего-то больно и грустно глядеть на них, особенно на зашторенные окна. Столько хороших дач простых и трудолюбивых москвичей. Но всю зиму в них будет холоднее, чем на улице. Игнат подумал, вот здорово сюда приехать, когда особенно невмоготу станет от мороза. Растопить в любом печь, найти оставленные продукты — и греться, греться…

Нищий искал, оборачивался, звал людей, но посёлок пустовал. Ещё природа не успела проститься с летом, деревья вокруг были как в августе. Только берёзы первыми напомнили, что осень пришла, да прохладный воздух.

На поселковых улицах кое-где росли переспелые смолистые сливы и дикие яблони — с твёрдыми, грубыми на вкус плодами. Игнат вспомнил о голоде. Он увидел черноплодку, растущую у плохенького забора, и сорвал гроздь; жевал ягоды прямо с веточки. Ел и ел, чмокая от густой слюны. Перепачкал руки и губы, во рту стало вязко, сухо глотать.

Дед Игнат заметил, что цветными мелками были нарисованы на асфальте кошки и птички, корабли, волны, ромашки и бабочки… Улыбнулся: рисунки старые и неловкие. Вдруг ему почудилось, будто на участке кто-то есть. Игнат подошёл ближе и прикоснулся к ручке: калитка, на которой висел номер 8, была не заперта. Он не мог решить, стоит ли заходить или уйти от греха подальше?

Запущенный и густой сад. Виднелась деревянная дача, с крытой летней террасой. Возле дома действительно послышалась какая-то возня. Игнат прошёл по дорожке и увидел ребёнка.

Малыш, лет шести, играл в песок.В руке он держал жёлтое ведёрко из пластмассы. Одет он был в полосатую акриловую шапочку набок и пёструю курточку. ДедИгнат увидел, что он строил город на песке. Деревья — ветки с листьями, гаражи из наломанных палочек, ровные дороги, человечки из конструктора «Лего», автомобильчики — всё по-настоящему. Мальчик, услышав шуршание травы позади себя, обернулся.

— Дома кто-нибудь? — спросил Игнат и улыбнулся испуганно. Он заметил, как на окнах террасы стояли перевёрнутые банки с соленьями.

— Нет, — ответил ребёнок тихо и поставил ведёрко на песок.

— Ты один?

— Один, — ответил мальчик. — Мама ушла.

— Ай-ай-ай, такой большой и обуваться не умеешь, — рассмеялся дед Игнат, показав на резиновые сапожки. — Мыски в разные стороны смотрят. Тебе выходить-то разрешили?

— Нет. Я сам. Мне хотелось поиграть в песок, — ответил мальчик. Взгляд его стал потерянным: он пугался нищего и чуть не плакал.

— Так иди скорее в дом. Ты что! Мамка придёт, отшлёпает. Кто ж без спроса на улицу выходит? Дом-то открыт? Войти сможешь?

Мальчик уверенно кивнул.

— Я ключом открыл. Вот.

Он стоял прямо, как столбик, и ждал, что скажет в ответ бродяга.

— Знаешь, я хотел попросить мамку твою… А, нет. Скажешь, нищий приходил.

— А почему у вас рот такой синий? — спросил мальчик. Старый Игнат провёл рукой по губам, будто измазанными чернилами.

— Ну, дуй в дом. Простудишься ещё:ишь, распахнулся.

Мальчик побежал к крыльцу, а дед Игнат ушёл с участка.

Не успел он и два шага сделать от калитки, как столкнулся лицом к лицу с молодой женщиной. Он смотрела сурово и озадаченно:из-за густой черноплодки, растущей у забора, не успела заметить, откуда вышел нищий. В её руке была туго наполненная сумка.

— Здравствуйте, — прошептал Игнат.

— Здравствуйте, — ответила женщина и настороженно спросила: — Вы что-то хотели?

«Попался», — подумалось ему. Сейчас раскричится… Но женщина только поправила шёлковый тёмный платок на пышных волосах.

— Нет-нет. Всё нормально. Извините.

Игнат поспешил уйти. Женщина всё смотрела ему вслед.

В переулке дед Игнат сел от усталости на трубу с канавной водой. Густая ряска на её поверхности напоминала малахитовую мозаику. Было так тихо, что казалось, будто в Романовке случилась когда-то катастрофа. Нищему стало скучно и тоскливо. Он больше не хотелось идти и не хотелось никого искать.

Снова послышался свисток поезда, где-то вдалеке. Наверное, подумал Игнат, какой-нибудь безбилетник уже успел перебежать в другой вагон, не желая час торчать на станции. А избитый паренёк проснулся, и под скамейкой лежит пыльный и затёртый пиджак. «Он в порядке, точно в порядке», — успокаивал себя Игнат. Не волновал деда Игната и малыш, и его мама, которая вернулась и принесла сгущённого молока. Он не мог сознаться самому себе, что уже не может никого искать, и помощь нужна ему.

Короткий гудок за спиной — машина. Водитель, девушка, хмурилась: она не могла ехать. Нищий тяжело поднялся с трубы.

— Что с вами? Вы не можете идти? — спросила девушка.

— Могу.

— Вы откуда?

— Из Москвы.

— Я еду в Москву. Вы есть хотите?

— Я хотел есть.

— Так садитесь скорее. Дергайте за ручку. Мы заедем куда-нибудь, перекусим по пути.

Игнат послушался. В салоне сладко пахло ароматизатором. Иномарка тронулась. Игнату стало тепло и хорошо, спокойно, как будто он засыпал.

Он вспомнил о дочери и улыбнулся блаженно. На стекле стали появляться маленькие дождевые точечки. «Спасибо, — сказал он девушке. — Спасибо, спасибо». А про себя подумал: «Теперь и умереть можно».





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0