Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Я очень долго тебя искал

Н.И. Мельникова.

Всем невинно страдавшим посвящается этот невыдуманный рассказ о былом, написанный по дневнику подруги.

Изменены имена и некоторые ситуации. О сущности же можно сказать словами Шукшина: «Макаю перо в правду»

«Пану Яну Радовичу…» — так непривычно для нашего уха начиналась эта официальная бумага.

Польша, после освобождения её советскими войсками летом 1944 года, забирала своих соотечественников из далёкой сибирской ссылки. Для меня, тоже ссыльной, но из немцев Поволжья, этот зов прозвучал тревожным набатом разлуки: брак наш с младшим Радовичем регистрации не подлежал, хотя у нас недавно родился сын СтанИслав.

Голодно…

Молока мальчонке не хватает. Чтобы как-то продержаться, ем дикорастущие дары природы. Роковыми оказались грибы-сморчки. Отравление было столь сильным, что три недели балансировала между жизнью и смертью, редко приходя в сознание.

Многое восстановлено в памяти по рассказам мамы: «Без материнского молока, ласки и тепла ребёнок угасал молча, плакать уже не было сил. Казалось, что на его худеньком сморщенном личике остались только огромные глаза. Те несколько стаканов молока от разных коров, которые удавалось заработать у местных жителей, положения не спасали. Тем более, что отпаивать отравление нужно было тоже молоком. Лекарств — ноль. Медпомощи — никакой.

Каждый день с болью, как в последний раз, вглядывалась в эти два бесконечно дорогих мне существа, молилась истово. Стасик весь в отца. И лишь глаза — бездонно-голубые — копия материнских».

Наступил день отъезда поляков.

Собрали «семейный совет» без меня. Пришла даже пани Радович, не признававшая этот брак вообще, считая, что я испортила её сыну жизнь.

Выбора не было — отдали полугодовалого ребёнка отцу; здесь он был обречён. Но и дальняя дорога ничего утешительного не сулила.

А я, чудом выживая, медленно прихожу в себя. Чудом потому, что многие, отведавшие той же трапезы, погибли.

Первое впечатление при пробуждении (очевидно в грибах содержался какой-то сонный яд) — щемящее чувство беспокойства, тоскливой тишины. Мучительно что-то вспоминаю…

Замерло и заныло сердце: рядом не было люльки, сколоченной из грубых кедровых досочек.

Ужас осознания случившегося — и вновь забытье на сутки-двое.

И так много раз. С течением времени моменты пробуждения удлинялись. Тогда снедала тоска по сыну.

Мама была осторожна. Сначала сказала, что Радочиви отвезли по пути мальчика в Томск, в детскую больницу. Потом придумывала ещё много разных версий, наконец, сказала правду.

Однако вариаций было так много, что я в них не верила, решив для себя, что Стасик умер.

Постепенно к материнскому горю примешивалась горечь обиды: муж меня бросил, и в какую минуту! А казалось, любил. Ждала весточки, встречала каждую редкую почту, пробовала писать, но куда?

Жить не хотелось, но теперь надо было поддерживать мать: похудевшая и осунувшаяся, она как-то вдруг разом постарела.

В 1955 году дали вольную, но не реабилитацию. Уехала под Ленинград. Недолгое неудачное и бездетное замужество, смерть мамы и вновь давящая боль одиночества. И моя тайна, которой я не желала делиться ни с кем. Мне и теперь кажется, что я жила ею. Выручали только учёба и лучший лекарь — время.

Окончен вуз.

И вновь один из пригородов Ленинграда, где я преподаю немецкий язык. Читаю ученикам из Гёте, Гейне, Шиллера, слушаем музыку Моцарта, Шумана, Шопена. Но по-настоящему это увлекает немногих. А если и увлекает, то чаще как возможность читать в будущем техническую литературу на немецком языке. Тогда были в моде не «лирики», а «физики».

Огорчаюсь. Живу без стержня, по инерции. Иногда приезжаю к подруге в Ленинград. У неё — семья: муж, двое сыновей и чудесная овчарка Барс. С ним мы закадычные друзья.

Мне часто не спится. Ночами болят и немеют руки (лесоповал, лесосплав, чужие Нарымские огороды), тогда я тихонько опускаю их вниз, а Барс (уж каким-то чутьем он угадывал это) лижет их. Мне легче от этого безмолвного и чуткого участия.

— Барс, залижи мне душу! — тихонечко шепчу ему.

А он радёхонек, что я не сплю, уже бежит за поводком и намордником — надо гулять! Уходим как можно тише, дабы не разбудить остальных.

Над городом молочная марь. Он ещё не проснулся. Идём в порт к пароходам. Здесь швартуются иностранные.

И вдруг как молнией обожгло: «Гданьск»!

Села на скамеечку напротив, спустила собаку с поводка и погрузилась в думы о прошлом…

Набережная всё ещё пустынна. Как гулкое эхо слышу на ломаном русском — трое стройных моряков дружелюбно зовут меня.

Я очень хочу туда, но беспомощно развожу руками и, от волнения перейдя на немецкий, объясняю, что должна найти пса.

И вот наконец мы с Барсом поднимаемся по трапу. Барс ворчит. Я думаю, что ему мешает намордник, в котором защитить меня будет сложно, хотя, может это просто мои домыслы.

Нас с долей хорошей шутки представляют только что вышедшему из рубки капитану. Он берёт «под козырёк», а я никак не могу подать рукИ — всё тело сковала свинцовая тяжесть, лихорадочным галопом — мысли.

Это лицо… Где?.. Где я видела его? Откуда я его знаю?

Барс, чувствуя моё волнение, глухо рычит, а я не в силах дать ему нужных команд.

Эти огромные глаза с глубоко затаённой печалью. Почему мне они знакомы? Пытаюсь лихорадочно что-то высчитать (шёл 1974 год), но как сквозь сон слышу: «Ей плохо!».

Уже в полуобмороке сознаю, глаза эти, точно, мне знакомы.

Очнулась через несколько секунд прямо на палубе, потом меня перенесли в каюту, дали лекарство. Едва оклемавшись, шучу: «Вот что значит покутить с друзьями ночь и пойти выгуливать собаку».

От завтрака я отказалась, а от машины не смогла — ноги не дошли бы.

Прошло пять лет…

Время стирало остроту события. Теперь мне казалось, что необычность произошедшего не более чем плод воображения и результат бессонной ночи.

Помню то лето в Ленинграде — оно выдалось влажным, душным. Делать ничего не хотелось.

И тут кто-то позвонил в дверь. Я открыла…

На меня смотрели те самые, пять лет назад поразившие меня, глаза.

СтанИслав бросился мне на грудь и сквозь слёзы всё шептал: «Мама, мамочка, ну почему, почему ты тогда ничего не сказала? Но я почувствовал, догадался, вычислил, понял всё, увидев свои глаза на твоём лице! Я очень долго тебя искал!».





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0