Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Рассказ, название которого нельзя прочитать вслух

Стас Федоров.

                                                           …это было идеальное общение, отчасти

                                                           при помощи речи, но больше в молчании…

                                                                                              Даниил Андреев

Было темное время, про которое много писали и говорили, и еще долго не затихнет эта речь, долго не затеряются письма.

Что-то сырое и квадратное. Жвякнула жестяная дверь — внутрь попал свет. Сидевший в углу даже не поднял глаз, не шевельнулся. Черный сапог втолкнул второго. Он повалился на холодный пол, а в его голове кипели мысли: о том, какая красная мазня останется у него на лице после удара сапога; о том, как бесконечно поган каждый, кто допустил это; о том, что есть на свете люди, счастливые и наивные, по утрам чистящие зубы, на голубом небе видящие солнце, ночами закрывающие глаза.

Обратно: жвук. Свет пропал, и снова глухая, глухая чернота. Слышно, как тяжело, зло и часто дышит мужик на полу; слышно, как тихо и спокойно дышит кто-то в углу.

Тот, что валяется, невольно думает: «Интересно, пол бетонный или железный?» Как-то эта мысль затмевает весь адский пожар в его голове, и он уже не может думать ни о чем другом. Но через минуту он вдруг задумывается о том, что он думает над тем, из чего сделан пол, что прочие мысли постепенно утихли и отложились куда-то в затылок, и тут же следует мысль об этой мысли. Рекурсия продолжается, и это еще хуже, еще мучительнее того кострища, которое было прежде — как будто снится тупой кошмар, когда слег с температурой тридцать восемь.

Он погружается в какую-то бездну, нет никакого выхода, и сейчас последняя отраженная мысль о мысли погаснет, как искра в старом телевизоре. Становится трудно дышать, и он сам не замечает, что, пытаясь набрать воздуху в легкие, начинает кричать.

— Ой, — говорит из угла, — ой, ой.

А на полу кричит.

— Не кричи, — говорит из угла. — Не кричи, пожалуйста. Ты же живой? Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь? Ты можешь не кричать. Ты можешь вдохнуть. Ты можешь закрыть глаза и успокоиться. Дай себе покой. Он тебе нужен. Пусть покой охладит твое лицо, как вода.

— Я кричу, потому что я жив! — восклицает на полу и быстро встает на ноги. — Тишина — это музыка смерти, покой — первый знак, что здесь труп!

— Тишина открывает истину, — возражает из угла. — В тишине ты можешь услышать самого себя. Я имею в виду не звук себя, а самое себя.

— Много ты понимаешь! — отвечает тот, другой. — Терпеть не могу. Какое самое себя я могу услышать, если я поддерживаю в себе жизнь только криком, только мыслью? Как замолчу — начинаю увязать в трясине, задыхаться. — И грубо стонет, пока не говорит, уступая слово тому, что в углу; и стонет, и стонет, только речью прекращая этот стон.

— Неужели в тебе так много места крику? Я знаю это чувство: как будто в тебя поставили бракованную кассету, априори заевшую пластинку, и за криком идет только крик, и крик, и крик… Он как будто спотыкается сам об себя и начинается сначала и сначала.

— Да, да, — говорит другой. — Все именно так. — И продолжает стонать.

— Иди сюда, — говорит из угла и встает. — Я здесь, в углу.

Но другой не понимает, в котором углу, и остается в нерешительности на месте, стонет. Тогда тот из угла сам выходит и делает два или три шага к этому. И обнимает его.

В первую секунду этот вскрикивает. То, что он почувствовал, напоминает удар током прямо по сердцу. Он еще немного стонет, но потом перестает. Мысли в голове идут равномерно, следуют одна за другой.

Тишина.

Тот отходит от него и возвращается в угол. Этот тяжело дышит, как после большого испуга, и его колотит.

Рядом где-то капает.

— Я не видел солнца и неба тридцать шесть дней, — говорит он. — Передо мной только электрический свет и искры в глазах от побоев. Я не ел четыре дня: в последний раз мне дали тушенку. Кажется, протухшую.

— Это ничего, — отвечает из угла. — Все мы здесь через это проходили. Это ненадолго. Всему есть конец. Мы справимся.

— Сколько нужно ждать? — спрашивает этот.

— Нисколько.

— Как же? Когда ты последний раз ел?

— Сегодня.

— Сегодня!

— И солнце и небо видел — сегодня.

— Ты врешь!

— Не вру.

— Опиши их! И что ты ел? Какая была еда на вкус? Опиши, опиши все!

— Ладно, — говорит в углу. — Ел я два или три часа назад гороховый суп.

— Ты врешь! — Этот снова начинает стонать.

— Нет. Зачем мне врать? Я не вру. Я ел гороховый суп. Он был зеленого цвета и с коричневым мясом, наверное, свининой. Пах неплохо, но на вкус… недосолен.

— Как ты узнал, как он выглядел, в такой темноте? И ты еще смеешь говорить о соли? Жиртрест!

— А что, чтобы узнать, как выглядит предмет, нужен свет? А соль… что поделать, если я терпеть не могу несоленое? Но с голоду съел, что уж, конечно.

— А солнце? А небо?

— Солнце было рыжее, небо фиолетовое в облаках. Это было на закате. Город…

— Город!

— Да, город. Не перебивай… Город шумел своими городскими звуками. Трамваи, троллейбусы: это дребезжание по рельсам и гудение рогов. Люди топают и переговариваются.

— Какое счастье… Я не слышал всего этого месяцы. Расскажи, о чем говорили люди?

— Всего и не упомнить. Помню, двое — вроде нас с тобой, только один человек был девочкой, лет двадцати, судя по голосу…

— Почему девочкой?

— Все для меня мальчики и девочки. Ну, они говорили вот о чем: что Лена поехала в Москву… Обещала привезти сувениров. А он спрашивает: а гостинцев Петьке привезет? Петька заболел просто, в постели уже неделю, мандаринами одними перебивается. Она отвечает — привезет…

— Не может быть… — вздыхает этот.

— Но меня удивило то, что никто из них не смотрел на небо, — сказал тот. — Оно было хоть и облачное, но бездонное; как я уже сказал, фиолетовое… Наконец, в нем парил дворец.

— Какой дворец? — этот снова почувствовал холод.

— Белокаменный. В нем живут большие цари. А самая высокая башня носит часы, и каждый час бьет колокол и выходят фигурки: попы, астрономы, принцессы и все такое прочее… И один ослик даже.

— Постой, какой ослик?! — вскрикивает этот. — На небе?! Ослик?! Попы?! Дворец с часами? Где? где ты это видел? в каком месте?

— Здесь, — ответил тот.

«Он свихнулся!» — понял этот и, закричав, побежал. Через мгновение он врезался в стену и упал на спину. Что-то хрустнуло — что, не понятно, но у него все заболело.

Жвяк, и на пол упал широкий прямоугольник света из двери. Бросая в него свою тень, надзиратель вошел внутрь, звучно шмапая сапогами по деревянному полу. Этот, который на полу, зажмурил глаза — бог знает, больше от непривычного света или от боли. Раскрыв их через пять секунд, он непроизвольно глянул левее, где увидел человека в углу. У него не было глаз, а только красная текучая горизонтальная полоса на их месте. Нос того в углу, видимо, был давно оторван, и вместо него была запекшаяся черная козявка. Он улыбался.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0