Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Перо ангела

Вадим Цин.

Я плохо спал в эту ночь. Ветер был слабым, но дом кряхтел и тихонько стонал, дрожа от бурь из какой-то другой, не похожей на нашу, вселенной. Стены отзывались тонкой вибрацией даже на нежное прикосновение снежинок, роящихся за окном.

Проснулся на пять минут раньше будильника. Последним подарком уходящего сна было — не смутное ощущение, нет! — четкое осознание того, что мир чуть-чуть покосился. Ни один, даже самый совершенный, отвес не смог бы показать этой разницы. Может быть, пять минут и есть та искомая величина между миром ВЧЕРА и миром СЕГОДНЯ.

Удивительно: стол и стул почему-то смотрели в разные стороны, мимо меня. Не раз и не два в ночных кошмарах они представлялись мне кровожадными чудовищами. Чтобы добежать до лампы и включить свет, я должен пройти между ними. Охотно отдал бы в жертву этим чудищам невнятную тоску, скуку и прочих моих спутников, но Улисс из меня не выходит — боюсь вместе с ними потерять надежду. Потому обычно я и не пытаюсь прокрасться, даже не смотрю туда — переворачиваюсь на другой бок и дремлю до рассвета, когда чудовища вновь становятся стулом с беспорядочно накиданной рабочей одеждой и столом с объедками ужина, оставленными на завтрак. Это было правдой раньше, а теперь — за пять минут до конца ночи! — я все-таки пробираюсь между отвернувшимися от меня Сциллой и Харибдой, щелкаю выключателем и с удивлением (хотя было четкое ощущение — так и должно быть) натыкаюсь на проем между вчера и сегодня, а в нем вижу лестницу, ведущую вверх.

Чопорный старомодный зал. Портреты в тяжелых рамах. Кажется, я попал в домашнюю картинную галерею. Осмотреться не успеваю — вслед за мной по лестнице поднимается человек с трехрогим подсвечником в руке; ливрея, неряшливый парик — похож на слугу из старинных романов. Старик изо всех сил старается не производить шума, но при этом так пыхтит от натуги, что лица на картинах, кажется, вздрагивают от смеха. Меня он почему-то не замечает, и чуть не наступив на ногу, направляется к двери, почти скрытой роскошной драпировкой. Осторожно постучав, слуга приосанивается и тянет за ручку. Из любопытства я иду вслед за ним.

В уютной комнате аромат задушевной беседы перемешивается с хлопьями копоти и клубами табачного дыма. За столом сидят два человека; первое, что бросилось в глаза — жемчужно-серая шапочка с пером на голове одного из них. На мое появление собеседники никак не реагируют. Старик ставит на стол подсвечник, снимает нагар и торопливо уходит. Кажется, ждут кого-то еще — стоит третий прибор. Уверившись, что остался незамеченным, я сажусь около него. Если появится долгожданный гость, всегда успею тихонько встать с уютного кожаного кресла и удалиться восвояси. Пришел по-русски, уйду по-английски.

Второй подсвечник изменил игру светотеней. Не без труда удалось разглядеть, что мой сосед слева (тот, что в шапочке) одет в белую сорочку и теплый домашний халат, сосед справа облачен, как мне показалось, в камзол (я плохо разбираюсь в старинной одежде). Судя по полупустым графинчикам, сидят они не первый час. Подождав, пока слуга закроет дверь, обладатель камзола (интересно, есть ли у него шпага?) продолжил прерванный нашим появлением разговор.

— … я ведь тоже в молодости силушку пробовал, по свету бродил. Все искал рай на земле, пока наследство не получил… Зачем искал? Эх-х-х, Василий Петрович, мы-то с нашими деньгами неужто создать его не сможем — пусть это будет братство людей, светоч свободы!

— Чудак ты, Воскресенский! К тебе вся наша голытьба сбежится, ты и с ней будешь брататься? Да у тебя никаких денег не хватит!

— Хватит! Мне один дядька из моей деревеньки рассказал верный способ — закопай в полночь, говорит, горшок с птичьими перьями, десять лет обходи седьмой дорогой, потом час в час выкопай — и богат! Птички божьи, говорит, близко к солнцу летают, пыль золотую вдыхают. Чем выше птица летает, тем больше золотишка успевает собрать. Закопаешь перья куриные — можешь горшок и не откапывать, вместо воробьиных найдешь по золотой копейке, вместо орлиных — по золотому рублю.

— А про перо ангела он тебе ничего не говорил?

— Нет. А что с ним будет — неужто брильянты?

— Это, брат, тайна побольше твоей. Я так, для порядку спросил, хотя и уверен был, что неоткуда вам с дядькой было ее узнать…

Тут Василий Петрович делает театральную паузу и пристально вглядывается в собеседника, словно желая проверить — стоит ли доверять ему эту тайну? В конце концов, он решается — то ли сочтя, что Воскресенский достоин доверия, то ли из опасения, что трагическая пауза превратится в комическую.

— Понимаешь, тут такая штука. Если верить князю N (а ему об этом поведал Великий Магистр, с которым князь накоротке), есть один верный способ обрести бессмертие. Когда к тебе на смертное ложе спустится светлый ангел, чтобы дождаться твоего ухода, тихонько вытаскиваешь у него перо и… пока хранишь его — ты бессмертен! Только живешь в другом мире и жителям этого не виден…

Собеседники с опаской смотрят на мое кресло. У них такой глупый вид, что я рассмеялся...

Цзы-ы-ынь! Это будильник досчитал последнюю секунду пяти минут…

Я снова дома. Нет, мир не покосился, он просто кивал головою. Жаль, хорошая была сказка. Жарю себе глазунью, но ем не со сковороды, а с тарелки. Ставлю еще две, усаживаю за стол Василия Петровича и Воскресенского, придирчиво рассматриваю. Пожалуй, Воскресенскому не хватает треуголки. Тут же описываю ее так точно, как могу представить, не забывая про галун по краям и фигурную застежку для пера. Достаю перо, подаренное мне на день рождения друзьями. На черном охвостье надпись золотой вязью — «Твори!». Ничего, сойдет. Василию Петровичу, чтобы не обидно было, достается гусиное перо, которым моя жена (по бабушкиному рецепту) пользуется, когда печет блины.

— Теперь вы бессмертны, господа! Дальше не вправе вас задерживать.

И указываю на дверь.

Недавно видел своих знакомцев в метро — неистово жестикулируя, Вознесенский и Василий Петрович проходили сквозь толпу. Их никто не замечал.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0