Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Последний бой

Александр Владимирович Грановский. Окончил Литературный институт им. Горького, прозаик. Член СП России. Работает врачом. Живет в с. Пионерское Симферопольского района (Крым).

Отставной полковник Чугунов Иван Петрович, костеря всех и вся, — от новоявленного президента Цина (видимо, из китайцев) до спившегося лифтера Мокшина, который сейчас беспробудно спит в своей подсобке, — обреченно вступил в подъезд.

И президент спит. И вся страна спит. А, в итоге, лифт уже не работает. И ему, полковнику, придется на своем поскрипывающем протезе подниматься на 7-й этаж. А завтра, этот лифтер Гриша, с одутловатой рожей и слезящимися глазами, словно чувствуя свою вину, будет подобострастно отдавать ему честь и докладывать «обстановку на фронтах», где убивали и будут убивать в этой необъявленной и, судя по всему, нескончаемой войне за металл. И сегодня ночью успешно «замочили» еще одного «нового русского», который слишком много знал.

Немного отдышавшись, Иван Петрович открыл дверь своей однокомнатной «инвалидки» с видом на Останкинскую телебашню, с которой вот уже третий месяц кто-то упорно подавал ему сигналы, а он с мучительной безуспешностью пытался их разгадать.

Тяжело ступая и не раздеваясь, прошел на кухню, достал из оттопыренного кармана самое лучшее свое «лекарство» — белоголовую бутылку водки «Русской» с загадочными золотыми медалями, на которых, при желании, можно было даже рассмотреть какие-то масонские знаки, трясущимися руками плеснул в замусоленный стакан.

Со стены напротив, где висели остановившиеся ходики с кукушкой, которая свое уже давно откуковала, за Иваном Петровичем с какой-то доброй укоризной наблюдал подозрительно похожий на китайца Ульянов-Ленин.

Заинтересованный этим оптическим эффектом, Иван Петрович провел что-то вроде экспертизы, а до истины все-таки докопался. Виной всему оказались мухи, которых вождь мирового пролетариата, видимо, притягивал энергетически, и они из года в год делали свое гадкое дело прямо на его, что называется, лицо.

Это направление в живописи еще называется пуантилизмом, то есть, когда кто-то рисует точками (так, во всяком случае, было написано в отрывном календаре), но мухи об этомне догадывались, и производили все новых и новых китайцев.

На Ленине была знакомая кепка, из которой апокалипсически торчал гвоздь. Раньше на нем висело радио — питомник тараканов, из которого эти кукарачи вели за ним, Иваном Петровичем, наблюдение, как из межпланетной обсерватории, время от времени сбрасывая десант за десантом своих коричневых разведчиков.

Теперь и радио не было (кажется, он выбросил его о седьмого этажа, чтобы не слышать голос этого мудака Г., с которого все и началось). Но разведчики все равно остались и даже пытались вступить c ним, полковником Чугуновым, в телепатический контакт, пока он их решительно не послал подальше... чтобы не посылали больше голоса.

В последнее время он и так чувствовал себя... Словно его, Ивана Петровича, как какого-то придурка из одной широкомалоизвестной газетенки, похитили на летающую тарелку и вернули обратно, но уже в другую страну, язык которой он как-то незаметно разучился понимать. Все эти памперсы, тампаксы, сникерсы, консенсусы, префекты и, видимо, совсем уже нехорошее слово — дефолт.

И хотя медали на водке выглядели золотыми — сама водка показалась ему безвкусной, как вода, но что-то, наконец, стронулось, словно постепенно начинали ослабевать стягивающие изнутри путы. Это значило, что процесс пошел, и сейчас самое главное — поддерживать его на уровне, пока в нем, Иване Петровиче, не откроется что-то вроде второго дыхания, когда удивительная легкость охватит все его, изнуренное от жизни, тело, и он снова станет тем молодым тридцатилетним красавцем-капитаном, с весело поблескивающими глазами победителя, который, как известно, получает все.

А получив все, хочет, как правило, еще больше, а в итоге остается ни о чем. А главное, ни с кем. И тогда все, что было, есть и будет, просто теряет смысл. Словно где-то далеко в прошлом произошла непоправимая ошибка, сделан в судьбе не тот поворот, не тот выбор. И все думаешь, думаешь, думаешь... Только время от времени цокает о стекло стакан, да с каждой затяжкой «Беломора» все дальше и дальше забираешься в невообразимые бездны прошлого, которое и непонятно уже: было — не было или все это лишь прощальный сон.

Поскрипывая протезом, Иван Петрович перебрался в комнату, где из мебели остался лишь разбитый диван «ровесник революции», да уже несколько лет как поломанный телевизор «Рекорд» с подарком-сувениром однополчан — отполированной снарядной гильзой с выгравированной надписью: «Дорогому боевому товарищу... в День Победы... 1995г.» На стенке висели несколько полок с полным боевым комплектом Ленина в 45 томах в синем коленкоре с золотым тиснением.

Эти тома выбросили из красного уголка соседнего клуба строителей, а он, Иван Петрович, подобрал и даже сделал для них полки, надеясь рано или поздно познакомиться с Лениным вплотную, но натолкнувшись на слова: «Я решительно против всякой траты картофеля на спирт. Спирт можно и должно делать из торфа. Надо это производство спирта из торфа развить(11 сентября 1921 г.) Ленин», — к Ленину как-то незаметно утратил интерес.

Возле дивана стоял самодельный журнальный столик, на который Иван Петрович поставил бутылку с остатками своей масонской водки и, потягивая «Беломорину», подошел к окну. 

Было как-то по-особенному светло, хотя он даже не включал свет. Прямо перед ним, подмигивая красными фонарями, уходила в небо Останкинская телебашня. Вокруг, словно новогодние игрушки, сверкали и покачивались звезды.

Иван Петрович докурил папиросу и щелчком выбросил ее в форточку, Затем, прямо не раздеваясь, как и был в своем драповом шинельного покроя пальто, неуклюже повалился на диван. Привычно скрестил на животе руки, чтобы замкнуть контур, по которому должна будет циркулировать энергия во время сна, чтобы бесполезно не улетучиваться в космос. А значит, и не уносить последние его силы, которые еще могут ему, полковнику Чугунову, пригодиться, пока, правда, неизвестно для чего (об этом в одной газете писал Серафим Смоленский — «сильнейший в России колдун, 7-е поколение известной магической династии»).

Но, то ли у него уже энергии совсем не осталось, то ли кто-то и в самом деле наложил на него сглаз — привычной невесомости все никак не наступало, а вся его энергия или что там от нее осталось, словно нарочно, собралась в голове, чтобы не оставлять его в покое. Пришлось разомкнуть контур и потянуться за бутылкой с остатками «лекарства», которое он, зажмурившись, и употребил прямо из, что называется, горла.

Наверное, он все-таки уснул и даже успел увидеть сон. Как будто он в ночном небе над Ангермюнде на реактивном «Мессере-109Г» и звать его Эрих Хартман... Он немецкий летчик ас и сбил 358 русских самолетов (включая и самолет лейтенанта Чугунова, который тогда попал в «вертушку» и чудом просто вышел из штопора)... за что немецкое командование наградило его Большим крестом и многими другими наградами. Но сейчас у него, Эриха Хартмана, задание особой важности — сразиться с другим, но только уже русским асом, который дерзко посмел вызвать его на поединок.

И вот их самолеты, израсходовав весь боезапас, уже летят лоб в лоб на смертельный таран, но в самый последний миг русский ас делает спасительный вираж в сторону и он, Эрих Хартман, с расстояния каких-то метров успевает рассмотреть его Лицо! И, о боже, в нем даже опустело перехватывает дух — это был сам Иосиф Виссарионович Сталин в парадном костюме генералиссимуса с золотой звездой. И c такими же золотыми эполетами.

Иван Петрович Чугунов проснулся весь в поту и с трудом разлепил глаза. Какое-то время лежал в темноте, смутно припоминая, где он и что с ним. Во рту было гадко, голова раскалывалась, и первым желанием было зажечь свет, чтобы найти где-то заначеную таблетку аспирина «Упса», которую ему на днях подарил боевой товарищ и друг, а точнее, подруга — старший лейтенант запаса Надежда Федоровна Авдонина из, что называется, внутренних резервов. Но от щелчка выключателя почему-то включился давным-давно перегоревший телевизор «Рекорд», по экрану которого побежала рябь, а потом постепенно начало просту­пать Лицо.

И было в этом Лице что-то настолько ему, Ивану Петровичу, знакомое, что все его заскорузлое после ночных полетов тело враз обмякло, и он по стенке сполз на холодный пол. Но в ту же секунду откуда-то из никуда услышал голос:

— О, встань, Иоанн, и не бойся открыть глаза, ибо сон разума рождает чудовищ.

— Т-т-ы к-к-то? И п-по-чему... — не попадая зубом на зуб, еще только собирался спросить полковник Чугунов, но сразу услышал ответ: — Я есть Ты, а Ты есть Я... Какие будут еще вопросы? — голосом бывшего секретаря парткома Карданова спросило Лицо, и на Иоанна Петровича дохнуло таким холодом, что мелко затряслись поджилки.

— Ты-ты-ты... Бог?.. — только и сумел выговорить, до хруста в костях вытягиваясь по стойке смирно и зачем-то даже собираясь отдавать честь. И сам же себе и отвечал с запоздалой ясностью, словно вынося кому-то еще в прошлой жизни так и не осуществленный приговор:

— Значит, все-таки Бог есть!?

«Есть!.. Есть!.. Есть!..» — со всех сторон с ликующей готовностью подтвердило эхо.

— А как же... а как... — еще вяло трепыхнулась какая-то не до конца осознанная мысль, мыслишка, до которой ему, Иоанну, здесь, на земле, уже, казалось, и не было никакого дела. А еще он подумал, кому, в случае, конечно, чего, достанется его однокомнатная «инвалидка» и даже попытался представить этого счастливчика, но кроме хитро подмигивающей рожи лифтера Мокшина никто другой и на ум не приходил. И тогда он, Иоанн, набравшись духу, все-таки решил задать свой последний, но давно мучавший его вопрос: так есть на самом деле жизнь на Марсе или...

Ему даже показалось, что Лицо в телевизоре задрожало от беззвучного смеха:

— Вы, люди, всегда умели придумывать слова, в которых не больше смысла, чем в шелесте листвы... Вы придумали олово «жизнь», а потом мучительно гадаете, что с ней делать дальше... Вы придумали олово «смерть», которой на самом деле тоже нет...

— А что же тогда, господи, есть?

— А есть... просто работа над ошибками.

— Но, если, получается, смерти нет... и жизни нет... то, что же тогда у меня было?.. Семьдесят лет горбатился, существовал... Между прочим, всю войну прошел... восемнадцать самолетов сбил... Столько раз этой самой смерти, которой нет... в ее бесстыжие глаза смотрел...

— Это и была твоя работа над ошибками.

Экран вспыхнул последним светом и погас. Комната погрузилась в темноту. Какое-то время Иоанн Петрович пребывал в оцепенении, постепенно приходя в себя. Наконец, смог сделать несколько шагов к окну.

Он увидел красные огни Останкинской телебашни, которые, как всегда, мигали невпопад, словно переговаривались на непонятном ему, Иоанну, языке.

На какой-то миг даже показалось, что это не огни, а божественная лестница, которая берет начало прямо от его окна и уходит к звездам, увлекая за собой в манящую неизвестность ночи. Оставалось только открыть окно и сделать первый шаг... Но там, наверху, видимо, не учли, что у него протез, который еще неизвестно, как себя в космосе поведет...

И уже, стоя в распахнутом окне и покачиваясь от холодного ветра вечности, он с каким-то даже усталым облегчением выбрал Землю.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0