Так горят ли рукописи?

Случаев, когда писатели выступали в роли инквизиторов собственных сочинений и отправляли их на костёр, в истории не так-то и много. Но и не мало.

Вергилий стыдился того, что в «Энеиде» воспел тирана — императора Августа, и, умирая, приказал друзьям сжечь рукопись, но сам тиран оказался её спасителем, и бессмертное творение не ушло в огонь.

Пушкин казнил десятую главу «Евгения Онегина», второй том «Дубровского» и самое богохульное творение русской литературы «Гаврилиаду».

Муж Маргарет Митчел обливался слезами, когда по требованию умирающей жены спалил дотла весь её архив. Гоголь беспощадно расправился с продолжением «Мёртвых душ», но потом пожалел о содеянном и сказал слуге: «Недоброе дело мы сделали».

Достоевский жёг наброски к «Идиоту» и «Бесам».

Набоков порывался сжечь «Лолиту», но жертвой оказался недописанный им роман «Лаура и ее оригинал». 

Ахматова, написав стихи, заучивала их и потом предавала сожжению.

Страстным пироманом в отношении стихов, которые ему не нравились, выступал Пастернак.

«Печка давно уже стала моей излюбленной редакцией», — бравировал в письме к Лидии Яновской Булгаков, который скормил печке первый черновик «Мастера и Маргариты», рукописи «Белой гвардии», дневники и многое другое, особенно после известий об аресте очередного собрата по перу.

В этот же список попадает автор «Тихого Дона», «Поднятой целины» и других бессмертных трудов. Никогда не забуду свою обиду на него за то, что наша семья так и не дождалась последнего тома его собрания сочинений. Из года в год мы всё надеялись получить его, но роман «Они сражались за Родину», который призван был заполнить этот последний томик, так и не вышел в полном объёме. А незадолго до смерти Михаил Александрович и вовсе сжёг рукопись имевшихся глав.

Что двигало таким поступком? Вероятнее всего, та же строгость к самому себе, что у Набокова и Булгакова. Это объяснение самое логическое. Бояться великому Шолохову, считавшемуся главным писателем страны, в 1984 году было некого, да и вряд ли в тех страницах, что не увидел читатель, содержалось что-либо крамольное. А вот уровень романа — куда более серьёзная причина. Перечитав его, не трудно убедиться, что эта вещь значительно уступает лучшим сочинениям Шолохова.

Когда в 1943 году Михаил Александрович отважился на пробные публикации отрывков в «Правде», критики поспешили дать роману большие авансы, а американский литературовед Хаймен даже назвал Шолохова главным претендентом на «Войну и мир» ХХ столетия. Остальные тоже увидели в первых ростках большой потенциал.  

К сожалению, замахнувшись, писатель так и не совершил ожидаемого великого броска! «Война и мир» о Великой Отечественной так и не вышли из-под его пера. Спустя двадцать лет после Великой Победы книга оставалась в зачаточном состоянии, и сам Михаил Александрович растерянно оправдывался «Литературной газете» 17 апреля 1965 года, что сначала сделал туловище, потом стал к нему присоединять руки, ноги и голову, а это чрезвычайно трудно. Впрочем, сделал бы он сначала ноги, то туловище, руки и голову к ним тоже было бы лепить не легко. 

Первое, что начинает раздражать уже к середине — чрезмерная болтливость персонажей. Ладно бы один Лопахин отличался разговорчивостью и плёл без умолку всё, что в голову приходит. Но не менее многоречив Звягинцев, заковыристо и много говорят Копытовский и Некрасов, да и другие персонажи, открыв рот, не могут подолгу его закрыть. Один лишь Стрельцов отличается лаконизмом, хотя он-то мог подробно и обстоятельно рассказать о перипетиях своего развода с женой. Такое свойство героев романа выглядит крайне недостоверно, если учесть, что все они тяжело и мучительно отступают, измотаны боями, у них черно на душе, на их глазах гибли товарищи. В таких случаях люди становятся угрюмыми и молчаливыми, а в романе всё выглядит так, будто они не уходят всё дальше на восток, уступая родную землю и несчастных жителей беспощадным захватчикам, а собрались на танцы в дом культуры.

Особенно недостоверна разговорчивость Звягинцева, когда он, сплошь израненный осколками, потерявший много крови, обессиленный, то и дело впадающий в беспамятство, затевает долгий диспут с санитаром в полевом госпитале, требуя, чтобы тот не портил его сапоги. В подобной ситуации, находясь на грани жизни и смерти, он бы не имел сил даже на то, чтобы несколько слов произнести. Понятно, чего добивался Шолохов — показать живучесть простого русского мужика, всеми корнями впивающегося в жизнь — эй, не портить мне сапоги, я в них ещё до Берлина дойду! Приём скорее для кино, нежели для реалистической литературы. Не случайно, как Звягинцев вцепился в свои сапоги, режиссёр Бондарчук вцепился в этот эпизод, даже расширив его, сделав нестерпимым для зрителя, дабы сей, уже далёкий от войны и страданий зритель смог хоть чуточку прочувствовать то, что выпало на долю русского солдата. 

Бросается в глаза как великий писатель постоянно желает развеселить читателя, вставляя в уста героев всевозможные шутки, прибаутки, заковыристые и остроумные изречения. Медвежью услугу оказали мастеру слова те, кто восторгался образом деда Щукаря в «Поднятой целине». Здесь, в романе «Они сражались за Родину», многие персонажи отчасти деды Щукари, попадающие в смешные ситуации и простодушно об этом повествующие. А в итоге писатель чрезмерно разбавил краски, и не чувствуется, что бойцы стрелкового полка, ежедневно тающего из-за невосполнимых потерь, удручены своим непрекращающимся отступлением.

Вероятно, трезво перечитав страницы недописанного романа, Шолохов предсмертным чутьём уловил некоторую фальшь романа, и именно это подвигло его предать рукопись сожжению.

Однако, никоим образом не хочется прослыть зловредным критиканом, лающим на слона. Безусловно, и в этом произведении Шолохова чувствуется рука мастера. И во многих замечательных оборотах речи, и в самой структуре произведения, в котором автор хотел показать не радость наступления воинов на одолеваемого ими врага, а силу характера людей, которые, несмотря на сокрушительное отступление, сохраняют веру в грядущую победу, не за Доном, так на берегах Волги.

Может показаться неуместным то, как много герои говорят о еде. Но в данном случае Шолохов выступает как подлинный реалист. Есть солдатам хочется постоянно, потому что они недоедают. Даже не есть, а жрать, и думают они не о еде, а именно о жратве. Издеваются над поваром Лисиченко, который всем надоел — каша да каша, каша да каша. А сам разъелся, что даёт повод подозревать его в недобросовестности, и это странно — где он добывает еду, благодаря которой мог растолстеть? Зато готовы низко кланяться ему, когда он, наконец, раздобывает мясо. Надо заметить, повара тоже исполняли свой солдатский долг, гибли, делая всё возможное, чтобы накормить солдат и офицеров. А их потом десятилетиями не считали ветеранами самой страшной войны в истории человечества!

Смелым шагом можно считать и то, что, создавая первые главы романа в годы войны, Шолохов показывал, как сурово взирали жители сёл и деревень на отступающих воинов, как иной раз слали им вслед проклятия, полагая, что они драпают от немца. И лишь узнав, с какими тяжёлыми боями солдаты вынуждены идти за Дон, люди смиряются, осознают свою несправедливость.

Нет, без какого-либо сомнения, при всех случайно замеченных мной недостатках, роман принадлежит великому писателю, и публикация его обязательно должна была состояться. И очень хорошо, что отдельные главы книги всё-таки дошли до читателя.

Небольшие отрывки вышли в свет в виде брошюры ещё в победном 1945-м. Больше Шолохов не спешил с публикацией. Конец 50-х годов стал для писателя счастливейшим. Один из лучших режиссёров мирового кино Сергей Герасимов снял «Тихий Дон» — фильм, конгениальный книге, ни в чём не уступающий литературной основе. Обычно писатели такого уровня, как Шолохов, бывают крайне недовольны и раздражены киновоплощениями. В данном случае писатель остался доволен, благодарил создателей фильма: «Спасибо большое за то, что вы сумели за два с половиной года сделать то, на что я потратил пятнадцать лет!» Шолохов находился на вершине своей всемирной славы. Многие литературные знаменитости ратовали за присуждение ему Нобелевской премии, а Сартр и вовсе отказался от неё, считая, что её прежде всех остальных должен получить автор «Тихого Дона»!

В 1959 году вышел другой киношедевр — Сергей Бондарчук экранизировал «Судьбу человека». И в том же 1959-м в январском номере журнала «Москва» появились первые готовые главы романа «Они сражались за Родину». Сейчас такое кажется немыслимым — чтобы издатели журнала брали печатать произведение, не просто неоконченное, но и не обещающее в скором времени быть законченным. Но Шолохов был нарасхват, читатели жадно ожидали выхода новых произведений. И замечательный главный редактор «Москвы» Евгений Поповкин, впервые открывший отечественному читателю многие литературные шедевры, выпросил у мастера начало новой книги. Вскоре и журнал «Роман-газета» перепечатал вышедшее в «Москве». Так история сохранила для нас то, что могло исчезнуть бесследно, уничтоженное горячим редактором — печкой.

Впрочем, к сожалению, многое оказалось и потерянным. Можно было бы предположить, что Шолохов, опубликовав первые главы романа, больше к нему не прикасался, но сам он признавался, рассказывая о том, как узнал о присуждении Нобелевки, что в то утро неплохо поработал над очередной главой «Они сражались за Родину», в которой к контуженному Стрельцову приезжает его брат генерал, несправедливо репрессированный в 1937 году, отпущенный из лагерей накануне войны и доблестно сражающийся с гитлеровцами. В таком многоплановом произведении о Великой Отечественной писатель не мог пройти мимо подвига таких людей, как генерал Стрельцов, которые не затаили злобу на советскую власть или, во всяком случае, спрятали её куда поглубже, чтобы все силы и волю бросить на борьбу с захватчиками.

В довоенных произведениях мы видим Шолохова, опирающегося на освоенный им этнос — жителей Дона. В неоконченном романе о событиях 1942 года донская земля в большей мере лишь место действия, по которому отступают русские люди, призванные на войну со всех концов великой Родины. В этом тоже представляется ценность осколка, оставшегося в истории литературы под названием «Они сражались за Родину».

Досадно, что роман так и остался осколком, туловищем без ног, рук и головы.

И всё же, низкий поклон издателям журнала «Москва» за то, что они донесли до нас сей ценный фрагмент!

Александр Сегень