«Всматриваясь в красоту русских лиц»

По поводу выставки И.Глазунова

«Эти толпы людей по периметру Манежа, боюсь, имеют весьма малое отношение к живописи и искусству как таковому!» — прищуриваясь, говорит немолодой интеллигентный человек.

...На высоком берегу реки женщина то ли в надежде, то ли в отчаянии вскинула руки к небу, и тень ее православным крестом упала за реку на поля... Картина называется «Родина».

«Спекуляция на актуальности и дурном художественном вкусе!» — поясняет строгий интеллектуал.

Дурным же вкусом уже давно обозначены у нас национальная тема и интерес к ней.

С той же определенностью академическим стилем в искусстве и литературе принято считать в лучшем случае этакое, я бы сказал, хирургическое спокойствие в соприкосновении с русской темой, чаще же — «свободный поток» стилистически утонченных издевок, в итоге имеющих смысл «объективного» приговора.

Разумеется, апелляции к «толпе» в споре об искусстве вещь сомнительная, особенно в наш век массовых психозов и «массовой культуры»! Но как отличить «вкус толпы» от признания? Да и мало ли можно припомнить парадоксов славы и бесславия в истории искусства? Есть еще и сугубо профессиональный подход к делу, но признаюсь, что имею о нем достаточно смутное представление, по крайней мере, когда речь идет о современной живописи.

А знакомство с мнениями о творчестве И.Глазунова с очевидностью убеждает в том, что в противоречии друг с другом оказались не профессионалы с дилетантами, а и те и другие разделились по совершенно иному признаку, определить который можно коротко: отношение к России как историческому факту. То есть это означает, что если два человека равного интеллектуального уровня принципиально разошлись в оценке творчества Глазунова, то они в большинстве случаев непременно столь же принципиально разойдутся в оценке прошлого, настоящего и будущего России и русского народа.

Но выслушаем упреки. Вот о «Царевиче Дмитрии»:

«...К чему было будоражить далекую тень невинно убиенного младенца? Что за урок таит в себе?..»

Что касается «урока», то не скомпенсирует ли нам это «воспоминание» художника недавнюю утрату другого символа — Ипатьевского дома, что срыт был глубокой ночью бульдозерами при оцеплении милиции? А нож, что вмонтирован в картину, полоснул не по горлу ли нашей нации?..

Но чужому разуму что наши символы! Или наоборот? Беспокойство причастного?..

Или «Русский Икар»:

«...Миф об Икаре... подлинный гимн творческому гению человека, его... героическому богоборчеству... Художник сделал русского Икара похожим на иконного Спаса... Какое уж тут богоборчество!»

И верно, никакого!

Конечно, нужно учитывать, что, во-первых, автор этих строк — советский официал, во-вторых, высказывался он двенадцать лет назад. Сегодня противники «русской темы» держат нос по ветру и куда ловчее в высказываниях. Если же мы представим, что автор вышеприведенных строк ныне обратился в эмигранта (в чем нет ничего фантастического), то вот его высказывание всего лишь двухлетней давности:

«...объявив себя русским националистом, Глазунов начал спекулировать на православно-религиозной теме... воспринимавшейся неосведомленной публикой как новое слово в искусстве».

Ныне «православно-религиозная» тема не под бойкотом, сегодня, ради бога, веруйте на здоровье, но, пожалуйста, сохраняйте вашу веру в таком качестве, чтобы — упаси вас боже! — не пострадало при том благополучие, на безверии построенное!

С национальной проблемой все куда как сложнее! Было бы любопытно проанализировать незаметно установившуюся сегодня «норму интеллигентной порядочности» в национальном вопросе, иными словами, ту «норму», по которой ныне принято определять уровень интеллектуальности того или иного диссидента или интеллигента, функционирующего в полуофициальной среде. Думается, что такой «нормой», или образцом для нее, может явиться следующее стихотворение А.Галича («Русь»):

Горькой горестью мечены
Наши беды и плачи —
От петровской неметчины
До нагайки казачьей.
.......................................
Что ни год — лихолетие,
Что ни враль — то мессия.
Плачет тысячелетие
По России Россия.

Плачет в бунте и скучности...
А попробуй спроси —
Да была ль она, в сущности,
Эта Русь, на Руси?
.......................................
Уродилась проказница —
Все громить да крушить,
Согрешивши — покаяться
И опять согрешить,
Барам в ноженьки кланяться,
Бить челом палачу...
Не хочу с тобой каяться
И грешить не хочу!

Переполнена скверною
От покрышки до дна...

На этих строках стихотворение могло бы окончиться лет пятнадцать назад. Но сегодня так уже писать нельзя, потому что это даже за рубежом не нравится, и Галич продолжает:

Но ведь где-то, наверное,
Существует она...

И оказывается, что она (Русь) существует в сердце поэта, то есть только в нем и существует, не существовав никогда в реальности. Оказывается, что Русь — это навранная русопятами иллюзия и фантазия, что она есть ничего более, как кипение тоски, благородной и симпатичной тоски в сердце Александра Галича, той и такой тоски, коей не стоит вся эта «переполненная скверною от покрышки до дна» «историческая субстанция», именуемая Россией. И уж тем более стоит ли класть головы и жизни за чью-то маяту в сердце, даже если это сердце ею столь переполнено!

В отличие от вчерашнего дня, сегодня уже дозволена внеисторическая национальная ностальгия как часть эмоционального интерьера интеллигента, с ней он смотрится объемнее и целостнее, но сохрани его Бог от большего, чем ностальгия!

Допуск в арсенал интеллектуальности национальной эмоции есть, однако, не только веяние времени, но в известном смысле и завоевание тех, кто знает, верит, действует и живет во имя преодоления нашей исторической дискретности, именуя таковой печальный период нашей истории, когда Россия стала полигоном мирового эксперимента. Это преодоление осуществляется медленно, малозаметно, но по всем уровням.

На одном из этих уровней существует и действует художник Илья Глазунов.

Ныне на каждом общепринятом термине висит столь весомая нагрузка конъюнктуры и клановости, что по этой причине просто не хочется употребить слово «талант», потому что, к примеру, если верить предисловию В.Максимова к «Аполлону-77», то окажется, что под этим словом Максимов понимает нечто из ряда вон выходящее, по крайней мере выходящее из ряда произведений искусств, кои до теперешних времен обо­значались тем же словом — талант.

И.Глазунов — русский художник, и бесспорная справедливость этого определения, даже до некоторой степени подчерк­нутая и вызывающая справедливость, — не она ли есть источник раздражения и воинствующего непризнания известной части интеллигентной публики?

Русское искусство всегда было социальным по своему содержанию, лучшими именами оно вписалось в историю нашего народа как действенная социальная сила, и то, что одни имена мы сегодня произносим с гордостью, другие с печалью, третьи с недоумением, не меняет характера русского искусства в целом.

Где-то, не в России, научились люди отчуждению творческого импульса от боли и радости своего времени, не русский ум предал проклятию формы Божьих творений и дерзнул творить формы из абстракций, ни в едином случае не реализовался в России и в русском сознании соблазн «для звуков сладких и молитв».

Проще говоря, не было у нас ни одного таланта и гения, который бы не болел Россией. И если теперь эта боль стала именоваться национализмом, то тогда вся наша история есть история русского национализма. В конце концов, я не вижу причины, почему мы должны отмахиваться и открещиваться от этого термина, если он столь мил нашим противникам! Скажут: национализм-то ваш великодержавный! И прекрасно! Великая держава — разве это так плохо?! Великая держава, дольше и упорнее прочих сопротивлявшаяся богоборчеству, не устоявшая перед натиском атеистической агрессии и жестокой ценой заплатившая за эксперимент безбогостроителъства, а ныне пробуждающаяся к вечным истинам, — кто смеет кинуть камень, кроме тех, кому истина отвратительнее всего?

Нам навязывают старый и испытанный вариант социального развития: через обострение антагонизмов к партийной вражде, откуда один шаг до гражданской бойни. Мы же хотим другого варианта и надеемся на него. Мы хотим видеть в каждом русском прежде всего брата, мы не можем позволить еще один пересчет обид за счет русской крови — ею уже довольно полита русская земля. И если до такой степени изломаны атеизмом души людей, что глухи они к истине православной, то, может быть, истина народного братства, — а эта истина есть, — может быть, она окажется если не первым лучом прозрения, то, по крайней мере, фактором, упреждающим путь злобы и насилия.

История нашего государства есть история государства христианского, история нашей культуры есть история христианской культуры; идеал народного братства, если к нему проснутся души, немыслим и невообразим вне братства христианского, православного. Путь же к нему лежит через историю, через воспоминание нацией того лучшего, что было в ней, в помыслах народных, в умах его гениев, — и все это тоже Православие. Русский безрелигиозный национализм невозможен, потому что в нем не будет уже ничего национального, под этим названием может войти в нашу историю еще одно, нечто совершенно чужое и грозное, что обнаружит свою сущность первыми же шагами, и победа его будет именоваться гибелью исторической России.

А между тем вопрос стоит именно так: быть или не быть русской нации, потому что мы уже давно лицом к лицу с перспективой перерождения нации в новую, пока еще не поддающуюся точному определению социальную сущность.

Деятельность по возрождению нации, борьба нации за существование — так именуется, так обозначено сегодня наше социальное дело. Нас ждет работа, объем которой мы еще вполне и представить не можем, но это именно работа, кропотливая и неэффективная, где не только успехами не ослепиться, но и поражения можно не ощутить.

«Россия мечется без сознания... Придет ли в себя? Не слишком ли поздно опомнится? Но, видно, только в тот час, когда она вспомнит о душе своей и о Боге, вспомнит и о ней Бог» (Вяч. Иванов).

Итак, предстоит России вспомнить о своей национальной душе и о Боге, и, может быть, именно в такой последовательности: сначала о душе, затем о Боге. Чей долг облегчить ей это воспоминание?

Художник Илья Глазунов считает, что это и его долг, и нескончаемые толпы по периметру Манежа — это люди, идущие на лечебный сеанс, а сотни благодарственных записей в книге отзывов — свидетельства эффекта лечения. Чтобы нейтрализовать этот эффект, сколько нужно потрудиться всяким яновым, померанцам, амальрикам и проч. — о том знают они сами, и потому столько злобы и желчи в адрес художника. Впрочем, эти люди тоже претендуют на рецептирование нашей национальной болезни. Не о них ли полвека назад сказал Вяч. Иванов: «Я обращаюсь к видящим наш позор и распад, бесстыдство и беснование. Если они подлинно чувствуют себя трезвыми на буйной оргии, зачем же... издеваются они над уничижением народного лика, как издевался некогда Хам над наготой великого отца своего, охмелевшего по первом сборе винограда? Они дерзают говорить за родину, но не похож на голос матери их бездушный, металлический голос. Они также призывают к покаянию, но... патриотическое их самобичевание так искусно, что удары бича не задевают единственно их самих»?

Воистину, нас так энергично призывают каяться, словно боятся, что мы намерены прежде заставить каяться кого-то другого! Но разве мы тем заняты?! Мы сегодня поворачиваемся лицом к истории нашего народа и пытаемся пристрастно понять ее, потому что узнали, что беспристрастного понимания истории своего народа не существует.

И, с удивлением и радостью всматриваясь в красоту русских лиц на полотнах И.Глазунова, мы сравниваем их с лицами пророков сегодняшнего дня и познаем, что мы потеряли от своей души в погоне за призраками интернационализма и «социальной справедливости»!

Статья написана в 1978 г. Печ. по: Наш современник. 1992. № 8.