— Опыт духовной биографии Гоголя

— Как жить по Домострою

— Терапевтический роман от Елены Леонтьевой и Марии Елизаровой

Душа и прочное дело жизни

Воропаев В.А. Николай Гоголь: Опыт духовной биографии. 2-е изд., испр. и доп. М.: Паломник, 2014.

После кончины Н.В. Гоголя редко кто из российских критиков или литературоведов не оставил о нем какого-либо суждения. Со временем стали появляться и обширные повествования о великом писателе, авторы которых пытались объяснить и духовную природу его творчества.

Но странное дело: в досоветской России с ее свободой в области вероисповеданий ничего убедительного на эту тему так и не появилось. Нельзя же отнести к достижениям творения мутного мистика Д.С. Мережковского, у которого даже некоторые названия (не говоря уже о текстах) могут ввести в соблазн — как, например, его «исследование» «Гоголь и чорт» (1906).

Пожалуй, от единственного из дореволюционных литературных критиков можно было ожидать подлинного фундаментального сочинения о Гоголе, с основами православного мировоззрения, — от «изумительно талантливого» и «до мозга костей православного» (по свидетельству Л.А. Ти­хомирова) Ю.Н. Говорухи-Отро­ка (1852–1896). Но из-за преждевременной кончины он не смог осуществить задуманный труд о Гоголе (должный, по замыслу, выявить в его образе великого подвижника, чья «жизнь была покаянным подвигом»), оставив лишь несколько статей («Гоголь и Диккенс», «Нечто о Гоголе и Достоевском», «Чему нас учит Гоголь» и др.).

Еще больше имел оснований написать о духовной борьбе Гоголя «удивительный светский богослов — богослов “Божией милостию”» (по слову архиепископа Аверкия (Таушева), основоположник истинного славянофильства А.С. Хомяков. Но он сознательно отказался от этого.

И причина была понятна лишь немногим его современникам. Только что овдовевший (в январе 1852 года), Алексей Степанович так поведал о впечатлении, произведенном на него кончиной Гоголя, крестного отца его сына Николеньки (будущего председателя Государственной думы): «Я мог бы написать об этом психологическую студию; да кто поймет или захочет понять?»

Не слишком ли был пессимистичен в этом отношении А.С. Хомяков, потеряв в течение месяца жену, а затем и весьма ценившего ее Гоголя? Ведь впоследствии Хомяков написал немало богословских сочинений, правда, большей частью обращенных к инославным. Неужели он не рассчитывал на понимание единоверных современников?

Ответ мы находим у его ученика, друга и единомышленника Ю.Ф. Самарина, который в предисловии к богословским сочинениям Хомякова свидетельствовал о четырех видах неверия той среды, «в которой родился, жил и умер Хомяков».

Но и Гоголь в этой среде «родился, жил и умер». И после его кончины эта среда в духовном отношении не только не изменилась к лучшему, но все больше деградировала (о чем сокрушались и такие их современники, как святители Игнатий (Брянчанинов) и Феофан Затворник).

Самарин задавался вопросом: «Чем мог быть Хомяков для такой среды и что могла она от него принять?» А что она могла принять о Гоголе? Вот отчего и не стал писать «психологическую студию» Хомяков, не видя в современной «образованной» среде подлинно христианского, православного отклика на духовную борьбу великого писателя.

Правда, в послеоктябрьской эмиграции ХХ века появилось несколько важных сочинений по этому предмету. Вспомним хотя бы книги К.Мочульского «Духовный путь Гоголя» (Париж, 1934) и протопресвитера профессора В.Зеньковского «Н.В. Гоголь» (Париж, 1961). Но на родине они были практически недоступны, да и к тому же страдали неполнотой и некоторыми существенными изъянами. Гоголь как аскет, «монах в миру», и в этих сочинениях был далеко не в центре внимания, а если быть более точным — то на периферии, даже порой далеко за ней. Вот что читаем, например, у К.Мочульского о втором томе «Мертвых душ». «Несомненно, — пишет он, — что Гоголь совершил сожжение в состоянии умоисступления...»

Каких же заключений тогда можно было ждать от советских тружеников пера (нередко богоборцев, воинственных и неисправимых атеистов) в отношении духовного пути Гоголя?

Но «Дух дышит где хочет». С конца 80-х годов прошлого века усилиями, по сути, одного, тогда еще молодого, аспиранта, а затем преподавателя Московского государственного уни­верситета Владимира Алексеевича Воропаева Гоголь начинает изучаться именно со стороны главного, единственного центра его мировоззрения и творчества — религиозного.

В истории российского литературоведения В.А. Воропаев стал едва ли не единственным академическим ученым, который всю свою научную деятельность (а это уже около сорока лет) посвятил одному классику русской литературы, причем изучая его исключительно с позиций аскетического, святоотеческого Православия.

Сейчас уже можно без всякого преувеличения сказать: такой подход дал выдающиеся результаты, которым нет аналогов не только в истории отечественного, но и мирового литературоведения: В.А. Воропаевым в содружестве с его учеником И.А. Виноградовым сначала было подготовлено и издано девятитомное Собрание сочинений Н.В. Гоголя (М.: Русская книга, 1994), а затем и его Полное собрание сочинений и писем в 17 томах (М.: Изд-во Московской патриархии, 2009–2010).

При этом собственные книги В.А. Воропаева — достаточно немногочисленны (если не считать переизданий) и невелики по объему (и дело не в его лености, ибо одних только комментариев к вышеназванным собраниям было сделано не на одну фундаментальную книгу). Их замечательной особенностью является ясное, простое, убедительное изложение самых серьезных вопросов веры, жизни, творчества...

Как Гоголь писал свои произведения, доступные для любого русского читателя, так и председатель Гоголевской комиссии при Научном совете РАН «История мировой культуры» доктор филологических наук профессор В.А. Воропаев пишет максимально доступные тексты, где нет запутанной, надуманной, псевдонаучной терминологии. А именно этим отличается сегодняшнее литературоведение. И современное «гоголеведение» рождает немало надуманностей, излагаемых труднопроизносимой терминологией, многие авторы (даже с претензией на «религиозное» осмысление) прячут свою духовную пустоту за сложными конструкциями и изысками.

В.А. Воропаев, как никто в современном литературоведении, понимает подлинное величие того, с кем он сроднился за десятилетия изучения его наследия. А коль так, то ни о каком академическом апломбе не может идти и речи там, где гениальный писатель пытался найти подлинный смысл подлинного бытия.

Мне уже доводилось писать о том, что книгу «Николай Гоголь: Опыт духовной биографии» (М.: Паломник, 2008) можно считать в некотором смысле итоговой. И вовсе не случайно в 2009 году этот труд был удостоен Всероссийской историко-литератур­ной премии, носящей имя святого благоверного великого князя Александра Невского.

И новому, исправленному и дополненному изданию этой книги (М., 2014) можно дать подзаголовок: «Жизнь и творчество Н.В. Гоголя в свете Православия» (хотя автор и делает оговорку, что это лишь «попытка наметить вехи духовной биографии Гоголя, особенно в его связях с русским монашеством»). Здесь описаны обстоятельства рождения Гоголя и его кончины, попытка оставить литературное поприще и поступить в монастырь, составление тетрадей выписок из творений святых отцов и богослужебных книг, паломничество по святым местам...

Автор книги выступает не только как скрупулезнейший знаток обстоятельств жизни и творчества великого писателя, но и как вдумчивый исследователь святоотеческого наследия, истории Православной Церкви, русской истории и национальной идеи.

Бесхитростный, простой, без литературных изысков текст в то же время насыщен самой необходимой информацией, где духовно верно расставлены акценты, которые не насилуют сознание читателя, а неизменно точно обращают его на самое важное. Даже названия глав (а они несколько изменены в новом издании) состоят в основном из одного–трех слов, но каких: «Иерусалим» (о путешествии на Святую землю Гоголя В.А. Воропаев пишет в последние годы довольно много), «Думы об Афоне», «Оптина пустынь», «У мощей преподобного Сергия», «Завещание» (обратим внимание и на краткость названий писем в гоголевских «Выбранных местах из переписки с друзьями»).

Третьей по счету идет глава «Литературная слава». Для какого-либо другого писателя такая глава более ожидаема в середине биографии, может быть, в конце, даже после смерти. Но не для Гоголя и не в изложении В.А. Воропаева. Без этого не понять и предпоследнюю главу «Тайна второго тома». И в содержании нет необходимости дописывать, о каком втором томе будет идти речь.

Нельзя не сказать и о приложении «Гоголь и отец Матфей». Уже в первом издании рецензируемой книги оно обращало на себя внимание не только значительным объемом и удельным весом, но и тем, что из него с очевидностью следовало: многие до сих пор непонятые или неверно трактуемые страницы жизни Гоголя требуют духовной чуткости, бережного и внимательного уяснения.

А отношения писателя с его духовным отцом, знаменитым ржевским протоиереем Матфеем Константиновским, — ключевой вопрос в биографии Гоголя. И если в прежних своих работах автор не писал о посмертных чудесах, связанных с протоиереем Матфеем, памятуя о том, сколь часто его не только безбожники именовали мракобесом и делали виновником как сожжения второго тома «Мертвых душ», так (даже) и смерти Гоголя. Теперь уже очевидна святость жизни православного подвижника протоиерея Матфея Константиновского и его положительно-духовное влияние на писателя.

Новое издание книги В.А. Воропаева отличается и тем, что в нем увеличено количество самых необходимых подстрочных сносок и примечаний. Но и здесь соблюдена мера: помещено только то, без чего непонятен Гоголь.

Вот, например, одно из примечаний: «В ХIХ веке рядовым священникам запрещалось произносить проповеди экспромтом — надо было написать заранее текст и представить на утверждение правящему архиерею. По большей части проповеди читались по печатным текстам, одобренным Синодом. Это практиковалось и в монастырях, например в Оптиной пустыни».

Пожалуй, впервые в современной светской литературе дается такая информация по очень важной стороне русской церковной жизни. А ведь Гоголь был единственным русским классиком — носителем именно церковного мировоззрения.

Писатель еще мог сомневаться, какая у него душа — «хохлацкая» или «русская» (в смысле принадлежности к великорусской или малорусской особенностям русского типа). Но склад-то его души был монашеский. И Гоголь остается единственным светским русским писателем, творчество, мысли (и жизненный путь) которого питали святоотеческие творения.

Хочется порадоваться за современного литературоведа, который с благоговением отнесся к наследию нашего великого православного соотечественника и сумел донести не только для ценителей академических штудий, но и для широкого круга любителей российской словесности подлинный смысл того, что в силу разных причин трудно доходит до пришибленных пропагандой, собственными страстями и заблуждениями читателей.

Да, не случайно Аксаковы неоднократно называли Гоголя мучеником. Святитель Московский Филарет (Дроздов), подчеркивая связь мудрости и мученичества, отмечал, что «мученическая мудрость не для одних мучеников. Она спасла и прославила их и светит всем на пути истины и спасения». А святитель Феофан Затворник однажды заметил: «Странный ходит у нас предрассудок, что как скоро мiрянин, то ему нет нужды утруждать себя полным знанием Хрис­тианской Истины, — стыдятся взяться за этот труд, стыдятся заявить сие знание, если имеют его, и тем более заступиться за него. И расширяется у нас таким образом область лжи и царство отца ее».

Гоголь не постыдился. И оставил нам свой завет, что «нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелазай иначе, есть тать и разбойник».

Александр КАПЛИН

Против хаоса

Домострой / Пер. с церк.-сл. А.А. Плетневой. М.: Царский Дом, 2013.

Нет в России человека, который не слышал бы об этой книге. Хотя мало кто читал и даже открывал. Напомним, что Домострой, а правильнее Книга, называемая Домострой, — это сборник правил, советов и наставлений по всем направлениям жизни человека и семьи, включая общественные, семейные, хозяйственные и религиозные вопросы. Памятник русской литературы наиболее известен в редакции середины XVI века на церковно-славянском языке. Нынешнее издание Домостроя уникально тем, что А.Плетневой и научным редактором А.Кравецким удалось подготовить практически подстрочный перевод на современный русский язык. Здесь представлена вдумчивая трактовка, которая позволяет современному человеку понять этот труд в полной мере, представить общественную и бытовую обстановку того времени, когда Домострой был написан. «Перед нами не простое описание повседневной жизни, — отмечается в послесловии. — Задача Домостроя совершенно иная. Это программа, проект, описание того, как повседневная жизнь должна выглядеть в идеале. Именно в этом и заключается непреходящая ценность этого памятника. Перед нами идеал быта средневековой Руси. Как и любой идеал, он мог отличаться и, вне всякого сомнения, отличался от реальной повсе­дневности. Но ведь идеалы эпохи не менее важны, чем ее реальные дела».

Читателю представляется возможность сравнить собственные, да и обобщенные современные представления о том, что есть правильная жизнь, с тем образцом, который запечатлен в Домострое. Сам литературный памятник превращается в живой и в немалой степени актуальный текст. Вот, к примеру, о чем говорится в главе «О праведном житии»: «Есть люди, которые живут праведно, по законам Господним, отческому Преданию и христианскому Закону. Если такой человек властитель, то он судит праведно, невзирая на лица, всех одинаково: богатого и убогого, ближнего и дальнего, знакомого и незнакомого — так, что все бывают довольны справедливым решением. Такой человек в деревне или в городе, среди соседей и своих крестьян, находясь у власти и в приказе, принимает правильные решения в нужное время, [действуя] не силой, не грабежом, не пыткой... Сам господин и люди его дома и в деревне, на службе, и на поденных работах, и во всяких других делах никого ни в чем не обделят...»

Или взять такую, более чем современную рекомендацию: «Во всяком хозяйстве — в лавке, при торговле, и в кладовых, и в комнатах, и в домашних запасах, и в сельских работах, и в ремесле, в приходах и расходах, займах и долгах — нужно всегда рассчитывать и жизнь свою устраивать... Надо всякому человеку избегать тщеславия, похвальбы, дурной компании, жить по средствам и в соответствии со своими знаниями и честным доходом».

За наставлениями по благонравному и скромному образу жизни, рачительному ведению домашнего хозяйства: «В погребах и на ледниках, и в житницах, и в сушильнях, и в кладовых, амбарах и на конюшнях каждый вечер в любой день хозяин должен осмотреть у ключника все: питье, и еду, и утварь... Пусть расспросит, сколько всего имеется, все ли посчитано, измерено и записано...» — скрывается глубокий смысл. Главная задача Домостроя — противостояние хаосу во всех сферах, будь то область высокой духовности или повседневное домашнее хозяйство: «Одежду на каждый день надо складывать на полки, а остальное — платки, и рубашки, и полотенца — хранить в сундуках и коробах, чтобы все было целое, и чистое, и белое, собрано и уложено, не помято и не скомкано. Украшения и парадная одежда всегда должны быть в сундуках и коробах, за замками и печатями, а ключ хозяйке надо держать в маленьком ларце и этими вещами распоряжаться всегда самой». Разве нам самим не доводилось убеждаться, что наведение порядка в шкафу весьма способствует тому, чтобы одолеть тоску и тревожность, постепенно повернув жизнь к лучшему?

А в те времена, когда был написан Домострой, на Руси хватало и глобальных, и локальных поводов для тревоги. Как, впрочем, и в наши дни... Послесловие историка Леонида Болотина воссоздает картину времени написания Домостроя, то есть реалии Руси XVI века, в том числе и укрепление отечественной державы, и особенности летописей того периода, и значение Домостроя для наших предков.

Алекс ГРОМОВ

Ценой потери

Леонтьева Е., Илизарова М. Про психов: Терапевтический роман. М.: АСТ, 2014.

Только что вышел новый роман из серии «Приемный покой», который обращает на себя особое внимание. Известно, что в психологии как науке предметом изучения является ценностная сфера личности, однако эта же проблематика тем или иным образом постоянно затрагивается литературоведами, публицистами, писателями. Самая тесная связь между психологией, искусством и литературой давно уже стала очевидной. Творческое исследование и художественное изображение мира человеческой психики, ее механизмов, в том числе сферы бессознательного, типично для мировой литературы разных эпох, продолжается оно и сейчас. Стоит добавить, что на тех, кто в наши дни непосредственно «покушается» на данную область, несомненно, лежит ответственность перед их великими предшественниками. В данном случае авторы романа выступают не только как продолжатели западноевропейской литературной традиции — У.Шекспира (принципиальную важность темы безумия в «Гамлете» невозможно оспорить), Р.Л. Стивенсона, Вирджинии Вульф, Джеймса Джойса, ставшего первооткрывателем в искусстве передачи «потока сознания», — но и русской. Достаточно вспомнить лишь несколько классических примеров: Чехова («Палата № 6»), Гоголя («Записки сумасшедшего»), Достоевского («Двойник»), не говоря уже о пушкинском «Не дай мне Бог сойти с ума». Можно упомянуть Булгакова («Мастер и Маргарита») — в сумасшедшем доме оказывается Мастер. Подведем предварительный и вполне очевидный итог: любой большой писатель всегда психолог, а литературное искусство по своей глубинной сущности — всегда искусство психологического анализа.

До апреля нынешнего года имена Елены Леонтьевой и Марии Илизаровой не были известны ни читателям, ни специалистам в области изучения новейшей русской словесности. От молодых, — а это их первый творческий опыт, — можно ожидать разного, но в данном случае текст превосходит самые смелые надежды. Суть феномена их вхождения в литературу состоит в том, что из-под пера начинающих авторов — без предварительной «литературной учебы» — вышел хороший роман, причем по объему довольно значительный (414 с.). Трудно преодолеть психологический (!) барьер: говоря о начинающих, рецензент невольно испытывает чувство некоторой неловкости: хочется быть снисходительным, чтобы не сбить с избранного пути, не повредить слишком суровым замечанием. В данном случае для этого нет оснований. Роман можно смело приводить как пример современной большой и серьезной прозы, отличающейся мастерством в описании не только внешних реалий, но и внутреннего мира героев, отображения диалектики чувств, нюансов меняющихся настроений. Одно из достоинств видится и в том, что при отсутствии острых перипетий повествование увлекает, книга читается «на одном дыхании», в ней все как-то душевно, по-человечески просто и понятно. И это несмотря на то, что речь идет о «психах», людях, отверженных в нормальном обществе. И тем не менее — многие из них в конечном счете оказываются более человечными, чем те, кто относит себя к «благословенной норме».

«Все сокровенья — с уст! / С глаз — все завесы!» — писала Марина Цветаева. Интерес к авторам возникает сразу по прочтении первой главы с интригующим названием «Лоре страшно». Постепенно читатель узнает, что писательницы, ставшие свидетелями поучительной истории, — практикующие психологи, а сама история началась и закончилась в одной из старейших психиатрических больниц Москвы, что «все до последнего слова в этой истории чистая правда».

Итак, тема безумия всегда оставалась актуальной для литературы — еще и потому, что она способствовала появлению новых форм документального и одновременно художественного повествования. Роман интересен прежде всего тем, что к литературному творчеству наконец обратились профессионалы. Кому как не им — с заслуживающим уважения клиническим опытом — выступить в роли компетентных «инженеров человеческих душ» и специалистов по дешифровке комплексов литературных героев? Все это убеждает читателя в правдивости повествования, так как именно из реальной практики берутся черты поведения и реакции, которые обычно скрыты от глаз менее компетентного художника. В чем же состоит главная задача авторов? Ими движет желание помочь читателю самому во всем разобраться, но... без риска: «...вы можете не сходить с ума, не проживать все эти страшные и удивительные события в одиночку. За ними можно подсмотреть — с нашей и с Божьей помощью. И ответить в конце концов на вопрос, нормальны ли вы сами и если да, то на чем основывается ваша убежденность? Со своей стороны обещаем, что не утаим от вас все самое интересное, не оставим за кадром то, “о чем лучше не говорить”. Однако постараемся сделать это деликатно».

Постоянно обращаясь к читателю, ведя с ним опосредованный диалог, авторы размышляют о психиатрии, ее системе, своей клинической деятельности. Что такое безумие? Существуют ли абсолютно нормальные люди? Где зыбкая грань между нормой и безумием, которую так легко перейти? Но не только это: всегда актуальная историко-социальная составляющая в романе не менее любопытна, чем психологическая. Вместе с сопереживающим читателем авторы стремятся понять что-то принципиально важное не только в себе, но и во времени торжества «коллективного бессознательного» (К.Г. Юнг). В отступлениях — иногда не без иронии — прослеживаются очевидные аналогии как с современностью, так и с историческим прошлым России: «...безумие не вирус, но заразиться можно. Особенно если хочется. Существует такое психиатрическое понятие, как “индукция”, “индуцированный психоз”. Иногда носит массовый характер. Если смотреть шире — мы все время индуцированы чьим-то бредом». В психологии это называется «эффекты поля», поле провоцирует обострение внутренних конфликтов. Трудно не согласиться и со следующим «демотивирующим» отступлением: «Вообще-то в психиатрическую больницу не так-то просто попасть. Здесь чрезвычайно не любят посторонних. Обязательно надо сойти с ума, совершить то, что другие сочтут безумным, внушить окружающим сильное чувство беспокойства и ощущение полной потери контроля над ситуацией. Необходимо выделиться так, чтобы стало очевидно, что человек больше не относится к благословенной норме... Конечно же нормальные люди гораздо опаснее. Именно они, по большей части, совершают преступления, обманывают, предают, воруют, убивают, берут взятки, издеваются над подчиненными, придумывают дурацкие правила, усложняющие жизнь. Парадоксально, но факт: все эти люди принадлежат к психической норме!»

Безусловно, «производственная» тема является одной из определяющих в романе, благодаря чему читатель знакомится со многими «секретами» клинической работы. Подобные отступления, удачно вплетенные в ткань художественного повествования, постоянно его удивляют. Оказывается, находить нестандартные связи между предметами — особенность ненормативной психики и при «официальном» клиническом обследовании «жирная галочка» в пользу шизофрении! Можно узнать и о вечной конкуренции между психиатрами и психологами: «Лечить — прерогатива врачей. По одной простой причине: у них есть таблетки. Психологи же могут дополнить таблетки неочевидными на взгляд системы вещами — беседами с пациентами. Но современная психиатрия не верит в целительную силу слова и человеческого общения, она верит в загадочные химические процессы, происходящие в мозгу пациента. И слово никогда не сравнится с химией, так уж устроен современный мир, основанный на слепой вере в волшебные таблетки “от всего”».

В романе несколько сюжетных линий, связанных с разными героями, которых — в качестве «родового признака» — объединяет чувство одиночества. Однако у каждого из них свой путь на Голгофу безумия. Лора, «компьютерный гений», выполняющая заказы компании «Эппл» и самого Стива Джобса. Мать, единственный близкий человек, всегда говорила, что главное в жизни — иметь план и держать все под контролем. Но эта незамысловатая схема перестает работать после ее смерти — Лора теряет контроль над собой, в результате чего погружается в апокалипсис умопомешательства. В одно недоброе утро вдруг показалось, что она богиня, которая спасет мир, и надо это непременно сделать в главном храме Кремля. Кончается тем, что «два ангела в белых одеждах» зовут сорвавшую все «завесы» Королеву Миров, чтобы отвезти... в психушку. Костя Новиков преподает историю в «престижной» московской школе, в его жизни есть главное увлечение: «Костя не знает ничего прекраснее, чем древнегреческий театр. Он искренне убежден, что, лишь прожив на сцене любовь и страдание Эдипа, можно понять, как уцелеть в этом странном мире». Костя — человек, редко встречающийся в современной школе. Можно считать, что он попал не в свое время, напоминая учителей прошлого, когда к учителям относились с особым уважением, считали их Людьми с большой буквы. Вместе с тем современность вызывает его живой интерес. Он боялся, что Грецию исключат из Евросоюза, и решил ее поддержать — объявил год Греции в школе. За год ученики должны были поставить две античные пьесы. Все разрушает патологически мнительная мама Вовы Медведева, которому досталась роль златокудрого Эрота в спектакле «Любовь эллина». Ни много ни мало она обвинила идеалиста Костю в педофилии. Во время объяснения Костя в приступе справедливого гнева ударил оскорбившего его директора школы, попал в полицию, а затем в лечебницу. Еще один герой, которого можно отнести к «первому ряду», в категорию «психов» не входит просто по определению, хотя и тут можно обнаружить какое-то странное сближение. Клинический психолог Александр Косулин, который, несмотря на происки авторитарной заведующей с говорящим прозвищем «Царица», искренне хочет помочь (и действительно помогает!) вернуться в нормальную жизнь полюбившим друг друга Косте и Лоре. В казалось бы тихом, но полном превратностей существовании Косулина есть своя скрытая боль. Формализм, отписки, работа, в которой много абсурда, соблазнительно близкого к царящему здесь безумию, не приносят удовлетворения: «Система готова быстренько съесть тебя. Два-три года — и наступает профессиональная деформация — такое особое словечко, означающее, что ты вроде такой, как был, только под влиянием своей профессии деформировался, сломался, искривился, оподлился, почти умер». Костя ему по-человечески близок и понятен: он и сам не раз «мечтал о том, чтобы вот так вот, запросто вмазать просто, по-мужски, наплевав на правило общения с начальством: “Молчать, когда бьют”». В директоре школы он узнавал чиновников из своей жизни, которые унижали по праву сильного, ни в чем не разобравшись, и никогда не просили прощения. У Косулина не заладилось и в семейной жизни: от дочери, взломавшей электронную почту, он узнает, что ему изменяет жена, увлекшаяся разъезжающим на джипе (вечная мечта бюджетника Косулина) торговцем батарейками. Ритм жизни психолога, еще не утратившего профессиональной способности к самоанализу, меняется в одночасье. Как в карнавале, теперь все наоборот: «Сколько раз он слушал подобные истории! Он мог даже прочитать лекцию о том, что с ним будет происходить в ближайшее время. Шок, неверие, отвращение, боль, подавленная злость, ощущение предательства и разрушенной жизни, болезни». Читатель встречает и других героев — каждого со своими тайными историями, трагедией и радостью. Среди них не менее странный врач-психиатр Паяц, тоже страдающий от одиночества. К нему Косулин испытывает какое-то необычное и противоречивое влечение, которое он, будучи «профессионалом в устройстве человеческой психики», и сам до конца не может понять. Уникальна, но в то же время показательна история отца Еления, уверовавшего в Новую Богиню и покинувшего свой монастырь на Волге. Там «в духе времени» стали торговать целебным песком: «Не молитва уже творилась, а бизнес». Добрый «святой» отправился в паломничество по стране, чтобы нести людям проповедь самоотречения и любви к ближнему, закономерно закончившуюся, говоря языком профессионалов, «недобровольной госпитализацией». Не мог не впасть в безумие и «честный» Мент, начавший крестовый поход против системы, та же участь постигла поэта и бунтаря Морица.

Скрытый, как правило, драматизм время от времени «выносится на поверхность» элементами театрального действия — чеховский прием подтекста работает и здесь. И как тут не вспомнить о теории карнавальной культуры Михаила Бахтина? Изображенный в романе срез жизни составляет своеобразное карнавальное пространство, в основе которого лежит идея «инверсии двоичных противопоставлений», а это полное переворачивание положительного и отрицательного. Глава «Спектакль» — одна из наиболее ярких в романе, его своеобразный контрапункт, отчасти символизирующий постмодернистскую карнавализацию и хаотизацию мира. Задолго до его начала у читателя возникает предчувствие, что произойдет нечто важное. Обычно театр в стационаре являл собою тягостное зрелище, но теперь все было по-другому — спектакль в духе античной трагедии поставлен Костей силами самих пациентов. Лейтмотив разворачивающегося действия сводится к формуле: «Я теперь один из вас». Казалось бы ничего не понимающий в реальной жизни Костя смог ухватить глубинную суть больничного мира, его амбивалентность. Сейчас происходит смена ролей, все меняются местами — пациенты не выглядят скованными, вокруг полно жизни, движения, улыбок, они стали похожими на обычных людей: «...грубо нарушил Костя привычную схему: здесь больные — а тут здоровые, здесь власть и контроль — а здесь безответственность и детский сад. Привычный строй системы трогать нельзя. А тут свобода какая-то — возлюби то, что есть... бред...»

Еще одна знаковая особенность романа состоит в том, что авторы, владея искусством подтекста, не договаривают о самом сокровенном в душе героев. Как предполагается, читатель сможет самостоятельно понять невысказанное. С этой целью (наряду с мотивом театрального действия) они используют такой известный литературный прием, как сновидения. Вспомним о пророческих снах в русской литературе XIX века — в произведениях Пушкина, Гоголя, Гончарова, Достоевского. В нашем случае роман включает «вставную» главу с изложением сновидений всех важных героев. Ассоциации, символы и подробности, воплотившиеся в снах, связаны с прошлым, в них предсказываются будущие события, раскрывается самое сокровенное.

Исподволь в душе читателя возникает чувство сопричастности по отношению к этим чужим и странным людям. Можно считать, что у романа счастливый конец — в жизни большинства героев судьба расставляет все на свои места. Лишь пройдя через чистилище, они находят близких себе людей, в чем обретают истинный смысл существования. В их прежней жизни не было никакой «нечаянности», за все надо было платить. Лишь ценой потери — рассудка, «должного» существования, «контроля над ситуацией», разрушившихся основ и связей — герои оказываются способными преодолеть свое трагическое, экзистенциальное одиночество, изначально запрограммированное чуждой средой.

В заключение хотелось бы еще раз сказать, что новая книга не может не порадовать, в ней много любви, в целом ее можно оценить как психологический роман с философским и общечеловеческим подтекстом. Сюжет имеет сложную конструкцию, в то же время его многоплановость и удачное соединение разных повествовательных линий (любовной, семейной, клинической) прочно удерживают внимание. Мысли о человеке и человечности, нашедшие отражение в авторских отступлениях, вполне корректные рассуждения о политике, живые картины истории, описанные не без сентиментальной ностальгии узнаваемые места Москвы, Праги, Крыма, Тарусы — все эти мотивы и детали и вызывают живой отклик в душе читателя. В то же время «Про психов» — современный производственный роман в лучшем смысле этого определения. Хотелось бы привести и другие сравнения. Очевидны ассоциации со стилистической палит­рой ранних набоковских текстов, их языковой символикой. Понятно, что въедливый рецензент может и даже должен найти что-то для критики. «Высокое» и «низкое» легко уживаются в художественном мире Леонть­евой и Илизаровой, в чем одно из несомненных достоинств их прозы. Вместе с тем беспокоит наличие ненормативной лексики, которую без всякого ущерба для содержания и художественной ценности текста можно было бы сократить наполовину. Несколько смущает, иногда даже сбивает читателя время от времени звучащий в унисон голос двух повествовательниц, которые формально всегда выступают как единое целое. Замечания эти, впрочем, носят весьма условный и субъективный характер — самоуверенный читатель всегда готов что-то посоветовать автору.

Так или иначе, литература наша стала теперь богаче: благодаря неповторимой творческой интонации Леонтьевой и Илизаровой немного по-новому зазвучала мелодия доброты, гуманизма, любви и проникновенной душевности. Не побоимся сказать, что подобные произведения, оправдывающие милосердие и призывающие к сопереживанию, нужны в наше противоречивое время. Хочется пожелать авторам успеха в литературном творчестве, осуществления всех планов и замыслов. Ждем новых встреч.

Юрий АЗАРОВ