Избранные Главы

Преамбула к серии публикаций

Как только не называли Алексея Щусева при жизни — поэтом, философом, артистом, а он был прежде всего зодчим, талантливо спроектировавшим не только массу зданий, но и всю свою жизнь. Потомственный казак, дворянин, золотой медалист Академии художеств, создатель неорусского стиля, архитектор Святейшего Синода, кавалер двух царских орденов и четырех Сталинских премий, императорский академик и «выдающийся советский архитектор», автор трех десятков храмов и Мавзолея, Марфо-Мариинской обители и Казанского вокзала, «Комсомольской-Коль­цевой» и Большого Москворецкого моста — все это Алексей Щусев, охарактеризовавший свой творческий путь как «борьбу за воплощение собственных идей».

Ни одна другая фигура в отечественной культуре не вызывает по сей день столько споров, как Алексей Щусев, которого называют фаворитом Сталина, забывая о том, что в 1937 году он чуть было не оказался в застенках Лубянки, которую, кстати, сам и отстроил. Его не раз незаслуженно обвиняли в приспособленчестве, хотя не было другого такого мастера, чувствовавшего себя в самых разных исторических эпохах и стилях как рыба в воде. А ведь Щусев был еще и талантливым реставратором, защитником русской старины, за что не раз получал по шапке.

Каким образом было доказано авторство Щусева в проекте гостиницы «Моск­ва», кто оспаривает его ведущую роль в работе над Мавзолеем, за что его должны причислить к лику святых, сколько лет создавал он свою «Хованщину», как поссорился с советской властью и что из этого вышло, что объединяло зодчего с такими разными людьми, как Нестеров и Гончарова, митрополит Антоний и Берия, Репин и Шехтель, Мухина и Жолтовский, Рерих и Шаляпин, великая княгиня Елизавета Федоровна и миллионер фон Мекк — об этом и многом другом рассказывает в своей новой книге известный писатель и историк, лауреат Горьковской литературной премии, финалист премии «Просветитель-2013» Александр Васькин. Книга, публикация избранных глав из которой начинается в этом номере, готовится к изданию в серии «Жизнь замечательных людей» в издательстве «Молодая гвардия».

Статья 1. Алексей Щусев и «Марфа»: «Вполне русское, строжайше православное, типично народное»

Перешагнув свое тридцатипятилетие, перейдя середину жизни, Щусев наконец-то достиг того, чего желал. Обилие заказов позволило достичь главного — свободы творчества. Уже не он ходил по заказчикам, а к нему стояли в очередь. 1908 год стал этапным для Щусева. В ноябре его избрали действительным членом совета Академии художеств, руководившего творческой жизнью академии. Это было весьма почетно, поскольку совет состоял из шестидесяти пожизненных членов, выдающихся деятелей российского искусства. Заняв освободившееся место авторитетного реставратора Н.В. Султанова, Щусев в совете академии посвятил себя проблемам охраны и реставрации памятников архитектуры.

Одновременно он работал над исполнением сразу нескольких крупных заказов, среди которых были храм Сергия Радонежского на Куликовом поле, Троицкий собор Почаевской лавры, Васильевский храм в Овруче и женская община при нем, храм великомученицы Варвары в Михайловском Златоверхом монастыре, церковь в Натальевке, а еще проекты иконостаса, интерьера, колоколов и ограды Троицкого собора в Сумах, росписи интерьера собора Новоафонского монастыря. А сколько еще предстояло впереди...

У Щусева было уже трое детей — два сына и дочь. Старший сын хорошо рисовал, одна из его работ была показана на выставке «Нового общества художников» и снискала успех, так же как когда-то заслужили одобрение рисунки кишиневского гимназиста Алеши Щусева.

Неудивительно, что большой объем работы негативно отразился на здоровье зодчего, осенью 1908 года заболевшего воспалением легких. На лечение он отправился в Италию, на уже знакомую ему Сицилию, где когда-то они с женой путешествовали. Здесь здоровье под влиянием благотворного средиземноморского климата пошло на поправку. Но даже вдали от родины его не оставляли мысли о творчестве, а все мысли были связаны с работой. Он опять «заболел», но по-другому — новым проектом. Именно в 1908 году Щусев приступил к одной из самых главных работ своей жизни — проектированию Марфо-Мариинской обители в Москве, или «Марфы», как любовно называл свое детище архитектор.

Щусев, сторонясь политики, тем не менее, работал не в безвоздушном пространстве. Важнейшие события, происходившие в стране, косвенно вовлекали его в свой водоворот. В феврале 1905 года в Крем­ле в результате покушения погиб великий князь Сергей Александ­рович Романов. В память о своем убиенном супруге великая княгиня Елизавета Федоровна решила основать в Моск­ве Марфо-Мариинскую обитель, что было чрезвычайно высоко расценено современниками — как духов­но-нравственный подвиг. Благотворительность и милосердие — две добродетели, которые сделали великую княгиню известной далеко за пределами России, недаром ее скульптура установлена на фасаде Вестминстерского аббатства в Лондоне в ряду мучеников ХХ века.

И тем не менее привыкшая к благим делам Елизаветы Федоровны Москва была вновь поражена, узнав о ее решении продать фамильные драгоценности и имущество для строительства новой обители. В 1907 году она купила участок земли с усадьбой на Большой Ордынке, где и должна была вырасти заново отстроенная обитель. Главными целями Марфо-Мариинской обители великая княгиня видела благотворительность и бескорыстную помощь тяжелобольным.

Интересно, что предложил кандидатуру Алексея Щусева как зодчего, способного воплотить в камне благие цели великой княгини, Михаил Нестеров, получивший ранее от нее предложение расписать будущий храм обители. Художник писал в 1907 году: «Еще во время выставки в Москве великая княгиня Елизавета Федоровна предложила принять на себя роспись храма, который она намерена построить при “Общине”, ею учреждаемой в Москве. Я рекомендовал ей архитектора — Щусева. Теперь его проект церкви и при ней аудитории-трапезной (прекрасный) утвержден; весной будет закладка... На “художество” ассигнована сравнительно сумма небольшая, а так как моя давнишняя мечта — оставить в Москве после себя что-нибудь цельное, то я, невзирая на “скромность ассигновки”, дело принял. А приняв его, естественно, и отдался этому делу всецело».

Перед Щусевым стояла увлекательная задача — учитывая заявленную заказчицей экономию средств, максимально использовать уже имеющиеся на территории старой замоскворецкой усадьбы постройки. Конечно, речь не шла о том, чтобы новый собор соответствовал сложившейся до него архитектурной среде, как в случае с Троицким собором Почаевской лавры. Здесь творческую свободу Щусева не сковывали подобные условия.

Для Марфо-Мариинской обители зодчий спроектировал собор с обширной трапезной, выполнявшей функции аудитории, а также массивную ограду и сторожку с часовней. Приговорив к сносу незначительные дворовые постройки старой усадьбы, Щусев тем не менее пожалел большую их часть, предложив использовать под больницу, амбулаторию, аптеку, приют для девочек, общежитие, столовую для бедных и больничный храм.

Проект новой московской обители очень понравился Елизавете Федоровне, а также коллегам архитектора, что для Алексея Викторовича всегда имело неменьшее значение. «Щусев в Москве ходит именинником: в Вене, на архитектурной выставке, он имеет огромный успех с великокняжеской московской церковью», — свидетельствовал в эти дни Нестеров.

Закладка нового Покровского собора обители близилась. «Весной (1908 года. — А.В.) предполагалась закладка храма, — рассказывает Нестеров. — Место для обители было куплено большое, десятины в полторы, с отличным старым садом, каких еще и до сих пор в Замоскворечье достаточно. Таким образом, мы с Щусевым призваны были осуществить мечту столько же нашу, как и великой княгини... Создание обители и храма Покрова при ней производилось на ее личные средства. Овдовев, она решила посвятить себя делам милосердия. Она, как говорили, рассталась со всеми своими драгоценностями, на них задумала создать обитель, обеспечить ее на вечные времена. Жила она более чем скромно.

Ввиду того что при огромном замысле и таких же тратах на этот замысел великая княгиня не могла ассигновать особенно больших сумм на постройку храма, я должен был считаться с этим, сократив смету на роспись храма до минимума. В это время я был достаточно обеспечен и мог позволить себе это.

Смета была мною составлена очень небольшая, около сорока тысяч за шесть стенных композиций и двенадцать образов иконостаса, с легким орнаментом, раскинутым по стенам. В алтаре, в абсиде храма, предполагалось изобразить “Покров Богородицы”, ниже его — “Литургию ангелов”. На пилонах по сторонам иконостаса — “Благовещение”, на северной стене — “Хрис­тос с Марфой и Марией”, на южной — “Воскресение Христово”. На большой, пятнадцатиаршинной стене трапезной или аудитории — картину “Путь ко Христу”.

В росписи храма мы не были солидарны со Щусевым. Я не намерен был стилизовать всю свою роспись по образцам псковских, новгородских церквей (иконостас был исключением), о чем и заявил великой княгине. Она не пожелала насиловать мою художественную природу, дав мне полную свободу действий. Щусев подчинился этому. Перед отъездом из Москвы Щусев и я были приглашены в Ильинское, где жила тогда вел. княгиня. Там был учрежден комитет по постройке храма, в который вошли и мы с Алексеем Викторовичем».

Вот ведь как интересно — Щусев уже сам мог диктовать свою архитекторскую волю художнику, мог, но не стал. Насколько же вырос Алексей Викторович, и нравственно, и творчески. Действительно, «насиловать художественную природу», как выразился Нестеров, никак не входило в планы Щусева, поскольку он и сам, пережив подобное давление (взять хотя бы случай с куликовским храмом и олсуфьевыми), прекрасно понимал, что оно может причинить лишь вред.

Если с Нестеровым у Щусева и обозначились некоторые разногласия, то лишь творческие и на время. В этой связи Сергей Дурылин отмечал: «Михаил Васильевич был прав, когда писал: “К нам, ко мне и Щусеву, московское общество, как и пресса, отнеслось, за редким исключением, очень сочувственно. Хвалили нас и славили”. Но противоположные отзывы были не совсем “редким исключением”. Одну группу — художественную — составляли те, кто упрекал Нестерова за несоответствие его живописи с архитектурой Щусева: за то, что он не вошел за архитектором в стиль Новгорода и Пскова XII–XV веков, иначе сказать, за то, что он остался Нестеровым. В другой группе были люди, которые находили, что “Путь ко Христу”, может быть, хорошая картина, но ей не место в храме, а “Христос у Марфы и Марии”, может быть, и хорош, но в католическом храме в Италии, а не на Большой Ордынке, в Замоскворечье».

Наконец 22 мая 1908 года состоялась закладка соборного храма во имя Покрова Богородицы при Марфо-Мариинской обители. Помимо самой учредительницы обители — великой княгини, в торжественном событии приняли участие и представители европейских царствующих фамилий. Имена всех высочайших особ, а также Московского митрополита и присутствовавших деятелей Церкви были выбиты на закладной доске, выполненной из серебра. В этом почетном ряду заняла свое законное место и фамилия Щусева. «Мы со Щусевым ходили праздничными, а наши киевские мечтания о часовне были недалеки от действительности. Щусев в те дни был доволен и тем, что проекты его Почаевского собора и Московской великокняжеской церкви были замечены на Венской выставке. Работы закипели. Щусев предполагал к осени вывести стены храма под кровлю... Работы по постройке обительского храма быстро подвигались вперед. Время до Рождества прошло быстро», — вспоминал Нестеров.

Щусев не присутствовал на строительной площадке постоянно, бывая лишь наездами и присылая из Петербурга эскизы, качество которых производило большое впечатление на его помощников. «Прежде всего, я обратил внимание на своеобразное выполнение фасадов — они были сделаны от руки, без использования линейки. Все линии, как говорил Алексей Викторович, были нарисованы. Почти всегда эскиз. Да и все дальнейшее было органично связано с “цветом”, окраской. Вообще, декоративная и частично живописная сторона играла в творчестве А.В. немалую роль», — вспоминал архитектор А.Нечаев.

Помимо Нестерова, к созданию Марфо-Мариинской обители приложили свой талант выдающиеся мастера — иконописцы братья Александр и Павел Корины, а также скульптор Сергей Конёнков. Творческое сотрудничество Щусева с ними будет долгим и продуктивным и перейдет в дружбу. Павлу Корину предстоит работать над оформлением последней работы зодчего — станции метро «Комсомольская», а Сергей Конёнков создаст барельеф с портретом Щусева на его могиле на Новодевичьем кладбище.

Когда 8 апреля 1912 года состоялось торжественное освящение Марфо-Мариинской обители, стало ясно, как отметил Нестеров, «что это создание Щусева есть лучшее, что сделано по храмовой архитектуре в новейшее время».

Высоко оценил эту работу Игорь Грабарь: «Навеянная воспоминаниями о Пскове, эта постройка производит впечатление вдохновенного сонета, сложенного поэтом-зодчим его любимому Пскову. Она также не простое повторение или подражание, а чисто щусевское создание, выполненное с изумительным чувством такта и тончайшим вкусом».

Когда ученый и искусствовед писал эти строки, он и предполагать не мог, что в тяжелые годы атеизма именно Марфо-Мариинская обитель примет под свои своды созданный им реставрационный центр, благодаря которому сохранится немало шедевров русской иконописи. Вот и не верь после этого в предначертания!

И в год освящения обители, и сегодня, спустя столетие, это блестящее произведение Щусева восхищает современников, становится темой специальных научных исследований и диссертаций. Особенно привлекает внимание Покровский собор: «Избранный архитектором масштаб архитектурных форм делает собор монументальным, как и пристало монастырскому собору, но при этом он остается сомасштабен человеку, не подавляя его своим величием на столь небольшом участке. Очевидно, при создании храма автор перемешивал впечатления от целого ряда памятников разных эпох, создавая характерно свое, весьма далекое от простого подражания или хотя бы точного цитирования отдельных частей и деталей. Щусев, архитектор эпохи модерна, “лепит” здание из архитектурного “теста”, иногда будто бы орудуя ножом, оставляя широкие ровные срезы или “прокалывая” в якобы случайном порядке несколько окошек в фасаде южного придела. В этой постройке Щусев собирает нечто новое и не имеющее аналогов, как не имела аналогов и принадлежавшая великой княгине идея создания обители, насельницы которой соединяли в своем сестринском служении служение Марфы и Марии. Строительство Покровского храма ознаменовало собой расцвет в творчестве мастера и постепенно создало моду на него», — пишет искусствовед Д.В. Кейпен-Вардиц.

Созданная Щусевым Марфо-Мариинская обитель служит лучшей памятью о благих делах великой княгини Елизаветы Федоровны. Обитель не только украсила Москву, превратившись в символ и пример благотворительности для всей остальной России, но и утвердила новый, совершенно невиданный доселе архитектурный стиль, к которому можно отнести слова Василия Розанова: «Вполне русское, строжайше православное, типично народное». Это был стиль Алексея Щусева, ставшего с этого момента первым зодчим империи.

Продолжение следует.