Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Валентина Филатова. Служение Богу, народу и Отечеству. — Вячеслав Калинкин. Российская внешняя политика 1991–2011 годов. — Мария Степанова. «Держусь своей тропы». — Олег Торчинский. Вечный пилигрим, питомец добродетельных муз

• Почетный гражданин Борисоглебска

• Попытка непредвзятого взгляда из Германии

• Поэзия Антона Шагина

• Вечный пилигрим

 

Служение Богу, народу и Отечеству

Федоров М. Почетный гражданин. Воронеж, 2014.

Книга Михаила Федорова посвящена протоиерею, кандидату богословия, заслуженному художнику Российской Федерации Стефану Михайловичу Домусчи, жизнь и судьба которого с 1961 года связана с Борисоглебском и Борисоглебским краем.

Эту книгу я взяла в руки с волнением. Она о человеке, который привлекал к себе внимание с первых дней появления в Борисоглебске не только необычной для наших мест фамилией, но и неординарностью своей личности, яркой, колоритной, сочетающей в себе силу характера и огромную творческую энергию, фантастическое трудолюбие, славянскую непокорность, широту мировоззрения и отсутствие ханжества, преданность своему делу и семье.

В народе его называли и называют отец Степан.

Чтение книги воскрешает в памяти далекое и недавнее прошлое. Отец Стефан крестил мою дочь, отпевал моего отца, освящал землю городского кладбища, где покоятся мои родные и близкие, исповедовал, причащал и соборовал мою мать. Он был ее любимым батюшкой. Когда она уже не могла бывать в церкви, часто вспоминала, как красиво он поет: «Бывало, как запоют отец Степан с отцом Георгием Херувимскую, вся церковь дрожит!» Моя мать знала толк в церковном пении: ее отец, мой дед, Андрей Григорьевич Бунин, был регентом церкви Козьмы и Дамиана в селе Третьяки Борисоглебского района, она сама замечательно пела. Ждала как праздника его прихода, для того чтобы причаститься и пособороваться. Уверяла, что после соборования «у отца Степана» становилась здоровее.

Наверное, невозможно найти в наших местах человека, кто не знал бы батюшку Стефана. Как диалектолог, я побывала вместе со студентами во многих селах нашего региона. И всюду, где были открыты храмы, мы встречали иконы, написанные отцом Стефаном, легко узнаваемые по художественному почерку, особому общему колориту, затаившейся печали в глазах Божьей Матери и святых: вот Иисус Христос в терновом венце, вот целитель Пантелеимон, а вот Казанская Божья Матерь... И только один раз я ошиблась: в храме села Новотолучеева Воробьевского района на вопрос: «Это икона батюшки Стефана?» — мне ответили: «Нет, этот образ написал отец Александр, его сын», — и далее последовал рассказ о том, каким замечательным батюшкой был отец Александр и как им жаль, что его взяли служить в Воронеж...

У каждого свой образ батюшки. моя соседка, долгие годы проработавшая в похоронном бюро, вспоминала о том, как перед Стефаном Домусчи пасовали завзятые чиновники, пытавшиеся чинить ему препятствия в некоторых жизненных обстоятельствах. Она изображала столкновения отца Стефана с борисоглебскими чиновниками в стиле борьбы Давида с Голиафом. И это не воспринималось как преувеличение. Невозможно себе представить сильного, независимого батюшку с согнутой выей...

Гостеприимный дом его был открыт для всех приезжающих в Борисоглебск. Когда в нашем институте читали лекции профессора из Москвы, Воронежа и других городов, мы просили батюшку разрешить посетить его картинную галерею. Отказов не было даже в большие праздники, сопровождавшиеся долгими службами, а наши гости неизменно были удивлены масштабом его творчества и покорены обаянием его личности.

Писать о таком человеке непросто. Перед автором книги стояла сложная задача — объективно рассказать людям о глубоко почитаемом человеке. И тем приятнее отметить, что книга получилась.

Автор выбрал для нее удачную, на наш взгляд, форму — беседу, со стенографической, протокольной точностью зафиксировавшую не только содержание разговоров писателя Михаила Федорова и священника Стефана Домусчи, но и сопутствующие им обстоятельства (время, место, погоду и др.). Это позволило прежде всего сохранить живое слово священника, вмещающее его отношение к непростым событиям в стране и к окружающим людям, к церкви и государству, к своей жизни и своему служению.

Форма ее продиктована также требованием времени. Филологи все чаще и чаще отмечают преобладание устной речи, ее большее значение в сегодняшней жизни. Это обусловлено тем, что устной речи в меньшей степени свойственна обработанность, нормированность, что позволяет показать жизнь в ее естестве, без глянца и холодного эстетства.

Книга читается легко, вместе с тем в ней затрагиваются сложные мировоззренческие проблемы, социальные, исторические коллизии, в центре ее — человек образованный, удивительно цельный и глубоко духовный. Все сказанное позволяет рекомендовать ее для чтения ищущему, «делать жизнь с кого», юношеству.

Из книги читатель узнает о нелегкой, порой драматической и вместе с тем счастливой жизни человека, священника и художника. Жизненные невзгоды помогало и помогает преодолевать отцу Стефану творчески­сози­дательное, жизнеутверждающее, оптимистическое отношение к действительности. Не случайно слово счастливый — одно из частых в ней. Полностью реализовать себя в том деле, в том служении, которое избрано, в творчестве, в семье — это и есть счастье.

Писатель, как нам представляется, верно почувствовал и передал самое главное в жизни православного священника: он служит Богу не только тогда, когда совершает богослужение в храме, — вся его жизнь в семье, в отношении к родителям, к жене и детям, к прихожанам, в его способе проводить так называемое свободное время есть непрерывное служение Богу.

Первая глава книги посвящена семье отца Стефана. Семья — это то, откуда мы все родом, в чем мы укореняемся, что поддерживает нас, дает нам силы выстоять в жизненных испытаниях. Семья в тридцать два человека! На фотографии под сенью патриарха — четыре поколения одного рода, одного племени, как говорят в народе. Мы чувствуем мощную энергетику его родоначальника, передающую детям, внукам и правнукам жизнелюбие, уверенность в правоте жизненной позиции, защищенность, стойкость. Пятеро священников семьи отца Стефана продолжают его дело: сын Александр, как и о. Стефан, священник и художник; два внука, Николай и Стефан, — священники; два зятя, Алексей и Илья, также священники. В этой передаче из поколения в поколение священства проявляется прежде всего глубокое уважение к делу, которому служат отец и дед.

Но чем бы ни занимались другие члены семьи Домусчи, все они живут с Богом в душе и чувствуют себя одним целым. «...Были бы такими наши семьи — никакие угрозы нам не были бы страшны», — вырывается из уст автора. Воистину, это так!

Мысль семейная — важнейшая в русской культуре со времени выхода в свет романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина». В своем большинстве наши современные семьи неполные с момента возникновения, полуразрушенные или разрушенные. Исключением являются семьи православных священников (хотя сегодня и в них проникли губительные «инновации» современности), для которых семья — это святая святых. Именно поэтому в памяти отца Стефана сохранился рассказ женщины о расстреле священников в Матренином яру в селе Чигорак Борисоглебского района в 30­х годах XX века: «Привезли целую подводу священников. И один только плакал. Самый молодой. Его спросили: “Ты чего, боишься?” Он: “Нет, не смерти. У меня много детей осталось. Все маленькие”. Старый священник, может, и согласился: умираю за Христа, за убеждения. И дети взрослые, уже не нуждаются в помощи. Или вообще детей нет. А кому нужны его дети маленькие?»*

Заботиться о детях, о семье, о родителях — значит исполнять пятую заповедь Священного писания. Богословы считают, что соблюдать эту заповедь необходимо потому, что семья является «краеугольным камнем общественного блага». «Народ, производящий дурных сыновей, конечно, не будет иметь и хороших граждан. Семьи, лишенные любви, ускоряют разрушение общества и упадок народа. <...> Покорные сыновья всегда отважные патриоты, ибо почтение к родителям сродни уважению к родине», — указывает выдающийся богослов и церковный историк Ф.В. Фаррар[1].

Рассказывая о судьбе своих сестер, о брачном выборе молодых людей в родном селе, батюшка Стефан замечает: «Там всегда изучали, из какой семьи, какой это род, что он из себя представляет. Можно связывать судьбу с ними или нет. Если кто не слушался — сами решали свою судьбу, зачастую это кончалось не совсем хорошо». Отмечая незыблемость соблюдения своим собеседником нравственного закона семейной любви, писатель подробно расспрашивает его о семье, в которой он вырос.

Стефан Михайлович родился 6 сентября 1934 года в селе Кулевча Саратского района Одесской области, в семье болгар, пришедших в бывшую Бессарабию в 1829 году из болгарских Стара­Загоры и Крына. Прапрадед его по материнской линии воевал на Шипке. Земля, на которой родился Стефан Михайлович и прошли его детство и юность, входила в состав Румынии, с 1944 года она отошла к СССР. Три класса мальчик обучался на румынском языке, а затем на русском, который стал наряду с болгарским его родным языком. До сих пор он помнит и румынский язык.

«Меня любил отец и всегда во­зил с собой, куда бы ни ехал. <...> Я в детстве хорошо пел и знал песни и болгарские, и румынские. И отец специально меня брал, чтобы я ему пел. <...> Отец едет в поле — меня с собой берет. <...> Вот везем с поля копну — скошенная пшеница, рожь. Наверху сидим. И я пел всю дорогу. На улицу выходили и слушали. “Чей это мальчик там поет?” — спрашивали. “Это Миши Домусчи”, — вспоминает о. Стефан»[2]. Мне подумалось: как это важно для мальчика — быть рядом с любящим отцом, как важна оценка его способностей односельчанами, — и далекое болгарское село Кулевча воспринимается как одна большая семья, взрастившая мальчика, взрослая жизнь которого стала частью жизни русского города.

Навсегда врезались в память Стефана Михайловича голодные 1946–1947 годы: «Мерзлую картошку люди ели. <...> Сусликов ели. <...> Пять­шесть моих товарищей — с ними едем в поле, ловим сусликов. Рядом разжигаем костер. Это ужасно. Были случаи, когда ребята или даже мужики не выдерживали: кто вешался, кто бросался под поезд».

Окончив среднюю школу (тогда это была девятилетка), Стефан Домусчи мог поступить «в любое учебное заведение по живописи», так как его работы заняли первое место на областной выставке рисунков школьников. И опять любопытные детали — приметы времени: юным художником были представлены на выставку портреты Мао Цзэдуна и Ким Ир Сена: «В то время все рисовали вождей. Как раз Россия дружила с Китаем, и тем более с Кореей» — молодые люди того времени свято верили в то, что «русский с китайцем братья навек»...

Как видим, перед молодым Стефаном Домусчи действительно «открывалась дорога», однако он выбрал духовную семинарию. Выбор был не случайным. Семья и здесь сыграла свою роль: родители, Михаил Георгиевич и Мария Степановна Домусчи, постоянно ходили в церковь вместе с детьми, прятали и кормили священника в 1940 году, когда в завоеванной Россией Бессарабии начались гонения на церковь и священника могли арестовать.

И уже в самом начале своего жизненного пути — восемнадцатилетнему юноше пришлось столкнуться с представителем известных органов, не оставлявших его и всю последующую жизнь. «Видите, вам дорога открывается, а вы не хотите поступить», — соблазняет искуситель и слышит в ответ: «Да нет, я твердо решил поступить в семинарию. <...> Знаете, я хочу служить Богу, народу и Отечеству». <...> — Его это знаете как подкупило. Он: “Молодец, в вас есть идея”. И на этом он пожелал мне успехов, — сам батюшка говорил весело, даже озорно, — культурно проводил меня до дверей, руку подал, пожал...»* Идея, вероятно по наитию сформулированная будущим семинаристом, становится действительно смыслом всей его последующей жизни.

Окончив семинарию, отец Стефан решает продолжить свое образование в духовной академии. И в семинарии, и в академии он не только изучал образовательные и богословские дисциплины, но и занимался рисованием, живописью. Повышая свое художественное образование, он учился у признанных мастеров иконописи: Михаила Потапова, с которым расписывал храмы в Одессе и Москве, Марии Николаевны Соколовой (монахини Иулиании), которой доверяли реставрировать иконы, занесенные в списки ЮНЕСКО.

После окончания академии, несмот­ря на то что его оставляли в аспирантуре, Стефан Михайлович принимает решение «ехать на приход». Начинается новый период в его жизни — в 1961 году, теперь уже священник, отец Домусчи приезжает в Борисоглебск. Хотя в годы Великой Отечественной войны было восстановлено патриаршество, гонения на церковь продолжились и усилились при Хрущеве. Священники должны были взаимо­действовать с так называемыми уполномоченными по делам религий, их нередко приглашали в органы госбезопасности.

Писатель задает отцу Стефанию непростые вопросы относительно сотрудничества священнослужителей и органов госбезопасности. Умудренный жизнью человек, выработавший привычку внимательно всматриваться в натуру художник дает нетривиальный ответ: «Были осведомители, которые обыгрывали чекистов. <...> На кого­то донос. Чекисты, может, ждут, что им дадут материал, который будет основанием, а тот мог так преподнести, что как бы ограждает жертву... Допустим: “Иван говорил то­то и то­то про советскую власть?” — “Да нет, он даже хвалил. Говорил: «Cлава богу, что она пришла, советская власть...» Мог выступить в защиту подозреваемого.

Вот расскажу пример. Из ЦК прислали к покойному архиепископу Саратовскому Пимену, чтобы он дал свое мнение о Солженицыне, а владыка покойный дружил с Солженицыным и Ростроповичем. Он интересовался и литературой, и музыкой, ну, нашли они общий язык. Глубоко верующий человек. И когда решался вопрос об изгнании Солженицына из России, приехали из ЦК и Совета по делам религий к владыке. А владыка говорит: “Слушайте, да что вы заострили внимание? Ведь люди искусства, они все ненормальные... Cолженицын на почве, так сказать, своих литературных интересов, он ненормальный человек. Он шизофреник, а вы вокруг него раздуваете эту историю. Вы, наоборот, поднимаете ему авторитет. А вы плюньте на него, и его все забудут”. Так скажите, он помог Солженицыну? Помог, отвел. “Они же могли в психушку. Закололи бы его там лекарствами”».

Чекистов батюшка также не склонен рисовать только черными красками: «Мог ли чекист до такой степени подняться, чтобы порешить себя? Мог... Даже и среди чекистов... Не все же чекисты подонки, не все же судьи, не все же прокуроры... Если он порядочный человек, то он хочет со спокойной совестью жить... Ведь не было прямых законов, чтобы вот сейчас же расстрелять... <...> Я вот даже в наше время помню уполномоченного Быковского Алексея Ивановича. Он настолько ненавидел духовенство, настолько ненавидел церковь... Ну, хорошо, ты ненавидишь. Но найди себе другую работу. Ты можешь ненавидеть в душе, но ты соблюдай законы».

В книге идет речь и об отношении Стефана Домусчи к городу, в котором он живет и трудится. «Вы любите Борисоглебск?» — спрашивает автор. Вопрос не праздный, он касается самого сокровенного — отношения человека к тому месту, где он живет и трудится. Это отношение показывает самого человека, его характер, образ жизни, отношение к тому, кто и что рядом. Один человек может прожить всю жизнь и не заметить дивной красоты нашей лесостепной полосы или быть к ней равнодушным. Другой не увидит того, как много вокруг интересных людей. У третьего потребительское отношение к жизни: хорошо то место, где мне хорошо.

Что представляет собой Борисоглебск для отца Стефана? Как художник, он не только видит божественную красоту окружающей природы, но и стремится отразить ее в своих живописных полотнах и тем самым научить нас, борисоглебцев, ценить ее. Корень патриотизма, неравнодушного отношения к большой и малой родине заключается в творчески созидательном отношении к ней: «Вы знаете, я его (Борисоглебск. — В.Ф.) полюбил в каком плане: я ему посвятил всю свою жизнь. Здесь стольких крестил, венчал, отпевал. Можно сказать, что каждый его житель так или иначе связан со мной. Пусть и не напрямую: скажем, я его не крестил. Но кто­то из близких был у меня на службе. А сколько домов я освятил. За скольких боролся. А сколько его видов, запахов, дыхания легло на мои картины. Здесь у меня похоронено трое детей. Вот она, моя любовь...» Любовь к Борисоглебску, привязанность к нему, «корнями существа своего вросшая в землю», говоря словами С.М. Волконского, у отца Стефана связана с самой жизнью, с повседневным трудом и в храме­церкви, и в храме­природе, и в семье.

Мне запомнилась первая выставка картин С.М. Домусчи в историко­художественном музее Борисоглебска. Запомнились слезы на глазах батюшки и слова о том, что не думал он дожить до такого события. Уходила в прошлое страна Советов, и начиналась новая Россия... Наступали благополучные для отца Стефана годы: признание его заслуг как художника и священника (ему присваивают звание заслуженного художника Российской Федерации, он почетный гражданин города Борисоглебска); многочисленные выставки в Воронеже, Волгограде, Москве, Сарове, в Болгарии, Германии, Италии, на Мальте и в других местах; восстановление храмов (детищем С.М. Домусчи становится возрожденный храм Бориса и Глеба). Фамилия художника включена в Единый художественный рейтинг как востребованного профессионального мастера, он является членом международного художественного фонда. И все это по правде, по заслугам: в результате подвижнического труда создана живописная держава Домусчи, в которой каждая его работа — это окно в мир света и красоты, сотворенной Богом. На вопрос автора книги: «Что в вашей жизни занятие живописью?» — отец Стефан отвечает в полном согласии с собой и прожитой жизнью: «Для меня искусство — вторая моя ипостась службы у престола. Служить Богу, проповедовать — это одно. И второе — это мое гражданское увлечение, в которое я вкладываю душу полностью, чтобы воспеть творение Божие, преподнести людям не в испорченном виде <...>. А показать мир таким, каким создал его Бог».

Второй, весьма информативной наряду с беседами частью книги является фотоальбом, дающий возможность увидеть то, что не передать словами: прекрасные лица жены, детей, родителей, близких и друзей отца Стефана, его самого; запечатленные на фотографиях мгновения его жизни. Интересен дизайн обложки и форзаца: священник­художник и созданный его творческими усилиями мир.

Вероятно, можно найти недостатки в книге, но мы последуем совету другого выдающегося нашего земляка, митрополита Анастасия (Грибановского): судить о чем­либо по достоинствам, а их у книги немало. Самое главное заключается в том, что автору удалось воплотить в слове правдивый образ нашего соотечественника. Человека неординарного, талантливого труженика, художника­подвижника, создавшего в красках поэтический мир нашего края и с помощью красок же давшего нам возможность приобщиться к миру небесному, миру духовному. Священника, ставшего народным пастырем и всей своей жизнью подтвердившего юношескую максиму — служить Богу, народу и Отечеству.

В современной истории воронежского церковного краеведения появилась книга, содержащая уникальные материалы духовной жизни края и ждущая вдумчивого читателя. Она будет полезна специалистам по истории и культурологии, по церковному и историко­культурному краеведению и самому широкому кругу читателей.

 

Валентина Филатова

 

Российская внешняя политика 1991–2011 годов

Wipperfürth C. Russlands Außenpolitik. Lehrbuch / VS Verlag für Sozialwissenschaften. Wiesbaden: VSVerlag, 2011.

В последние несколько лет немецкие эксперты приходят к разным, зачастую взаимоисключающим выводам о целях и эффективности российской внешней политики. На интернет­фо­румах и страницах специализированных журналов ведется дискуссия о том, насколько адекватны представления элит о положении дел в России и не требуются ли ФРГ новые подходы, кадры, дополнительные ресурсы для того, чтобы повысить качество научной экспертизы и внешнеполитического планирования. Думается, что вышедшая недавно работа публициста К.Випперфюрта учитывает этот общественный запрос и является ценным вкладом в осмысление отечественных реалий немецкой аудиторией.

Книга «Внешняя политика России» выпущена в Висбадене в серии учебной литературы «Основы политики» и предназначена для студентов, изучающих политологию, новейшую историю и смежные дисциплины гуманитарного цикла. Сравнительно небольшой объем, в 250 страниц, насыщенность фактами и удобный для чтения в транспорте формат уже привлекли к ней внимание преподавателей и студентов — книга используется, к примеру, на занятиях в университетах Эрфурта и Эрлангена. Вместе с тем она заинтересовала и более широкую и взрослую аудиторию, о чем говорят положительные отзывы таких изданий, как «Ost­europa» (ФРГ) или австрийский армейский журнал «Ös­terreichische Militärische Zeitschrift». Востребованность книги объясняется актуальностью тематики, точностью наблюдений и не в последнюю очередь личностью самого автора. Не будучи «звездой» политологии, К.Випперфюрт тем не менее уже нашел своего читателя и слушателя: география его публичных выступлений охватывает Германию, Австрию, Швейцарию, Россию — от Москвы и Санкт­Петер­бурга до Калининграда и Иркутска, Украину.

Родившийся в 1961 году политолог немногим старше бывшего главы МИД ФРГ Г.Вестервелле. После обучения банковскому делу и службы в армии К.Випперфюрт поступил в Бонн­ский университет, где изучал историю, политологию и философию. В 80­е годы прошлого века он совмещал учебу с членством в молодежной организации Социал­демократической партии Германии (СДПГ) «Молодые социалисты». В 90­е годы К.Випперфюрт приобрел опыт работы в бундестаге и Европарламенте в качестве помощника депутата — правозащитника и бывшего пастора из Веймара Э.Рихтера. В середине прошедшего десятилетия пути Э.Рихтера и К.Випперфюрта разошлись: первый в знак протеста против социальных реформ правительства Г.Шредера покинул ряды СДПГ и стал членом новой Левой партии, второй погрузился в науку[3]. К.Вип­перфюрт защитил диссертацию по внешней политике Великобритании накануне Первой мировой войны, получил стипендии фонда им. Роберта Боша и фонда им. Фридриха Эберта, на протяжении четырех лет читал лекции по истории Европы и политической системе ФРГ в СПбГУ.

Именно «петербургский период» (2001–2004) стал определяющим в дальнейшем профессиональном становлении автора. Давний интерес к России обогатился личным опытом и наблюдениями. Вернувшись домой, он не побоялся выступить наперекор интеллектуальной моде и СМИ, пугавшим обывателя то вездесущей «рукой Кремля», то неминуемым закатом и распадом России.

«Внешняя политика России» — уже третья монография К.Випперфюрта, в которой он опирается на предыдущие труды — «Россия Путина — заслуживающий доверия партнер?» (2005) и «Россия и ее соседи по СНГ» (2007), перепроверяя и уточняя свои выводы на более широком фактическом материале. Академизм изложения в сочетании со взглядом информированного и стремящегося к объективности человека были сразу отмечены публикой и получили высокую оценку специалистов[4].

Книга построена по хронологическому принципу; помимо введения, она включает три исторические главы, раздел о концептуальных основах внешней политики России, оценку внутренних и внешних факторов ее формирования, «мягкой» и «жесткой» силы, прогноз развития до 2020 года. К.Випперфюрт рассматривает демографический потенциал и социально­экономическое положение страны, развитие межнациональных отношений, боеспособность вооруженных сил, роль Русской православной церк­ви и русскоязычной диаспоры, а также ряд других вопросов.

Главным образом в работе прослеживаются события с 2000 года по февраль 2011 года с упором на первые два срока президентства В.Путина и период нахождения у власти Д.Медведева. Десяти годам президентства Б.Ельцина в монографии отведено довольно скромное место (25 страниц). Общий итог правления Б.Ельцина для К.Випперфюрта скорее отрицателен. По мнению политолога, тогда великодержавная риторика властей резко конт­растировала с экономической слабостью и все большей изоляцией России на международной арене. Вступление в Международный валютный фонд и Всемирный банк сопровождалось ростом зависимости от западных кредитов и субсидий, из которых на одну только ФРГ пришлось свыше 71 млрд долларов (с. 36). Если внутри страны Б.Ельцин оставил после себя хаос и разруху (с. 53), то отношения с США и ЕС, особенно с середины 90­х годов, также заходят в тупик.

По мнению К.Випперфюрта, прозападный курс, олицетворяемый главой МИД А.Козыревым, не был для России стратегическим выбором, а скорее являлся следствием растерянности власти в первые годы после распада СССР. Автор приводит свидетельства того, что Кремль не был способен проводить активную внешнюю политику. Его пассивность касалась, к примеру, положения 25 млн русских за пределами страны (с. 32) или дезинтеграционных тенденций в СНГ. К числу немногих удач России того периода К.Випперфюрт с оговорками относит миротворческие операции в Приднестровье и Таджикистане, подчеркивая уникальную роль Москвы как гаранта стабильности в регионе (с. 40).

Значительно более высокой оценки удостаивается президентство В.Путина (2000–2008), который, в отличие от предшественника, в полном объеме использовал конституционные полномочия для влияния на внешнюю политику и оставил в ней собственный след. По словам политолога, В.Пу­тин, особенно в первые четыре года, отказался от пикировки с Западом, стабилизировал экономику, укрепил власть Центра и добился высокой общественной поддержки. Рост цен на энергоносители и внутренние реформы создали предпосылки для активной дипломатической работы, в первую очередь на азиатском направлении. Начал сокращаться экспорт вооружений в КНР — в 2006 году он составлял уже 40% общего объема поставок за границу, в то время как при Ельцине — 2/3 (с. 87).

Отношения России с западными державами характеризовались растущей конкуренцией в СНГ, но в целом после неудач военных коалиций во главе с США в Ираке и Афганистане выстраивались на менее дискриминационной основе. Саммит «большой восьмерки» в Петербурге в 2006 году стал наглядным подтверждением роста влияния России. В «мюнхенской речи» Путина 2007 года эксперт склонен видеть эмоциональное приглашение к сотрудничеству, обусловленное влиянием внутренних факторов, в том числе декабрьскими выборами в Государственную думу.

Что касается четырех лет президентства Д.Медведева, то автор считает, что новый глава государства в значительной степени сохранил преемственность курса (с. 101). Линия на сотрудничество с Западом вновь стала более отчетливой, но уже не доминировала, как в начале 90­х годов (первый визит президент нанес в Астану и Пекин). Успешное преодоление Россией последствий финансового кризиса, начавшегося в 2008 году, объективно способствовало усилению ее международной роли. В официальных документах подчеркивался статус страны как одного из влиятельных мировых центров, вместе с тем впервые на высшем уровне было заявлено, что Российская Федерация не является великой державой, а только собирается ею стать за счет улучшения материальных условий жизни населения (с. 129).

Автор подробно останавливается на событиях августа 2008 года, которые, казалось, нанесли непоправимый ущерб сотрудничеству России и Запада. С весны 2009 года политолог отмечает тенденции к нормализации отношений, итогом которой стали парад на Красной площади 9 мая 2010 года с участием военнослужащих Франции, Великобритании, США и Польши и Лиссабонский саммит НАТО. Контакты России с внешним миром в этот период все больше диверсифицируются: Кремль повышает приоритетность взаимодействия с Китаем, развивает сотрудничество со странами Латинской Америки и Африки (с. 119).

В заключительной части эксперт пытается дать прогноз развития до 2020 года и рассматривает несколько сценариев, в которых ключевую роль играет китайский фактор. По словам К.Випперфюрта, «независимо от того, ставит ли Брюссель Москве подножку или наоборот, за их спинами смеется третий — Пекин»[5]. Сегодня экономическая мощь КНР вчетверо больше, чем России, в то время как в середине 80­х годов прошлого века соотношение было в пользу СССР (с. 141). Мысль о том, что подъем Китая может в перспективе привести Кремль к более интенсивному сотрудничеству с элитами ЕС и США, сопровождается оговоркой о том, что Россия привыкла полагаться только на себя, а ее западные партнеры ослаблены и поглощены решением внутренних проблем (с. 138).

Как явствует из содержания, внешнюю политику России К.Випперфюрт рассматривает сквозь призму двусторонних международных связей, причем основной темой остаются полные противоречий отношения с ведущими членами евро­атлантического сообщества. По мнению автора, в 2000–2001 годах российские власти приняли стратегическое решение «в пользу Запада», и оно действует. «Авторитарные» элементы во внутренней политике так и не оформились в новую государственную идеологию (с. 138), а усилия на дипломатическом поприще по­прежнему сосредоточены на создании условий для благоприятного социально­экономического развития.

Политолог уверен в справедливости этих выводов и в отношении нынешнего президентства В.Путина. Он напоминает, что осенью 2011 года тогдашний премьер повторил свое предложение о создании зоны свободной торговли от Лиссабона до Владивостока, сделанное в 2010 году в газете «Зюддойчецайтунг»: «Или мы объединяем наши силы, или мы шаг за шагом уходим с мировой арены и уступаем место другим».

Вместе с тем автор отдает себе отчет в том, что западные элиты до сих пор довольно сдержанно реагировали на предложения Кремля. Вклад России в решение актуальных проблем рассматривался ими как несущественный, кроме того, считалось, что консультации с Москвой еще больше осложнят и без того непростые процедуры достижения консенсуса внутри западного сообщества. Как у России, так и у ЕС и США есть сомнения в надежности друг друга (с. 129–130).

Написанная по горячим следам мо­нография заслуживает высокой оценки как первая попытка комплексного рассмотрения ключевых направлений международной активности Рос­сии на протяжении последних 20 лет. В описании внутреннего развития страны К.Випперфюрт демонстрирует большую подверженность влиянию негативных штампов, но критика «отступлений от демократии» не является для него лейтмотивом. Аргументированность, деловой тон, отказ от предвзятости выгодно отличают эту работу от основного потока западной публицистики на российскую тему.

Вместе с тем в монографии встречаются некоторые досадные неточности. Так, эксперт ошибочно толкует аббревиатуру ССГ как Содружество славянских государств (с. 31) или приписывает пресловутый «разворот над Атлантикой» В.Черномырдину (с. 50). В книге содержатся устаревшие оценки российско­британского шпионского скандала 2006 года (с. 88), а также говорится о перспективе глобального триумфа европейских ценностей в связи с «вдохновляющими» событиями в Тунисе и Египте в начале 2011 года (с. 144).

Думается, что шрифтовое выделение ключевых понятий и фамилий главных действующих лиц российской политической сцены сделало бы книгу более наглядной для ее целевой аудитории. В последующих изданиях ее можно дополнить именным указателем, перечнем ключевых дат. Список литературы также может быть расширен (пока в нем фигурируют лишь несколько книг отечественных авторов — И.Иванова, Д.Тренина и А.Цыганкова, — изданных за рубежом).

Высказанные замечания не отменяют того факта, что монография К.Випперфюрта в ближайшее время останется наиболее полным и наименее ангажированным исследованием по внешней политике России на немецком языке, и ее можно рекомендовать всем интересующимся международной проблематикой.

 

Вячеслав Калинкин

 

«Держусь своей тропы»

Шагин А.А. Её. Стихи. М.: У Никитских ворот, 2014.

Анализировать стихи А.А. Шагина — дело довольно непростое. Начиная постепенно погружаться в сложность формы, пытаясь разобраться в цепи метафор и культурных ассоциаций, читатель рискует утратить целостное восприятие этого загадочного мира, рискует «не услышать» той неповторимой авторской интонации, «собственного голоса» поэта.

Уже в первом стихотворении, которое открывает книгу «Её» («Биль­ярд — Ахматова...»), мы читаем строки «держусь своей тропы...». Очевидно, данное стихотворение является своеобразным вступлением к книге и одновременно эстетическим заявлением автора. В поэзии Шагина, безусловно, чувствуется литературный и — шире — общекультурный контекст, в котором существует лирический герой. Во­первых, кажется, очень сильны отголоски поэзии Серебряного века, в частности акмеистов и футуристов (Маяковского, Северянина и Хлебникова). Автор нечасто, но прибегает к словотворчеству («норвежней», «мраморник», «заоканной»), экспериментирует с художественной образностью, создавая нарочито сложные сравнения и метафоры, связанные эстетически с поэзией кубофутуристов и имажинистов («Сверкнули пятки, как блесна наживки, / И туча в небе, как налившийся синяк», «Вниз головой завис, / Над готикой твоей ресницы»).

Многие стихи Шагина построены на пересечении культурных ассоциаций к самым разным эпохам, в некоторых стихах присутствуют аллюзии на тексты мировой литературы — И.В. Гёте, В.Шекспира, Г.Ибсена, П.Кальдерона («Глубина появляется лишь тогда, / Когда держишь закрытым рот», «...ибо жизнь — как сон, / В котором явь потеряла свои права...»)

Еще одно имя возникает в читательской «прапамяти» при знакомстве с поэзией Шагина, это — Борис Пастернак. При всей кажущейся сдержанности и строгости у Шагина много затаенной страсти. Особенно показательно в этом отношении стихотворение «Мы»:

Снег на ресницах влажен,
В твоих глазах тоска,
И весь твой облик слажен
Из одного куска.
Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.

У читателя возникает ощущение, что у лирического героя замерло дыхание от страсти и в этой тишине можно услышать его сильно бьющееся сердце.

В большинстве своем стихи Шаги­на — лирические зарисовки, своеоб­разные психологические этюды, то, что можно назвать медитативной лирикой. Это либо воспоминания, либо фиксация настроения, сиюминутного чувства, лирический монолог, философское размышление, либо внешние реалии, пропущенные через внутренний мир лирического героя. В этой поэзии очень мало внешнего; лирический герой сосредоточен на себе, предельно закрыт, внимателен к проявлениям своего внутреннего мира. Субъект лирики отличается поразительной глубиной, глубиной, которую он старательно оберегает, отказываясь от суеты внешнего мира и пустословия.

Более подробно нам бы хотелось остановиться на анализе стихотворений «Сеятель», «Продолжить поиски себя по сути...», «Во дворе здесь вывешивали на просушку белье...».

Стихотворение «Сеятель» построено на разворачивании символического «вечного» образа — автор использует образы «сеятеля» и «колоса», отсылающие нас к Евангелию. Очевидно, что автор состоит в диалоге со всей русской литературой (образ древний и архетипический), но явные отсылки и сближения чувствуются здесь со стихотворением В.Ф. Ходасевича «Путем зерна» и с романом Ф.М. Дос­тоевского «Братья Карамазовы». Для более удобного анализа приводим текст Ходасевича полностью:

Проходит сеятель по ровным
                                                          бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.

Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю черную оно упасть
                                                             должно.

И там, где червь слепой
                                          прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрет и
                                                        прорастет.

Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет — и оживет она.

И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь
                                                этот год, —

Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна.

Шагин говорит о преемственности (стихотворение посвящено сыну), передаче от одного поколения к другому вечной истины — «идти путем зерна», «природа учит жить, но так же учит умирать». Оба поэта обращаются к евангельской притче, слова которой Ф.М. Достоевский делает эпиграфом романа «Братья Карамазовы»: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода (Евангелие от Иоанна, Глава XII, 24.)». «Единая мудрость», которую преподает лирический герой А.А. Шагина, — та же мудрость, которую преподавал старец Зосима Алеше: «Много страданий, но страданиями счастлив будешь и судьбу благословишь». Павшее в землю зерно — прообраз и самого Спасителя, пострадавшего, умершего и воскресшего, и путь для подражания всем христианам — через страдания и земные скорби, трудности «прорастать», преображаться, «становиться самим собой» — «приносить плод», «колос». Лирический герой А.А. Шагина говорит, с одной стороны, о важности жизнестойкости, крепости («И пускай не пугает тебя сухотравная дикость степей / И бестактность ветра, продвигайся смелей») и, с другой стороны, о важности смирения перед жизненными ударами и терпения («Принимай то, что предлагает тебе человек, / И в сенях кое­как крендельком на полу / Ты свернешься, и всю ночь будет спать нестерпимо»). Показательно упоминание в тексте «святого отца Серафима», которого «молил о подмоге» лирический герой. В данном стихотворении этот святой может быть рассмотрен и как действительно верный и надежный помощник, и как идеал, которого предлагает лирический герой своему сыну (святой Серафим жил именно так, как описывает жизнь Шагин: смиренно, но не унывая, говоря, что уныние — самый тяжкий грех), и как пример человека, который шел «путем зерна». Старец Серафим достиг высокой духовной степени и всегда пребывал в пасхальной радости, встречая людей, приходивших к нему за советом, радостным приветствием: «Радость моя, Христос воскресе!» — приветствием, которое со­держит в себе память не только радостного воскресения Спасителя, но и Его Крестных Страданий, без которых не было бы радости воскресения. Стихотворение «Сеятель» явно соотносится с традицией русской духовной поэзии и говорит о глубоком христианском миросозерцании лирического героя.

Стихотворение «Продолжить поиски себя по сути...» — философская зарисовка, своеобразный диалог субъекта лирики с Вечностью, а если точнее — монолог лирического героя перед лицом Вечности. Ощущение, что герой испуган величием того, что он созерцает и малой песчинкой чего является сам. Лирический герой созерцает Вечность — где нет прошлого и будущего, где прошлое и настоящее могут встретиться лицом к лицу. Вечность — это по ту сторону жизни и смерти. И очевидно, героя страшит «конец повествования». Мотив смерти, через которую каждый человек переходит в Вечность, привносится в стихотворение через образ «прибоя за окнами», который «не унимается всю ночь». Автор раскрывает себя здесь как последователь традиций мировой литературы. Образ моря, шум волн возникает в произведениях зарубежной литературы в связи с размышлениями героев о смысле жизни, быстротечности времени, в связи с их приобщением к Вечности. Вспомним великого Джона Китса (к которому, кстати сказать, по духу и настроению лирический герой в этом стихотворении особенно близок; воистину, «поэты все единой крови»), вспомним «Домби и сына» Ч.Диккенса, короля Артура А.Теннисона, роман «Море, море...» А.Мердок и даже Д.Р.Р. Толкина, в книгах которого мифологема «море» занимает центральное место в художественной системе. Мы назвали английских писателей и поэтов, так как, на наш взгляд, автор в данном случае ближе к традиции английской литературы, чем русской.

Далее мы скажем несколько слов о стихотворении «Во дворе здесь вывешивали на просушку белье...», так как нам кажется, что мотивно оно связано с предыдущим.

Данное стихотворение тоже представляет собой диалог лирического ге­­   роя с Вечностью, но уже в скрытой форме. В стихотворении совмещены два временных плана — прошлое и настоящее. Прошлое — некое место, где когда­то жил лирический герой — «мальчиш­ка­сорвиголова». Настоящее — нынешний лирический герой, которому «не нужны наставники». «Хоровод детворы» — эмоциональный узел, связывающий в сознании лирического героя прошлое и  настоящее, так как, очевидно, именно эта «детвора» заставляет его вспоминать себя. Мотив безвозвратно и навсегда ушедшего времени автор передает простым и гениальным образом — «кораблик, пущенный по весне». Кораблик — и символ детства, и одновременно отголосок древнего символа — корабля, связанного с мифологемой «море».

Завершает книгу стихов «Её» стихотворение «Я чего­то не смог, но в пять лет научился врать...», в котором мотив пути, являющийся лейтмотивом всей книги и появляющийся еще в первом стихотворении, получает завершение. Если в первом стихо­творении «Бильярд — Ахматова...», открывающем книгу, лирический герой называет себя «автором своей судьбы», — возможно, имея в виду не только самостоятельность своих поступков, но и ответственность за них, — то в последнем стихотворении книги лирический герой признает, что находится во власти Провидения — не просто слепого рока или стечения обстоятельств.

И теперь, четверть века спустя, мне
                                                             сегодня
Кажется, что вела меня не иначе
                                               рука Господня.

Заканчивая разговор о поэзии А.А. Шагина и книге «Её», скажем, что данное стихотворение, которое может стать темой отдельного разговора, как и стихотворение «Сеятель», говорит о христианском миропонимании лирического субъекта.

 

Мария Степанова

 

Вечный пилигрим, питомец добродетельных муз

Кириакиди И. Исповедь свечи. Афины: ИСТРОС, 2014.

Несколько лет назад в Афинах, в галерее «Эрсис» состоялась выставка живописца и графика Ивана Кириакиди, автора удивительно красивых, совершенных по форме и глубине содержания гравюр на дереве. В каталоге было опубликовано философское стихотворение автора «Исповедь свечи». Так поклонники художника узнали, что он еще и поэт.

Первые три книги стихов Ивана Кириакиди были выпущены в Вологде. А после отъезда его в Грецию там нашелся меценат, взявший на себя издание книг стихов Ивана Кириакиди. Это и в самом деле подвиг: издавать в наше сугубо прагматическое время, когда традиционная книга вытесняется различными новейшими технологиями, а стихи читаются лишь немногими чудаками. И при этом не на греческом, а на русском языке! И тем не менее издательство по искусству «ИСТРОС» Георгиса Костопулоса выпустило три книги Ивана Кириакиди. А недавно — и четвертую (а в целом — седьмую) — «Исповедь свечи», включившую лучшие 150 стихо­творений из предыдущих книг — «Беспризорный вопрос», «Посвящение птицам», «Экологические элегии», «Континент эмигрантов», «Голубая лисица» и др., и пьесу «Покаяние пилигрима». Но презентация ее прошла не в Афинах, а в Москве на вечере в Музее экслибриса и миниатюрной книги Международного союза книголюбов.

Биография Ивана Дмитриевича Ки­риакиди — живой образец того подлинного, непоказного интернационализма, которым славилась еще недавно наша Родина. Судите сами. Сын грека­понтийца из Турции и русской матери, уроженки Белгородской области, он родился в грузинском городке Каспи, получил специальность ху­дожника­графика в Украинском полиграфическом институте имени Ивана Федорова во Львове, работал главным художником в театре кукол в Талды­Кургане (Казахстан), преподавал книжный рисунок в институте и был одновременно главным художником Издательства имени Г.Гуляма в Ташкенте. С 1991 года живет в Греции. Участвовал в 300 выставках во многих странах мира. Его произведения хранятся в музеях и частных собраниях России и Греции, Китая и Турции, США и Мексики, Узбекистана и Польши.

Поэзия Ивана Кириакиди не из легких, необходимо вникать в глубину философской мысли автора. Его стихи — это глубокие раздумья о смысле бытия, о вечных человеческих ценностях. Он путешествует во времени в поисках гармонии и смысла человеческого существования, стремясь соприкоснуться с прошлым, настоящим и будущим, вникая в вечные тайны непознанных истин. Вот образцы его лирики:

Я не могу понять,
что раньше умирает:
чувства, тело, крылья, разум?..
Как умирает карандаш,
рисуя тонким сердцем
портрет любви.
Как тает тело свечки, отдав себя
во власть зороастрийскому тотему.
Как исчезает кровь чернил
под вдохновением поэта,
переливаясь в лирику
интеллигентности дождя.

Или:

Мы состоим из многодетных слов
и малорослых мыслей,
и времени трущоб,
и крокодильих слез...
Я замок построил
и замок разрушил,
и перепутал дни, не годы...
Шел дождь в начале века,
но влаги не хватило
колодцу моему
и не хватило саду.
Шел дождь,
но никуда я не дошел —
ни до колодца,
ни до сада.

Внешне в стихах Ивана Кириакиди отсутствует рифма. «Я не против рифмованных строк, но они уводят в иную энергетику», — говорит поэт. На деле рифмы растворены в самой фактуре стихов в скрытых аллитерациях и загадочных метафорах, пронизывающих текст.

Зрительный ряд книги складывается из ксилогравюр, сделанных им к изданиям произведений Данте, Шекспира, Гёте, Лорки, Дехлеви, Авиценны, Фирдоуси, Навои, классиков испанской поэзии. Они настраивают читателя на высокий поэтический лад и помогают войти в мир образов философской лирики автора.

«Крылья моего пешего путешествия по жизни сплетены разноцветьем культурных традиций островков, светящихся на планете Земля, — пишет поэт в своего рода предисловии на внутреннем клапане супер­обложки. — Освященный русским духом, вдохновленный искусством, поэзией многих стран и эпох, ощущаю себя вечным пилигримом с благодарным грузом прошлых испытаний и скромной надеждой и в будущем на благосклонность добродетельных муз».

 

Олег Торчинский

[1] Фаррар Ф.В. Голос с Синая: Вечное основание нравственного закона. Киев: Про­лог, 2007. С. 173.

[2] Федоров М. Указ. соч. С. 10.

[3] Несмотря на статус независимого пуб­лициста, не связанного с партийными и государственными учреждениями ФРГ, К.Випперфюрт до сих пор сохраняет мировоззренческую близость к социал-демократам.

[4] См., например: Caspar O. Mehr Gelassenheit. Ein Pladoyer für einfreundlicheres Russland-­Bild / Oldgar Caspar // Die Süddeutsche Zeitung. 2005. 23. Mai. № 116. S. 11.

[5] Wipperfürth C. Ziele und Perspektiven russischer Außenpolitik / Christian Wipperfürth // Dr. Christian Wipperfürth : personal website. 2013. 26. März. URL: http://www.cwipperfuerth.de/category/ausen­und­energiepolitik/page/5 (дата обращения: 14.01.2014).

 





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0