Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Святой князь Владимир

Сергей Эдуардович Цветков родился в 1964 году в Москве. Окончил МОПИ.
Автор книг о Карле XII, Дмит­рии Самозванце, Петре I, Иване Грозном, А.В. Суворове, Александ- ре I, сборников исторических рассказов и очерков «Великое неизвест­ное», «Государственные тюрьмы Ев­ропы (Бастилия и Тауэр)» и др.
Лауреат премии журнала «Моск­ва» за 2009 год.

Инна Анатольевна Цветкова окончила МОПИ. 20 лет занимается написанием икон.
Автор книг «Житие преподобного Сергия Радонежского» и «Житие равноапостольного князя Владимира».
Награждена памятной юбилейной медалью преп. Сергия Радонеж­ского.
Член международного Союза ху­дожников.

 

 

Святой князь Владимир был сыном киевского князя Святослава Игоревича (ок. 942–972). Год его рождения неизвестен1. Матерью Владимира была Малуша, дочь некоего Малка Любечанина2. Повесть временных лет называет ее служанкой при Ольгином дворе — «милостницей»3. Конечно, Ольге не могла понравиться связь ее сына с «рабыней»4, которая к тому же была намного старше его5. Ольга прогневалась на Малушу и отослала ее, уже носящую под сердцем того, кому предстояло стать крестителем Руси и Красным Солнышком, со «двора теремного» в одно из своих сел. Согласно позднему преданию, Владимир родился в селе Будутине, под Псковом.

Несмотря на то что мать его была наложницей, Владимир считался полноправным членом великокняжеского рода, поэтому получил при рождении «княжеское» имя6.

Сразу после рождения Владимир был взят к Ольгиному двору и воспитывался вместе с двумя своими сводными братьями — Ярополком и Олегом, которые были рождены Святославом в «законных» браках7.

У Святослава не было возможности заниматься воспитанием малолетних сыновей, так как почти вся его жизнь прошла в походах. Влияние равноапостольной княгини Ольги — первой христианки на киевском престоле — на духовное развитие внуков было очень сильным. Но после ее смерти в 969 году христианское воспитание Ярополка, Олега и Владимира резко оборвалось. Ненависть к христианству Святослава, воинствующего язычника, была так сильна, что он не остановился даже перед казнью своего брата-христианина Глеба8 и намеревался по возвращении из Балканского похода разрушить все церкви в Киеве. Конечно, он не стал церемониться и с сыновьями, заставив их вернуться к языческому культу.

В 970 году, незадолго до своей смерти, Святослав разделил Русскую землю между наследниками: Ярополк получил Киев, Олег — Древлянскую землю, а Владимир — Новгород, куда он отправился вместе со своим дядей (по матери) Добрыней.

Спустя два года Святослав погиб, и сыновья его стали княжить в своих землях самостоятельно. Ярополк был женат на гречанке — бывшей монахине, которую Святослав захватил во время похода на Византию и привез в жены сыну. Под влиянием жены Ярополк, не совсем забывший и Ольгины уроки, начал опять склоняться к христианству. Крещения он не принял, но, по свидетельству летописи, «дал великую волю христианам», то есть позволил свободно строить храмы и совершать богослужения.

Вскоре между Ярополком и его братом Олегом возникла вражда. Однажды (летопись помещает эти события под 975–977 годами) Олег убил сына Ярополкова воеводы Свенельда за то, что тот осмелился охотиться в его владениях. Отец убитого настаивал на мести, как то предполагал языческий «закон русский»9. Не желая обидеть заслуженного воеводу, Ярополк пошел против Олега дружиной. В битве под стенами древлянского города Овруча Олег потерпел поражение и, отступая, упал с моста в глубокий крепостной ров и погиб.

Когда известие о смерти Олега достигло Новгорода, Владимир бежал за море, к варягам10. Ярополк послал в Новгород своих посадников и стал править на Руси единолично. Но через три года Владимир вернулся в Новгород с дружиной варягов, изгнал киевских посадников и двинулся против Ярополка. По пути он напал на соседний Полоцк, где княжил князь Рогволод, который не захотел выдать свою красавицу дочь Рогнеду за новгородского князя, предпочтя ему сватов Ярополка. Город был взят11, а Рогволод вместе со всей своей семьей попал в руки Владимира.

Из Полоцка новгородское войско направилось прямо на Киев. Успех и здесь сопутствовал Владимиру: высланная Ярополком рать была разбита. К тому же в окружении киевского князя нашелся предатель — воевода Блуд, который уговорил Ярополка прекратить сопротивление и сдаться на милость брата.

Поход Владимира на Киев победоносно завершился 11 июня 978 года. В этот день Ярополк, вызванный на мирные переговоры, вошел в шатер Владимира и был предательски убит двумя варягами, стоявшими при входе.

Во всей древнерусской литературе мы не найдем ни одного упрека Владимиру за убийство брата. И это неудивительно. Тот или иной исход вооруженной борьбы в представлении людей того времени, как христиан, так и язычников, являлся непререкаемым свидетельством свершения небесного правосудия, Божьего суда. Поражение доказывало неугодность побежденного Богу (или богам), победа была видимым знаком торжества справедливости и позволяла победителю законным образом присвоить власть и имущество поверженного врага. «И Бог помог ему (Владимиру), и сел в Киеве на месте отца своего Святослава и деда своего Игоря», — пишет древнерусский книжник начала XI века Иаков Мних, предваряя этой фразой свое известие об убийстве Ярополка «мужами Володимеровыми». Поэтому, лишившись Ярополка, киевляне безропотно признали право Владимира на «отчий стол». Далеки тогда еще были от сердец русских людей слова: «Не в силе Бог, а в правде».

Варяги предались в захваченном городе грабежам и неистовствам. Среди того «зла», которое они, согласно летописи, сотворили тогда киевлянам, было и требование почтить богов христианской кровью, как это было в обычае в славянском Поморье12. По всей видимости, киевские христиане до конца оставались верны своему князю, который дал им «великую волю», и этим вызывали ненависть победителей.

Киевляне-язычники бросили жребий, чтобы решить, кого принести в жертву идолам. В то время в Киеве жил один варяг-христианин, пришедший из Царьграда; двор его стоял на том месте, где позднее была построена церковь Святой Богородицы (Десятинная). У него был юный сын, прекрасный лицом и душою, на которого и пал роковой жребий. Посланники от киевлян пришли на двор к варягу и сказали:

— Жребий пал на твоего сына, выдай его, и мы принесем его в жертву богам.

Варяг отвечал:

— Ваши боги — идолы, вырезанные из дерева человеческими руками, нынче они есть, а завтра сгниют. А истинный Бог — Один, Который сотворил небо и землю, звезды, луну, солнце и человека. Не дам сына своего бесам.

Послы поведали обо всем киевлянам. Тогда горожане вооружились и силой вломились на двор к варягу, который вышел им навстречу в сени вместе со своим сыном. Толпа потребовала выдать сына.

— Если ваши идолы действительно боги, то пусть пошлют одного и возьмут моего сына, — насмешливо ответил варяг. — А вы зачем хлопочете за них?

Обозленные киевляне подрубили сени, на которых стояли отец с сыном, и тяжелые бревна, обрушившись, придавили обоих. Эти варяги-христиане стали первыми в Русской земле мучениками за веру, «приняв венец победный наравне со святыми мучениками и исповедниками», по слову летописца13.

Став «самовластным» правителем Русской земли, Владимир постарался единство политическое подкрепить единством веры. С этой целью он приказал вынести языческих идолов14, которым поклонялась его варяго-русская дружина, со «двора теремного» и поставить их в городе, на холме, для всеобщего поклонения. Тем самым Владимир старался стереть все видимые различия между завоевателями и завоеванными, превратив их в соотечественников, спаянных общими интересами и нуждами. Культовые действа сопровождались человеческими жертвоприношениями, и не раз, сетует летописец, обагрялась Русская земля невинной кровью15.

Не довольствуясь этим, Владимир обрушил гонения на киевских христиан, которые пока что олицетворяли в его глазах угрозу для власти. Как свидетельствует одно из его житий, в то время христиане, просвещенные святой Ольгой, боясь преследований, втайне хранили святую веру, иные же бежали, третьи обратились «на прежнее нечес­тие» (вернулись к исполнению языческих обрядов); языческие жрецы, с ведома или по прямому приказу князя, разоряли христианские церкви16.

В своей личной жизни Владимир тоже соблюдал языческий обычай, предписывавший князю иметь много жен17. Первой его супругой стала полоцкая княжна Рогнеда. Но, отличаясь неуемным сладострастием, позднее он значительно расширил свой гарем. Среди его «законных» жен летописи называют «грекиню» (вдову Ярополка), двух «чехинь»18 и «болгарыню». Число же наложниц Владимира и вовсе будто бы исчислялось сотнями: «300 в Вышгороде, да 300 в Белгороде, да 200 в сельце Берестовом»19.

Вместе с тем Владимир был храбрым и удачливым полководцем. Предводительствуемые им русские дружины не раз отличались на поле брани во славу Русской земли. Он предпринял несколько победоносных военных походов: отвоевал захваченную Польшей Галицию (Червонную Русь), смирил отколовшихся во время княжеской междоусобицы вятичей и радимичей, победил волжских булгар, нанес смертельный удар Хазарскому каганату, чье могущество было сломлено еще во времена княжения Святослава. Восстановленное единство Руси обеспечило успех военным предприятиям Владимира. «И побеждал всех врагов своих, и боялись его все соседи. Против кого он выступал войной, всех одолевал», — пишет Иаков Мних.

Победив Хазарию, Владимир взял себе титул кагана («великим каганом земли нашей» величает его митрополит Иларион в своем «Слове о законе и благодати»). То был обдуманный политический шаг. Русские князья издавна стремились повысить международный престиж своего титула «великий князь русский». Однако в Византии русских князей называли всего лишь «архонтами» (термин, означающий просто независимого правителя), наравне с вождями диких кочевых племен — венгров и печенегов. Поэтому, как свидетельствует император Конс­тантин Багрянородный («Об управлении империей»), киевские князья, начиная с Игоря, желали получить «царские венцы» от византийских императоров. Византия со своей стороны проявляла крайнюю неуступчивость в этом вопросе.

Принимая почетный титул кагана, которого в официальных документах константинопольского двора именовали «наиблагороднейшим и наиславнейшим», Владимир заявлял о себе как о могущественнейшем правителе Восточной Европы — от Дона и Волги до Карпат и от Балтийского до Черного моря. Это был вызов, обращенный ко всем окрестным государям, но прежде всего — к императору Византии.

«И единодержец был земли своей, покорив под себя окружные страны, одних миром, а непокорных мечем» — такими словами подводит итог дохристианского правления Владимира митрополит Иларион. Государственное величие Русской земли, опиравшееся на материально-духовные возможности языческого общества, достигло своего предела. Дальнейшее развитие ее государственного суверенитета было невозможно без коренного преобразования религиозно-политических основ княжеской власти.

* * *

С годами Владимир все отчетливее сознавал историческую обреченность язычества. С ним случилось то, о чем писал апостол Павел: «А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать» (Рим. 5, 20). На вершине могущества и славы князя постиг духовный кризис, вызванный внезапным осознанием греховности всей прежней жизни и неудовлетворенностью старыми языческими верованиями. Позолоченные и посеребренные идолы, воздвигнутые на берегах Днепра, и приносимые им тучные жертвы — все это, как чувствовал Владимир, не доставляло покоя душе, отягченной братоубийством и обильным пролитием крови.

В поисках света и истины князь Владимир все чаще припоминал свое детство и благочестивые наставления своей бабки — святой княгини Ольги. В беседах со сведущими людьми он разузнавал подробности того, как уверовала она и крестилась, и, слыша все это, «разгорался Духом Святым в сердце, желая святого крещения», по словам Иакова Мниха. На примере святой Ольги он видел, как языческая необузданность страстей может быть умиротворена душевной глубиной, мудростью, сердечной добротой, дающими способность воспринять Божие посещение. Постепенно эти размышления и сопоставления преобразились в сердце князя Владимира в твердое намерение креститься.

И Господь открыл Себя тому, кто так жадно искал Его. По свидетельству преподобного Нестора20 («Чтение о житии... Бориса и Глеба»), князю Владимиру было «видение Божие», непосредственно побудившее его к обращению.

Как только о намерении Владимира отказаться от языческого многобожия стало известно за пределами Руси, княжеский двор оказался навод­нен посольствами из разных стран, преследующими одну цель — убедить русского князя в истинности своего вероисповедания. Волжские болгары (булгары), исповедавшие мусульманство, «немцы» (латиняне) и «жидове козарстии» (хазарские иудеи) поочередно изложили перед Владимиром сущность своих религий. Но Владимир отверг их одну за другой.

Ислам поначалу приглянулся сластолюбивому князю своим обещанием загробного блаженства в обществе семидесяти прекрасных гурий. Однако обрезание, а также запреты на вкушение свинины и особенно на вино показались ему неприемлемыми, и он отпустил мусульман с миром, сказав знаменитое: «Питие (вино) есть веселие Руси, не можем без того быти».

«Немцы» учли это обстоятельство и заявили об умеренных требованиях католичества: «пощение по силе; все, что ни естся и ни пьется, — все во славу Божию, как сказал учитель наш Павел»21. Они также рассказали князю о величии незримого Бога Вседержителя и ничтожестве языческих идолов. Тем не менее Владимир выпроводил и их со словами: «Возвращайтесь назад, ибо отцы наши не прияли вашей веры».

Неосторожное признание иудейскими проповедниками того, что за многие грехи еврейского народа Бог «расточил» его по чужим землям, вызвало у Владимира законное опасение насчет исторических перспектив для Русской земли в случае принятия ею «жидовства»: «Если бы Бог любил вас, то не рассеял по чужим землям. Разве вы хотите, чтобы это зло случилось и с нами?»

Последним приехал в Киев греческий «философ», который разоблачил перед Владимиром пагубные заблуждения и скверные обычаи болгар, иудеев и «немцев», а затем подробно изложил ему священную историю, «чего ради сошел Бог на землю». Свой рассказ о воскресении мертвых и последнем суде, когда каждому воздастся по делам его — «праведным Царство Небесное, и красота неизреченная, и веселие, и жизнь вечная, грешникам же мука огненная, и тьма кромешная, которым не будет конца», — греческий «философ» подкрепил показом «запоны» — холста с вышитым или нарисованным изображением Страшного суда Господня. Услышанное и увиденное поразило Владимира22, однако он решил «подождать еще мало», желая «испытать о всех верах».

И вот уже из Киева во все стороны разъехались княжеские послы, чтобы своими глазами увидеть, «кто и как служит Богу». Побывав в мусульманской мечети, католическом костеле и в цареградской Святой Софии, Владимировы «мужи» возвратились в Киев, где убедили князя, что православная церковная служба по красоте своей не сравнится ни с какой другой на свете: «И не знаем мы — на небе мы были или на земле, ибо на земле нельзя видеть такой красоты». К этому эстетическому аргументу в пользу греческого исповедания они добавили исторический довод, сославшись на то, что «если был бы плох закон греческий (православная вера), то твоя бабка Ольга его бы не приняла, а она была мудрейшая из людей». После этого Владимир окончательно склонился на сторону греческого Православия23.

Однако крещение главы государства в те времена было еще и важным политическим актом, поэтому Владимир сделал все для того, чтобы его личный выбор возвысил Русскую землю и великокняжескую власть.

* * *

На исходе X века Византийская империя была охвачена пожаром смут и государственных неурядиц. В 986 году болгары нанесли жестокое поражение грекам и захватили несколько византийских городов. Воспользовавшись этим, имперский полководец Варда Склир поднял мятеж и осадил Константинополь (987 год). Все малоазийские провинции империи признали его василевсом.

Владимир не остался в стороне от этих событий и выступил на стороне болгар против греков24. Очевидно, болгарский царь Самуил пригласил его выбить византийцев из болгарских земель в районе Нижнего Дуная.

В этих условиях законные импера­торы-соправители Василий II и Константин VIII решили разъединить силы неприятелей и обратились за помощью к «архонту росов», уже прославившему свое имя рядом выдающихся побед. Союз с Владимиром хорошо смотрелся как с военной, так и с политической стороны. Русский князь располагал сильным войском, пригодным для сухопутных и для морских операций (в то время русы совершали дальние походы в ладьях); кроме того, даже находясь в стане врагов Византии, он не был кровно заинтересован ни в гибели законной власти, ни в ослаблении империи.

Возглавил императорское посольство Севастийский митрополит Феофилакт, незадолго перед тем изгнанный мятежниками из своей епархии. К назначению духовного лица главой дипломатической миссии предрасполагали сами условия русско-визан­тийского соглашения. Василевсы попросили русского князя прислать некоторое количество «воев», необходимых для подавления мятежа Фоки. Но Владимир, воспользовавшись безвыходным положением императоров, взамен потребовал себе руку их сестры — царевны Анны и знаков царского достоинства. Императорам не оставалось ничего другого, как уступить, оговорив, впрочем, принятие Владимиром крещения в качестве необходимого условия женитьбы.

Отныне военно-политический  союз Руси и Византии, предусмотренный и предыдущими русско-византий­скими договорами, должен был получить совершенно другую основу. Больше не могло быть речи об опасливых отношениях соседей поневоле, различающихся между собой во всем, и прежде всего в вопросах веры. Новому соглашению предстояло скрепить навечно дружественные узы между двумя христианскими государями и двумя христианскими народами. С этой целью Владимиру предлагалось принять личное крещение по греческому обряду и содействовать быстрейшему обращению в христианство «бояр», «руси» и «всех людей Русской земли».

В случае выполнения этого условия международный ранг крещеной «Росии» подлежал коренному пересмотру. Ей предстояло войти в византийское содружество народов на правах ближайшего союзника василевсов и защитника христианства в «скифских» землях. Императоры обещали закрепить почетное место Русской земли в системе внешнеполитических приоритетов империи на уровне как государственных, так и церковных отношений. Вслед за духовным усыновлением Владимира императоры обязывались даровать ему цесарское достоинство25. В этом качестве Владимир мог рассчитывать и на вполне земное родство с императорами через вступление в брак с их сестрой — багрянородной царевной Анной. Светское величие царственной четы следовало подкрепить основанием в Киеве митрополичьей кафедры.

Взамен от Владимира ожидали скорейшей отправки в Константинополь большого русского отряда.

Однако Анна не хотела выходить замуж за северного «варвара». «Как в полон иду, — говорила она, — лучше бы мне здесь умереть». Ее не смягчило даже согласие Владимира принять крещение. Василий II с братом чуть ли не силой спровадили ее под венец. «И едва ее принудиша», — по словам одного из древних житий князя Владимира.

Предложение породниться с византийским императорским домом было чрезвычайно выгодно и почетно для русского князя, прекрасно сознававшего необходимость приобщения созданного им обширного государства к христианскому миру. Благодаря браку с багрянородной царевной Владимир входил в семью европейских правителей, становясь на равную ногу с могущественнейшими государями, многие из которых не могли даже мечтать о столь тесном родстве с византийскими василевсами.

Но решение князя Владимира креститься нельзя сводить к одним политическим резонам. Обращение его было непритворным, он не лицемерил и не вел беспринципную политическую игру ради того, чтобы любой ценой заполучить в жены царевну Анну. Политика и религия сплелись здесь настолько тесно, что их просто невозможно было отделить друг от друга.

Духовные беседы с Севастийским митрополитом произвели на князя Владимира глубокое впечатление, ибо тотчас по их завершении он объявил о своей незамедлительной готовности креститься. В «Памяти и похвале Владимиру» Иакова Мниха сказано: «И сел в Киеве князь Владимир... месяца июня в 11, в лето 6486 (978 год). Крестился же князь Владимир в десятое лето по убиении брата своего Ярополка», то есть в 987 году, когда его войско стояло на Дунае26.

Соображения престижа, в равной степени важные для обеих сторон, требовали придать крещению русского князя и его предстоящему бракосочетанию с Анной торжественный характер. Достичь этого можно было, только перенеся соответствующие церемонии в столицу Византии. Отсюда с необходимостью следует, что Владимир должен был креститься в Константинополе, в присутствии василевсов, их сестры, представителей знати и высшего церковного клира. Некогда так поступила княгиня Ольга. почему же ее внук, преследовавший почти те же самые цели, должен был действовать иначе? Ведь именно он был господином положения и диктовал императорам условия соглашения.

В связи с этим большой интерес представляет один отрывок из «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона. Уподобляя в этом месте Владимира императору Константину Великому, Иларион пишет: «Он (Константин) с матерью своей Еленою крест из Иерусалима принес, по всем владениям своим части его разослал, веру укрепил. Ты же с бабкою твоею Ольгою принес крест из нового Иерусалима, града Константина, — по всей земле своей поставил и утвердил веру». Воздвижение в Русской земле духовного «креста», то есть утверждение и распространение христианской веры, уподобляется здесь рассылке частичек настоящего креста, на котором был распят Спаситель, по землям Византийской империи, но этот «духовный крест», по убеждению Илариона, доставлен был Владимиром, как и Ольгой, из Царьграда (нового Иерусалима), а не из Корсуни. Да и христианское имя Василий, принятое Владимиром при крещении, в честь Василия Великого, наводит на мысль, что император Василий II, нареченный в память того же святого, выступил в роли его крестного отца.

За крещением Владимира должна была последовать его помолвка с Анной. Принародное совершение этого обряда отвечало интересам обеих сторон: Владимир законным образом закреплял свои права на царственную невесту, а у императоров прибавлялось уверенности, что их русский зять не замедлит с отправкой в Константинополь вспомогательного войска. Поездка Анны в Киев для официального бракосочетания, естественно, откладывалась до выполнения Владимиром этого важнейшего условия договора. Кроме того, Владимиру предварительно надлежало еще объявить христианство государственной религией Русской земли, ибо багрянородная сестра василевсов не могла быть послана в языческую страну, чтобы царствовать над идолопоклонниками.

* * *

Возвратившись в Киев, Владимир не замедлил исполнить обещания, данные им василевсам. По известию Иакова Мниха, первым его делом было приобщить к новой вере свою семью — многочисленных жен и детей, а также всех ближних и дальних родственников: «Крестился же сам князь Владимир, и детей своих, и весь дом свой святым крещением просветил и освободил всякую душу, мужской пол и женский, святого ради крещения». Тогда же крестилась и княжеская дружина (хотя ближние, «старейшие» дружинники могли принять крещение вместе с Владимиром в Царьграде).

Одновременно на помощь византийским василевсам было отправлено несколько тысяч русских воинов.

Теперь, когда главное условие договора было выполнено, Владимиру оставалось сделать последнее — крестить киевлян и стать государем христианского народа. Князю было на кого опереться. Христиане еще со времен Ярополка составляли немалую часть населения Киева. Но Владимиру предстояло убедить в своей правоте городское вече, для которого княжеское слово отнюдь не являлось непреложным законом.

В первую очередь Владимир постарался заручиться поддержкой городской знати — старцев градских. Им принадлежало право предварительного совещания, без чего ни один вопрос вообще не мог быть вынесен на обсуждение веча. Старейшины вняли уговорам князя и изъявили готовность креститься. После этого исход дела был предрешен: организованного отпора религиозному нововведению быть уже не могло27.

По замыслу Владимира, язычники должны были своими глазами убедиться в ничтожности старой религии и неотвратимости предстоящей перемены веры. Для этого Владимир повелел разрушить святилище Перуна — то самое, которое несколькими годами раньше сам же распорядился устроить «на холме вне двора теремного». Княжеским слугам было приказано сбросить статую Перуна на землю, привязать ее к хвосту коня и волочить с «горы» до берега Днепра, колотя поверженного идола жезлами — «не потому, что дерево чувствует, но для поругания беса, который прельщал нас в этом образе». Сбросив истукана в воду, слуги сопроводили его до днепровских порогов, а там — пустили его по течению28. Так Русь распрощалась с языческими идолами, требовавшими кровавых жертвоприношений.

Вслед за тем Владимир разослал по городу христианских священников, которые «ходили по граду, уча людей вере Христовой». Роль проповедников, по-видимому, взяло на себя духовенство киевских храмов, имевшихся на то время, — Святого Илии и других. Однако Иоакимовская летопись сообщает также об участии в крещении киевлян нескольких болгарских священников, привезенных Владимиром в Киев с согласия Константинопольского патриарха.

Свержение языческих святынь и увещевания христианских проповедников вызвали разлад среди киевских идолопоклонников: кто-то склонялся к тому, чтобы переменить веру, кто-то упорно держался старины, большинство же колебалось. Видя это, Владимир собрал городское вече и объявил свою волю:

— Наутро пускай каждый придет к реке креститься. Если же кто из некрещеных завтра не явится, будь то богатый или нищий, вельможа или раб, тот будет считаться ослушником моего повеления.

Вече рассудило: «Если бы новая вера не была лучше старой, то князь и бояре ее бы не приняли» — и одобрило призыв князя всем миром поменять веру.

На следующий день29 поутру на берегу реки Днепра (по другим сведениям — Почайны) сошлось множество людей обоего пола и всех возрастов. Священники разделили их на группы и велели по очереди заходить в реку, которая заменила собою купель. Чтобы вся толпа могла разместиться на мелководье, первым рядам приходилось заходить в воду по шею, следующие за ними стояли в воде по грудь, а тем, кто оказывался ближе всего к берегу, вода доходила до колена. Священники читали положенные молитвы, а потом давали каждой купе крестившихся христианские имена: одно мужское — общее для всех мужчин, другое женское — всем женщинам (никакого бытового неудобства от этого не возникало, так как и после крещения в повседневном обиходе все равно использовались только мирские имена). Пробовали сосчитать новообращенных, да сбились со счету.

По окончании великого таинства князь Владимир, устремив взор на небо, возблагодарил Бога и вознес молитву: «Боже великий, сотворивый небо и землю! Призри на новыя люди сия, и даждь им, Господи, уведети Тебе, истиннаго Бога, якоже уведеша страны Христианския. Утверди в них веру праву и несовратну, и мне помози, Господи, на супротивнаго врага спасения человеческаго, да, надеяся на Тя и на Твою державу, побеждаю козни его!»

Нашлись, однако, и такие, которые не захотели принять легкое бремя Христово (Мф. 11, 30), — и тогда вече постановило изгнать их из города в «пустыни и леса»30.

* * *

Выполнив все свои обязательства перед василевсами, Владимир с дружиной отправился встречать невесту. Сам князь с большей частью своих людей встал в порогах, выслав вперед, к днепровскому устью, несколько ладей, на борту которых могли разместиться Анна и вся ее свита. Посыльные, однако, вернулись ни с чем. Византийский корабль, который должен был доставить Анну в Херсонес, так и не появился. Неожиданное препятствие преградило «царице росов» дорогу в ее новую столицу.

Херсонес, целиком зависящий от поставок хлеба из Малой Азии31, к тому времени должен был волей-неволей подчиниться мятежному Варде Фоке, державшему в своих руках все мало­азийские провинции империи. Переход Херсона на сторону Фоки затруднил сообщение между Константинополем и Киевом. Поэтому вполне естественно, что василевсы поостереглись посылать Анну к ее русскому жениху, так как херсонесцы легко могли перехватить корабль принцессы возле крымского побережья или в устье Днепра. Женитьба Владимира на Анне вдруг была поставлена в теснейшую зависимость от необходимости овладеть мятежным городом. Договоры Игоря и Святослава с греками предоставляли русскому князю законный предлог для военного вмешательства в случае отпадения «страны Корсунской» от империи32.

Собрав войско, Владимир осадил Херсонес. Горожане стойко отражали все попытки русов овладеть городом, однако среди них было немало тех, кто желал возвращения под власть законных василевсов. Некий корсунский «муж», по имени Анастас, выдал Владимиру секрет местонахождения городского водопровода, послав в сторону русского лагеря стрелу с запиской: «Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока». Князь тотчас распорядился перекрыть поступление воды в город. Вскоре после этого херсонесцы изнемогли от жажды и сдались.

Владимир приказал своим воинам воздержаться от грабежа. Вся «добыча», которую победитель вывез из Херсонеса, состояла из некоторого количества церковной утвари («взял сосуды церковные и иконы на благословение себе»), мощей святого Климента и его ученика — святого Фива, помещенных впоследствии в церкви Успения Пресвятой Богородицы, и небольшой группы местных священнослужителей — «корсунских попов». Предметы церковного искусства и священники были необходимы Владимиру для собственного храмоздательства в Киеве, и можно с уверенностью предполагать, что херсонесские священники поехали в Киев с ведома василевсов и Константинопольского патриарха33.

Тем временем изменилась обстановка и в самой империи. Василевсы одержали победу над Вардой Фокой, решающую роль в которой сыграли присланные Владимиром русские воины.

После подавления восстания Фоки и капитуляции Херсонеса все помехи к браку Владимира и Анны были устранены. Греческая царевна в сопровождении большой свиты, состоявшей из светских и духовных лиц, прибыла в Херсонес, где и состоялось ее бракосочетание с Владимиром. Усмиренный Херсонес, согласно летописи, был преподнесен счастливым женихом Василию II и Константину VIII в качестве свадебного вена — платы за невесту.

* * *

После крещения киевлян Владимир совершил миссионерские поездки в Суздальскую и Смоленскую земли, где положил начало обращению населявших эти края славянских и финских племен. С его именем было связано предание о построении в Ростове великолепной дубовой церкви Успения Богородицы, простоявшей будто бы больше ста шестидесяти лет и уничтоженной пожаром около 1160 года. Но затем нашествия печенегов и другие внешние угрозы надолго отвлекли Владимира от непосредственного участия в деле христианского просвещения Русской земли.

Сохранив за собой общее руководство миссионерской деятельностью, Владимир перепоручил ее осуществление высшему духовенству образованных епархий и ближайшему дружинному окружению — воеводам и посадникам. «Сии [епископы], — говорит Иоакимовская летопись, — ходили по земле с вельможами и воинами Владимировыми, учили людей и крестили всюду стами и тысячами...»34

Поставление новгородского епископа состоялось в 991 или 992 году — им стал простой корсунский священник Иоаким. Но еще в 990 году из Киева в Новгород были отправлены священники под охраной воеводы Добрыни, Владимирова дяди. Миссия имела целью подготовить почву для массового крещения новгородцев, поэтому проповедники ограничились тем, что обратились к горожанам с веро­учительным словом, подкрепленным для вящего вразумления принародным зрелищем «сокрушения идолов» (вероятно, тех, что стояли на княжьем дворе, так как главное святилище новгородцев — Перынь, пока не тронули). Итогом стараний киевских учителей было крещение некоторого числа новгородцев и возведение в Неревском конце, несколько севернее кремля, деревянного храма во имя Преображения Господня. Однако последующая попытка крестить всех новгородцев по примеру киевлян вызвала языческое восстание, усмиренное воеводами Добрыней и Путятой с большим трудом.

Языческие капища были разорены ратниками Добрыни на глазах у новгородцев, которые с «воплем великим и слезами» смотрели на поругание своих идолов. Затем Добрыня повелел, «чтоб шли ко крещению» на Волхов. Однако многие язычники хитрили, выдавая себя за крестившихся. По преданию, именно с крещением новгородцев связан обычай ношения русскими людьми нательных крестов: их будто бы выдали всем крестившимся, чтобы выявить тех, кто только притворялся крещеным.

Вслед за Новгородом христианство утвердилось в Ладоге и других городах Словенской земли.

Дальнейшим распространением христианства занимались уже подросшие сыновья Владимира, посаженные отцом на городские княжения. Благодаря их стараниям христианская проповедь зазвучала на окраинных славянских землях — Древлянской, Туровской, Полоцкой, Смоленской, Ростовской, Муромской, Северской и других.

По слову митрополита Илариона, «труба апостольская и гром евангельский огласили все города». Христианизация каждой области начиналась с крещения городского населения, причем раньше других в новую веру обращали жителей того города, который на данной территории играл роль «стольного града». В этом прослеживается осознанное стремление опереться на правовую традицию славян, обязывавшую «меньшие» города беспрекословно повиноваться вечевому собранию «старейшего» города земли или волости. Повеление «быть христианами» касалось всех — «незнатных и знатных, рабов и свободных...» («Слово о законе и благодати»), поэтому вместе с горожанами крещение принимала их домашняя прислуга.

Черед сельской округи наступил много позже, когда у Русской Церкви появилась возможность поставления священников в сельские приходы.

Сразу же после крещения Русская земля начала украшаться святыми храмами. В 988 году в Киеве, на холме, где стоял идол Перуна, был построен храм во имя святителя Василия Великого — небесного покровителя князя. В следующем году приглашенные из Византии искусные зодчие заложили первый каменный храм на Руси — церковь Успения Пресвятой Богородицы, — на том месте, где приняли мученическую кончину варяги-христиане. Храм этот превзошел размерами все прежние священные здания, когда-либо возведенные в странах «скифской полунощи», как называли античные писатели земли к северу от Причерноморья. Непосредственным архитектурно-каноническим образцом для него послужила фаросская церковь Святой Богородицы Большого дворца в Константинополе, построенная Василием I Македонянином — основателем Македонской династии, к которой принадлежали супруга Владимира и ее братья, императоры Василий II и Константин VIII. Таким образом, киевский Успенский храм символически соединял Владимира с династической и церковной традицией Византийской империи. Вместе с тем, желая подчеркнуть русские традиции христианства, Владимир перенес в Успенский храм святые мощи княгини Ольги. Освященная 12 мая 996 года, церковь Успения Пресвятой Богородицы несколькими годами позднее стала частью величественного ансамбля дворцовых зданий, воздвигнутого Владимиром на Старокиевском холме, и прообразом всей древнерусской церковной архитектуры вплоть до XV века.

С Успенским собором связана важнейшая церковно-административная реформа князя Владимира — установление церковной десятины35, поэтому храм получил название Десятинного.

Митрополит Иларион ставит Владимиру в особую заслугу то, что он «великолепно украсил святые церкви», чем неизмеримо увеличил притягательность новой религии: «...мужи и жены, от мала до велика — все люди наполнили святые церкви».

Дни освящения храмов отмечались всенародными торжествами — с пирами и раздачей милостыни. Бого­служение в них совершалось по православному чину, на понятном народу славянском языке, по тем книгам, которые еще за столетие до того были переведены с греческого на славянский святыми равноапостольными братьями Кириллом и Мефодием.

Вместе с Владимиром храмовым строительством занималась и его византийская жена, царевна Анна. По сведениям христианского арабского историка XI века Яхьи Антиохийского, «она построила многие церкви в стране русов». Вероятно, под ее покровительством были основаны также первые монастырские обители: «Монастыри на горах сташа, черноризцы явишася» («Слово о законе и благодати» митрополита Илариона).

Русские летописи сообщают, что князь Владимир особенно заботился о духовном просвещении народа: «И повелел попам по городам и селам приводить людей к крещению и детей учить грамоте, ученью книжному...» Под руководством болгарских и херсонесских священников русские ученики овладевали богатствами славянской (болгарской, чехо-моравской) и греческой письменности. В истории русской культуры им предстояло сыграть особую роль, создав первые произведения русской словесности.

Христианское храмоздательство в корне меняло все мировосприятие русских людей. В глазах новообращенного христианина город и храм составляли некое единство, священную территорию, отделенную мощными укреплениями от хаоса языческих лесов и степей. Замкнутое пространство города, с храмом как его средоточием, с княжеским замком — местопребыванием светских и церковных властей, становилось отныне обителью верных, огражденной от внешней тьмы, земным воплощением Дома Премудрости Божией.

Заботясь о благоустроении Церкви, Владимир составил церковный устав — первый свод правил, разграничивший сферу деятельности светских и церковных судов (канонические вопросы в нем не затрагивались). Кроме того, теперь церковные власти должны были следить за верностью весов и мер: «...поручено святым епископиям городские и торговые всякая мерила... блюсти без пакости: ни умалить, ни умножить. За то все дать ему (епископу) ответ в день Суда великого, как и за попечение о душах человеческих».

Принятие христианства преобра­зило духовно и самого князя Владимира. «Если прежде, живя в язычестве, был он падок на скверную похоть, то затем обратился к покаянию и все свои прежние прегрешения искупил покаянием и милостыней», — говорит летописец. Князь искренне и всей душой принял новую веру. Вняв увещаниям царевны Анны и греческих епископов, он распустил свой многолюдный гарем: «законных» жен и их сыновей разослал по городам, а наложниц отдал в жены своим холостым приближенным. Древнерусские летописцы и духовные писатели не жалели слов, чтобы прославить милосердие и нищелюбие Владимира. Услыхав слова Писания: «Блаженны милостивые; ибо они помилованы будут» (Мф. 5, 7), — Владимир разрешил всякому нищему и убогому приходить на княжеский двор и брать все, что ему потребно, — еду, питье или деньги. Для больных и немощных, которые не могли добраться до его двора, князь повелел развозить по городу пропитание. По свидетельству Иакова Мниха, от щедрот Владимира вкушала убогая братия не одного только Киева, а еще и многих других городов и сел Русской земли: «И не в Киеве одном, но по всей земле Русской — и в городах, и в селах — везде милостыню творил, нагих одевая, алчущих насыщая, жаждущих напояя, странников одаривая милостью, священников почитая, и любя, и милуя, подавая требуемое, нищих, и сирот, и вдовиц, и слепых, и хромых, и больных — всех милуя и одевая, и насыщая, и напояя. И так пребывал князь Владимир в добрых делах...» В памяти народа Владимир остался Красным Солнышком, согревающим всех лучами своего милосердия:

Во стольном городе во Киеве,
У ласкова князя у Владимира
Было пированьице почестен пир
На многих на князей на бояров,
На могучих на богатырей,
На всех купцов на торговых,
На всех мужиков деревенских.

Таким христианским государем, в полном смысле слова, увидели князя Владимира не только потомки, судившие о крестителе Руси по более или менее достоверным рассказам и преданиям, но и современники, лицезревшие Владимира собственными глазами. Таким очевидцем, близко сошедшимся с князем, был святой апостол Пруссии Бруно.

Он происходил из рода графов Кверфуртских, в молодости, во время поездки по Италии, принял монашеский постриг под именем Бонифация, при императоре Генрихе II был посвящен в епископы и назначен главой миссии в восточных странах. Святитель стремился пострадать за имя Христово и обрел мученический венец в 1009 году в Пруссии, где был убит язычниками. Но за год перед тем он возымел намерение обратить ко Христу печенегов, «жесточайших из всех язычников». Так весной 1008 года тридцатилетний Бруно очутился в Киеве, дабы уговорить Владимира препроводить его в Печенежскую землю.

О своем пребывании у киевского князя Бруно поведал в личном послании к императору Священной Римской империи Генриху II. «Государь Руси, — пишет он, — великий державой и богатствами, в течение месяца удерживал меня против моей воли, как будто я по собственному почину хотел погубить себя, и постоянно убеждал меня не ходить к столь безумному народу, где, по его словам, я не обрел бы новых душ, но одну только смерть, да и то постыднейшую. Когда же он не в силах был уже удерживать меня долее и устрашен неким обо мне, недостойном, видением, то с дружиной два дня провожал меня до крайних пределов своей державы, которые из-за вражды с кочевниками со всех сторон обнес крепчайшей и длиннейшей оградой. Спрыгнув с коня на землю, он последовал за мною, шедшим впереди с товарищами, и вместе со своими боярами вышел за ворота. Он стоял на одном холме, мы — на другом. Обняв крест, который нес в руках, я возгласил честной гимн: “Петре, любишь ли меня? Паси агнцы моя!” (Ин. 21, 15) По окончании церковного песнопения государь прислал к нам одного из бояр с такими словами: “Я проводил тебя до места, где кончается моя земля и начинается вражеская; именем Господа прошу тебя, не губи к моему позору своей молодой жизни, ибо знаю, что завтра до третьего часа36 суждено тебе без пользы, без вины вкусить горечь смерти”. Я отвечал: “Пусть Господь откроет тебе врата рая так же, как ты открыл нам путь к язычникам!”»

Им суждено было увидеться еще раз — когда спустя пять месяцев Бруно, к великому изумлению и радости Владимира, живой и невредимый опять появился в Киеве, сообщив о благополучном исходе миссии и крещении «примерно тридцати душ» (вероятно, из числа старейшин печенежских родов — простой люд в подобных случаях обычно не считали). Окрыленный успехом, Бруно поставил в епископы печенегам одного из своих спутников, а Владимир взял на себя все политические заботы, связанные с устройством Печенежской епархии37.

В свидетельстве Бруно замечательно то, что этот суровый аскет и неутомимый проповедник истины ни на секунду не усомнился в подлинности христианства Владимира, в его глубокой личной приверженности христианскому идеалу. Владимир предстал перед Бруно в образе благочестивого правителя, неколебимо стоящего на охране границ христианского мира. Этому князю-воину дан непосредственный опыт богообщения («видение» о Бруно), и потому он умеет смиряться и предавать себя в руки Господа: «Да будет воля Твоя!»

И еще одна черта личности Владимира выпукло проступает в послании Бруно — живая, действенная любовь князя к ближнему. Он тревожится за своего гостя, сострадает ему и — склоняется перед его духовной свободой. И хотя речь идет о римском епископе, святой Владимир не видит для себя ничего зазорного в том, чтобы оказывать покровительство ему самому и основанной им Печенежской епархии. Очевидно, что эти два человека разговаривали на общем языке веры. Оберегая степные рубежи Русской земли, Владимир ощущал себя защитником единого христианского мира.

Последние годы жизни Владимира были омрачены неповиновением его сыновей. Около 1013 года его старший сын Святополк составил заговор против отца и был за это заключен в тюрьму. В следующем году другой сын Владимира — Ярослав, сидевший в Новгороде, отказался платить ежегодную дань Киеву.

Разгневанный Владимир начал собирать силы для похода на Новгород. Предстояла война отца с сыном — неслыханное дело даже в языческой Руси. «Но Бог не дал диаволу радости», — с некоторым облегчением замечает летописец. В разгар военных приготовлений Владимир внезапно «разболелся» и слег. Врачеванье не помогало, недуг все усиливался, и 15 июля 1015 года Владимир отдал душу Богу в одной из своих загородных резиденций — селе Берестове.

* * *

«Память о нем чтут русские люди, вспоминая святое крещение» — такими словами заключает летописец свое повествование о Владимире, свидетельствуя, что личность «нового Константина, который крестился сам и людей своих крестил», неизгладимо врезалась в историческую память «новых людей, просвещенных Святым Духом», — русских христиан XI–XII веков.

Неудивительно, что у первого же поколения древнерусских книжников, воспитанников Владимировых школ, отлично сознававших, чем они обязаны предыдущей эпохе («Владимир землю вспахал и умягчил, то есть крещеньем просветив... а мы пожинаем, ученье приемля книжное»), возникло горячее желание канонизировать крестителя Русской земли. Но добиться согласия на это византийской церковной иерархии оказалось нелегко. Сам тип нового святого смущал греков, придерживавшихся в вопросах канонизации строгих традиций. Преобладающее место в греческих святцах занимали мученики за веру и лица духовного звания — преподобные (аскеты-подвижники) и святители (епископы). Миряне в чине праведных встречались только в виде исключения, и в основном это были цари и царицы. Но какой бы естественной ни казалась русским книжникам параллель Владимир — Константин Великий, для греческой Церкви она была совершенно неприемлема. В канонизации василевсов находил выражение византийский идеал царского служения. Их святость не зависела от личных добродетелей: Византия почитала тех своих царей и цариц, чьи имена были связаны с созывом вселенских соборов, ниспровержением ересей и торжеством Православия. Это была канонизация светских хранителей веры, внешних защитников Церкви. Однако «архонт Росии», пускай и носивший титул цесаря, не мог равняться с василевсами ромеев, поскольку он не был главой Русской Церкви, которая через греческого митрополита формально подчинялась Константинопольскому патриарху и, в конечном счете, византийскому императору. Поэтому, на взгляд греческого священства, единственным основанием для прославления его в качестве святого могли быть особые личные подвиги, притом непременно аскетического характера, — а таковых за Владимиром не числилось.

Помимо этих соображений, у противников канонизации Владимира имелся еще один аргумент: у гроба князя в Десятинной церкви не совершались чудеса, что не позволяло открыть и прославить его честные мощи.

Высокомерному скепсису греческого духовенства русские писатели противопоставили личное убеждение в святости Владимира. Крещение Руси было для них тем подвигом, в свете которого делались ненужными какие бы то ни было еще доказательства права князя на «венец с праведными». Иаков Мних обращается к нему с такими словами: «О блаженный и треблаженный князь Владимир, благоверный, и христолюбивый, и гостеприимный, велика награда твоя от Бога!» — и далее уподобляет его царям Давиду, Езекии, Иосии и Константину, «которые избрали и исполнили Божий закон более всего и послужили Богу всем сердцем и получили милость Божию и наследовали рай и приняли Царство Небесное и почили со всеми святыми угодниками. Так и блаженный князь Владимир послужил Богу всем сердцем и всею душою». Там же, на небесах, принимающим вознаграждение за свои благие дела созерцал князя митрополит Иларион.

Что же до отсутствия чудес при гробе, то «не дивимся, возлюбленные, — внушает своим читателям Иаков Мних, — что чудес не творит по смерти: многие святые праведники не сотворили чудес, но святы есть». Господь не являет зримые знаки святости Владимира по нашим грехам, нашему маловерию, рассуждает летописец: «Удивления достойно, сколько он сотворил добра Русской земле, крестив ее. Мы же, христиане, не воздаем ему почестей, равных его деянию... Если бы имели мы усердие и молились за него Богу в день его смерти, то Бог, видя, как мы чтим его, прославил бы его... Пусть же Господь воздаст тебе по желанию твоему и все просьбы твои исполнит — о Царствии Небесном, которого ты и хотел. Пусть увенчает тебя Господь вместе с праведниками, воздаст услаждение пищей райской и ликование с Авраамом и другими патриархами, по слову Соломона: “Со смертью праведника не погибнет надежда”».

Эта терпеливая вера в конце концов одолела все преграды, и Владимир был причтен к лику святых в чине равно­апостольного. Самое раннее упоминание о местном церковном почитании Владимира содержит редакция «Студийского устава» из собрания Курского краеведческого музея (конец XII — начало XIII века), где после службы Борису и Глебу под 24 июля есть запись: «Чтется житие князя Владимира». Это дает основание думать, что первоначально, до официального прославления, память Владимира отмечалась не «в день преставления его», 15 июля, а 24 июля, в день памяти его сыновей-страстотерпцев, которые удостоились канонизации раньше своего отца. Возможно, здесь берет начало древняя и устойчивая иконографическая традиция изображения святого Владимира вместе со святыми Борисом и Глебом. Включение же имени Владимира в святцы под 15 июля, что можно приравнять к официальной канонизации, состоялось, вероятнее всего, ближе к середине XIII века38.

 

Примечания

1 «Летописец Переяславля Суздальского» (XIII век) сообщает, что на момент кончины князю Владимиру было 73 года. Однако на это известие полагаться трудно ввиду сбивчивости хронологии «Летописца», где смерть Владимира Святославича датирована 1035 годом вместо правильного — 1015 года.

2 Как считают историки, этот человек мог быть как уроженцем г. Любеча, близ впадения Десны в Днепр, так и выходцем из одноименного города, находившегося в земле поморских славян (современный Любек в Германии).

3 Конкретное содержание этого термина на Руси по источникам прослеживается плохо. У южных славян «милостником» был тот, кто принадлежал к низшему слою зависимых (служилых) людей. Никоновская летопись называет Малушу княжьей ключницей.

4 Рабами в древней Руси называли всех, кто «работал», то есть служил господину. Для рабов в собственном смысле слова существовал специальный термин «челядь».

5 Сага об Олаве Трюгвассоне, рассказывая о пребывании норвежского героя в Русской земле на рубеже 80–90-х годов Х века, рисует мать «конунга Вальдемара» глубокой старухой. Вероятно, Святослав сошелся с Малушей, едва переступив порог совершеннолетия, то есть в 956–957 годах. В древней Руси совершеннолетие для мужчин наступало в 15 лет. Святослав родился около 942 года.

6 «Княжеские» имена у древних славян обыкновенно были двусоставными. Древнейшая форма имени Владимир — Володимѣръ (Володимер). Приставка «мѣр» индоевропейского происхождения, встречается в именах многих народов Европы, однако что именно она означает, до сих пор не выяснено. Поэтому нельзя точно сказать, что же означало имя Володимер в глубокой древности. Однако довольно скоро появилась и другая его форма, более привычная для нас, — Владимир. Она распадается на два корня славянского происхождения: «влад» и «мир» («мiръ»). Таким образом, Владимир в древнерусском осмыслении означает «владеющий миром», в смысле «вселенной, землей, всем светом», или же «мiром» как обществом.

7 Святослав был многоженец, как то допускал языческий обычай. Из его жен известна только венгерская княжна, о которой говорится в утраченных летописях, использованных В.Н. Татищевым. Помимо Владимира, Ярополка и Олега, в письменных источниках упоминается четвертый сын Святослава, по имени Сфенг, о котором греческие летописцы Иоанн Скилица и Георгий Кедрин пишут, что этот «брат Владимира» в 1016 году помог Византии восстановить ее власть над крымскими землями. Допустимо видеть в нем сына Святослава от представительницы какого-то знатного рода таврических русов или, возможно, от касожской или ясской княжны.

8 О наличии у Святослава крещеного брата Глеба сообщают не дошедшие до нас летописные источники, использованные В.Н. Татищевым.

9 «Если убьет муж мужа, то мстит брат за брата, или сын за отца, либо отец за сына...» (Русская Правда).

10 Конечной целью путешествия Владимира «за море» была земля славянского племени вагров (между современными Любеком и Ольденбургом), непосредственных соседей датчан. По словам немецкого хрониста XII века Гельмольда, в мореходном деле вагры были «впереди всех славянских народов» и потому легко могли обеспечить переброску наемных «варягов» Владимира в Новгородскую землю. Из летописи мы знаем, что Владимировы «варяги» поклонялись Перуну, чтимому и среди поморских славян.

11 Археологические раскопки Полоцка показали, что княжеская крепость (детинец) во второй половине Х века подверглась разгрому, ее культурный слой, относящийся к этому времени, хранит отчетливые следы сильного пожара.

12 См. показание немецкого миссионера XII века Гельмольда, автора «Славянской хроники», о человеческих жертвоприношениях главному идолу славянского Поморья — Святовиту. Святилище его находилось на острове Рюген, и местные жители (славяне-руги, или ране) «в знак особого уважения... имели обыкновение ежегодно приносить ему в жертву человека — христианина, какого укажет жребий». Христиане, приносимые в жертву Святовиту, были захваченными на войне пленниками. Это единственная историческая аналогия обычаю, о котором идет речь в Повести временных лет.

13 Память 12/25 июля.

14 Согласно Повести временных лет, древнерусский языческий «пантеон» состоял из Перуна, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоши. Однако историки предполагают, что поименный перечень богов, вероятнее всего, является вставкой конца XI — начала XII века. У более близкого к тем событиям Иакова Мниха (автора второй трети XI века) сказано только: «Перун, Хорс и ины многа».

15 По словам Повести временных лет, «...и приводили [на холм, к кумирам] сыновей своих и дочерей, и приносили в жертву бесам, и оскверняли землю требами своими. И осквернилась кровью земля Русская и холм тот».

Это известие является почти дословным заимствованием из так называемой «Речи философа» — самостоятельного произведения западно- или южнославянской церковной литературы второй половины IX — начала Х века, включенного летописцем в историю обращения Владимира. «Посем же дьявол в большее прельщение вверже человеки, — сказано там, — и начаша кумиры творити, ови древяны, ови медяны, другие мраморяны, а иные златы и сребряны; кланяхуся и привожаху сыны своя и дщери, и закалаху пред ними, и бе вся земля осквернена».

Данный фрагмент «Речи философа» в свою очередь восходит к 105-му псалму: «...служили истуканам их... и приносили сыновей своих и дочерей своих в жертву бесам; проливали кровь невинную, кровь сыновей своих и дочерей своих, которых приносили в жертву идолам Ханаанским, — и осквернилась земля кровью...» (Пс. 105, 36–38).

Заклание русами на языческом алтаре юношей и девиц и даже грудных младенцев удостоверено свидетельствами патриарха Фотия, Льва Диакона, составителем жития Стефана Сурожского. Правда, во всех этих случаях речь идет об иноземных пленниках. Сомнению, таким образом, подлежит не сам факт принесения в жертву на киевском «холме» молодежи обоего пола, а выбор русами для кровавого культового действа собственных детей. Эта якобы «историческая» подробность, по-видимому, не имеет отношения к русскому язычеству конца Х века, а навеяна исключительно библейскими ассоциациями: «...стали грешить сыны Израилевы перед Господом Богом своим... и проводили сыновей своих и дочерей своих чрез огонь» (4 Цар. 17, 7, 17); «и устроили высоты Ваалу, чтобы сожигать сыновей своих огнем во всесожжение Ваалу...» (Иер. 19, 5) и т.д.

16 Это известие подкрепляется археологически. При раскопках 1975 года неподалеку от Десятинной церкви были обнаружены остатки языческого святилища. В его фундаментных ямах найдены обломки плинфы и штукатурки со следами фресковой живописи. Это значит, что строительство святилища, скорее всего, сопровождалось разрушением стоявшей на его месте каменной церкви.

17 Многоженство было важным институтом языческого общества. Языческая мистика видела прямую зависимость между количеством женщин вождя и благоденствием племени, народа, страны. Во внешнеполитической сфере многоженство (через династические браки) способствовало закреплению союзных отношений с соседними народами, а в многоплеменном государстве еще и обеспечивало внутреннее единство страны, собирая в гареме верховного вождя дочерей племенных и родовых старейшин. Наложницам, кроме того, была отведена важная роль в погребальном обряде русов — одна из них сопровождала своего умершего господина в загробный мир. Таким образом, само положение языческого владыки обязывало его иметь жен и наложниц, и притом как можно больше, ибо это умножало его могущество в глазах сородичей и соседей и давало обществу уверенность в благотворности его правления.

18 Чехия в конце Х века была уже крещена, в связи с чем возникает вопрос: как же мог состояться брак между язычником-многоженцем Владимиром и христианками-«чехинями», очевидно дочерями каких-то чешских вельмож или даже князей? Однако такая возможность совсем не исключена. По свидетельству Паннонского жития Кирилла и Мефодия, латинские священники, просвещавшие моравских славян одновременно с солунскими братьями, дабы не отпугнуть неофитов и колеблющихся чрезмерной суровостью своих требований, шли на попущения традиционным обычаям: «не возбраняли жертв творити по языческому обычаю, ни женитьб бесчисленных творити».

Во второй половине Х века положение дел ничуть не изменилось. Пражский епископ Адальберт-Войтех, чех по происхождению, незадолго до своей мученической кончины в 997 году серьезно полагал, что чехи отпали от христианства и вернулись к языческим порядкам, едва ли не поголовно погрязнув в многоженстве.

На этом историческом фоне летописная запись о женитьбе Владимира на «чехинях» выглядит достаточно правдоподобной, тем более что примеры подобных браков христианки и язычника в истории есть. Незадолго перед тем (в 965 году) чешский князь Болеслав I отдал свою дочь Домбровку за польского князя Мешко I, тогда еще косневшего в язычестве.

19 Несомненное преувеличение. Реальные данные о гаремах языческих владык Восточной Европы выглядят иначе. Арабские писатели сообщают, что во дворце хазарского кагана было 25 жен — по числу подвластных хазарам народов. По сведениям западноевропейских путешественников, в начале XIII века князь Тмуторокани имел 100 жен.

20 Память 27 октября / 9 ноября.

21 Здесь «немцы» хитрят, намеренно искажая смысл слов апостола: «Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» (1 Кор. 10, 31).

Тема загробного воздаяния присутствует в церковном уставе Владимира, который грозит ослушникам церковных правил «перед Богом... отвечати на Страшнем суде пред тмами ангел... идеже не поможет никтоже кому, но токмо правда избавить от вторыя смерти, от вечныя мукы... от огня негасимаго». Не исключено, что здесь мы имеем дело с неизбывным духовным переживанием самого автора устава, устрашенного грозными отблесками адского пламени.

22 Много позднее сложилось польско-литовское предание о враче Иване Смере, половчанине по происхождению, которому Владимир будто бы поручил исследовать веры. Объехав разные земли, Смер добрался до египетской Александрии, откуда отправил князю письмо, вырезанное на медных досках. Суть этого послания сводилась к тому, чтобы Владимир не принимал ни греческую, ни римскую веру, так как чистое апостольское учение сохранилось только в александрийском христианстве. В XVII веке церковный писатель Христофор Занд включил письмо Смера в свою книгу «Ядро церковной истории». Оттуда известие о Смере попало в «Российскую историю» М.В. Ломоносова. Русский ученый предположил, что Смер обратился в Александрии в коптскую ересь, «которая содержит обрезание; чего ради не удостоена Владимирова внимания». Современная наука разоблачила «письмо Ивана Смера» как фальсификацию XV–XVI веков, вышедшую, по всей вероятности, из среды польско-литовских социниан. Социнианское учение относилось к ересям арианского толка, отрицавшим троичность Бога, чем и объясняется восхваление Смером чистоты «александрийского христианства» (ересиарх Арий в конце III — начале IV века был пресвитером александрийской церкви).

23 Предание о проповеди представителей трех соперничающих религий (иудаизма, мусульманства, христианства) перед государем, которому предстоит выбор «истинной веры», по всей вероятности, восходит к соответствующей еврейской легенде о принятии хазарским каганом иудейства, широко известной за пределами каганата: см., например, «Книгу путей и стран» арабского писателя XI века Аль-Бекри, а также (с некоторыми вариациями) «Хазарскую книгу» Иегуды бен Галеви и ответное письмо хазарского царя Иосифа к рабби Хасдаю ибн Шафруту (около середины Х века).

Древнерусский летописец не ограничился простой перелицовкой этого расхожего предания, дополнив его другим заимствованным произведением — вложенной в уста греческого миссионера «Речью философа», которая, перед тем как попасть на Русь, имела хождение в Моравии и Болгарии в качестве истории обращения в христианство моравского князя Ростислава и болгарского князя Бориса.

Разведыванием сущности мировых религий Владимир занимается и в одном анонимном византийском сочинении (так называемый «Аноним Бандури» — по имени его издателя A.Banduri), которое также могло послужить источником для соответствующего сюжета Повести временных лет.

Конечно, сказание «об испытании вер» носит все черты литературного произведения, к тому же внесенного в летопись довольно поздно — скорее всего, не раньше начала XII века. На эту дату указывают два характерных фрагмента текста: слова хазарских иудеев о том, что «предана бысть земля наша христианам» (крестоносцы удерживали за собой Палестину со второй половины 90-х годов XI века до 1187 года), а также резкий антикатолический выпад со стороны греческого «философа» в обращенном к Владимиру вероучительном слове («не принимай от латинян учения, ибо их учение развращено»), из чего с несомненностью явствует полное конфессиональное размежевание с Римской Церковью.

И все же русское сказание возникло не на пустом месте. Например, из средневековых хроник известно, что немецкий епископ Адальберт дейст­вительно приезжал ко двору княгини Ольги с миссионерскими целями, но, ничего не добившись, уехал обратно. А в историческом сочинении арабского ученого Марвази (конец XI — начало XII века) есть упоминание об «испытании вер» неким «царем русов» Буладмиром (вероятно, искаженное «Владимир»), вначале принявшим христианство, а затем пожелавшим стать мусульманином. Правда, сообщение это датировано началом Х века.

24 Сирийский историк второй трети XI века Яхья Антиохийский, один из самых осведомленных источников по истории русско-византийских отношений второй половины 80-х годов Х века, коротко отметил, что непосредственно перед принятием крещения русы находились в лагере врагов Византии. О походе Владимира на Балканы упоминают и некоторые древнерусские летописи.

25 По некоторым намекам мы можем догадываться, что императоры действительно даровали Владимиру титул цесаря. В самых ранних текстах, посвященных Владимиру, древнерусские авторы именуют его царем, наподобие Константина I Великого: «О, святая царя, Констянтине и Володимере...» (Иаков Мних), «самодержцем Русской земли» («Сказание о Борисе и Глебе»), каковым термином не вполне точно переводили греческое слово «автократор», прочно соединявшееся в понятии русских людей с титулами «василевс», «цесарь», «царь». Характерной деталью является и то, что во всех летописях и житиях Владимира его византийская супруга Анна фигурирует с титулом «царица». Между тем ее собственный придворный ранг соответствовал титулу царевны, царицей же она могла быть только в качестве жены «царя» Владимира.

В описи XV века сокровищ московских великих князей упоминаются подаренные Владимиру императором великолепные золотые бармы, украшенные драгоценными камнями, жемчугами и эмалью. Стиль этих вещей указывает на конец Х века как наиболее вероятное время их изготовления.

Еще более красноречив древнерусский нумизматический материал Владимировой эпохи. На золотых и серебряных монетах (так называемых сребрениках I типа), отчеканенных в Киеве в конце Х — начале XI века, Владимир изображен в императорском облачении — длинной рубахе с узорчатой полосой и длинном плаще, скрепленном у правого плеча драгоценной застежкой-фибулой, со знаками царской власти — венцом и скипетром — и с нимбом над головой — символом царского величия. Прототипами для златников Владимира по­служили золотые монеты Василия II и Константина VIII, причем сходство между ними настолько полное, что первые русские образцы, поступившие в Эрмитаж, были приняты за византийские солиды.

26 В житийной традиции укрепилось мнение о том, что Владимир принял крещение в Корсуни (крымском Херсоне), после взятия города и женитьбы на царевне Анне. Причем потребовалось чудо — исцеление князя от внезапно поразившей его слепоты — для того чтобы он духовно узрел Бога. Однако это позднее предание, получившее у историков название «Корсунская легенда», не отличается особой достоверностью. Конечно, сестра византийских императоров не могла быть отправлена к еще не крещенному «варвару». И главное, мы располагаем свидетельствами древнерусских авторов XI века, из которых следует, что обращение князя Владимира к христианству состоялось намного раньше корсунского похода и совсем по иным побуждениям.

27 Представители знатных родов пользовались у славян особенным почитанием. В житии Оттона Бамбергского (начало XII века) есть схожий эпизод, когда один поморский князь, решивший по совету германского миссионера обратить в христианство свой народ, говорит ему: «Будь покоен, отец мой и господин, никто не станет тебе противиться, коль скоро старцы и знатные приняли христианскую веру».

28 Подобный образ действий был в то время распространен и в Западной Европе. Например, когда в 1168 году датчане взяли славянский город Аркону (на острове Рюген), где находилось наиболее почитаемое в славянском Поморье святилище Святовита, датский король велел «вытащить этот древний идол Святовита, который почитается всем народом славянским, и приказал накинуть ему на шею веревку и тащить его посреди войска на глазах славян и, разломав на куски, бросить в огонь» (сообщение Гельмольда).

29 В одной рукописи XVI века из Московской синодальной библиотеки сказано: «Крестися князь великий Володимер Кыевский и вся Русь августа 1».

30 Вечевой порядок требовал от участников сходки единодушного при­говора. Несогласных с мнением большинства поначалу уговаривали всем миром. Житие Оттона Бамбергского сообщает о крещении поморских славян: «В таком огромном городе, как Щетин, не нашлось ни единого человека, который бы, после общего согласия народа на принятие крещения, думал укрыться от Евангельской истины, кроме одного жреца... Но к нему однажды приступили все и стали его премного упрашивать». С теми же, кто, несмотря ни на что, продолжал упрямиться, поступали как с преступниками, подвергая их тяжелым наказаниям — побоям, грабежу имущества или крупному денежному взысканию. Так, немецкий хронист XI века Титмар Мерзебургский сообщает о порядке вечевых собраний у славянского племени лютичей: «Единодушным советом обсуживая все необходимое по своему усмотрению, они соглашаются все в решении дел. Если же кто из находящихся в одной с ними провинции не согласен с общим собранием в решении дела, то его бьют палками; а если он противоречит публично, то или все свое имущество теряет от пожара и грабительства, или в присутствии всех, смотря по значению своему, платит известное количество денег».

31 Византийский император Константин Багрянородный поучал своего сына относительно того, как держать херсонесцев в подчинении: «Знай, что если херсониты не приезжают в Романию (Византию) и не продают шкуры и воск, которые они покупают у печенегов, то не могут существовать. Знай, что если херсониты не доставляют зерно из Аминса, Пафлагонии, Вукеллариев и со склонов Армениака (причерноморские провинции империи), то не могут существовать» («Об управлении империей»).

32 Так, в договоре 945 года от лица греков сказано: «А о Корсуньской стране... Если та страна не покоряется нам, и тогда пусть попросит воинов у нас князь русский и воюет (эту страну), а воинов ему дано будет, сколько необходимо для этого».

33 Херсонесское духовенство издавна поставляло священнические кадры в причерноморские епархии. Известно письмо патриарха Николая Мистика (начало Х века), в котором он предлагает епископу Херсонеса избрать достойное лицо в епископы какому-то соседнему народу (предположительно аланам) и прислать кандидата в Константинополь для посвящения.

34 Яхья Антиохийский также отводит церковным иерархам главную роль в крещении Руси: «...они окрестили... всех, кого обнимали его (Владимира) земли».

35 В Западной Европе церковная десятина, рассматриваемая как юриди­чески обязательное вознаграждение за оказываемые Церковью духовные благодеяния, легла тяжким бременем на плечи податного населения, служа, в сущности, только обогащению высшего духовенства. На Руси же десятина на церковные нужды выделялась с ежегодных княжеских доходов и потому не отягощала народ новыми поборами. Другое ее отличие от католической десятины заключалось в том, что десятина на Руси предназначалась главным образом для осуществления самых широких задач благотворительности, а в пользу клира шла малая ее часть, и то лишь для удовлетворения крайних его нужд. У древнерусских духовных писателей не раз встречается мысль, что церковная десятина должна идти не только на потребу духовенству, но и на материальное поддержание всего круга лиц, призреваемых Церковью. Иаков Мних пишет, что Владимир «церковь создал каменную во имя Пресвятой Богородицы, прибежище и спасение душам верным, и десятину ей дал, на содержание попов и сирот и вдов и нищих».

36 В христианской Западной Европе сутки делились на часы неодинаковой протяженности: утреня (около полуночи), хвалины (3 часа пополуночи), час первый (6 часов утра), час третий (9 часов), час шестой (полдень), час девятый (15 часов), вечерня (18 часов), навечерие (21 час).

37 Впрочем, просуществовала она, кажется, недолго. Арабский писатель XI века Аль-Бекри пишет, что около 1010 года в плен к печенегам попал мусульманин, «ученый богослов, который объяснил некоторым из них ислам, вследствие чего те приняли его. И намерения их были искренни, и стало распространяться между ними учение ислама. Остальные же, не принявшие ислама, порицали их за это, и дело кончилось войной. Бог же дал победу мусульманам, хотя их было только 12 тысяч, а неверных вдвое больше. И они (мусульмане) убивали их, и оставшиеся в живых приняли ислам. И все они теперь мусульмане, и есть у них ученые, и законоведы, и чтецы Корана». Переход печенегов в ислам подтверждает и арабский писатель XII века Абу Хамид аль-Гарнати.

38 В Новгородской I летописи под 1240 годом упоминается церковь во имя Владимира. Ипатьевская летопись называет Владимира святым под 1254 годом, Софийский временник — под 1263 годом. Наверное, этому способствовало то обстоятельство, что именно в день памяти святого Владими­ра в битве на Неве (15 июля 1240 года) дружина новгородского князя, потомка Владимира Святого, Александра Ярославича (Невского) наголову разгромила шведское войско. В том же году мощи святого князя Владимира, как и мощи блаженной княгини Ольги, были утрачены во время татарского погрома Киева. В 1639 году при расчистке развалин Десятинной церкви были найдены мужские останки, объявленные киевским митрополитом Петром Могилой мощами святого Владимира. Впоследствии отдельные их части сделались достоянием Киево-Печерской лавры (череп), киевского собора Святой Софии (ручная кость) и московского Успенского собора (челюсть). В настоящее время некоторые исследователи ставят под сомнение подлинность этой находки.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0