Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Данилевский — русский стратег современной России

Время «данилевствует»

Известный тезис В.Ф. Эрна: «Время славянофильствует», — выдвинутый им перед революционными катаклизмами, я бы сегодня перефразировал так: время «данилевствует»... Соглашусь с Эрном в том, что славянофильствуют именно время, события, сама жизнь, а не люди — они продолжают находиться в плену старого идолослужения: прогресса, позитивизма, либеральных ценностей, капиталистической экономики и т.п. В случае с Н.Я. Данилевским мы видим то же самое: философия русской истории, геополитические реалии и война с Западом доказывают его актуальность, вопреки господствующим штампам массового сознания.

Время Николая Яковлевича Данилевского (1822–1885) пришло спустя столетие после его кончины. При жизни его считали продолжателем дела А.С. Хомякова и славянофилов, хотя уже Н.Н. Страхов увидел в Данилевском явление фундаментальное, не сводящееся к историческому спору славянофилов и западников, а включающее их в себя. Скромность, по мнению Страхова, отличает не только самого Данилевского, но и его главный труд — «Россия и Европа»: «Эта книга названа слишком скромно. Она вовсе не ограничивается Россиею и Европою или даже более широкими предметами — миром Славянским и миром ГерманоРоманским. Она содержит в себе новый взгляд на всю историю человечества, новую теорию Всеобщей истории. Это не публицистическое сочинение... это сочинение строго научное, имеющее целью добыть истину относительно основных начал, на которых должны строиться науки истории». Справедливость историософского подхода Данилевского была подтверждена в XX веке О.Шпенглером, А.Тойнби, В.Шубартом, Л.Н. Гумилевым. О Н.Я. Данилевском вспоминают, говоря о таких поклонниках «России и Европы», как Ф.М. Достоевский, Ф.И. Тютчев, А.А. Фет, А.Ф. Писемский, К.Н. Бестужев­Рюмин, В.И. Ламанский, К.Н. Леонтьев, В.В. Розанов и др. Учение Данилевского о самобытном русском культурно­историческом типе имплицитно содержится в евразийском манифесте 1921 года: «Смотреть, вслед за некоторыми западниками, на Россию как на культурную “провинцию” Европы, с запозданием повторяющую ее зады, — в наши дни возможно лишь для тех, в ком шаблоны мышления превозмогают власть исторической правды».

Тем не менее по сей день в учебниках по истории русской философии Данилевского причисляют к поздним славянофилам, отводя ему несколько абзацев, ставя его имя через запятую с братьями Аксаковыми, Н.Н. Страховым, Ю.Ф. Самариным, А.А. Григорьевым и другими. При этом кампания по забвению и осмеянию русского ученого шла на протяжении почти ста лет как на Западе, так и у нас. Дарвинист К.А. Тимирязев назвал книгу Данилевского «Дарвинизм» «схоластической реакцией против положительной науки». Национал­предатель П.И. Милюков клеймил в 1893 году Данилевского в своей статье «Разложение славянофильства»: национальным «прогрессистам» не по пути с отжившими свой век «неподвижными идеями». На Западе после Первой мировой войны Данилевского воспринимали не иначе как «оракула русского империализма» (сейчас этой «страшилкой» нас не удивишь). Томаш Масарик — первый президент Чехословацкой Республики в 1918 году, работавший долгое время в США, женатый на американке и лично знакомый с Вудро Вильсоном, сделал попытку написать свою «Россию и Европу», но уже с позиций Европы, назвав теорию Данилевского «зоологическим патриотизмом». Однако, кро­
ме одноименного названия и симпатий к Достоевскому, этот труд чехословацкого легионера ничем не мог более конкурировать с Данилевским, ибо продолжал не противопоставлять Европу и Россию, а сопоставлять их как единую цивилизацию. Наконец, сегодняшний российский либерал не без злорадства вспомнит знаменитую полемику между Данилевским и В.Соловьевым, в которой последний довольно неблагородно — уже после смерти автора — назвал «Россию и Европу» «кораном всех мерзавцев и глупцов». Внимания здесь заслуживает лишь нравственный урок для нас. Если сто с лишним лет назад философ­западник такого масштаба, как Соловьев, скатился до банального оскорбления в адрес почившего своего оппонента, то нам, современным русским патриотам, вообще не стоит обращать внимания на те карикатуры, которые на нас рисует нынешняя полуобразованная либеральная интеллигенция. «На стороне консерватора — вечность» — мне очень близок этот афоризм. Соловьев пережил Данилевского и наложил неповторимый отпечаток на Серебряный век нашей культуры, но Данилевский пережил весь XX век, и сегодня, в условиях новой схватки цивилизаций, приходит его время — русское время Николая Данилевского. На мой взгляд, его идеи актуальны для современной России, как никогда, именно в нем фокусируется все славянофильство как система, Православие как идеология, а русская цивилизация как судьба. Прочитав его «Россию и Европу», мыслящий русский идейно трезвеет и духовно сосредоточивается. Данилевский — это наше стратегическое оружие. Пока еще не расчехленное до конца.

После Данилевского нельзя уже отмахнуться от славянства, от России, Русского мира как цивилизационного факта; не получится столь уверенно бормотать что­то про «общечеловеческие ценности» и «партнерские отношения» с Западом; серьезно поколеблется вера в то, что у России нет врагов, а есть только более успешные «друзья», — гипноз, который наводит на российское общество любая либеральная медиафизиономия с экрана. После Данилевского русскому человеку есть что сказать — внятно сказать. На заученные заклинания российских либералов­евроугодников из цикла «почему у нас не как в Европе?» уже давно ответил Данилевский. Прочтите «Россию и Европу», там все написано и про Европу, и про нас, и даже про вас — полурусскуюполуевропейскую либеральную интеллигенцию. По меткому замечанию Данилевского, Запад стал для наших либералов этакой коллективной «Марьей Алексевной» из бессмертной комедии, перед мнением которой трепещут все наши фамусовы — завсегдатаи «аглицких клобов» и прочих НКО. Наши либералы порой действительно напоминают заезжих комедиантов, но опасность заключается в том, что «европейничанье», которое Данилевский считал мировоззренческой болезнью русского человека с европейским моноклем в глазу, очень часто граничит с национальным предательством. Тем более если «европейничанье» основано на экономическом интересе, а заезжие артисты часто оборачиваются засланными агентами.

Тем не менее в поведении и тех и других нетрудно распознать черты классического религиозного недуга — фарисейства. Фарисейство, наглое, лживое, дьявольское фарисейство. Не должно исцелять в субботу, нельзя есть неумытыми руками, неприлично входить в дом к мытарям и грешникам! — кричат фарисеи Христу, но вытаскивают своего вола из ямы, если тот провалился в субботу; строят памятники пророкам, которых убивали их отцы; возлагают на народ «бремена неудобносимые», а сами не хотят «двигнути перстом». Помните эти евангельские сюжеты? Так вот российские либералы не так же ли фарисействуют? Антивоенная истерика «пятой колонны» против Крыма, Донбасса и Сирии мотивируется у них в том числе тем, что экономика у нас в кризисе и народ беднеет. И это говорят люди, нажившиеся при чубайсо­гайдаровском иге. А кто эту экономику разваливал и народ обворовывал? Лицемерно прикрывать желание вернуть себе бандитскую атмосферу 90х, Куршевель и пармезан заботой о «мире во всем мире» — это чистое фарисейство. Защищать трех самодовольных распутниц, сплясавших в храме, ссылками на христианское милосердие и при этом визжать по поводу того, что русские из России помогают русским на Донбассе, — ханжество. Современное искусство и детородный орган Павленского, прибитый к брусчатке, должны быть охраняемы от церковных мракобесов «гражданским обществом»: даешь свободу искусству! А то, что благодаря российской военной операции в Сирии еще не все древнехристианские памятники культуры уничтожены террористами, а сами сирийские христиане еще не все вырезаны, — это «российская агрессия». В политике это называется двойными стандартами, а у христиан — фарисейством: «Горе вам, лицемеры!»

Данилевский, как натурфилософ, вполне научно, поботанически, объяснил, что прививка западной модернизации к русскому древу прошла неудачно: «Ни самобытной культуры не возросло на русской почве при таких операциях, ни чужеземное ею не усвоилось и не проникло далее поверхности общества; чужеземное в этом обществе произвело ублюдков самого гнилого свойства». А сегодняшняя «евроинтеграция» Украины, Молдовы, Болгарии, Черногории кого производит на «поверхности общества»? Иронично подмечено философом, что даже поляки и чехи не стали полноценными европейцами, лишь карикатурно усвоив католицизм, так и остались в двусмысленном положении: то ли восточные европейцы, то ли западные славяне. Евразийцы уже после Данилевского открыто заявят XX веку протест против культурного геноцида со стороны Запада: «Модерн для евразийцев — явление, свойственное только Западу, а другие культуры должны разоблачить эти претензии на универсальность западной цивилизации и построить свои общества на внутренних ценностях». Даже критик славянофильства Н.А. Бердяев, во время Первой мировой войны писавший, почти в духе Шпенглера, о «сумерках Европы», видел в ее претензии быть монополистом мировой цивилизации «явление столь жалкое и пошлое, что оно духовно может рассматриваться лишь как симптом наступающего конца Европы». Европа на наших глазах заканчивается, гегемонию США, конечно, жалкой не назовешь — сила серьезная, но пошлость и омерзительность глобалистской культуры очевидны.

Как православный геополитик и философ, Данилевский порусски оценивал отрезвляющий характер войн против России. Здесь есть определенный эсхатологический аспект — русская историософия всегда была эсхатологична. Война и кризис как «репетиция» последних времен и Страшного суда отделяют овец от «козлищ», верных от предателей, ставят русскую цивилизацию перед главным духовным выбором: идолослужение чужим интересам или следование идеалу Святой Руси — православному катехоническому «государству правды», московско­византийской модели «Третьего Рима». «Восточный вопрос» у автора «России и Европы» тоже окрашен эсхатологическими тонами, неслучайно эпиграфом к главе, посвященной этой теме, он взял строки А.С. Хомякова:

Глас Божий:

«Сбирайтесь на праведный суд,

Сбирайтесь к Востоку, народы!»

И, слепо свершая назначенный труд,

Народы земными путями текут,

Спешат через бурные воды.

Это не фантазии, не «имперские амбиции», как припечатают нас наши оппоненты, цивилизационный идеал есть у всех культур, если они только, согласно законам Данилевского, не остались в фазе «этнографического материала» и получили политическую независимость. Но вопрос о духовной независимости России всегда обостряется в военное, смутное и кризисное время. Балканский кризис 70х годов XIX века показал, что «ненавидела нас не какаялибо европейская партия, а, напротив того, что каковы бы ни были разделяющие Европу интересы, все они соединяются в общем враждебном чувстве к России». «Восточный вопрос» для России, как при Данилевском, так и в наше время, дает нам возможность исцелить в себе «европейничанье», ясно увидеть перед собой нашу собственную идентичность. Данилевский не призывал к войне (в чем обвиняют всех патриотов либералы), а считал ее неизбежной для России и Запада, но смысл этого факта мы должны утверждать сами: «Борьба с Западом — единственно спасительное средство как для излечения наших русских культурных недугов, так и для развития общеславянских симпатий, для поглощения ими мелких раздоров».

Война цивилизаций, культурно­исторических типов, по терминологии Данилевского, не всегда принимает форму только лишь вооруженного конфликта, но всегда есть борьба идей — меч обоюдоострый, разделяющий свет православной истины от ложной веры. Религиозная борьба католичества и Православия непосредственно связана с борьбой романогерманства и славянства за византийское наследие: одни его разграбляли, другие — вместе с верой наследовали. Данилевский прямо высказался о том, что Карл Великий на Ахенском соборе 809 года, поддерживая учение о Filioque — непонятное, за исключением ученых схоластов, ни ему самому, ни тем более варварской Европе, «делал» католичество и папу под себя, создавал религию для своего искусственного проекта Священной Римской империи. Проект «вселенской» — католической — церкви, церкви для всех в романогерманском духе заложил основы для последующих претензий западного мира на такой же вселенский характер своей цивилизации: Запад для всех. Поэтому Данилевский, например, так подробно останавливается на первичных конфессиональных различиях Православия и западных исповеданий, особенно на учении о Церкви — экклезиологии. «Неправославный взгляд на церковь лишает само Откровение его достоверности и незыблемости в глазах придерживающихся его и тем разрушает в умах медленным, но неизбежным ходом логического развития самую сущность христианства, а без христианства нет и истинной цивилизации», — писал Николай Яковлевич о значении вероисповедного вопроса в жизни России и Европы. И его предсказания сбылись! Европейской христианской цивилизации больше нет! Есть толерантный дом терпимости под названием «Евросоюз» (все чаще в православных кругах именуемый Евросодомом), сотрясаемый новым переселением народов исламского мира. И задолго до Макса Вебера, проложившего связь между капитализмом и протестантской этикой и испытавшего удовлетворение от подобного «духовного прогресса», Н.Я. Дани­
левский увидел картину вырождения всего романогерманского типа, проистекающего из вырождения церкви на Западе.

Не оставил Данилевский без внимания и вопрос экуменизма — тему сегодня животрепещущую, а для наших церковных либералов, типа Кочеткова или Кураева, — любимую. Во времена В.С. Соловьева можно было еще позволить себе романтически пофантазировать на тему соединения церквей под эгидой православного царя и римского папы, но в этом споре Соловьева и Данилевского историческая правда осталась за последним. Экуменизм в XX веке стал орудием глобализма, а единством христиан стали лишь «братские» лобзания Фанара и Ватикана под благословением Вашингтона на фоне рейдерских захватов православных храмов униатами на Украине. И совсем уже определенно выразился Данилевский в письме к Соловьеву о пресловутом «единстве христиан», которое, по мнению Николая Яковлевича, более ослабит силу евангельского благовестия, чем даст ему какой­то новый импульс. При этом Данилевский настаивает на том, что сила межрелигиозного взаимодействия (или, выражаясь современной экуменической лексикой, диалога) не в «мертвящем единстве», а в честной и внятной полемике: «Я ожидаю и желаю от полемики не сглаживания недоразумений — ибо это было бы только заштукатуриванием и замалевыванием наших различий, а, напротив того, выяснения и распространения в нашем сознании в большей определенности, силе и живости истины православия и лжи католичества». Любой здравомыслящий православный патриот се
годня подтвердит правоту этих слов. Не только в экуменических «контактах», но вообще в разговоре с Западом и с либералами мы хотим лишь определенности: мы — разные, и конфликт цивилизаций неизбежен и не зависит от нас. Однако от нас зависит, как мы обозначим свои позиции, сформулируем свою идеологию и изобразим свои идеалы. Сейчас самое время — время Данилевского.

Данилевский против Поппера: война образов

Н.Я. Данилевский четко определил конфликт цивилизаций Запада и России как неизбежный факт. Этот факт — геополитический, факт религиозный, факт культурный и идеологический. Война Запада против России никогда не прекращалась полностью с момента выхода Москвы на историческую арену. Московское царство, Российская империя, СССР, современная РФ — все это для западных сил есть разные образы одного и того же врага: исторической Руси. Нам же, наоборот, внушают, что со сменой нашего политического фасада мы должны воспринять образ Запада как «свой», «партнерский», как «эталон развития», «общеевропейский стандарт» для всех. Врагов больше нет (кроме оголтелых нелибералов), и демократии друг с другом не воюют. Но все мы понимаем, что и «сатана принимает вид Ангела света» (2 Кор. 11, 14) и вой­на лишь приобретает более изощренные формы. Теперь ее называют Третьей мировой, сетевой, войной нового типа — постиндустриальной. И, несмотря на то что без локальных военных столкновений и крови не обходится, все же эта война — война информационно­психологическая (как ее оценивает, например, А.И. Фурсов), сетевая (с точки зрения А.Г. Дугина и В.Коровина), война образов в самом широком смысле.

Вообще, образ чеголибо имеет огромное значение для человеческой культуры, и особенно для православной традиции. Победа Церкви над иконоборчеством стала Торжеством Православия во многом потому, что образ истинного богословия в виде византийской иконы стал доступен для всех православных. Философией и богословием владеют всегда лишь немногие интеллектуалы, а язык иконы, образный язык символов, «богословие в красках», в Византийской империи понимали все. С забвением древнерусской иконы (и знаменного пения как музыкального образа) после раскола приходит и забвение образа Святой Руси, «Москвы — Третьего Рима», приходит «европейничанье», о котором пишет Данилевский: начинается с быта, а заканчивается мировоззрением. Новоканонизированный святитель Серафим (Соболев) назвал ересь иконоборчества самой опасной ересью в истории Церкви в контексте своего знаменитого доклада 1948 года против экуменизма. Эта связь в его выступлении неслучайна, как мне кажется, потому что богословские подмены, которые осуществляются через экуменический «диалог», современную теологию, религиозный модернизм, — все это размывает образ Православия в том виде, в каком он был утвержден Церковью после VII Вселенского Собора. Эпоха Вселенских Соборов имела внутреннюю логику: после каждого Собора происходила своеобразная богословская рефлексия, вплоть до новых ересей и нового Собора. Догмат иконопочитания завершает собой историю Вселенских Соборов как итог всего православного богословия: Икона Православия написана, и дальше все последующие века Святая Церковь должна обращать свой мысленный взор на этот образ перед лицом приближающихся апостасии и конца времен. Иконичность и эсхатология — вот те темы, которые остаются нам для осмысления в истории Православия после Вселенских Соборов. Даже исихастские споры XIV столетия обращены в древность, св. Григорий Палама считал свое учение лишь возвращением к богословию Великих Каппадокийцев, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина — вот в чем сила образа для настоящего богослова и философа. Сегодня, как никогда, нам нужно понять, что вектор православного философскобогословского творчества в самом широком смысле определен для нас VII Вселенским Собором; не прогрессом, не «догматическим развитием», не поиском новых форм, а догматом об образе перед угрозой все более нарастающей культурой глобального обезображивания. Постмодернизм воюет с иконой, идет новая волна иконоборчества — девальвация образа.

Интересно, что и современные постмодернисты (Ж.Бодрийяр) именуют себя иконоборцами, ведь они тоже работают с образами только в противоположном направлении: создают симулякры — «копии без оригинала», «изобилие образов, ничего в себе не несущих». В этом новом иконоборчестве происходит «смерть образа» как метафоры. Нет больше среды понимания образов, символов, знаков — той среды, которая помогала человеку переходить в философии от феномена к идее, в светском классическом искусстве — от означающего к означаемому, а в духовной жизни — от образа к Первообразу. США, которые сегодня наиболее активно ведут сетевые войны, используют весь арсенал постмодернистского иконоборчества: наполняют информационное поле симулякрами политическими, эстетическими, религиозными, образовательными, экономическими и др. Американцы победили в «холодной войне», на мой взгляд, отчасти и потому, что сконструировали для позднесоветского человека «образ Запада» — симулякр, пленивший души миллионов людей.

Советские «стиляги», авангардисты с «бульдозерной выставки», «Посев» и «Грани» и прочие культурные инструменты антисоветской пропаганды, используемые Западом, создавали «образ Запада» для советского человека и работали на развал СССР не меньше, чем американские спецслужбы. Гламур против «ватника», «европейский выбор» против азиатчины, «креатив» против «застоя», болонская система против советских стандартов образования, дальше Макдоналдсы, голливудские фильмы, реалити­шоу, психотренинги, которые задают нам поведенческие западные стереотипы, — все это атака на русское сознание западных образов­симулякров. В иконоборческой иерархии постмодернистов — это симулякры 2го и 3го порядка: они либо маскируют и искажают реальность, либо скрывают отсутствие всякой реальности. Как остроумно заметил тот же Бодрийяр, «Диснейленд существует для того, чтобы скрыть, что Диснейлендом на самом деле является вся “реальная” Америка».

Современное западничество — симулякр западничества классического времен славянофилов и Данилевского. Мы знаем наших классических западников — Чаадаев, Чичерин, Герцен, — все их западничество сводилось к некритическому восхищению великой европейской культурой и трансляцией европейских идей Просвещения. Это было западничество как образ мысли. Западничество современное — это образ жизни. Если западники в XIX веке ездили в Европу за идеями, то сегодня — за комфортом. В самом деле, вы когда­нибудь слышали, чтобы наша нынешняя прозападная медиаэлита цитировала Гегеля, восхищалась итальянским Возрождением, рассуждала о европейской науке? Наоборот, они описывают любимый ими Запад как понравившийся ресторан или курорт, Запад для них — это сервис, это устрицы, хорошие дороги и последние айфоны. Уровень жизни, но не уровень мысли, «равенство быта и ума», как выразился К.Н. Леонтьев о «среднем европейце». Именно «средний европеец», как и мифический «средний класс» и «средний бизнес», стали в 90е «иконой» жизни для нашего обывателя.

У Александра Зиновьева я нашел подходящее определение для этого среднего во всех отношениях существа. Симулякром западника стал в наши дни «западоид» — «внутренне упрощенное, рационализированное существо, обладающее средними умственными способностями и контролируемой эмоциональностью, ведущее упорядоченный образ жизни, заботящееся о своем здоровье и комфорте, добросовестно и хорошо работающее, практичное, расчетливое, смолоду думающее об обеспеченной старости, идеологически стандартизированное, но считающее себя при этом существом высшего порядка по отношению к прочему (незападному) человечеству».

Мы сейчас вроде уже хорошо понимаем убогость и пошлость массовой западной культуры, вспоминаем о нашей самобытности, о русской идее. Вспоминаем и цитируем русских мыслителей, отстаиваем огромные очереди на выставку В.Серова. Мы заново постигаем имперскую культуру, причем наконец­то понимаем, что великую культуру создает не рынок, а великое государство. После того как в течение 20 лет была оплевана советская культура, а новая, демократическая Россия не создала ничего, кроме тошнотворного гламура, мы вновь открываем для себя советскую классику: и сталинскую архитектуру, и советскую литературу, и советское кино, и советскую науку. Великую Победу 1945 года мы осмысляем как нашу народную Пасху. В нас воскресают образы Империи. Но как только у нас пытаются «поработать над имиджем» России сегодня, получается снова симулякр: начинают копировать западный стиль, пожирать глянцевые знаки и рекламные бренды. Вырабатываются прозападные и проамериканские образы поведения, ценностные ориентиры, нормы культуры и образования, органично встроенные в американскую идеологию. Например, даже патриотические фильмы о войне напоминают американские блокбастеры. Русская речь вытесняется интернетсленгом и маркетинговым новоязом. В общественной сфере тоже «западные картинки»: нормативным публичным поведением является настроенность «на позитив» (все о’кей!) и «креативность», идеал престижной работы — менеджер и офисный «труд», образование измеряется рейтингом, профессионализм — эффективностью. Любимый курорт «среднего россиянина» (до недавнего времени) — Турция как отблеск Европы. Эти примеры «западоидности» можно перечислять долго. В церковной среде также наблюдается «европейничанье» низкого пошиба, вульгарное подражательство в рекламном стиле: монах­эстрадник, поющий на шоу, миссионерские флешмобы, киноклубы с просмотром «хоббитов» при воскресных школах и т.п. Какие бы благие цели мы ни преследовали, какие бы православные идеи ни вкладывали, мы пользуемся навязанными нам образами. И образами мысли, и образами поведения.

Мы пытаемся ответить на западные вызовы, оставаясь заложниками американского стиля, голливудских симулякров и европейских стандартов. Для того чтобы переломить эту ситуацию и двигаться в направлении большого стиля и создавать образ современной России, нам необходимо переключиться на другую цивилизационную парадигму. Следует отказаться от той формы «европейничанья», как пишет Данилевский, которая «состоит в смотрении на явления внутренней и внешней жизни России с европейской точки зрения и сквозь европейские очки». А что взять в качестве идейной основы для создания цивилизационного образа России? Понять образ (или его симулякр) современного Запада способны в первую очередь интеллектуалы и философы. Дистанцироваться от него и обратить внимание на нас самих — для этого нужны философы образа. В этой связи Данилевский для нас сегодня крайне актуален.

Напомню, что после рекламных атак американизма под обывательский образ Запада стали подгонять «научную» базу. Философский пиар западного мира, «гражданского общества» и демократии пришел к нам в начале 90х в виде книги Карла Поппера «Открытое общество и его враги». Для русского читателя ее издание профинансировал небезызвестный экспортер «цветных революций» — Международный фонд Дж. Сороса (ныне запрещенный в России наравне с ИГИЛ). Эта книга — «катехизис» современного либерализма. Это ее должен знать наизусть уважающий себя либерал с «Эха Москвы», «Дождя», из «Новой газеты» и других «креативных» корпораций (будем надеяться, что они вскоре тоже отправятся вслед за стариком Соросом и его фондом с русской земли). Для них есть только один общий дом, одна общая на всех цивилизация, одно для всех открытое общество. Вместе с Поппером они говорят: «Запад, демократия и рынок — это наша судьба, добро пожаловать в открытое общество!» «Открытые общества Запада, на мой взгляд, — значительно лучше, свободнее, гораздо честнее и справедливее всех обществ, когда­либо существовавших в истории человечества», — обращается Карл Поппер в предисловии к русскому читателю в 1992 году. Это пропаганда или «объективная наука»? Фонд Сороса, различные НКО и «пятая колонна» российских либералов, через подобные псевдонаучные книжки формируя в интеллектуальной среде образ открытого западного общества и его врагов, пропагандировали в России самую живучую тоталитарную идеологию — американский либерализм. Открытое общество Поппера и Сороса — это в действительности американское общество, американский образ жизни и американский образ мыслей. Это американская идеология, которая должна воспитывать одинаково бессмысленных индивидов — идейно импотентных и религиозно индифферентных, накачанных американской рекламой, лишенных собственной национальной идентичности, повторяющих мантры про «права человека» и стремящихся стадом в мировой концлагерь либерализма — «гражданское общество». В этой «тюрьме без стен», по выражению Ж.П. Сартра, они будут служить интересам новой элиты: «золотому миллиарду» финансистов и торгашей, транснациональным корпорациям, собственной вороватой олигархии и компрадорской буржуазии.

При чем здесь Данилевский со своими культурно­историческими типами, война образов и Карл Поппер, кажется, должно уже стать понятным. Русский мир против pax Americana — это и есть сегодняшнее прочтение «России и Европы». Открытое общество — это тот самый выдуманный концепт «общечеловеческой цивилизации», против которого выступал Данилевский: «Общечеловеческой цивилизации не существует и не может существовать, потому что это была бы только невозможная и вовсе нежелательная неполнота». Толь­
ко в его время на эту роль претендовала Европа во главе с Англией, а сегодня — Америка как «обновленная» версия западного мира. Но идеи многополярности и однополярности схлестнулись те же. Н.Я. Данилевский и К.Поппер символически олицетворяют для меня эту войну идей, форм и образов. Их книги приобретают иные ипостаси: «Россия и Европа» — это полотно, на котором широчайшей палитрой красок сделана попытка нарисовать красоту Божьего мира в виде научнофилософского труда; «Открытое общество и его враги» — это техническое руководство по внедрению американской идеологии в массовое сознание индивидов. Причем последнее — безапелляционно. Кто не разделяет идеологию открытого американского общества — тот враг, сторонник фашизма или коммунизма, вообще недочеловек. Врагов получается много, ведь культурно­исторических типов уже Данилевский насчитал десять, а внутри каждого из них — свои этнические, национальные, народные своеобразия. Враги Поппера и США в прошлом, настоящем и будущем. Неслучайно весь первый том «Открытого общества» посвящен шельмованию Платона как основоположника тоталитаризма, дальше Гегель, Маркс, «иррационалисты», критика А.Тойнби (англосакса, использующего методологию Данилевского!) как автора, рассуждающего о смысле истории. По Попперу, смысл истории — это тоже тоталитаризм, ведь смысл и история вещи коллективные, а индивид живет экономикой, свободной торговлей. У индивида и «гражданского общества» истории нет, есть только огромная предыстория — от тоталитарных и закрытых обществ к светлому будущему Соединенных Штатов Мира. Поппер, как и Ф.Фукуяма и другие американские идеологи, объявил о «конце истории». Страны, которые еще не свернули свой исторический «проект», чтут своих народных героев прошлого и пролагают свои национальные интересы в будущее, — тоже враги американо­попперовского общества.

Но уж если мы говорим о войне образов, то можно ли наметить наш определяющий критерий для обозначения контрапозиций Данилевского и Поппера? Каков может быть наш собственный взгляд на то, почему мы действительно враги открытому обществу Америки? Почему образ мира по Данилевскому — это наш мир, а образ мира Поппера — нет? Где водораздел этих непримиримых друг с другом образов и миров?

В свое время К.Н. Леонтьев, имевший на все свой собственный и оригинальный взгляд, стоявший как бы над спорами славянофилов и западников, встал на сторону Данилевского, потому что нашел его учение красивым. Это не недоразумение. Эстетический принцип, предложенный Леонтьевым, есть тот критерий, который требуется использовать в войне образов как самый доходчивый. Классическая эллинская философия выстраивалась вокруг идеи упорядоченной и вечной красоты — Космоса. В христианстве идея абсолютной красоты персонифицируется в Боге­Творце — Великом Художнике. «Мы прославляем Творца как прекрасного Художника», — говорит преп. Иоанн Дамаскин. Для святых отцов было традиционным методом в богословии обращаться к аналогиям из сотворенного Богом мира, в котором красота и гармония есть действия божественных энергий. Эстетический критерий, критерий красоты, поразному воспетый Достоевским, Данилевским, Леонтьевым, таким образом, не случаен в русской православной культуре. В Божественную Красоту они верили как православные, красоту умели созерцать в Божьем мире и эту же красоту искали в общественной жизни, в политическом устройстве, в науке, в философии, в образе жизни. Поэтому и Леонтьев, следуя Данилевскому, видит в «цветущей сложности» цивилизаций признаки аристократизма и высокого духа, а в демократизации, эгалитарном либерализме, экономическом росте и техническом прогрессе — упрощение, пошлость и трупное разложение культур. Поппер и Данилевский — это разные картины истории. Для первого история есть поступательная эволюция либерализма от закрытых обществ (культурно­исторических типов) до универсального открытого. Для Данилевского история, как отметил Леонтьев, состоит как раз из смены культурных типов, «из них каждый имел свое назначение и оставил по себе особые неизгладимые следы». Общий стиль — отсутствие стиля. Именно на этом пути Леонтьев и Данилевский предсказали Европе потерю своего собственного лица, что мы и наблюдаем спустя сто лет. Открытое общество — это смерть Европы как культурно­исторического типа. «Вместо организованного разнообразия больше и больше распространяется разложение в однообразие!» — пишет Леонтьев о современном ему Западе, считая, кстати, явление Америки как цивилизации упрощением и демократизацией Англии. Эстетическая оценка либерализации и американизации сознания, описанная Поппером в двух томах наукообразным языком позитивизма, дана предельно кратко: «Приемы эгалитарного прогресса — сложны, цель груба, проста по мысли, по идеалу, по влиянию и т.п. Цель всего — средний человек; буржуа спокойный среди миллионов точно таких же средних людей». А ведь этот «средний человек» и есть современный индивид — субъект постистории и жертва тоталитарного открытого общества.

Война между образами Данилевского и Поппера демонстрирует как раз справедливость применения эстетического критерия в этой борьбе. Кто враги открытого общества? Художники в самом широком понимании. И не стоит удивляться. В этом признается сам Карл Поппер. Именно художника ненавидит Поппер в Платоне. «Ни в коем случае не будет процветать государство, если его не начертят художники по божественному образцу», — говорит Платон в «Государстве» и добавляет, что для этого необходимо очистить и подготовить само государство и нравы людей, как художник подготавливает холст или доску для своей картины. Либеральная идеология в лице Поппера атаку­
ет платоновскую идею красоты: «Я требую, чтобы политики защищали принципы эгалитаризма и индивидуализма. Мечты о красоте должны подчиняться необходимости помощи людям, которые несчастны или страдают от несправедливости, а также необходимости создания институтов, служащих таким целям». Политическая эстетика уравнительного индивидуализма привела к тому состоянию, в каком мы сегодня наблюдаем Европу: ни веры, ни семьи, ни традиции, почти полная утрата суверенитета. О том, как «помогают» либеральная демократия и капитализм «униженным и оскорбленным», достаточно спросить любого нашего соотечественника, пережившего 90е. Засилье упомянутых «институтов», служащих делу распространения американской демократии и книжек Поппера, представляет угрозу национальной безопасности любого народа, живущего мечтами не о долларе, а о красоте. Но рынок не терпит красоты, на базаре нет народа — только толпа. Американская массовая культура, американский глобализм и американская теория «управляемого хаоса» — все это антиэстетика открытого общества, вавилонское столпотворение.

Н.Я. Данилевский предупреждал о том, что если русская цивилизация не осмыслит своего своеобразия — политического, религиозного, идеологического, философского, культурного, экономического, — не оформит его и не противопоставит его иным культурно­историческим типам, то цивилизация эта обречена превратиться в этнографический материал для других. Американская культура расширяет свои границы гораздо быстрее, чем натовские базы. На цивилизационный вызов США необходимо отвечать системно в плане военностратегическом, политическом, идеологическом, культурном. Все эти направления должны, на мой взгляд, быть подчинены одной идее — созданию образа России как суверенного культурно­исторического типа. Нам не обойтись здесь без философии — нашей православной русской мысли. По слову св. Иоанна Дамаскина, «философия есть искусство искусств и наука наук», а глубоко верующий Н.Я. Данилевский совмещал в себе и
научную глубину, и широту философского взгляда, и подлинный эстетический вкус.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0