Первые века

Степанян Е. Павел и Тэкла. М.: Теревинф, 2016.

Поэма Елены Степанян посвящена эпохе первых христиан, времени, когда в городе Икония проповедовал апостол Павел.

Он воскрес —
Какое счастье!
Значит, и грехи,
И страданья
Могут превратиться в радость,
Превратиться в ликованье.
Вот, я готов! Я обойду весь мир,
Эту истину великую возвещая.
Невозможно?
Возможно все, чего хочет Бог.
Мы же сами чудо —
Ничтожной глины комок
Необъятную душу вмещает...

Речи апостола так потрясли девушку по имени Тэкла (Фекла), что она отказалась от уже условленного брака, предпочтя посвятить себя служению Богу.

Это взбудоражило весь город — отвергнутый жених впадает в ярость и, собрав толпу местной черни, требует от римского прокуратора казнить апостола Павла. Но римлянин вовсе не склонен идти на поводу у неистовствующего сборища, считая неуместным столь шумно привлекать внимание к своим личным делам. Да и вообще Цестилий, усталый и разочарованный, видит, что мир погряз в мелочной суете и жестокости, теряя даже память о том высоком и вдохновенном, что осталось в наследство от прежних времен:

Икония — город невежд и ослов.
В театре не бывает представлений,
Одни только казни...
Книг не читают, даже в руки не берут.
Докатились. Наследники Эсхила.
Нет, это не только у них,
Повсюду жизнь прогнила.

Его, как и многих, уже захватывает чувство, что грядет нечто новое, пока еще непонятное, что старый строй жизни отживает свое.

А побеседовав с Павлом, римлянин окончательно утверждается в необходимости спасти его от жестокой расправы. Поначалу прокуратор пытается успокоить жалобщика, говоря на понятном ему языке, что история не столь значительна:

Фамир, послушай!
У прокуратора всюду
Глаза и уши.
Человек этот безобидный,
Он рассказывает басни,
Что жизнь прекрасна,
А после смерти еще прекрасней...

Сам Цестилий потрясен разговором с апостолом, но не подает вида, опасаясь доноса в Рим теперь уже на себя. Павла он решает изгнать из города, чтобы спасти. Но теперь мать Тэклы требует казни дочери-ослушницы, и тут уже прокуратор не властен возразить против местных обычаев.

Этот эпизод поэмы переполнен сильными и трагическими эмоциями. В душе злосчастной матроны Теоклеи отчаяние, что рушится такая понятная и почти идеально обустроенная жизнь, перерастает то в безмерное горе от неминуемой потери, то в лютый, немыслимый гнев против родной дочери. И вряд ли даже сама Тэкла способна в тот момент провести грань между откровением, изменившим всю ее судьбу, и внезапно вспыхнувшей в глубине души любовью к чужестранцу­проповеднику. Причем этой любви заведомо не суждено не только воплотиться в обычном человеческом счастье, но и вообще быть открыто высказанной. Ведь путь ее возлюбленного — жертвенная стезя на всю отпущенную ему земную жизнь.

...Но вот уже солнце встает,
И пыль
Клубится над Аппиевой дорогой...
О Рим! Подожди еще немного!
Ты вечен, что тебе несколько дней!
Видишь Аппиеву дорогу?
И он уже идет по ней...

А уберечь от казни саму Тэклу вроде бы ничто и никто не в силах, ведь община христиан мала и безоружна, они могут только истово молиться о ее спасении. И чудо свершается — костер, на котором ее хотели сжечь, заливает внезапный ливень. И тут уже прокуратор решительно вмешивается — его слова о воле небес никто не осмеливается оспорить. Вслед за Павлом и другими христианами она покидает Иконию. Однако в Антиохии, где, кстати, христиан впервые стали так называть, ее подстерегает новая опасность. Случайно увидев девушку, ее красотой пленяется местный распорядитель зрелищ, богатый, властный и не привыкший терпеть отказа ни в чем. Попытка похитить Тэклу ему не удается, и вот уже местному проконсулу приходится разбирать жалобу на непокорную:

...Изломала венец золотой,
Посвященный богам.
Боги, может, и стерпят,
Но я не хочу опозоренным быть...

Проконсул и отказал бы, но у распорядителя зрелищ в руках его долговые расписки. Девушку бросают на растерзание диким зверям, но свирепая львица, изумляя зрителей, становится на ее защиту. И народ, осознав происходящее, требует прекратить беззаконие...

Вся эта удивительная по глубине и выразительности драма разворачивается на тщательно воссозданном историческом фоне со множеством достоверных деталей, а замечательные по колоритности жанровые зарисовки органично сочетаются со вселенским масштабом происходящих в мире перемен.

Восточный дискурс

Ориентализм vs. ориенталистика: Сборник статей / Сост. В.О. Бобровников, С.Дж. Мири. М.: ООО «Садра», 2016.

В этом сборнике объединены научные работы, посвященные обширному кругу вопросов, связанных с историческим значением и современным восприятием научных дисциплин, входящих в понятие «востоковедение». В нашей стране эта научная школа имеет давние традиции и глубочайший уровень научного исследования.

Стремление к Востоку, охватившее в конце XIX — начале XX века западную цивилизацию, не оставило многих равнодушными и в России. Император Николай II, мечтавший о морском могуществе страны, считал важным не упустить возможность обрести на берегах Тихого океана место для военно-морского базирования, что открыло бы для Российской империи новые геополитические и экономические перспективы. «Самодержавие приняло новый внешнеэкономический курс, который, казалось бы, укладывался в русло традиционной исторической миссии движения России на восток». Один из наиболее ярких выразителей направления, называемого «русским восточничеством», являлся князь Э.Э. Ухтомский, который и сопровождал в 1891 году наследника цесаревича, будущего императора Николая II, в его поездке по странам Востока.

Для Запада особую актуальность имеет проблема, впервые сформулированная Эдвардом Саидом в книге «Ориентализм», вышедшей в 1978 году. Ученый высказал мнение, что главной задачей ориентализма было не только и не столько изучение стран, традиционно относящихся в восприятии уроженцев Европы к Востоку, сколько оправдание колониальных захватов. Доктор исторических наук, профессор Анатолий Ремнев в статье «Крест и меч: Владимир Соловьев и Вильгельм II в контексте российского императорского ориентализма» указывает, что «даже в столь традиционной науке, как история, исследователи стали уделять особое внимание проблемам культуры и колониализма, конструированию представлений и образов колонизированных, инвенции выработанных европейской наукой знаний о Востоке в политическую практику. Ориентализм в этом случае предстал в виде особого дискурсивного поля суждений о Востоке...».

После революции большевики рассматривали Восток в целом и Среднюю Азию в частности как перспективные территории для распространения революционных идей. «В течение 20-х годов советское правительство уделяло большое внимание так называемому зарубежному Востоку, рассматривающемуся в качестве объекта для экспорта большевистской революции. Уже в то время изучение Советского Востока оказывается в фокусе власти, но Гражданская война, институциональная анархия и сложные отношения с интеллигенцией делали невозможным серьезные и широкомасштабные исследования... Значение Советского Востока как научной темы государственного значения привело к созданию Коммунистического университета трудящихся Востока (КУТВ) в Москве в 1921 году».

А уже 18 мая 1925 года Генеральный секретарь и фактический руководитель Советского Союза Иосиф Сталин сформулировал главные задачи вышеназванного университета. Этому учебному заведению предписывалось готовить специалистов — как из СССР, так и из стран Востока — для развития социалистического строительства и национальных культур в республиках, которые при этом должны стать «пролетарскими по содержанию и национальными по форме». После раскручивания в конце 20-х годов кампании по «советизации» Академии наук, «власти изменили социальную структуру академии и весь стиль работы. Планирование стало ключевым параметром в научной работе. Каждые пять лет научные институты получали официальные распоряжения (директивы) из Президиума Академии наук, в которых указывались важные области исследований и выдавались общие инструкции о том, как организовать работу».

Книга состоит из пяти крупных разделов. В первом из них рассматриваются опыт концептуализации Востока в позитивистской ориенталистике ХХ века и ее взаимодействие, равно как и противостояние, с постколониальными исследованиями. Во втором внимание сосредоточено на анализе интеллектуального наследия ориентализма в современном социальном знании. Третий раздел посвящен проектам, которые власти колониальных держав разрабатывали совместно с ориенталистами, чтобы так или иначе ассимилировать «чужаков» в рамках этих империй. В четвертом рассматривается проблема страха перед «восточной опасностью». Пятый, заключительный, раздел книги сосредоточен вокруг вариантов ориенталистского дискурса, определивших восприятие Востока в европейской философии, культурологии и политологии времен краха колониальных империй и в последующие периоды.

Алекс Громов

«Ах, зачем снова даль нас зовет каждый вечер...»

Кириенко­-Малюгин Ю. Добрый вечер. М.: Изд-во «Рубцовский творческий союз», 2015.

Название «Добрый вечер» располагает читателя к уединенному чтению, к надежде встретиться с поэзией человека доброго, отзывчивого, то есть поэта. А поэт, как сказано в веках, — это прежде всего человек, любящий людей, так же как истину, которую он ищет и которой живет.

Открывается книга светлыми, живыми строчками о самом дорогом — о Родине:

Вставало желанное солнце,
Струило тепло по жнивью,
Само открывалось оконце, —
Я Родину видел свою.

Далее идут параллелизмы, щемящие душу своей памятью и неожиданностью:

Над лесом горели закаты,
И песня не шла к соловью,
Когда в нашем доме утраты,
Я Родину вижу свою...
............................................................
И если мне счастье приснится,
Я церковь увижу свою.

А дальше концовка стихотворения, в которой автор видит улыбку матери с того Белого Света. Стихотворение поется, музыка в нем присутствует в простоте слога, в простоте истинного чувства, естественного, как правда, простого, как свет, как улыбка матери...

Любовь к России, которой живет поэт, дает ему силу восприятия, стойкость, надежду, поскольку, по его же словам, «Все проясняется Россией и Верой светится в ответ». Так может сказать только верный сын Отечества.

Стихи Юрия Кириенко­Малюгина читаются легко, они просторны, льются, как с гор потоки. «Среди русских лесов, среди русских полей», где обнимает их ночная прохлада.

Но легкость и безоблачность не живут одиноко.

Задремала Россия в деревнях,
Убежали поля в города.
Из бойниц нашей крепости древней
С укоризной взирают года.

Стихотворение о судьбе России, о выборе пути, который уже в веках выбран, однако революции, войны бросают великую страну и державу, ее народы, то вправо, то влево.

Стой, дружочек! История спросит,
Где блуждал ты в решающий век.

Нередко муза Кириенко­Малюгина обращается в поэтическом стремлении к публицистической прямоте, как в стихотворении «Верните иконы!»:

Верните иконы! Русь ждет, господа!

Возразить нечем. Четко и убедительно. Под стихотворением стоит дата — 1991 год. Тогда за границу уходило множество национальных ценностей.

И все­таки, как бы ни было в жизни, что бы ни преподносила судьба, но по слову поэта:

На всей земле красивей места нет,
Чем русская великая равнина,
Где светятся ромашки столько лет
И для тебя растут кусты жасмина.

Я прохожу зеленой чередой
Там, где алеет горькая калина.
Играет клен с березкой молодой
У нашего скучающего тына.

Небесный луч летит издалека
Посланцем нашей юности беспечной.
Я вижу наши встречи, а пока
Иду, иду я по дороге вечной.

Завершенное стихотворение, крепкое и гармоничное, не оставляет даже малой щели, чтобы проникли в него тоска, скука и беспомощная печаль.

Песни-стихи автора лиричны и немногословны. Это «Мои соловьи», «Ах, зачем снова даль?..» и др.

Ах, зачем снова даль нас зовет
                                          каждый вечер?
Ах, зачем этот день дарит нам Гименей?
Ах, зачем же, зачем зажигаешь ты
                                                          свечи?
Если счастье пришло — нам не надо
                                                         свечей!

Горечью и справедливыми упреками веет от стихотворения «К славянским женщинам»:

Останутся машины — высший класс,
И золото с алмазами в кубышках.
А дети, не рожденные от вас,
Лежат, лежат в процентах
                                       на сберкнижках.

В стихотворении «А судьи кто?» звучит, пульсирует вопрос о вещизме:  «Зачем, зачем для нищего обнова, если ее подарит Каин или Хам».

Стихотворения «Святая дева нас ждала...», «Наша встреча впереди» и «Добрый вечер», давшее название сборнику, исполнены теплоты, искреннего чувства добра.

Словом, стихи Кириенко­Малюгина не затемнены излишней прихотью метафоричности и аллитераций. Они певучи и непосредственны. Поскольку поэт и гражданин говорит:

Я выхожу счастливый на дорогу:
Встречай меня, Отечество мое!

Владимир Андреев

«Суеверием насыщена была вся атмосфера жизни раннего Средневековья...»

Сперанский Н.В. Ведьмы и ведовство: Очерк по истории церкви и школы в Западной Европе / Предисл. А.В. Сазанова, Т.Г. Бородинской. М.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2015.

Книга историка Николая Васильевича Сперанского (1861–1921) увидела свет в 1906 году, но до сих пор переиздается и пользуется заслуженным вниманием у специалистов. Сохранились воспоминания его супруги Ольги Александровны, урожденной Чупровой, где описана жизнь писателя, прошедшая в кругу необычайно интересных людей, таких, как братья Сабашниковы, семья Амфитеатровых, сокурсники по Московскому университету, ставшие выдающимися педагогами и учеными. Долгие годы Николай Васильевич состоял одним из главных редакционных работников газеты «Русские ведомости», став автором, проработавшим в газете до последних дней ее существования. Сперанский возглавлял иностранный отдел и в 1913 году опубликовал в газете статью, посвященную началу «большого историко-литературного предприятия» издательства Сабашниковых — выходу в свет серии «Памятники мировой литературы», в которой предполагалось печатать античных и средневековых авторов.

Редакционную работу писатель совмещал с научной и преподавательской деятельностью. Сперанский преподавал в Учительском институте, в Московском коммерческом институте, где читал курс «История образования в связи с общим развитием культуры (от конца Средних веков)», а в Народном университете имени А.Л. Шанявского (где в это время слушал лекции Сергей Есенин) — «Основные моменты в истории европейской школы». Как публикатор и просветитель, Николай Васильевич выступал в качестве гуманиста, порицавшего варварство.

В 1905 году в журнале «Научное слово» в целом ряде номеров была впервые опубликована работа Сперанского «Ведьмы и ведовство», одно только название которой вызывало у читателей острый интерес. Часть интеллигенции в этот непростой для Российской империи период была охвачена мистическими исканиями, оккультными ритуалами и упадническими настроениями.

В своей работе Сперанский ставил задачу вызвать у читателей интерес к научному, историческому развитию религиозного сознания, обнажить корни суеверий и вековых страхов, выявить историко-культурные связи и социальные причины явлений. В исследовании рассмотрены феномены охоты на ведьм, представления о ведьмах и ведовстве людей раннего Нового времени, география и хронология охоты на ведьм, количество жертв, причины прекращения охоты на ведьм. Изучая эпоху Средневековья, Сперанский отмечал: «Действительно, за всю первую половину Средних веков Западная Европа, бесспорно, погрязла в глубочайшем невежестве, при котором интеллектуальная основа трепета перед волшебством, привычка видеть всюду непосредственное вмешательство добрых и злых духов, осталась в полной неприкосновенности во всех слоях тогдашнего общества».

С большим вниманием за каждым новым номером журнала с публикацией Николая Васильевича Сперанского следил В.Я. Брюсов, работавший в это время над историческим романом «Огненный ангел».

Валерий Яковлевич Брюсов, известный современникам своей высокой культурой, эрудицией и талантом прирожденного организатора, в 1904–1905 годах работал над романом, требовавшим глубоких знаний по истории Германии XVI века. Брюсову пришлось изучить и тот аспект, который именуется «тайными науками»: магию, оккультизм, спиритизм, астрономию, теософию. Эта осведомленность базировалась на огромном комплексе знаний, который писатель и поэт постоянно расширял благодаря своей поистине гигантской работоспособности. Для Валерия Яковлевича история всегда занимала особое место среди других наук. Исторические и мифологические сюжеты наполняли его поэзию и прозу. И работа Н.В. Сперанского предоставила автору романа возможность познакомиться с произведениями европейских авторов, где давалось описание шабашей и судов над ведьмами.

К роману «Огненный ангел» Валерий Яковлевич составил подробнейшие «Объяснительные примечания», продемонстрировавшие необычную для того времени осведомленность автора в жизни обывателя немецкого Возрождения. В том числе благодаря научной работе Сперанского Брюсов создал достоверный фон, на котором представлена история любви Рупрехта и Ренаты.

Упоминания и цитирования книги Сперанского постоянно встречаются в современных научных работах. О востребованности исследования Сперанского свидетельствует и ее переиздание под одной обложкой с работами Я.Канторовича и «Молотом ведьм» Якова Шпренгера, где все три книги объединены под общим названием «История инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах».

В 2015 году в рамках проекта по переизданию дореволюционных исследований, проводимого Государственной публичной исторической библиотекой, книга Н.В. Сперанского была переиздана с предварительной обширной подготовительной работой по изучению биографии историка. В ходе поиска данных о профессиональной деятельности Николая Васильевича составители А.В. Сазанов и Т.Г. Бородинская выявили ранее не публиковавшиеся воспоминания супруги Сперанского, сохранившиеся в Центральном государственном архиве города Москвы, воссоздали картину жизни писателя, дав аргументированную оценку его творчества в обширном предисловии.

Татьяна Лобашкова

В школе сокрушения

Домбровская Е. Весна души: Страницы жизни рабы Божией Анны. М.: У Никитских ворот, 2016.

Екатерина Домбровская — автор книг, которые, к сожалению, почти неизвестны читателю: «Воздыхания окованных: Русская сага», «Весна души: Страницы жизни рабы Божией Анны», «Путь открылся... Чехов». А между тем это вещи без преувеличения уникальные, поскольку при высоком уровне владения образным словом автор очень последовательно, с опорой на святоотеческую традицию придерживается четкого критерия, разграничивающего душевный и духовный опыт. И пишет именно о духовном опыте и духовном возрастании.

Так, в прологе к книге о диаконе Тимофее, постигающем природу чеховского феномена, прямо говорится об этом: «Православная традиция различает состояние человека “душевного”, еще земного, естественного, и состояние человека “духовного” — преображенного на пути возрастания души в исполнении вышеестественных заповедей Христовых; человека, освященного энергиями Духа Святого». Задача немыслимой сложности и тонкости. И автор каждый шаг, каждое движение души своих персонажей сверяет с учением Церкви, с православной аскетикой.

А в предисловии к повести «Весна души: Страницы жизни рабы Божией Анны» Екатерина Домбровская замечает: «Эта книга и есть попытка погружения в глубины сердечной жизни человека, который, услышав зов Божий, пришел в Церковь, где Господь благословил ему нелестного наставника, о котором можно было бы сказать, что вот он — “един из древних”».

Книга «Весна души: Страницы жизни рабы Божией Анны» — редкое произведение в современной светской литературе, являющее открытую аскетику в живом опыте самого обычного человека. Основой повествования в ней стал рассказ о том, как образованная москвичка, журналист и писатель, после тяжелейшей утраты — смерти сына — принимает на 20 лет добровольное послушание при монастыре. Один из подзаголовков частей внутри главы — «В школе сокрушения» — может быть воспринят как ключ к прочтению книги, поскольку для героини, как, впрочем, для каждого христианина, так важно обрести состояние сокрушенного сердца. Произведение построено таким образом, что бытовая сторона жизни Анны, мир семейных и социальных отношений если и не отодвинуты на второй план, то даются в аспекте ее духовного пути.

Книга имеет автобиографическую основу, но писатель не акцентирует это, а, напротив, вводит повествователя, рассказывающего историю другого человека — Анны, оставившей свои дневники. Такое «осложнение» повествовательной структуры немаловажно, оно наряду с другими аспектами формы призвано донести до нас тему слова, услышанного другим (сравните, как в «Братьях Карамазовых» поучения старца Зосимы даются в изложении Алеши). Слово услышано, принято сердечно. Так отчасти преодолевается ограниченность субъективного опыта:

«Оставляю Вам, сестра, свои записки — это не последовательные дневники, тут все перемешано: и подготовки к исповедям, и попытки распутать узлы межчеловеческих отношений в духе Христовой Правды, а не мирского плотского мудрования, тут рядом и мои выписки из святоотеческих книг, которыми я спасалась в самые трудные времена. Но сквозь весь этот хаос дорога, которой вел меня, грешную и немощную, Бог, все­таки просматривается, а потому я надеюсь, что и другим эти записки смогут пригодиться... Прошу Вас: не стесняйтесь что­то дописать или оставить за скобками — мы ведь из одного духовного гнезда вылетели...» Предисловие завершается репликой от повествователя, проясняющей структуру произведения: «Оказалось, что рассказ в хронологическом порядке выстроить не получится: во многих тетрадях Анна даже не проставляла даты. И все же внутренняя логика и смысл событий на этих пестрых и на первый взгляд разрозненных страницах высвечивались достаточно ярко и мощно».

Логику развертывания смысла можно проследить уже в заголовках частей, составивших книгу. Основное повествование начинается главой «А почему нам должно быть хорошо?» и завершается частью «Аще забуду тебе, Иерусалиме...», озаглавленной строкой из 136-го псалма. Это символично: так словно обозначены начало духовных исканий и их итог. Символичны и другие названия, по ним нетрудно угадываются основные вехи пути, ведущего к обретению духовной родины: «Смиряйтесь, девочки», «Христос никогда не отдыхает...», «Любить с креста», «Оливковый пресс», «Вино умиления», «Не сообразуйтесь с веком сим...», «Между страхом и надеждой»... Автор, следуя за героиней, принципиально отделяет свою позицию от широко распространившейся, по его мнению, в церковной прозе и публицистике «розовой воды» — интерпретаций пути православного человека, несколько прекраснодушных, преуменьшающих трудности и опасности искушений всякого рода, а также во многом не разграничивающих душевные и духовные аспекты этого пути. В отличие от такого подхода, Е.Домбровская с самого начала не скрывает трудности, которые приходится преодолевать христианину:

«Разумеется, и старец учил христовой любви, постоянно говорил о ней в своих проповедях, можно даже сказать, требовал от чад, но все­таки дух его аскетической школы чуть-чуть, едва заметную малость смещал акцент в сторону суровости и некоторой непреклонности: и в требованиях к самому себе, и к своим ученикам. Впрочем, и эта требовательность была не чем иным, как проявлением предельной немалодушной Небесной высоты любви, о которой когда­то гениально сказал в своем слове на Великий пяток святитель Московский Филарет (Дроздов):

Христианин! Пусть тьма покрывает землю! Пусть мрак на языки! Восстань от страха и недоумений! Светись верою и надеждою! Сквозь тьму приходит свет твой (Ис. 60, 1, 2). Пройди путем, который открывает тебе раздирающаяся завеса таинств; вниди во внутреннее Святилище страданий Иисусовых, оставя за собою внешний двор, отданный языкам на попрание. Что там? Ничего, кроме святой и блаженной любви Отца и Сына и Святого Духа к грешному и окаянному роду человеческому.

Любовь Отца — распинающая.
Любовь Сына — распинаемая.
Любовь Духа — торжествующая
силою крестною.
Тако возлюби Бог мир!

Любовь Духовника была распинающая. Он нес истинную Правду Креста. И недаром в его келье Анна, которую он однажды ввел туда на исповедь, увидела на столике только что изданные тогда “Слова и речи” святителя Филарета со многими в них закладками».

Строгость — спасение от «суррогатной душевности» и залог подлинности обретенного. Такая проблематика практически не ставится в современной беллетристике. И потому среди православной прозы сегодня достаточно «облегченных» текстов, которые, как мне кажется, уплощают сложность духовной проблематики и не раскрывают во всей непредвзятой глубине испытания, встающие перед христианином. В данном случае автор показывает как раз трудность «неустанной работы над собой» православного человека. Тогда и радость обретенная — совсем иной цены.

«Весна души» — очень правдивая книга, жесткая, но выполняющая в полной мере функцию духовной литературы — врачевания наших душ: «Горе тем, кто проповедует не так, как Священное Предание и святые отцы Церкви учат, кто упрощает в угоду плоти и собственному самолюбию Евангелие, кто утверждает, что один путь — строгий крестоносный евангельский путь — для монахов, а другой путь для мирян­христиан. В то время как все отцы Православия, все жития святых и подвижников благочестия, кем бы они ни были в миру, свидетельствуют, что путь — один, а только образ жизни разный; что каждый христианин — инок по определению; что нет христианина не подвижника, разумеется, в меру природных сил и возможностей».

Важен в повести образ наставника, к нему героиня обращается на протяжении всего произведения: «Он не терпел лжи, притворства, “игры” — даже в самом тонком ее проявлении, — все ведь это было знаком прелести — опасной церковной болезни. А прелесть эта в то время вылезала из всех щелей. Современные нам “старцы” часто превращали своих чад в рабов своего “величия”, использовали их в своих делах, подчеркивали при этом свою свободу — свободу якобы святости. Это были монахи-артисты, которых так называл еще святитель Игнатий (Брянчанинов), свидетельствовавший, что и в его время — в середине XIX века — от них уже житья не было. Стяжать святость было сверхтрудно. А играть в святость, изображать ее — ничего проще». И хотя отношения с наставником складывались непросто, Анна в конце концов поняла всю силу его спасительной любви.

Прообразом старца в повести послужил архиепископ Костромской и Галичский Алексий (Фролов), известный строжайшей аскетической верностью духу Евангелия. Вспоминая наставника, Е.Домбровская пишет: «Владыка Алексий нередко обращал сердечное внимание чад к воззрению на реальность духовную. И то, как он это делал, действительно помогало избравшим “послушание мудрования” не только постигать эту жизнь как “соние”, но и с притрудностию искать в своем сердце видение иной, подлинной реальности. В том числе и в пространствах истории».

В книге достаточно эпизодов, которые более чем ярко иллюстрируют эти слова. Один из них — о том, что переживает Анна после литургии в честь святого равноапостольного князя Владимира: «“О, Боже мой! — только и воскликнулась, сказалась сама собой в сердце Анны догадка. — Святой Владимир ведь крестил Русь миром Христовым!” Ощущение этого мира она никогда бы не смогла описать. Неземной покой или тишина, не святое даже расположение души, которое бывает в церкви после причастия, но состояние неописуемого блаженства, полноты благости, любви — “мира Божия, который превыше всякого ума”, “исполняющего все существо наше непостижимою силою и небесною сладостию” (свт. Игнатий (Брянчанинов)).

<...> После молебна Анна вышла из храма на грохочущее Садовое кольцо. Стояла июльская жара, полдень, люди спешили, машины теснили друг друга, а тем временем Анна, еще погруженная в мир Христов, в его “небесную сладость”... знала несомненно: во время крещения сам князь воспринял такую безмерную Благодать Святого Духа, настолько вместил в себе этот мир Христов, настолько был им исполнен и объят, что этим­то миром, пребывая в нем, он совершал Крещение Руси. Им он думал и действовал, его излучал вокруг себя, им сиял и светил, привлекая к себе сердца людей, просвещая их души...»

И уже не важно по большому счету — напечатана твоя статья о князе Владимире или нет, ведь Бог сохраняет всякое слово, произнесенное или написанное не всуе, а с сердечным пониманием евангельских истин.

Очевидно, что перед нами действительно художественное произведение, свободное от плоского дидактизма и начетничества. Оно написано чистым и глубоким русским языком, отличается разветвленной символикой, мастерством описаний, в том числе описаний природы, отмечено выразительностью деталей, изысканностью и щедростью образов.

Вот лишь некоторые примеры: «Место было старинное, дачное, сосны, вместо травы — перины иголок, песок, счастье сидеть под соснами, запрокинув голову, и неотрывно следить за качанием крон и слушать их тихий неземной разговор...»; «Ей повезло с днями: все были солнечные и на удивление тихие. Сентябрь парил над этим обезлюдевшим местом, которое давно уже покинули суетливые дачники...»; «А вдали, за старым... поникшим забором, поблескивала речка, время от времени легко чиркали в небо аисты, подвешивая за собой серебряные струи, и Анна... слушала блаженную тишину»; «Наконец пришел май, а с ним вернулись к Анне ее отрада, ее благословенное одиночество, ее излюбленная жизнь в полузаброшенной деревне: последний дом на краю почти обезлюдевшей улицы, крутой высокий берег, прихорашивающиеся по весне леса, болотистые луговины и еле заметным росчерком — во влекущей дали — деревня с таинственным названием Неданово».

Книга завершается знаковым событием — отъездом владыки в другую епархию. Анна остается без наставника, с приобретенным духовным «багажом». Пройдя «школу сокрушения», она переживает состояние подлинной духовной радости. Символично, что это время перед началом поста, когда Анна «уже трепетала сердцем от ожидания великой весенней... радости — радости, ни с чем в этой жизни не сравнимой: ощущения себя крупицей соборного единства Церкви, причем не только в пространствах горизонтали жизни, но и в пространствах вертикали — в единении с предками»; «Вокруг домика Анны лежали еще высоченные сугробы снега, и надо было каждый день большой лопатой расчищать проход. Еще сиротливо торчал жалкими голыми веточками сад, но уже по-над далями сияла такая высокая младенческая голубизна нарождающейся весны, что оторвать от нее глаз было совершенно невозможно.

И почему так колотится сердце? И ждет, и предвкушает, и надеется, и верит...

И Анна, стоя на своем крыльце, вдруг начала петь во весь голос, благо вокруг ни одной души человеческой не обреталось: “Крестом Твоим, Господи, и мене укрепив, постов мне даруй, Благий, благомощно скончати отхождение!” Голос ее звучал крепко и чисто.

Однако нужно было идти в дом: вечерело, пора было затапливать печку. К ночи обещали метель...»

Наталья Пращерук