Незадолго до киевского «майдана», 31 августа 2013 года, агентство новостей «Новый регион­2» сообщило: «В воскресенье в Киеве, в торговом центре “Квадрат”, прошла скандальная акция, участникам которой было предложено раздеться до нижнего белья, а взамен получить одежду бесплатно. В блогосфере теперь активно обсуждаются фотографии женщин и мужчин в нижнем белье, стоящих на промозглой погоде возле торгового центра, ожидая начала акции. Впрочем, судя по отзывам очевидцев, жертвы участников оказались напрасными — далеко не все получили призы, на которые рассчитывали... “Булгаковского Воланда с театром «Варьете» выдумывать для киевлян уже не требуется. Они уже идут на бал сатаны”, — прокомментировал Дмитрий Скворцов, соучредитель политического клуба “Альтернатива”».

К заметке прилагались и фото «акции». Любопытно, что, в отличие от булгаковских персонажей, раздевавшихся на сцене театра «Варьете» за занавеской, наши герои разоблачились до трусов прямо на тротуаре, без всякой занавески.

Прочитав эту заметку (ее автор, кстати, российский журналист Александр Щетинин, покончивший с собой в Киеве в августе 2016 года), поглядев на фото, я вдруг понял наконец то, что всегда смутно беспокоило меня при чтении «Мастера и Маргариты» (в частности, главы «Черная магия и ее разоблачение»), но чему я не мог найти объяснения. Вот оно: герои «Мастера» — не москвичи! То есть живут­то они в Москве, а прототипы их взяты с малой родины Булгакова — Киева. Проскакивающие в «Черной магии» украинские и польские фамилии — Варенуха, Парчевский, Покобатько — и появление в романе киевлянина Поплавского косвенно подтверждают это. Ибо ни в 1929 году, ни тем более в 1937­м москвичи (москвички) ни за что не стали бы прилюдно менять свою старую одежду на бесплатную новую. Тут даже не в страхе перед «органами» дело, а в том, что москвичи советского образца, как бы скудно ни жили, в каких бы лохмотьях ни щеголяли, всегда в целом сохраняли державное, столичное достоинство.

Итак, 31 августа 2013 года эксперимент Воланда был повторен наяву в Киеве и оказался столь же успешным. А за новым сеансом «черной магии» последовал «майдан». Современные москвичи, конечно, тоже не подарок — ведь раздевались же они на сцене в пошлейшем телешоу «Империя страсти», но я не представляю, чтобы они в нижнем белье стояли вот так на тротуаре, как стояли киевляне, в том числе и немолодые люди, судя по фото. Некоторые из них, несомненно, появились потом на «майдане». Помните девушку из телерепортажей с плакатиком: «Я девочка! Я не хочу в ТС! Я хочу кружевные трусiкi i ЕС!»? Это реинкарнация женщины из булгаковского театра «Варьете», которая кричала мужу: «Деспот и мещанин, не ломайте мне руку!» У нас «болотные» сказали бы ей, что она дура и провокаторша, и немедленно отобрали бы плакат. А «майданные» даже и не подумали; более того, текст плакатика явно оказался согласован с ними, а может быть, ими и подсказан, поскольку впоследствии выяснилось, что «девочка» — не просто «девочка», а начинающая актриса и вполне профессионально может писать публичные доносы на своих более известных коллег, якобы сочувствующих «колорадам». Ну чем не булгаковский персонаж?

Говорят, правда, что «кыяне» уже «не те» и настоящих «кыян» уж нет — за минувшие 25 лет их сменили «понаехавшие» провинциалы с Западной и Центральной Украины. Но я что­то в этом сомневаюсь. Во­первых, тогда бы киевляне сплошь розмовляли на мови, а они почти все говорят по­русски. И «девочка без кружевных трусиков» написала плакатик по­русски, для ощущения «свидомости» заменив «и» на десятеричное «i». Во­вторых, нынешний облик жаждущего халявы и исполненного странной для русскоязычного человека русофобии «кыянина» сложился не сегодня и не вчера, а давно — с 1917 года точно. Как именно он сложился, я не знаю, но знаю, благодаря Булгакову, на кого был похож тогдашний среднестатистический киевлянин. На Шарикова. В «Белой гвардии» киевский мальчишка говорит Николке Турбину: «Офицерню бьют наши... С офицерами расправляются. Так им и надо. Их восемьсот человек на весь Город, а они дурака валяли. Пришел Петлюра, а у него миллион войска». Кто этот мальчишка, радующийся приходу бандитов и русофобов? украинский националист? И другие киевляне, пришедшие приветствовать Петлюру на Софийскую площадь, тоже? Но, согласно городской переписи 1917 года, украинцы (малороссы) являлись в Киеве этническим меньшинством — их было всего 12%, тогда как евреев — 19%, а русских (великороссов) — 56%. Нет, не только украинские националисты вышли приветствовать Петлюру в Киеве — это был многоликий Шариков, а по­нынешнему — «укроп».

Но все же — почему, как все это произошло в «матери городов русских»? А вот почему. Еще в 1923 году Булгаков написал в очерке «Киев­город»: «“Ара” (американская организация помощи голодающим, под вывеской которой, как принято в США, трудились и шпионы. — А.В.) — солнце, вокруг которого, как земля, ходит Киев. Все население Киева разделяется на пьющих какао счастливцев, служащих в “Аре” (1­й сорт людей), счастливцев, получающих из Америки штаны и муку (2­й сорт), и чернь, не имеющую к “Аре” никакого отношения.

Женитьба заведующего “Арой” (пятая по счету) — событие, о котором говорят все. Ободранное здание бывшей “Европейской” гостиницы, возле которого стоят киевские джинрикши, — великий храм, набитый салом, хинином и банками с надписью “Evaporated milk” (сгущенное молоко (англ.). — А.В.).

И вот кончается все это. “Ара” в Киеве закрывается, заведующий­молодожен уезжает в июне на пароходе в свою Америку, а между свояченицами стоит скрежет зубовный».

Этот скрежет зубовный по американцу­многоженцу так похож на зубовный скрежет по «украденной» было Януковичем евроколонизации! А разочарование «майдана» — на разочарование раздевшихся у торгового центра «Квадрат», но не получивших взамен никакого нового «прикида» киевлян! «Лёлик, все пропало! Гипс снимают, клиент уезжает!» Ой, ты ж мое лышечко! Плюньте мне в ясные очи! Мы ж готовы были продаться со всеми потрохами, а нас не продали! Люди добрые, що ж цэ видбувается?

Неважно, что на самом деле кричали на этом «майдане», важно, что думали. А думали именно так. Мечта о «евроинтеграции» любой ценой — вот солнце, вокруг которого ходит нынешний Киев. Снова и снова вспоминаю я фото людей у «Квадрата». «Герлэн, Шанель номер пять, Мицуко, Нарсис Нуар, вечерние платья, платья­коктейль...» — написано на их лицах. В нижнем белье они, конечно, не похожи на тех, кто тремя месяцами позже вышел на Майдан. Тем не менее это именно они. Оденьте их мысленно в зимнюю одежду, дайте в руки упитанной тетке в розовом купальнике плакатик «Украïна — це Європа» или «Я девочка! Я хочу кружевные трусiкi i ЕС!» — и вы не найдете ни единого различия. Герои «майдана» — это те, кто ранее героически стоял почти нагишом перед «Квадратом». Увы, их опять «кинули». Увы, захлопнулась очередная халява. О, скильки ж можна? Учора облом, сьогодни облом? Остап Ибрагимович, когда же мы будем делить наши деньги?

Подлый Остап Ибрагимович забрал честно украденные Балагановым и Паниковским деньги и пошел шантажировать ими Корейко. Ненавистный Янукович решил продать страну подороже и поехал в Вильнюс торговаться с еврожуликами. А потом сбежал с «бабосами» в Ростов. Кидалово, сплошное кидалово! Януковича — на нары! Азарова — на гиляку!

«Домайданные» властители Украины были похожи на мужей из булгаковского «Мастера», пытавшихся не допустить своих жен до халявы в театре «Варьете»: «В общем возбужденном говоре, смешках и вздохах послышался мужской голос: “Я не позволяю тебе!” — и женский: “Деспот и мещанин, не ломайте мне руку!”»

Так и злой «Беркут» ломал молодежи на «майдане» руки, «не пущал» в Европу, к даровому Герлэну и Шанели номер пять.

Да, удивительным провидцем оказался Михаил Афанасьевич Булгаков... Но будет ли справедливым мнение, что его писательская сила — в язвительнейшей и пророческой сатире? Едва ли, на мой взгляд. Как и многие, я открыл Булгакова с «Мастера и Маргариты». Я его читал глазами советского десятиклассника­вольнодумца (мои современники могут себе этот тип представить), для которого евангельская линия романа была, в общем, ясна (ибо в своем вольнодумстве я уже дошел до мысли, что Бог существует), а мистико­демонологическая — не очень. Читать про похождения сатаны и его присных в Москве было, конечно, интересно, однако зачем они являются всякой литературной и околотеатральной шантрапе, я, если честно, понимал не слишком хорошо. Пришел бы Воланд еще, допустим, к Сталину... Но вот издевательские реплики нечисти воспринимались мной на ура. «Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?» Блеск! Сейчас­то уже неясно, в чем, собственно, юмор. В любом российском супермаркете мы найдем вино не менее десяти стран, а в винных бутиках — еще больше... Или взять пресловутую «осетрину второй свежести»: «Вторая свежесть — вот что вздор! Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!» Ну, что ж, это действительно сатира. Булгаков вспомнил времена работы в «Гудке»?

Думаю, тут все сложнее. В случае с «Мастером и Маргаритой» мы имеем дело не только с книгой мистической, но и буквально напичканной тайными метафорами, аллегориями и подтекстами. На этот счет существует весьма обширная литература: назову только имена таких авторов, как Михаил Гаспаров, Борис Агеев, Андрей Кураев... Когда Булгаков писал «Мастера», он проштудировал не только апокрифические свидетельства о Христе, но и все, что нашлось в ту пору в московских библиотеках по демонологии и черной магии. И это понятно: ведь что такое, в сущности, обрядовая сторона демонологии и черной магии? Это попытка мистическими средствами опровергнуть мистику христианства. Так называемые таинства сатанизма несамостоятельны — они в извращенной, кощунственной форме пародируют христианские таинства.

Выдвинутый Агеевым, Кураевым и многими другими авторами тезис, что история булгаковского Иешуа — это версия евангельских событий с точки зрения сатаны, трудно оспорить, так как и спорить не о чем: Воланд неоднократно назван в романе сатаной, а именно из уст Воланда мы и слышим впервые рассказ об Иешуа. Послушать этого Воланда, так получается, что он и впрямь представляет собой силу, «что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Он вроде бы и к распятию Христа не имеет прямого отношения: всё, мол, злые люди сделали сами, за что и попадут к нему в ад, а он их примерно накажет... В сверхчувственном мире господин Воланд — вроде как глава ГУИНа в нынешней российской пенитенциарной системе. Или как генеральный прокурор. Между тем Булгаков, хотя его трактовка, мягко говоря, далека от христианской, смотрел на все это несколько иначе — во всяком случае, глубже.

Если задача Воланда и его свиты сводится лишь к наказанию грешников, то почему они так боятся крестного знамения и произнесения вслух Божьего имени? Они же вроде бы «ни в чем не виноваты» — как не виноваты сотрудники ГУИНа в преступлениях своих «подопечных». И нет как будто у них особых оснований не любить тех, кто в число таких «подопечных» не попал. Но отчего же Воланду так тяжело в обществе Левия Матвея? И за что он наказал душевным заболеванием невежественного, но в общем­то не такого уж плохого человека Ивана Бездомного? Не за то ли, что тот сразу инстинктивно почувствовал в Воланде силу темную?

А зачем потребовалось всемогущему Воланду измываться над буфетчиком Соковым, человеком, как верно заметила служанка сатаны Гелла, «маленьким», да еще вести с ним столь продолжительный разговор? Заметьте также, что Воланд принял его в обстановке едва ли не торжественной, чего не удостаивались ни Мастер, ни Маргарита, ни гости на сатанинском балу, которых он встречал в грязной ночной рубахе. В чем тут дело?

А в том, что Соков — человек верующий, точнее, по определению Булгакова, «богобоязненный», потому что для настоящего верующего он слишком жаден и сребролюбив. Он пришел просить свои сто рубликов у Воланда в самый печальный день Великого поста — в Страстную пятницу, когда был распят Христос. Но в церковь Андрей Фокич, видимо, по дореволюционной привычке все­таки захаживает, поэтому наметанным взглядом отмечает некоторые странности в гостиной квартиры № 50: «Сквозь цветные стекла больших окон лился необыкновенный, похожий на церковный свет», «стол был покрыт церковной парчой», «пахло не только жареным, но еще какими­то крепчайшими духами и ладаном» и т.п.

Перед Соковым разыгрывается не что иное, как «черная литургия», кощунственная пародия на православное богослужение, исповедь и причастие. Да, Соков  не очень достойное чадо Церкви, но ведь удар­то наносится не по какому­то там Сокову, а по Церкви и Христу. Вопрос о шпаге, заданный буфетчику голой ведьмой Геллой, вовсе не праздный или юмористический: речь идет об оружии духовном. Как писал Гоголь в своем «Размышлении о Божественной литургии», протоиерей, облачаясь перед службой, «привешивает к бедру своему четырехугольный набедренник одним из четырех концов его, который знаменует духовный меч, всепобеждающую силу Слова Божия». Отсюда и появление шпаг самого Воланда и его свиты в передней, символизирующих, понятное дело, нечто другое, чем Слово Божие и «победу над смертью».

Соков встречен нечистью в типичном для нее издевательском духе — как священник. По требованию Воланда Азазелло «ловко подал ему один из темных дубовых низеньких табуретов». Похожие табуреты в алтаре пономари подают священникам, чтобы они сидя слушали чтение Деяний святых апостолов. Это, разумеется, сделано Булгаковым не случайно. Поскольку недобросовестный, жадный буфетчик Соков — первый богобоязненный человек, встреченный Воландом и его свитой в Москве, то, издеваясь над ним, они издеваются над апостольской идеей — идеей, по мнению сатаны, вздорной, несуществующей, как не существует «осетрины второй свежести». Здесь Воланд сознательно прибегает к древней христианской символике — рыбе. Наивно полагать, что он просто острит по поводу порядков в буфете, словно какой­нибудь Жванецкий.

Естественно, Соков, посмевший присесть в присутствии сатаны, падает с поданного Азазелло табурета. При этом он выплескивает себе на брюки «полную чашу красного вина». Увы, это тоже не шутка, а тяжкое кощунство на евхаристический канон: преобразование вина в Кровь Христову. Далее Воланд угощает Сокова мясом, которое жарил на кончике шпаги Азазелло, что не менее кощунственно: высмеивается причащение Телом Христовым.

Ладно, неприязнь Воланда к «богобоязненному» Сокову понятна. Но почему он столь жестоко расправился с ним? Что, в самом деле, совершил такого, кроме сребролюбия и торговли несвежей осетриной, Андрей Фокич, чтобы наградить его пыткой ожидания мучительной смерти? Критик Латунский и доносчик Алоизий Могарыч, погубившие Мастера, в конце романа живут и здравствуют, а несчастный Соков, видите ли, должен умирать от рака печени!

Нет, Воланд ненавидит и преследует кого­либо не по случайной прихоти. Он­то знает подлинную историю страданий и распятия Иисуса Христа! Воланд — враг Христа, «дух зла и повелитель теней», «старый софист», как говорит «глупый» Левий Матвей. Но разве сам Булгаков не поддался отрицательному обаянию своего же страшного персонажа? Есть такое дело, не стоит и спорить. Но надо помнить, что его герой — это падший ангел, поднявший в незапамятные времена мятеж против Бога. А как должен вести себя падший ангел, оказавшийся повелителем теней? Не исключено, что так же, как священник­расстрига, говорящий атеистические речи привычным языком церковной проповеди. Вот и Воланд: совершает гнусные, аморальные поступки и сопровождает их высокопарной моралью («каждому будет дано по его вере» и т.п.).

Любопытно, что все эти потаенные смыслы «Мастера» стали доступны мне позже, когда я прочитал «Белую гвардию». Вообще, без этого романа мы никогда не поймем, почему культура XIX века стала для нас реликтом и что случилось после 1917 года с теми, кто наследовал Достоевскому и Чехову. Патриот Мышлаевский с ядовитейшим сарказмом говорит о «мужичках­богоносцах достоевских» и «святых землепашцах, сеятелях и хранителях», хотя понимает даже в гневном ослеплении, что: «На Руси возможно только одно: вера православная, власть самодержавная!» А вот булгаковский Башмачкин без департамента (да что там без департамента — без государства) — Василиса. После того как мародеры в шинелях с чужого плеча и ветхих николаевских мундирах забрали у него, члена либеральной «партии народной свободы», лакированные ботинки, калоши, брюки и пиджак, он вдруг «прозрел»: «...у меня является зловещая уверенность, что спасти нас может только одно... Самодержавие... Да­с... Злейшая диктатура, какую можно себе только представить... Самодержавие...» Сатира? Да, сатира, но характернейшая: именно так Булгаков разрешил затянувшийся на весь XIX век спор между Евгением и Медным Всадником (синонимом петербургскому памятнику Петру в «Белой гвардии» служит высоко вознесшаяся над Днепром статуя Владимира Великого с крестом в руках, за которой и прячутся мародеры).

Это не кто иной, как Медный Князь с крестом насылает мародеров на Василису, петлюровцев — на подрядчика Якова Григорьевича Фельдмана, большевиков — на петлюровцев и всех их вместе, включая «мужичков­богоносцев», — на Турбиных, русских дворян и интеллигентов. Торжествуют Февраль, Советы, немцы, Скоропадский, петлюровцы­«щенэвмэрлики», все они ниспровергают, отменяют друг друга, но зачем, почему?.. Ответ в эпиграфе: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими». Каковы были дела мертвых, таков и суд. Каковы были грехи живых, таковы и напасти. Именно эта мысль: «...каждому будет дано по его вере» (то есть и Берлиозу, и Бездомному, и Сокову, и Мастеру, и Маргарите, и всем остальным) — и получила образное развитие в воландовской части романа. Это — моральный итог ХХ века. А сатира? Оставим лавры сатириков Ильфу и Петрову.