Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Казак

Юрий Николаевич Носов (Юрий Пахомов) родился в 1936 году в Горьком. Окончил Военно-медицинскую академию. Полковник медслужбы в отставке.
Служил на подводных лодках и надводных кораблях Черноморского и Северного флотов. В период с1976 по1987 год — главный эпидемиолог ВМФ страны. Участник военных действий в различных «горячих точках». Награжден орденом Красной Звезды и многими медалями.
Автор более двадцати книг, многих журнальных публикаций. Отдельные его произведения экранизированы. Наиболее известен фильм «Послесловие», поставленный на студии «Мосфильм» режиссером Марленом Хуциевым.
Лауреат литературной премии имени Константина Симонова и Всероссийских литературных премий «Прохоровское поле» и «Правда — в море».
Член Союза писателей России. Член Высшего творческого совета.

«Скасками» назывались в России сообщения, которые «бывалые» люди по возвращении из своих удалых прогулок подавали своим милостивцам и правителям, а иногда и самим государям. В «скасках» удальцы обыкновенно повествовали о своих странствиях и приключениях... «Скаскам», которые сочиняли о себе вдохновенные бродяги, у нас легко верили, их читали заместо путешествий, и они доставляли удовольствие высоким лицам, которые не читали ничего лучшего...

Николай Лесков.
«Вдохновенные бродяги»

Границы создало казачество, а казачество создало Россию.

Лев Толстой


 

1

Как-то вечером трое гимназистов Саратовской гимназии спихнули на приглыбое место чужую рыбацкую плоскодонку и поплыли вниз по матушке Волге к казакам. Верховодил в компании третьеклассник Колька Ашинов. Беглецы держались ближе к зарослям камыша. Луну затянуло тучами, город миновали благополучно, шли всю ночь, а как стало светать, спрятали лодку в прибрежных кустах и завалились спать. Костерок не разжигали из соображений безопасности. Дни стояли теплые, душистые, на рассвете играла, плескалась рыба.

На третий день пути продукты иссякли, у беглецов стало спадать настроение, спутников Кольки Ашинова уже не занимали его рассказы о вольной казачьей жизни, о ночных набегах на горные аулы, похищении лошадей и скота. А тут еще недолга: проходя под мостом у неведомого городка, лодка налетела на тяжелый топляк, в пробоину стала поступать вода, еле дотянули до берега, где их и взял полицейский разъезд на лошадях. Один из беглецов оказался сыном саратовского полицмейстера, организовавшего широкий поиск. Всю вину за побег Ашинов взял на себя, на одном стоял твердо: «Лодку не крали, нашли в камышах и решили покататься, а течение понесло...» И с директором гимназии, и с полицейскими чинами Николай держался дерзко. Из гимназии его исключили, отец, погоревав, отправил сына к его дяде по материнской линии Федюшину, в станицу Червленную, подождать, пока вся эта история стихнет, уляжется.

Тут нужно сказать кое-что о биографии Николая Ашинова. Родился он в семье управляющего имением помещика Никифорова. Помещик влюбился в красавицу старшую сестру будущего вольного казака, женился на ней и в качестве отходного подарил отцу Ашинова имение — большой земельный надел под Царицыном, а в придачу дом в городе. Мать Николая происходила из знатного черкесского рода, дед нашего героя, терский казак Федюшин, в одном из набегов похитил юную черкешенку, женился на ней. Вскоре родилась дочь.

Отец Ашинова в молодости был хорош собой, есаул казачьего полка, одно время его полк квартировал в крепости Грозный, там, на рынке, он и повстречал юную казачку невиданной красоты. А через неделю сваты уже мчались на лошадях в станицу Червленную. Свадьба была казачьей, с обычаями. Есаул обожал жену, во всем ей потакал. Родились у них двое детей: старшая дочь Мария и младшенький сынок Коленька. Была у Ашинова-старшего одна страстишка — механика, мог управиться с любым механизмом. Починял часы, охотничьи ружья, пистолеты, сабли. Слыл искусным мастером во всей губернии, обслуживал часы самого губернатора. А как семья переехала в Царицын, первым делом открыл на центральной улице мастерскую по ремонту часов, а при ней магазин. Земли, что подарил ему помещик Никифоров, сдал внаем.

Интерес к механике передался и сыну, часы Николая не особенно интересовали, а вот оружие, особенно холодное, бередило душу: шашки, палаши, кинжалы. Тут уж отец, бывший рубака, всем сердцем развернулся к сыну.

Мать с пяти лет возила Коленьку к единственному оставшемуся в живых родичу — дядьке Степану, в станицу Червленную. Паренек с десяти лет на коне, с казаками на плацу. Дядька справил ему бешмет, черкеску, схваченную узким пояском с серебряным набором, мягкие чувяки. Чем не казацкий сын?

В Царицын Коля возвращался неохотно. На волю его тянуло, в горы, к казачьим кострам. Под нажимом отца Ашинов окончил уездное царицынское училище, и в связи с проявившимися способностями родители определили его в саратовскую гимназию. Гимназист-перестарок, плотный, жилистый, сильный, сразу занял в гимназии видное место. Даже старшеклассники его побаивались. В гневе Николай Ашинов был страшен, голубые глаза становились белыми, с губ срывались гортанные слова — Николай знал по-черкесски, и, набычившись, он бросался на врага. Но случалось это редко. Славился же Коля Ашинов своими рассказами из казачьей жизни. Что было правдой, что вымыслом — не разберешь, но слушали его дворянские и купеческие сыновья с открытым ртом. В его рассказах упругий ветер бил в лицо, под копытами коней гудела земля, вдалеке полыхали станицы, сожженные абреками. И это было близко, почти рядом, и не в какой-то там Америке, где жестокие индейцы снимали скальпы с голов первых белых поселенцев, а здесь, в России. И еще Ашинов мог удивительно подражать голосам учителей гимназии, многих оторопь брала от такой схожести. Мог изобразить хохла на рынке, мог китайца, торгующего бумажными змеями. А уж подделать чей-либо почерк и даже подпись — такого второго мастера в Саратове не найти.

Характером Коля Ашинов был в мать, та и в глухом купеческом городке носила одежду, в которую обряжались терские казачки: поверх длинной рубахи азиатский архалук, стянутый на талии и груди серебряными коваными застежками, на голове платок в виде повязки, на ногах — сафьяновые сапожки. Любила украшения — мониста, бусы из заморского янтаря. Ходила павой, умела за себя постоять. Как-то из трактира при постоялом дворе вывалился пьяный полячишка, увидев казачку, забормотал: «О, пани, пани...» — попытался ее обнять, но получил жестокий удар сапогом в пах, охнул, повалился на колени, зашипел: «Пся крев...» И тогда мать Николая выхватила из-под архалука небольшой острый кинжал и приставила к горлу заезжего: «Заколю, паскуда». И поляк, загребая сапогами дорожную пыль, косо побежал вдоль улицы под хохот подвыпивших купцов. С той поры мужики обходили казачку стороной.

Успевал Николай Ашинов только в латыни, французском языке и географии. Еще закон Божий давался легко за счет превосходной памяти. А вот точные науки не интересовали, эти уроки он часто прогуливал и был дважды оставлен на второй год.

Особенно полюбил он ходить на саратовский «пеший» базар, ему нравилась пестрая, разношерстная толпа: тут и азиаты, и кавказцы, и мордва, и русские. Ревут верблюды, ржут лошади, кричат гуси. Над базаром плывет гул, запахи острые, звериные. Юноша чаще всего задерживался у старьевщиков, что торгуют старинным оружием, подолгу простаивал у лубочных картин, изображавших подвиги русских богатырей. Читал много, но все больше про путешествия.

В станице Червленной я не был, а вот в Шелковской довелось. Вторая чеченская война уже затухала, но в «зеленке» еще постреливали боевики, еще на дорогах рвались фугасы. Я оказался в Чеченской Республике в необычном для себя качестве — начальника фронтовой бригады писателей, состоявшей в основном из поэтесс — исполнительниц своих песен, были еще три мужика: замечательный баритон — заслуженный артист России, философ и журналист. Мне досталась роль ведущего. Мои красавицы меня ни во что не ставили, одна из них, самая бойкая, покрикивала из-за ширмы, переодеваясь к очередному выступлению: «Юрий Николаевич, посмотрите, как на мне сидят колготки, не морщат». Раскаленный Моздок, Ханкала в серой дымке, Грозный, бригада внутренних войск за забором из бетонных плит, раненые в госпитале, гигантский ангар, где проходили концерты, и гром аплодисментов парней, вернувшихся с задания. Девушки никогда не были на войне и потому ничего не боялись. В Шелковскую станицу ехали на бронетранспортерах, вдруг команда: «Земля!» Я знал все морские команды, знал и команду «Воздух!», но «Земля!» — тут глухо. Команда бэтээра, кроме башенного стрелка, рассыпалась по «зеленке», а я остался сидеть у распахнутой дверцы. Когда опасность миновала и экипаж вернулся в машину, я спросил у сержанта, каковы мои обязанности по команде «Земля!». И тут услышал пение — девушки репетировали. Поездку в Червленную отменили: один из бронетранспортеров вечером подорвался на фугасе.


 

2

Впервые ехал Николай в станицу один. Отец прибаливал, мать осталась с ним. Казачья станица выросла на левом берегу реки Терек. Белые хаты за заборами, ухоженные огороды, пасеки, сады, казачьи конные разъезды днем и ночью, сторожевые вышки: соседи, чеченцы, лихой, ненадежный народ, то и дело жди набега. Казачки в огороде, на иных работах — все с ружьями, стреляют не хуже мужиков, а уж коня обратать, да без седла, только загорелые ноги мелькают.

Дядя Степан жил бобылем, два сына погибли в схватках с горцами, жену прибрала холера, завезенная из Астрахани. Много тогда народу полегло. Жил старый казак справно, сам себя обихаживал.

Хороша станица на рассвете. От реки тянется туман, клочья его застревают в прибрежных кустах, а звуки, звуки — и каждый Николаю знаком. Вот в отдалении отстучали копытами кони, казаки завершили объезд и теперь спешат к хате сотника, петухи горланят вовсю, а в предгорье тявкают с подвыванием шакалы. А вот звякает ведро — то дядька Степан идет к колодцу. на нем нательная рубаха, старые шаровары с синими лампасами, на ногах мягкие ичиги. Как только дядька наберет воды и скроется в хате, место его займет Николай — выплеснет ледяную колодезную воду в бадейку и бегом на огороды, там сбросит одежонку и выльет на себя ледяное золото, дух разом и перехватит. Хватает полотенце, а рядом ласковый женский голос:

— Какой мужик пропадает. Только монах какой-то. То плоть железом укрощает, как наш полковой поп Герасим, то колодезной водой обливается, опосля зубами стучит.

У плетня стоит вдовая молодка Ефросинья, чуть за тридцать, груди вот-вот рубаху порвут, на голых бесстыжих ногах обрезанные валенки. Николай прикрывается как может полотенцем.

— Чего скрывать, все равно увидела, — усмехается Ефросинья. — у тебя, милок, видать, и бабы-то еще не было, а я страсть как молоденьких люблю. Нонче, как дядька твой уснет, ты сигай ко мне в окошко, уж я тебя разутешу. То не шашкой махать да ружье вскидывать. А перина у меня пахучая... — вдовая казачка тихо смеется.

Муж Ефросиньи вернулся с Русско-турецкой войны весь израненный, через полгода помер. Николай знает, вдову не осудят. А ежели приплод выйдет, тоже ничего, выдумает что-нибудь, бабы они хитрые. Ветром, скажет, надуло. А в станице казак подрастет.

И все в Николае напрягается и вроде как звенит, он молча натягивает на себя одежонку и скрывается в хате, а поздним вечером, как из боковушки послышится разливистый храп, ночным татем растворится в темени и проскользнет в специально приоткрытое окно вдовьей хаты. И там, в сутеми, крепкие руки ухватят его за шею, согнут, умело освобождая от одежды, и придушенный стон перекроет все звуки. А утром не добудится дядька Степан своего племянника, пока не оттянет его тонким сыромятным ремешком и не гаркнет голосом сотника:

— А ну, вставай, лихоимец!

Часть весны и часть лета прожил Николай Ашинов в станице Червленной, изнутри узнавая казацкую жизнь и казацкую службу. И все шло к тому, что нужно молодцу определяться в конный полк казачьего войска. Федюшины — известная фамилия, испокон веку в казаках, дядя Степан на казачьем круге большой вес имел. Николка по отцу и матери казачий сын, огольцу семнадцать лет, а на коне что чеченец: взрослых обставляет, а уж вольтижирует — посмотреть любо-дорого. Старейшины решили, хороший казачина из Николки получится: образован, до сотника поднимется, а то и выше. А вот у самого Николая стали зарождаться сомнения: вольницы в терском казачьем войске не было, дисциплина как в линейных войсках, нрав свой придется укоротить, чуть что — есаул и нагайкой огреть может. Дежурства, наряды, конные объезды, полевые работы — казак сам себя и семью кормит. Вот и вся жизнь. А Николая тянуло к жизни вольной, с дальними поездками, мир вон какой огромный. Старые служаки баяли о вольных казаках, о «некрасовцах», что после подавления Булавинского восстания ушли в Турцию, устроив там поселения, а часть двинула в Египет, в Малую Азию. Это тебе не в станице сидеть, воровать у горцев коней — вся лихость.

Как всегда, все решила судьба. В середине июля от отца пришло горькое письмо. «Возвращайся, сынок, — писал Ашинов-старший, — матушка твоя тяжко заболела, боюсь, не застанешь ты ее в живых. Да и я плох стал. Видишь, как буквы скачут? Рука дрожит от немощи. Завещание я составил, да завещать тебе, считай, нечего. Надел земли ушел за долги, остался остров на Волге, да и тот собираются прибрать к рукам городские власти. Поспешай».

До Царицына Николай добирался на перекладных, путь неблизкий. Мать неделю как похоронили, тиф ее спалил, отца не узнать, совсем старик: руки и голова трясутся. Пошли на кладбище, упал на могилу, зарыдал, приговаривая: «Нет мне без тебя жизни, матушка...»

Отец отошел через две недели. Николай Ашинов в семнадцать лет остался один. Выглядел старше своих лет, уже курчавилась светлая, с рыжиной бородка, взгляд прямой, жесткий, сам приземист, широкоплеч, напорист, резок.

Остров на Волге, что напротив Царицына, считался ничейным, горожане выезжали туда на пикники, рыбалку, кое-кто уже распахивал огороды. Разговор у них с молодым казаком не получился, не получился он и с городским головой — тот считал островные земли муниципальной собственностью. Сказался характер будущего вольного казака, острая смекалка, твердость. Ашинов изучил документы, нанял адвоката и подал на городского голову в суд — дело в те времена неслыханное — и выиграл процесс. Помогло, видно, и письмо губернатору, тот хорошо знал отставного есаула и известного часовых дел мастера, отца Николая Ашинова.

Часовую мастерскую и лавку Ашинов продал, рядом с «пешим» рынком открыл что-то вроде нотариальной конторы, писал для русских и иноземных купцов прошения, готовил исковые заявления в суд. Помогло знание языков — хорошо говорил на черкесском языке, мог объясниться на чеченском и даже на французском. Все же гимназическое образование, хоть и прерванное. Ладно скроенный, в черкеске с серебряными газырями, в шароварах с синими лампасами, в сапогах со шпорами, Николай нравился купцам. Его услугами охотно пользовались, к тому же казак мог подсказать, как обойти закон, кому и как дать взятку, ходил слух, что были у него связи в полиции, да и с уголовным людом дружбу водил. Для него сделать паспорт нужному человеку что раз плюнуть.

Миром отстоять остров не удалось, тогда Ашинов нанял семерых ссыльных кавказцев, осетин, из бывших абреков, вооружил их отцовскими ружьями, и остров быстро опустел. До глубокой ночи на нем полыхали костры, гудели барабаны, слышались гортанные крики. Ашинов тесно сошелся с разбойниками, денег не жалел, частенько ночевал на острове, в шалаше, внимательно слушал рассказы абреков, изучал их язык.


 

3

После обеда Ашинов, одетый как купец средней руки, нанял у пристани лодку и через полчаса был на своем острове. День выдался душный, у палатки потрескивал костерок, на шампурах доходило мясо, ароматный запах плыл над островом. У костра на чурбачке сидел старший из охранников — Итар Дзараев. Они обнялись.

— Что тебя привело к нам так рано, брат? — спросил Дзараев.

— Спешное дело привело. Джигиты спят?

— Молодые, что им еще делать?

— Мой человек сказал, что в полицию поступила жалоба на вас: мол, бесчинствуют, воруют. Народный учитель из мещан бумагу написал.

— Нехороший человек, резать будем.

— Погоди резать. Днями нагрянут полицейские. Когда вас брали, обошлось без крови?

— Нет, брат. Наших троих положили, ну и мы... Вроде пронесло, на чеченов свалили, те в горы ушли. Судили за грабеж.

— Не пронесло, дело снова открыли, а тут еще учитель этот... Источник у меня надежный. Короче, завтра утром нужно уходить. С рассветом пойдете на пароход купца Рябова, он вас наймет грузчиками, купец все знает, ему заплачено. Пароход идет в Астрахань, а там...

— А там мы дорогу знаем.

— Переоденьтесь грузчиками, купец обеспечит. И не высовывайтесь. Возьми пакет, там деньги, золотые монеты, — так надежнее, ну и лиры турецкие. В Константинополь двинете?

— Куда же еще? Там большая осетинская община. Народ бедный, но помогут.

— С паспортами я не успею вам помочь.

— Паспорта есть, турецкие. Правда, фальшивые, но работа хорошая. В Тифлисе делали.

— Надолго прощаемся, Итар.

— Знаю.

— Как вас найти в Константинополе?

— Рядом с рынком большая чайхана. У хозяина спросишь меня. Сам куда?

— Сначала в станицу Червленную, затем на побережье, поищу вольных казаков. Казачье войско не для меня, мне свобода нужна, простор.

— Да хранит тебя Всевышний, брат.

Ранней осенью остров внезапно опустел, кавказцы исчезли, а вскоре исчез и сам Ашинов. Купцы поговаривали, что казак будто бы островок сдал в аренду известному в городе бахчеводу, дом продал, а сам подался в Закавказье, потом видели его в Батуме, в компании Мишки Двулобого, предводителя вольных казаков, осевших в Турции «некрасовцев», и беглых абреков. Главным промыслом этой вольницы было вождение караванов с контрабандой через границу — в Персию, а то и подалее. В восемнадцать лет Ашинов стал уже начальником каравана. К тому времени он возмужал, раздался в плечах, на коне — джигит, принимали его за чеченца: рыжая борода, светлые глаза, сросшиеся у переносицы брови. Одет в поношенную черкеску, турецкие шаровары с дырками, янычарские сапоги с задранными носками, а уж оружие — шашка, кинжал, кавалерийский карабин — такое, что любой абрек позавидует. В удали и отваге в стычках нет ему равных. И языки знал: кроме кавказских, турецкий освоил. С караванами прошел весь Северный Кавказ, случалось, с контрабандистами спускался на утлых парусных суденышках от Сухума до Геленджика, какое-то время жил в Турции, а как началась война с турками, вступил в летучий казачий отряд, что неожиданно скатывался с гор и вырезал небольшие турецкие гарнизоны. Открылся в нем еще один талант: умел привлекать к себе людей и повелевать ими. Уверовал в себя Ашинов, уверовал в свое предназначение. Слух о нем гулял по всему Кавказу, особенно после того, как попал он к туркам в плен, но бежал, сделав подкоп и голыми руками убив трех охранников. Подвиги Ашинова обрастали небылицами, а порой и вымыслом, чему вольный казак и сам способствовал.

Жизнь казаков в Турции с каждым годом становилась все сложней, местные власти стали ограничивать их свободу, запретили иметь оружие, сократили площадь пахотных земель. Ашинов с казаками-«некрасовцами» подались было в Персию, на реку Атрек, впадающую в Каспийское море, образовали там поселение, но не прижились: с одной стороны персидский Хорасан, персы стали поддавливать лихих переселенцев, перехватывающих торговые караваны, с другой — полудикие племена туркменов-кочевников, совершавших неожиданные и жестокие набеги. Большая часть казаков решила перебраться назад, на российские земли.

На казачьем круге Ашинова избрали атаманом гулевой сотни[1]. Тогда у него и возникла идея создать казачьи поселения в Сухумском округе для охраны черноморских границ России. Собрали казачий круг, подъехал главный атаман вольных казаков Михаил Двулобый. Сидели атаманы у дотлевающего костерка на берегу реки, в зарослях камыша орали лягушки, тяжело всплескивала крупная рыба.

— Котелок у тебя варит, Николай, — сказал Двулобый. Был атаман темен лицом, блики от костровых вспышек отражались на его серебряных газырях, — только кто же нам под Сухумом земли выделит? Твоя правда — земли пустуют, сколько раз турки под Сухумом десанты высаживали, граница и сейчас не охраняется. Нужно в Петербург ехать, прошение царю подавать. Ты по этой части мастак, грамоте обучен, языки знаешь, тебе и ехать. Персы всех здесь нас положат, мы для них что кость в горле. на круге погутарим, соберем тебя — и с Богом.

На том и порешили.


 

4

Осенью 1883 года Николай Иванович Ашинов появился в Петербурге. Остановился в недорогой, но приличной гостинице на Владимирской площади.

Столица ему сразу не глянулась. После красот Кавказа, Персии, Турции — гиблое место. хоть и простора много, и дворцы, и дома один краше другого — все равно серое городище, вроде богатого погоста, и люди бледные, схожие с покойниками. Идешь по улице, а кругом генералы, каждый раз шапку с головы рвешь, а на деле и не генерал вовсе, а ливрейный лакей либо асессоришка квелый, письмоводитель из департамента. И рот не разевай — враз обчистят. Только гулевого атамана этим не удивишь, ему бы только свой стиль выработать, чтобы почудней. Для петербуржцев новинка, сразу крючок проглотят. Интуиция подсказывала: говорить нужно просто, грубовато, как и положено вольному казаку, не страшась чинов и высокого положения. Не для себя хлопочет, а для матушки-России.

Многому научил сосед по номерам — вечный студент Эразм Копейкин, сын тверского помещика. Тот хоть и предпочитал занятиям на медицинском факультете портерные да трактиры, но в столичной жизни чувствовал себя как рыба в воде.

— Ты верно ухватил, Николай, Петербург вроде морга, где среди мертвецов надобно искать людей живых и влиятельных. Иначе, без протекции, ко двору не пробиться. Необходимо о себе заявить, пыль в глаза пустить, а для этого нужны журналисты, писатели, крупные чиновники, чтоб тебя подняли на плечи и пронесли по канцеляриям. Думающее общество в столице разбилось на два лагеря: либералы и славянофилы. К либералам не суйся, им до национальных интересов дела нет, глядят в рот западу, нужны деятели с патриотическим мышлением.

Ходил Николай Иванович по разным благотворительным обществам, редакциям столичных газет и рассказывал удивительные истории, от которых загорались глаза у самых прожженных репортеров. Казак утверждал: нет, не сгинули потомки Ермака Тимофеевича, Степы Разина, Кондрата Булавина, не оскудела казачья вольница. Перекочевали вольные казаки в соседние азиатские государства, на Персидское побережье Каспийского моря, в Курдистан, Турцию. Там и прижились. Сколько уж поколений сеют хлеб, ловят рыбу, водят караваны, но притом сохраняют верность русскому царю и отечеству, блюдут русские обычаи и веру православную, а в войнах выступают на стороне России, создают в горах летучие партизанские отряды. При этом Ашинов истово крестился. Представлялся солидно: выборный атаман гулевой сотни, посланный казаками на переговоры с русским правительством. Рассказывал, что казаки, живущие среди мусульман, вынуждены брать их имена, отчего путешественники по Малой Азии и Турции часто путают земляков с иноверцами. К примеру, все слышали про абрека Обейдуллу, что орудует в Курдистане? А он русский, имя — Иван Калинин.

Если Николая Ивановича спрашивали, зачем он прибыл в столицу, тот отвечал: «Надоело казакам скитаться по чужим землям, да и мусульмане прижимают — не продохнуть. Хотим просить у царя прощения за грехи и вернуться на родину. Нам бы переселиться на Черноморское побережье Кавказа, создать там казачье войско на тех же правах, что и Терское, Донское и Уральское войска. Задачи две: охранять границы от набегов турок и заселить пустующий край надежными людьми, чтобы своим хозяйствованием принести стране пользу».

Ему верили и не верили. Появились первые статьи в газетах о похождениях вольного казака, в памяти у всех была освободительная Русско-турецкая война 1877–1878 годов, а тут вот он вам живой участник сражений. Да к тому же партизан.

Ашинов прожил в Петербурге три месяца, наталкиваясь на равнодушие чиновников. Наконец удалось добиться приема у начальника Главного штаба генерал-адъютанта Николая Николаевича Обручева. Николай Николаевич считался главным умом Военного министерства, стратег, ученый. При нем стал издаваться журнал «Военный вестник». На журналистском поприще общался с Чернышевским, Герценом. Его перу принадлежит знаменитая аналитическая записка «Соображения об обороне России», адресованная царю. Обручев предсказал неизбежность военного конфликта между Россией и Турцией, отработал план, который лег в основу последующих боевых действий на театрах Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, участвовал в войне на кавказском направлении и блестяще проявил себя при планировании и проведении Авлияр-Алазжинской операции, обеспечившей победу России на Кавказе. При нем начались реформы и перевооружение русской армии.

В мемориальном музее русского художника Н.А. Ярошенко, так называемой «белой вилле» в Кисловодске, я видел портрет Николая Николаевича, и, помнится, он произвел на меня сильное впечатление...

...Оказавшись в громадном кабинете начальника Главного штаба, Ашинов оробел. глянув в глаза генерал-адъютанта, и вовсе сник. И понял: лгать и привирать генералу нельзя — насквозь видит. Поэтому прошение доложил коротко, четко, без простонародных словечек и жестикуляций.

Обручев выслушал его внимательно, встал из-за стола, прошелся по кабинету, тихо сказал:

— Все, что вы изложили, мне известно, я воевал на Кавказе. Во многом вы правы. Но сейчас наша армия на пороге серьезных реформ, многие подразделения подлежат реорганизации. Казачьи войска устарели, они пережиток средневековой системы комплектования армии. Посудите сами, до отмены государем крепостного права владение землей за службу было привилегией казачества, а ныне при наделении крестьян землей их уравняли. Обязанность служения за свой счет легла тяжелым бременем на казаков: и хлеб выращивай, и России служи. Многие семьи уже не выдержали. Казачьи войска необходимо реформировать, сделать службу в них привлекательной, а не создавать новые на прежней основе. Охрану границ следует возложить на регулярные войска, оснащенные современным вооружением. А мысли у вас, атаман, разумные, Черноморское побережье открыто, нужны безотлагательные меры для решения этой важной задачи. Но после завершения военной реформы. И еще одно обстоятельство: выделение земельных наделов для переселенцев — компетенция Министерства государственных имуществ.

Обручев атаману понравился: прогрессист, за дело радеет. Но когда же эти военные реформы закончатся, если они еще не начинались? Нет, нужно стучать в разные двери. У министра государственных имуществ Михаила Николаевича Островского, брата известного драматурга, и вовсе вышел облом. Высокий чиновник отпустил на аудиенцию всего несколько минут.

— Вздорная идея, любезный, — сухо отрезал он. — Черноморское казачье войско! И во что это обойдется казне? Земли выделить бесплатно, средства на обустройство и снабжение войск — вынь да положь. И что это за вольные казаки из-за рубежа? У нас и своих разбойников сверх меры. А вот продажа казенных земель в частные руки принесет в казну хорошую прибыль. Нет и еще раз нет!

Ашинов только вздохнул — доказывать свою правоту бесполезно. Он-то, в отличие от министра, хорошо знал, что заселение прибрежных кавказских земель русскими крестьянами идет медленно. Горы чужды крестьянам, они предпочитают земли на равнинах. Да и климат... Многие боялись болезней и набегов горцев.

Эразм Копейкин наставлял:

— Что же ты, душа моя, напролом идешь, как лед в половодье? Хочешь бюрократическую машину империи сломать? А машина-то железная, смазки требует. Нужно кого и взятками подсластить, авось твое предложение в доклад царю включат. Только знаешь ли ты, какие взятки в столице? С гусем в приемную к царедворцу не сунешься. Не тот коленкор.

А тут еще и осень навалилась, с дождями, с чугунным небом, с желтым туманом по утрам, из которого не прохожие возникали, а их тени. Солнце вроде как и совсем не всходило.

— Ты чего-то задумываться стал, — громыхал, тряся бородой, Копейкин, — гляди, лихоманку схватишь. В гиблом месте живем, на болоте, на костях. Знаешь, сколько людей здесь царь Петр положил, когда строил этот мертвый город? Пойдем, брат, лучше в трактир. Портер душу веселит.

— Грех это.

— Не согрешишь, не покаешься.


 

5

Черная полоса в жизни атамана все же сменилась просветлением. Один промышленник познакомил Ашинова с известным инженером-путейцем Валерьяном Александровичем Панаевым, двоюродным братом писателя И.И. Панаева. Валерьян Александрович построил первую в России Николаевскую железную дорогу, участвовал в строительстве других железных дорог, был принят при дворе, имел обширные связи в высшем обществе. Светский человек, литератор, театрал, он вошел в историю русского искусства как создатель знаменитого Панаевского театра, построенного на Адмиралтейской набережной в Петербурге.

Колоритный атаман поразил его своими рассказами, ему понравилась идея казацкой колонизации Черноморского побережья. Панаев написал рекомендательное письмо своему приятелю — командующему главной императорской квартирой генералу О.Б. Рихтеру: «Я подметил в нем (в Ашинове. — Ю.П.) необыкновенную удаль, замечательный здравый смысл, ясный взгляд на вещи, настойчивость в достижении цели и безотчетное желание искать борьбы с препятствиями, в чем, кажется, и заключается цель и условия жизни подобных людей...» И рекомендовал генералу поддержать идею заселения Черноморского побережья казаками.

В Петербург к тому времени приехал хороший знакомый Панаева — командующий войсками Кавказского военного округа князь А.М. Дондуков-Корсаков. Во время аудиенции Ашинов представил князю готовый проект создания Черноморского казачьего войска. Помимо военных и финансовых положений, в проект были включены и социальные вопросы. Так, чтобы предотвратить разделение казаков на богатых и бедных, атаман предложил все хозяйственные излишки передать станичным обществам, чтобы они не оседали у разбогатевших казаков. На территории поселений строго запрещались торговля спиртными напитками, воровство, стяжательство. К документу прилагался проект формы одежды для казаков Черноморского войска.

Князь Дондуков-Корсаков был опытным военачальником, знал и поддерживал реформы в российской армии и поэтому фактически повторил доводы начальника Главного штаба. При этом все же обещал сделать запрос кутаисскому военному губернатору генерал-майору Смекнову по поводу переселения вольных казаков. Военный губернатор вскоре уведомил, что в Сухумском округе есть земли для размещения переселенцев в количестве до двух тысяч человек. Ашинову было дано письмо сухумским властям, в котором предлагалось оказать казакам-переселенцам всяческое содействие в обустройстве на новом месте.

Чтобы закрепить успех, Николай Иванович решил обратиться к русской общественности и срочно выехал в Москву, надеясь получить поддержку Ивана Сергеевича Аксакова. Расчет был верен. Дух русского патриотизма был издавна крепок в древней столице, в отличие от холодного и космополитичного Петербурга. Аксаков издавал газету «Русь», наметился и другой покровитель — Михаил Никифорович Катков. Он в своей многотиражной газете «Московские ведомости» громил так называемые западные либеральные ценности. Катков имел большое влияние на императора Александра III. Император, помня о гибели отца, железной рукой наводил в России порядок, революционеры сидели в тюрьмах или укрывались за границей, а либеральная интеллигенция, как и в двадцатом веке, испуганно перешептывалась на кухнях, прилюдно изображая преданность престолу.

Иван Сергеевич Аксаков который день чувствовал себя неважно: покалывало сердце, боль отдавалась в левую лопатку, бессонница. Поездка в Крым не принесла ожидаемого результата, к тому же Иван Сергеевич тяготился бездельем. Крым красив, но красота какая-то искусственная, нет той душевности, что ли, свойственной средней русской полосе — с запахами разнотравья, чистым дыханием лесов. В Крыму пахло сладкими французскими духами, от которых Ивана Сергеевича подташнивало, и стихи не писались.

Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, Аксаков прислушался к тому, что происходит на улице. Он любил эту древнюю часть Москвы и помнил те времена, когда по Сивцеву Вражку всю ночь ходил сторож и стучал колотушкой. А нынче с шорохом проносились легкие пролетки на резиновом ходу да внизу, у магазинов, переругивались мужики, разгружая телеги с товаром. Он с трудом и почему-то в серых тонах вспоминал годы учебы в Петербургском училище правоведения, службу в уголовном департаменте московского сената, затем пыльная Астрахань, притихшая Калуга, снова Сенат. Блестящая карьера: самый молодой чиновник по особым поручениям при Министерстве внутренних дел, выполняющий секретное поручение — изучить религиозные секты бегунов, стремительно распространяющиеся по православной России. Петербург. И вдруг внезапный арест. 17 марта 1849 года — этот день запомнился на всю жизнь. Его, чиновника особых поручений, на безрессорной линейке доставили в штаб корпуса жандармов, затем в Петропавловскую крепость. Двадцатишестилетний чиновник заподозрен в распространении вредных идей панславизма[2]. Материалы допроса лично изучил Николай I и вынес вердикт: отпустить, но оставить под полицейским надзором. Неприятности на этом не закончились. Как-то Ивана Сергеевича вызвал министр внутренних дел и в бестактной форме указал на то, что чиновнику его уровня неприлично заниматься стихотворством, да к тому же публиковать стихи в журналах. Возмущенный поэт незамедлительно подал прошение об отставке. Ему недавно был присвоен чин надворного советника, в перспективе чин статского, а то и действительного статского советника. Аксаков уехал в Москву, где уже сформировался кружок славянофилов, собирающийся издавать журнал «Московский сборник». Редактором первого тома стал Иван Сергеевич Аксаков.

Разглядывая перекрещивающиеся тени на потолке, стареющий поэт подумал, что с этого тома началась его редакторская и публицистическая деятельность. За минувшие годы он стал издателем газет «Парус», «Пароход», «Русская беседа», «День», «Москва», «Русь». Его издания удерживались недолго, от нескольких месяцев до двух лет, затем их неизбежно закрывал цензурный комитет. Но, пожалуй, пик обострения отношений с властями падает на 1878 год. Ах, какое это было время: всеобщий патриотический подъем, освободительная война на Балканах завершилась полной победой, Восточная Европа освобождена от туретчины, по Сан-Стефанскому договору православная Болгария собрала воедино все свои земли и стала независимой страной. И вдруг событие, всколыхнувшее всю страну. Под давлением западноевропейских стран, которым невыгодно было иметь на Балканах сильную Болгарию, в Берлине состоялся международный конгресс, фактически пересмотревший итоги Русско-турецкой войны. Инициатором участия России в Берлинском конгрессе было Министерство иностранных дел, где правили сплошь одни немцы. И царь Александр II этому не воспротивился. Россия, держава-победительница, никому не угрожала, никто в ту пору не стал бы с ней воевать. Британия в силу обстоятельств осталась без своего сухопутного союзника Австрии, мудрый Бисмарк раз и навсегда отказался от войн с Россией и предостерег от этого пагубного желания всех немцев, Франция была истощена революциями и войнами и готовилась подписать с Россией мирный договор, извечный враг Турция повержена. Но конгресс состоялся, на нем стали отхватывать от Болгарии куски. Российская общественность была возмущена ничем не оправданными уступками правительства, среди публики гуляла фраза, пущенная каким-то острословом: «Россия выиграла войну, но проиграла мир».

Сейчас Аксаков понимал, что тот ничем не примечательный день стал самым важным в его публицистической карьере. Собственно, сам день не запомнился — кажется, шел мелкий дождь, и кучер поднял кожаный верх экипажа, потом вроде как выглянуло солнце. Иван Сергеевич неспешно поднялся по лестнице особняка, где помещался Московский славянский комитет. Знакомые лица, запах сигар, взаимные приветствия.

На всю жизнь он запомнил, как начал свою речь, слова рождались сами собой, без напряжения и ложились в притихшую аудиторию:

— Господа, не хоронить ли мы собрались сегодня миллионы людей, целые страны, свободу Болгарии, независимость сербов, хоронить русскую славу, русскую честь, русскую совесть!

Далее он обрушился на дипломатов за их безвольное, преступное согласие на расчленение Болгарии и пересмотр итогов Сан-Стефанского договора, за отсутствие патриотизма и антирусские позиции в международных делах. Позже речь его назовут «историческим проклятием Аксакова», ее тотчас же опубликуют в России и за рубежом. Цензурный комитет, работая в поте лица, одно за другим закрывал издания, опубликовавшие речь Аксакова. Над автором сгущались тучи. Московский губернатор ограничился строгим выговором, сместил его с поста предсе-
дателя Московского славянского комитета, император Александр II по-
шел дальше — упразднил комитет, а публициста и поэта выслал из Москвы.

— Куда прикажете ехать? — спросил Иван Сергеевич у полковника жандармерии.

Полковник смутился:

— Государь не указал конкретного места. На ваше усмотрение.

— Благодарствую. Вещички соберу — и в Варварино, в имение к свояченице. — И, помедлив, с усмешкой добавил: — Все верно, все верно... Силу мнения — народу, силу власти — царю.

— Простите, как понимать?

— Так-с, стариковское...

Экипаж катил по грунтовой дороге, оставляя за собой клубы пыли, по обе стороны, куда ни глянь, лежали поля, а у самого горизонта зубчатой сизой кромкой проступали леса. По мере того как экипаж удалялся от Москвы, напряжение в душе Аксакова спадало. Позади остались московская суета, шумиха, ненависть властей, но вот промелькнула деревня Калиновка и показалась усадьба Варварино, и так она была хороша, так воздушна и покойна, что у Ивана Сергеевича проступили слезы. «Старею, — подумал он, — слеза стала близко».

Опального поэта встречала сестра жены — Екатерина Федоровна. День выдался солнечный, над клумбами кружились бабочки, в воздухе с писком носились стрижи. Завтракали на террасе: клубника со сливками, свежие булочки, уютно постанывал самовар. Иван Сергеевич сделал запись в дневнике: «Домик — игрушечка, а выйдешь на террасу, необозримая даль, такой простор, такая важность тишины охватывает душу». Здесь, в Варварине, Аксаков после долгого перерыва снова стал писать стихи. Первым из-под его пера вышло послание в стихах сестре жены — Екатерине Федоровне Тютчевой. Вечером, при свете свечи Иван Сергеевич перечитал стихотворение:

Как будто вихрем бури злой

Снесло мой дом, и я — изгнанник!

Но дружба путь водила мой,

И вот я в пристани... Я твой

Отныне гость и сердцем данник.

............................................................

О чудный мир земли родной,

Как полон правды ты разумной!

Великий мир, родимый мир!

Ты бодр и мощен, как стихия...

Твоей лишь правдою Россия

Преодолеть возможет мир

И свергнуть идолы чужие!..

Между тем в Москве и Петербурге бушевали страсти. Общественность была возмущена высылкой Аксакова, закрытием ряда печатных изданий. Используя ситуацию, активизировались радикально настроенные революционеры. Петр Ильич Чайковский писал: «Мы переживаем ужасное время, и когда начинаешь вдумываться, страшно делается... С одной стороны, совершенно оторопевшее правительство, настолько потерявшееся, что Аксаков ссылается за смелое и правдивое слово».

Павел Третьяков предложил художнику Илье Репину тотчас ехать за Аксаковым в село Варварино и написать с него портрет для своей галереи. Репин поехал. встретили его тепло, Аксаков только попросил художника «сделать его рожу поменьше, а то больно мясистая». Илья Ефимович рассмеялся: «Я, Иван Сергеевич, реалист. как есть, так и будет. Уж извольте смириться».

Ссылка длилась недолго. учитывая настроения, царившие в обществе, Аксакова вернули в Москву.

Иван Сергеевич задремал, а проснувшись, вспомнил вчерашнего посетителя — казачьего атамана Николая Ивановича Ашинова. Вот уж поистине атаман, из тех, кто раздвигает границы России: кряжист, взгляд прямой, острый, говорит медленно, включая в речь простонародные слова, какие Аксаков слышал, когда изучал ярмарки в Малороссии. Кавказская одежда, кинжал — настоящий разбойник. А как иначе? Мой предок варяг Шимон, служивший русским князьям, разве не разбойник? Считай, все землепроходцы разбойники. А идеи у Ашинова верные. После того как под натиском русских войск местные жители Черноморского побережья ушли, граница обнажилась, не ровен час, турки опять полезут, либо при попустительстве властей земли заселят иноверцы, русский переселенец не сдюжит. Нужно в тех местах создавать казачье войско...


 

6

Собирая материал для повести о враче и писателе Петре Алексеевиче Илинском, мы с женой собрались в Юрьев-Польский в иные времена и при иной власти. Ехали автобусом, поезд уходил уж больно неудобно. Остались позади базарная толчея у метро «Щелковская» и автовокзал с ларьками, ларечками, магазинами, оголтелой, точно разом пораженной безумием толпой, отмелькали за окнами серые глыбы однообразных многоэтажек предместья, незаметно подступило Подмосковье с деревянными домами, садами, палисадниками. Яблок в том году уродилось много, конец августа стоял жаркий, тут и там розовели на солнце яблоки. Думалось вот о чем: горькую какую-то историю пережил на своем веку город Юрьев-Польский. кого только не селили в нем, кому не отдавали в «кормление». Еще основатель города Юрий Долгорукий поселенцев из болгар и финно-угорских племен принял, давая им «ссуду и пожалование». затем монгольское нашествие — тут и говорить нечего. Династия юрьевских князей пресеклась в первой половине четырнадцатого века, и город стал владением Москвы. Коварная столица, привлекая вассалов, передавала Юрьев-Польский в «кормление» то литовскому князю Свидригайлу, то казанскому хану Абдул-Летифу, то астраханскому царевичу Кайбуле. Лишь к семнадцатому веку город стал кое-как обстраиваться: возводить церкви, каменные дома, латать дыры от пожарищ и нашествий, оставаясь все же в тени и забвении по сравнению с Владимиром и Суздалем. Печать забвения и поныне лежит на Юрьеве-Польском, скудная о нем литература, по которой можно воссоздать разве что историю Михайло-Архангельского монастыря да Георгиевского собора, а все остальное — в сумеречной дымке. Выходило, что за многовековую историю не родила юрьевская земля ни одной знаменитости, бесследно исчезли поколения горожан, ничего не оставив после себя, кроме крестов на погосте.

Неподалеку от Юрьева-Польского за окном возникла деревня Калиновка. Жена Светлана сказала:

— За Калиновкой Варварино, очень красивое село с дивной церковью Рождества Пресвятой Богородицы. Рядом речка Колокша. Туда был сослан Иван Сергеевич Аксаков.

Бородатый мужик в штормовке обернулся:

— Надо же! А я думал, что про Варварино и вовсе забыли. А известно ли вам, что село Варварино упомянуто в грамоте московского князя Ивана Даниловича Калиты, владели им сыновья и внуки князя? Один из них, Владимир Андреевич, по прозвищу Храбрый, на Куликовом поле командовал засадным полком, его неожиданный удар и решил исход битвы в пользу русских. Из поздних владельцев села Варварина — Михаил Фотиевич Митьков, участник многих войн, в Отечественную 1812 года бился во всех главных сражениях. Декабрист, сослан в Сибирь, умер от чахотки. Во время ссылки Аксакова селом владела фрейлина императрицы Екатерина Федоровна Тютчева, сестра жены публициста и поэта.

Водитель автобуса крикнул:

— Савельич, ты же проедешь свою остановку!

— Господи святый, а ведь и впрямь проеду. Прощайте, очень вы меня порадовали. Нынче народ свою историю не знает.

Кем был этот бородач в штормовке? Учитель, краевед? Сколько мне приходилось встречаться с краеведами — светлые люди, подвижники.

Аксакову казачий атаман понравился: очень уж он своей хваткой и целеустремленностью походил на Ермака Тимофеевича, талантливого выходца из простого народа. Он ввел Ашинова в свет, познакомил со многими влиятельными людьми, представил богатому московскому купечеству, организовал сбор средств для размещения и обустройства переселенцев на побережье Черного моря.

В апреле 1884 года Ашинов прибыл в Сухум и предъявил начальству рекомендательное письмо командующего кавказским военным округом князя Дондукова-Корсакова. Получив письмо, начальник сухумского округа полковник Введенский распорядился отвести земли для переселенцев, но уже с первых дней стал чинить прибывающим всяческие препятствия. Ему куда выгоднее было продавать земли, а вольные казаки да переселенцы из Новороссии и Кубани — голытьба, да еще с гонором, своего не упустят. Особое внимание чиновник уделил казакам-«некрасовцам», приехавшим из Персии и Турции. Кто такие? Обломки Булавинского восстания, а значит, смутьяны. Ату их! Переселенцы между тем прибывали семьями, распродав свое имущество, надеялись обрести счастье на новом месте.

Ашинов предложил назвать новое поселение станицей Николаевской, в честь наследника престола. его поддержали. там же, на общем собрании, переселенцы избрали Николая Ивановича своим атаманом. Аксакову было отправлено письмо, атаман сообщал, что в июне 1884 года в Сухумском округе состоялось основание первой русской казачьей станицы. Планы у атамана были обширные: создание табачных плантаций, шелководство, постройка завода для выгонки спирта из местных фруктов, организация в станице ярмарки. Но не все гладко складывалось у станичников. Коррупция, взяточничество разъедали Россию во все времена. Администрация Сухумского округа не была исключением. Большими привилегиями перед русскими переселенцами пользовались инородцы: эстонцы, греки, немцы — народ побогаче, да и на взятки не скупился. Чиновники администрации порой открыто воровали. К примеру, выделили казакам и новороссам двести четвертей муки и тысячу семьсот рублей на закупку скота, а дошло много меньше, администрация умышленно не пускала казаков из Турции, стремящихся вернуться на родину. Ашинов написал Аксакову письмо, в котором обрисовал горестную картину в станице Николаевской и сообщил, что станичники решили передать адрес наследнику престола с описанием всех этих безобразий.

Иван Сергеевич откликнулся хлесткой статьей в столичной газете.

Реакция последовала незамедлительно. В начале зимы 1884 года в станицу Николаевскую прибыла инспекция под руководством начальника Сухумского округа полковника Введенского. По-видимому, полковник многое знал, но выносить сор из избы не хотел — видно, у самого рыльце было в пушку, а потому избрал самый простой путь: возбудил против Ашинова уголовное дело за злоупотребление властью. Причем ловко, с использованием показаний отдельных бездельников, что рассматривали переезд на побережье как способ обогащения.

Николая Ивановича еще никогда не вышибали из седла, и на этот раз он решил не сдаваться. Вечером того же дня добрался до Сухума, сел на грузовое судно и к концу 1884 года уже был в Москве. О происшедшем в Николаевской он подробно информировал Аксакова. Вскоре в газете «Русь», издаваемой Иваном Сергеевичем, появилась острая статья «О необходимости заселения Черноморского берега казаками».

В Москве Ашинова поддержал издатель «Московских ведомостей» Михаил Никифорович Катков. Защитник национальных интересов России, Катков решил принять деятельное участие в судьбе вольного казака. В «Московских ведомостях» было опубликовано интервью с Ашиновым. В статье содержалась критика сухумской администрации, состоявшей в основном из немцев и поляков, чинивших всякие препятствия освоению Кавказа русскими. Катков со времен Польского восстания 1863 года ненавидел поляков, считал их изменниками и злейшими врагами российского государства.

Получив рекомендательное письмо от Аксакова, Ашинов отправился в Петербург, к другому влиятельному журналисту — Алексею Сергеевичу Суворину, издававшему популярную газету «Новое время». В газете был опубликован ряд корреспонденций «Из Сухума» — о казаках-переселенцах, что еще больше взбудоражило общественность. В корреспонденциях приводились конкретные факты воровства и коррупции в сухумской администрации. Из двухсот четвертей ржи, посланных казакам князем Дондуковым-Корсаковым, не дошло семьдесят пять; двести винтовок, подаренных казакам командующим кавказским военным округом, подменили старыми, требующими ремонта, а деньги, выделенные казакам на приобретение лодок, так и не выслали; в то же время нерусские переселенцы пользуются большими привилегиями, провиант и медикаменты получают своевременно.

Ашинову удалось привлечь на свою сторону великого князя Владимира Александровича, главнокомандующего войсками гвардии Петербургского военного округа. Состоялось знакомство с еще одним влиятельным человеком — бывшим министром внутренних дел и дипломатом графом Н.П. Игнатьевым, много лет бывшим посланником в Константинополе. Он встал на сторону вольного казака. Поддержали Ашинова и видные историки — профессора Санкт-Петербургского университета. следующий шаг — сближение с цесаревичем, атаманом всех казачьих войск в империи. И тут Ашинову снова повезло: рекомендательное письмо Аксакова позволило ему выйти на обер-прокурора Синода Константина Петровича Победоносцева, имевшего на царя большое влияние. Обер-прокурор направил ему служебную записку о положении дел с русскими переселенцами в станице Николаевской. Желаемого результата служебная записка не принесла, кто-то из недругов Ашинова успел опередить Победоносцева. Вольный казак приобрел не только влиятельных защитников, но и могущественных врагов из космополитического и либерального окружения царя.

Николай Иванович, как и в прошлый приезд, остановился в гостинице на Владимирской площади. Просыпался рано, лежал, слушал, как звенит за окнами мартовская капель, подводил итоги своего вояжа в столицу, и были они неутешительными. Получить аудиенцию у цесаревича не удалось, император запретил какие-либо контакты с атаманом, видно, до него дошли искаженные слухи о событиях в станице Николаевской. Ничего не дал и визит к военному министру П.С. Ванновскому. Министр к проекту атамана отнесся скептически, привел те же аргументы, что и начальник Главного штаба генерал Обручев, а в заключение беседы предложил Ашинову заняться расселением казачества в Сибири и на Дальнем Востоке, где на границе с Китаем бесчинствовали банды хунхузов. Одним словом, на идее создания Черноморского казачьего войска можно было поставить крест.

Оставив сумрачный Петербург, Ашинов поехал в Москву, к Аксакову, за советом. У Ивана Сергеевича в то время гостил однокурсник по Петербургскому училищу правоведения Михаил Александрович Хитрово, занимающий в то время пост генерального консула России в Каире. Михаил Александрович был крайне озабочен действиями английской разведки на Ближнем Востоке и в Средней Азии. Проникновение России в Среднюю Азию серьезно беспокоило Британскую империю. После стремительного взятия русскими войсками района Кушки оба государства оказались на грани войны. Английская разведка готовила серию диверсий на территории закаспийской России. Ашинов хорошо знал те места и предложил переиграть англичан, выступив в качестве агента. Он свяжется с английским военным атташе в Петербурге и попытается убедить его использовать вольных казаков, живущих на границе с Персией и с территорией, принадлежащей туркменским кочевникам, для проведения диверсий в закаспийской части России. Вольные казаки обижены русским правительством за невнимание к их нуждам и за соответствующую плату готовы решить эту задачу. А в случае развязывания войны казачьи сотни ударят в спину русским войскам. Русская разведка к этому времени предпримет соответствующие меры.

Самое поразительное, что одна из старейших разведок мира клюнула на эту приманку. Связь с российским посольством в Константинополе обеспечивал давний поклонник Ашинова донской казачий полковник И.А. Дукмасов. Из соображений конспирации Дукмасов должен был ехать в Константинополь отдельно от Ашинова. Атаман добирался до столицы Османской империи вместе с английским атташе. По прибытии они сразу же отправились в британское посольство, и Ашинов был принят посланником. На совещании были уточнены задачи вольных казаков в закаспийской области и получен солидный аванс в фунтах золотыми монетами. Ашинов в свою очередь обязался выставить до пяти тысяч вольных казаков, обученных и привычных к пустынному климату. Затем Ашинов встретился с Дукмасовым, и они, переодевшись монахами, отправились в русское посольство, где их ожидал посланник А.И. Нелидов. Золотые фунты и записка британского посланника выглядели достаточно убедительно. В Петербург по дипломатическим каналам пошли соответствующие донесения, и план англичан был сорван.

В Константинополе судьба свела Ашинова с будущим единомышленником — отцом Паисием. В ту пору афонский монах был настоятелем Свято-Пантелеймоновского подворья, где остановился Николай Иванович. Их особенно сблизило то, что отец Паисий родился в станице Каменно-Озерской, в семье оренбургских казаков, а казак казака всегда поймет. В вечерних беседах отец Паисий рассказывал о себе:

— Я из грешников, в молодости шалопутствовал, хотя и женат уже был, пора бы и повзрослеть, но сманили меня темные людишки в секту «духовного сожительства». Разобраться ума не хватило, образования нет, вот и поехало. Жену бросил, завел «духовную» супругу, совсем бы с круга сошел, да тут призыв, вступил в казачье Оренбургское войско, в кровавых битвах в Средней Азии участвовал. Там-то Бог меня и вразумил. С согласия жены направился я замаливать грехи на Святую гору Афон, где был принят послушником в Свято-Пантелеймонов русский монастырь. В те времена настоятелем обители был старец архимандрит Герасим. В обители и был я пострижен в монашество с именем Паисий. Я в строительных делах опыт имел, со временем подвигли меня старцы в строители и настоятели подворья.

В журнале «Русский паломник» так писали об отце Паисии: «Неусыпными трудами, без особых денежных средств, о. Паисий воздвиг огромное пятиэтажное подворье, которое вскоре обратилось в великую русскую странноприимницу или, скажем более, настоящий своеобразный русский центр в Царьграде...»

Когда началась война России с Турцией за освобождение Балкан, отец Паисий не покинул Константинополь, хотя турки грозили ему смертью. Он остался на своем посту и твердо исповедовал тогда русскую веру и не отрекся от нее, как то делали иные православные, к их позору и стыду.

От отца Паисия атаман узнал, что на юго-востоке Африки есть страна черных христиан — Абиссиния, окруженная со всех сторон мусульманами и язычниками. Генеральный консул Дурново, задержавшийся в Константинополе, значительно расширил знания Ашинова об этой загадочной стране, подчеркнул стратегическую значимость земель Абиссинии, особенно при выходе из Красного моря в районе Баб-эль-Мандебского пролива. Корабли и суда военного и гражданского флота России, отправляющиеся в Индию и на русский Дальний Восток, не имели в Красном море пунктов дозаправки углем, водой и продовольствием. Восточное побережье Африки практически уже было поделено между Англией, Францией и Италией. Хорошо бы зацепиться за клочок земли, поставить там крепость и склады с углем и провиантом. Охранять крепость должен небольшой, хорошо вооруженный гарнизон.

Идея понравилась Ашинову, это предприятие было куда значительнее создания Черноморского казачьего войска, тем более что часть казачьих и новороссийских переселенцев, несмотря на трудности, чинимые администрацией, все же укрепились на сухумских землях. Уголовное дело, возбужденное против Ашинова, заглохло, но возвращаться в станицу Николаевскую было опасно.

Русское общество мало знало об Абиссинии, там еще не было дипломатических представительств, в том числе и русского. Единицы европейцев побывали в этой далекой и труднодоступной стране. Абиссиния в восьмидесятые годы девятнадцатого столетия враждовала со всеми соседями, и посещение ее было сопряжено с большими опасностями.


 

7

Дурново всячески отговаривал Ашинова от поездки к черным православным христианам, но атамана было уже не остановить. В Константинополе он нашел нукеров-осетин, и они отправились в Каир. Хорошо экипированные и вооруженные казаки произвели на британцев сильное впечатление. получив расчет, они под надзором агентов сели на пароход, отправляющийся в Одессу, далее — закаспийская область, где они приступят к выполнению задания. Но у Ашинова были другие планы. в море он и его нукеры пересели на другой пароход и через несколько дней оказались в Александрии.

Конечно, такая поездка вооруженных людей, не имеющих документов, объясняющих цель визита, напоминала авантюру. Ашинову в ту пору все удавалось, он купил билеты на итальянский пароход, шедший в Массауа. Капитану Николай Иванович объяснил, что делегация кавказских христиан собирается посетить единоверцев в ближайшей провинции Абиссинии. По-видимому, капитан имел смутное представление о том, где находится Кавказ, и дал в Массауа колониальным итальянским властям телеграмму, что имеет на борту кавказских пилигримов, собирающихся посетить провинцию Тигре, срок пребывания — неделя, и... получил разрешение. Особый кураж у «пилигримов» вызывало обстоятельство, что они путешествуют на английские золотые фунты.

По правому борту лежала бесконечная пустыня. Изредка в слоистом мареве возникали и исчезали оазисы, иногда в подзорную трубу можно было разглядеть караван верблюдов, соскальзывающих с пологих барханов. От раскаленных берегов тянуло сухим зноем, за весь переход не выпало ни капли дождя. По вечерам море приобретало розовый цвет; вспарывая его, на поверхность выскакивали гигантские рогатые чудовища — манты и с тяжелым всплеском обрушивались в свою стихию, вздымая каскад брызг. Нукеры боялись подходить к борту, прятались в тени под брезентовым навесом. Ашинов жил в небольшой каюте, иногда в распахнутый иллюминатор залетали летающие рыбы и бились у привинченной к палубе койки. Наконец показался порт Массауа, затянутый рыжей песчаной дымкой.

Я уже писал о своих впечатлениях о Массауа во время войны на Красном море, потом мне не раз приходилось бывать в этом порту, и всегда по недоброму поводу. Запомнился такой эпизод. В начале восьмидесятых годов в Массауа по межправительственному соглашению работала советская гидрографическая экспедиция. Штаб экспедиции и основная часть персонала размещались в гостинице «Красное море». Город после боев лежал в руинах, тут и там попадались сожженные танки, окна госпиталя были заложены мешками с песком. Я подружился с русскими врачами, работающими в госпитале по контракту. Гостиница от обстрела пострадала меньше, но один из снарядов угодил в накопительную цистерну питьевой воды. Для питья и гигиенических целей наши специалисты пользовались ручейком из этой изувеченной взрывом емкости. Как следствие — эпидемическая вспышка инфекционного гепатита. Треть экспедиции была выведена из строя, и мне пришлось срочно вылетать на вспышку.

Военные действия в Массауа уже не велись, но город был блокирован сепаратистами со стороны суши. Раз в неделю в Асмару выходил караван под прикрытием бронетехники, в остальные же дни сообщение только вертолетами, которые старались забраться как можно выше, — в горах сепаратисты постреливали из крупнокалиберных пулеметов.

В гостинице «Красное море» до войны останавливались паломники, отправляющиеся в Мекку. Меня разместили в люксе, в центре которого был устроен небольшой бассейн (из-за отсутствия воды он не функционировал), потолок номера отделан зеркалами. Зачем это понадобилось паломникам, не знаю. Было забавно разглядывать себя, лежа на широченной кровати. Вспышку удалось ликвидировать, переболевших в тяжелой форме я решил отправить на реабилитацию на родину: оставлять их в полуразрушенном городе, да еще в условиях Восточной Африки, было опасно. До острова Нокра шли на морском буксире, а там страдальцев пересадили на гидрографическое судно «Адмирал Владимирский», шедшее в Севастополь. Одно забавное обстоятельство: на мне была советническая форма, точнее, тропическая форма американского офицера, — в Асмаре раньше была американская военно-воздушная база, вот нас всех и переодели в эти шмотки, — у левого бедра пустая кобура от кольта. Я наотрез отказался брать с собой оружие: если сепаратисты перехватят с оружием, — расстреляют на месте; если узнают, что я врач, — уведут с собой в окопы. Прецедент был: сепаратисты выкрали чету болгарских врачей, их освободили только через пять лет. Вот иду я по коридору гидрографического судна, а навстречу мне высокий моряк в шортах. пригляделся — мой постаревший командир подводной лодки, под его началом я служил в Феодосии. Кинулся к нему:

— Товарищ командир! Николай Васильевич!

Тот испуганно глянул на «американца» и попятился:

— Простите, вы ошиблись. Я никогда вас не видел.

Такие были времена: связь с иностранцем — конец визе.

В Массауа возвращались затемно на небольшом гидрографическом суденышке. Командир судна — капитан-лейтенант, смуглый, с удивительной голубизны глазами — уступил мне свою каюту. Книжные полки в каюте были уставлены не справочниками по навигации, лоциями и прочей специальной литературой, а поэтическими сборниками. Были среди них и раритеты: изданные еще до революции книги Саши Черного, Сергея Городецкого, Осипа Мандельштама. В самом углу, за книгами, я обнаружил тоненький сборничек Николая Гумилева в самодельной, покрытой разводами плесени обложке.

Я открыл книжку, и первым попалось на глаза стихотворение «Красное море»:

Здравствуй, Красное море, акулья уха,

Негритянская ванна, песчаный котел!

На утесах твоих вместо влажного мха

Известняк, словно каменный кактус, расцвел.

На твоих островах в раскаленном песке,

Позабыты приливом, растущим в ночи,

Издыхают чудовища моря в тоске:

Осьминоги, тритоны и рыбы-мечи...

Это было так необычно и странно: в распахнутый иллюминатор тянуло сладковатым запахом моря, много лет назад воспетого поэтом.

Вспомнился эпизод, как я добирался до Асмары. Массауа по ночам, особенно аэродром, периодически обстреливали. Два наших вертолета сожгли, у третьего вышел моторесурс, и я застрял на неопределенный срок. Попытался уйти с караваном под прикрытием бронетехники, не разрешили. Выручил знакомый военный переводчик Саша, мы потом раза два встречались в Москве, в ресторане Дома журналистов. «Только что прилетел командующий флотом Эфиопии, — сообщил он, — самолет приказал отправить в Асмару. Собирайся, махнем на аэродром, я договорюсь с пилотом. Ближайший борт на Асмару черт его знает когда будет. Видишь, что у нас делается?»

У ангара стояла пестро раскрашенная канадская авиетка. Я еще никогда не видел таких маленьких самолетов. Около авиетки прохаживался пилот, смахивавший на гангстера. Черный засаленный пиджак с оторванными пуговицами, высокие шнурованные ботинки, за поясом массивный кольт.

— О’кей! — Он похлопал меня по плечу и сказал на скверном английском: — Будешь вторым пилотом, парень.

Изнутри авиетка выглядела еще ненадежней — в «волге» и то просторней. На двух креслах спереди едва помещались два взрослых человека, два креслица сзади предназначались разве что для подростков. Пилот нажал на стартер, мотор ровно загудел. Диск от вращающегося пропеллера напоминал пламя газовой горелки.

— Ну что, поехали! — Он потянул за какую-то рукоятку, и самолет покатил, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Наконец задрал нос и взлетел, как большое неуклюжее насекомое.

Слева под крылом мелькнули серые ангары. Отсюда, сверху, аэродром напоминал заброшенное футбольное поле. Фиолетовые горы раскачивались у горизонта.

Что-то лязгнуло у правой ноги. Я покосился и обмер: боковая дверца была приоткрыта, страховочный ремень вывалился в дверной проем и раскачивался над пустотой. Внизу проплыла вершина горы с прилипшей к ней тучкой. «Спокойно», — приказал я сам себе и осторожно, чтобы не заметил пилот, вытащил ремень, застегнул на поясе и закрыл дверцу. Сделал я это вовремя: прямо по курсу самолета небо рассекла пулеметная очередь, авиетка завалилась на правое крыло и стала быстро набирать высоту. «Хорош бы я был», — с усмешкой подумал я, испытывая острый холодок манящей опасности. Внизу туманился глубокий каньон; если бы авиетку сбили, нас бы никогда не нашли.

На аэродроме в Асмаре меня встречал прапорщик, он радостно улыбнулся:

— Товарищ полковник, сегодня в офицерском клубе кино — американский боевик. Как раз поспеем.

— Отставить. Стакан спирта и баня. Не до кино мне.

Наши военные летчики первым делом в казарме авиабазы устроили баню, русскую, с парилкой, а веники доставляли бортами из-под Вологды. Баня в Африке — это что-то.

Итальянцы встретили кавказских «пилигримов» тепло. По своему опыту могу сказать, что в отдаленных частях Африки колонисты и аборигены редко встречают враждебно. Делегацию принял губернатор Массауа, абиссинцы предоставили лошадей, и в сопровождении конвоя «пилигримы» поднялись по горным тропам в Асмару для встречи с наместником провинции Тигре расом Алулой. Встреча получилась пышной, с оказанием всех почестей, Ашинова приняли как представителя могущественного царя. Отчет об аудиенции с наместником и о самой процедуре встречи с обменом подарками Ашинов с оказией отправил в Каир, генеральному консулу Дурново. В январе этот материал был опубликован в газете «Новое время», а позже перепечатан многими изданиями. О вольных казаках снова заговорили.

Поездка ашиновцев в Абиссинию стала в России сенсацией. Статья в «Новом времени», растиражированная другими газетами, вновь поставила вопрос о рассыпанном по всему свету вольном казачестве — от Египта и Судана до Месопотамии и Ирана. Упоминались имена русских землепроходцев: Афанасия Никитина, безымянного торговца из города Павлова, исходившего с товаром Балканский полуостров и всю Малую Азию. Известный путешественник Елисеев, живший в Египте, свидетельствовал о вольных казаках, отправившихся в Судан, часть из них осталась жить среди бедуинов. Вольные казаки, притесняемые в России, ринулись на восток через Турцию, Палестину, служили в войсках Махди — борца за независимость Судана от британской колонизации. Около озера Ван в Турции в ту пору проживало более двухсот тысяч русских казаков.

Эта информация увеличивала не только число друзей Ашинова, но и число его врагов. Популярность часто вызывает зависть. два года спустя некто Кантемир отправил донос одесскому градоначальнику, утверждая, что подвиги Ашинова и его поездка в Абиссинию — вымысел, цель которого — возбудить купцов, собирающих средства для его очередной экспедиции.

После тяжелого и длительного перехода Ашинов со своей группой вернулся в Египет. Его рассказы поразили генерального консула М.А. Дурново. Человек деятельный, умный, он был сторонником сближения с православной Абиссинией. Дурново подготовил доклад в Министерство иностранных дел, в котором среди прочего сообщал, что атаман Ашинов везет подарки царю от наместника провинции Тигре раса Алулы.

В апреле Ашинов прибыл в Одессу, но там его ожидал неприятный сюрприз: по постановлению Кутаисского окружного суда атаману по обвинению в растрате денег в станице Николаевской грозит арест. Одесская администрация знала, что обвинение сфабриковано, к тому же к Ашинову нынче было не подступиться. Как отдать под суд героя путешествия в Абиссинию, о котором писали все российские газеты! И к тому же стало известно, что атаман везет подарки самому царю. Кто же рискнет на подобное действо? Кроме того, за Николая Ивановича вступился министр внутренних дел Д.Д. Толстой, и дело замяли.

Ашинов стал добиваться аудиенции у царя, надеясь изложить ему все положительные с военной и торговой точек зрения выгоды от сближения с Абиссинией. Острожный и пронемецки настроенный министр иностранных дел Николай Карлович Гирс включил в доклад государю справку об атамане-путешественнике, сопроводив ее своими комментариями. В результате Александр III на доклад не отреагировал и за подарки даже не поблагодарил.

Попытаемся взглянуть сквозь пелену веков в то ушедшее время. Мало кто знает, что первым высказал идею о русской колонизации юго-восточного берега Красного моря Отто фон Бисмарк. Тут нужно кое-что пояснить. В 1885 году после захвата итальянцами порта Массауа, который находился под протекторатом Турции, султан обратился к России с просьбой высказать протест против оккупации абиссинского порта и заручиться поддержкой правительств Германии и Австрии. Русский поверенный в делах в Берлине граф М.Н. Муравьев сообщил, что «из уважения к союзу с Россией канцлер готов оказать нам содействие и поддержать протест Турции. Но он боится, что протест в этом вопросе трех империй без Франции останется безрезультатным, что было бы неприятно. Насколько ему известно, Франция не расположена протестовать, и в таком случае было бы опасно действовать без нее, потому что Франция могла бы отойти от трех империй и присоединиться к Италии и Англии. Франция желала бы действовать как Италия, а следовательно, не пожелала бы ее порицать. Под большим секретом Бисмарк обращает внимание на то, что в случае нарушения Италией трактата 1857 года Россия могла бы, может быть, этим воспользоваться и занять, если Массауа не будет свободной, какой-либо другой пункт на Красном море близ Абиссинии».

Конечно, у Бисмарка был свой интерес: поссорить Россию с Францией, а заодно и с Турцией. Франция тогда переживала далеко не лучшие времена, кроме того, занятие ею территории в юго-восточной Африке с позиций международного права не выдерживало критики, договоры на землепользование были подписаны с вождями племен, не имевших на это полномочий, а сами земли были попросту захвачены силой. При этих обстоятельствах с помощью тонкой и настойчивой дипломатической операции Россия вполне могла бы заполучить небольшой участок земли у выхода из Красного моря в Индийский океан, где можно построить склады для хранения угля и провианта. Но недаром остряки называли ведомство Гирса Иностранное министерство дел. Министр, зная о намерениях царя заключить союз с Францией, фактически скрыл от него послание Бисмарка и разного рода донесения, связанные с использованием побережья Восточной Африки.

Вот что писал А.Давидсон в книге «Муза странствий Николая Гумилёва»:

«Российское правительство хотело бы обеспечить свой флот гаванью на пути из Одессы во Владивосток, чтобы не зависеть от желания или нежелания западных стран снабжать русские корабли углем. Это считалось необходимым для прочной связи между западными и дальневосточными частями империи. Предвидя это, правительство пыталось получить хотя бы заправочную станцию на этом огромном океанском пути. В частности, и близ Абиссинии, на выходе из Красного моря в Индийский океан. Одно из ярких свидетельств — документ, хранящийся в Архиве Военно-Морского флота. Это приказ Главного морского штаба командиру канонерской лодки “Манджур” от 11 ноября 1888 года. Ему поручалось тщательно осмотреть Таджурский залив, где вольный казак Николай Ашинов основал станицу “Новая Москва”, и сообщить морскому министерству, представляет ли тут закрытый залив “надежное убежище для судов и в какой мере и какими средствами можно его укрепить, чтобы до известной степени он был недоступным для неприятеля”. Указания давались и еще определеннее. “Делая соображения по этому вопросу, обозначьте на карте, где, по Вашему мнению, наиболее выгодно расположить укрепления или минные заграждения и места, удобные для устройства угольных складов”».

Поручалось также выяснить, «как относятся иностранцы к казакам и считают ли они возможным существование и развитие “Московской станицы”».

Выполнила ли свое задание канонерская лодка «Манджур», неизвестно. Ашинов высадился в Таджурском заливе во время второй экспедиции в Африку. Тогда лейтенантом Ивановским, капитаном парохода «Кострома», на котором пришла экспедиция, и было произведено гидрографическое исследование залива. Станицы «Новая Москва» еще не существовало, фактически был забит лишь кол на побережье. Тут нужно сказать, что в материалах об Ашинове и его экспедициях много противоречий и неточностей. Наиболее полная информация содержится в монографии А.В. Луночкина «Атаман вольных казаков Николай Ашинов и его деятельность». Факты собраны интересные, но автор оценил их с советских, партийных позиций. Ашинов у него выписан только одной краской — черной, без полутонов, аферист, не более того, а его желание сблизиться с Абиссинией и создать на побережье Таджурского залива пункт снабжения русских кораблей всего лишь колониальная политика проклятого царизма. Но факты вещь упрямая, из материалов, приведенных в монографии, помимо воли автора вырастает совсем другой образ — лихого казака и русского землепроходца.

Нерешительность в освоении побережья Восточной Африки можно объяснить отчасти личностью Александра III и обстановкой в России в то время. Россия дремала, пока восточное побережье Африки делили между собой Англия, Франция и Италия. И дело тут в позиции самого царя: он считал, что в России и своих дел хватает, а тут какая-то далекая Африка. В обществе царила апатия, равнодушие ко всем крупным событиям в мире, Россию словно накрыло ватным одеялом, сквозь которое не проникали звуки.

Среди этой оглушительной тишины Ашинов выглядел для обывателей и большей части русской элиты личностью необычной, яркой и отнюдь не одиозной. Пока Николай Иванович был в Африке, умер Иван Сергеевич Аксаков. Это стало для него тяжелым ударом.

Прибыв в Петербург, Ашинов вновь предпринял попытку добиться приема у государственных сановников. Вел себя дерзко, напористо. Основная цель — аудиенция у царя. Атаман хотел получить поддержку правительства, оружие и деньги, необходимые для освоения земель в Африке. Совместно с В.А. Панаевым составил прошение царю, но и оно осталось без ответа. В феврале 1887 года Ашинов добился приема у начальника Главного штаба Н.Н. Обручева. Ссылаясь на просьбу негуса, переданную наместником провинции Тигре расом Алулой, Ашинов попросил для абиссинской армии десять тысяч винтовок с боеприпасами. Николай Николаевич, по-видимому, не поверил атаману и в просьбе отказал. Газетная кампания в защиту атамана между тем продолжалась. Издаваемые А.С. Сувориным газеты печатали красочные рассказы Ашинова. Публике надоели скучные новости, люди охотно читали статьи, очерки и рассказы об атамане вольных казаков. В этих материалах было немало вымысла и преувеличений, особенно старалась желтая пресса. Ашинова приглашали в аристократические салоны, к богатым купцам.

Вновь мелькнула идея создания Черноморского казачьего войска. В типографии Каткова вышла брошюра соратника Ашинова И.А. Дукмасова «О заселении Черноморского побережья Кавказа казачьим войском». Но идея как-то быстро увяла. для изучения этого вопроса была создана комиссия, куда входили известные государственные деятели и ученые. Решили заселять побережье не только казаками, но и мелкими русскими собственниками. В общем, вернулись к тому, чем и закончили.


 

8

Неудачи не обескуражили Ашинова, он хорошо изучил повадки петербургских чиновников. А тут интерес к атаману проявил морской министр Иван Алексеевич Шестаков, талантливый моряк, кораблестроитель, много сделавший для возрождения российского флота, оснащения его современными кораблями. Он приказал навести справки об Ашинове. Сведения поступили противоречивые: дерзок, порой груб, намедни в Министерстве иностранных дел ухватил статского советника за отвороты мундира, да так, что оторвал того от пола, говорит нарочито простонародным языком, хотя весьма образован. Другие, напротив, утверждали, что Николай Иванович весьма учтив, может объясниться на французском, свободно владеет турецким и иными восточными языками, по словам французского путешественника, вел переговоры с наместником провинции Тигре на малоизвестном амхарском языке. Весьма набожен. Из отрицательных черт — склонен к лицедейству, преувеличениям, может присочинить для пользы дела.

Иван Алексеевич Шестаков сам был резок до дерзости, строптив с начальством, поэтому дважды представлялся к званию гардемарина. Из-за столкновения с управляющим морским министерством генерал-адъютантом, вице-адмиралом Н.К. Кроббе был снят с должности помощника главного командира Кронштадтского порта, продолжая оставаться в свите императора. А из-за ссоры с наказным атаманом казачьего войска генерал-адъютантом Д.Л. Потаповым, ставшим генерал-губернатором, был уволен со службы. Впрочем, вскоре выяснилось, что в размолвке вины Шестакова нет, и великий князь Константин Николаевич предложил ему вернуться на морскую службу.

Иван Алексеевич всячески поощрял известного моряка, героя Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Николая Михайловича Баранова и помог ему в строительстве кораблей Добровольного флота. Морской министр хорошо понимал, что означает для России промежуточный порт на африканском побережье. Балтийский флот, наиболее оснащенный кораблями, большую часть года бездействовал в закованных льдом гаванях, необходим был пункт материального снабжения на берегу океана, вблизи международных морских коммуникаций. Перекрыть нашими кораблями эти пути — важная задача для врагов России, особенно это касалось Англии. По инициативе Шестакова на народные пожертвования был создан Добровольный флот, состоящий из быстроходных легких крейсеров. В мирное время крейсера выполняли пассажирские рейсы, а в случае войны по мобилизационному плану они легко вооружались. Крейсера должны были прервать сообщения Англии с колониями. Но легкие крейсера Доброфлота должны были пополнять запасы угля, продовольствия, боеприпасов, а таких пунктов не было. Возвращаться в русские порты долго, нерентабельно, да и опасно: британский флот мог легко запереть русские корабли в узких проливах и в Суэцком канале. Восточное побережье Абиссинии представлялось для строительства военно-морской базы исключительно удачным.

В то время Шестаков был занят созданием Тихоокеанского флота, строительством Владивостока и поэтому решил воздействовать на царя через Н.К. Гирса и М.Н. Каткова, хотя мало верил в эту затею. Так и вышло, император на доклад не отреагировал. И все же морской министр готовил почву для принятия решения. Не сидел сложа руки и Николай Иванович Ашинов. Он решил воспользоваться авторитетом Русской православной церкви, чтобы привлечь внимание общественности к экспедиции в Абиссинию. В своих рассказах о первой поездке в Африку он не раз упоминал о нашествии в Абиссинию европейских миссионеров — католиков, протестантов, пытавшихся посеять смуту среди православных абиссинцев, переманить их на свою сторону, российских же священнослужителей там мало, церковь испытывает серьезные трудности: нет образованных священников, не хватает богослужебного инвентаря, икон, церковных книг. А христианская Абиссиния ищет сближения с истинной Русской православной церковью.

Все это Николай Иванович изложил в прошении, отправленном в Святейший Синод весной 1887 года. Прошение завершалось словами: «Если теперь Святейший Синод не обратит на это должного внимания, то в недалеком будущем, чего не дай Бог, трудно будет найти на Востоке православного». В том же прошении Ашинов уведомлял, что казаки хотят высадиться на восточном побережье Красного моря, создать там поселение, призванное решать ряд задач, в том числе и для морского флота, и просил Синод выделить священников. В создаваемой станице Ашинов обещал построить монастырь, а при нем школу для просвещения африканских племен. В заключение атаман просил не передавать прошение в Министерство иностранных дел, которое, по его мнению, в связи с отсутствием в нем истинных православных христиан не может сочувствовать христианскому великому делу.

Прошение было передано обер-прокурору Синода Константину Петровичу Победоносцеву. Константин Петрович был знаком с Ашиновым: атаман был представлен высокому сановнику Иваном Сергеевичем Аксаковым в начале восьмидесятых годов и произвел на обер-прокурора хорошее впечатление. Победоносцев стал его поклонником еще с тех времен, когда Ашинов занимался заселением казаками Черноморского побережья и распространением православия на Кавказе, и хорошо понимал, что гражданские поселенцы без помощи казаков еще долго не освоят Причерноморье.

Обер-прокурор Синода, действительный тайный советник во времена правления Александра III был одним из наиболее ярких и вместе с тем одиозных государственных деятелей. Сын профессора Московского университета, выпускник знаменитого Императорского училища правоведения, давшего России многих выдающихся людей. Работал в департаментах, в Синоде, с 1860 года профессор Московского университета по кафедре гражданского права, воспитатель, преподавал законоведение цесаревичу и великому князю Александру Александровичу, будущему императору. Будучи либеральным публицистом, печатал статьи в «Колоколе» Герцена, но после убийства Александра II отказался от либеральных воззрений и перешел на консервативно-охранительные позиции. С 1880 года обер-прокурор Святейшего Синода, автор императорского Манифеста 1881 года о незыблемости самодержавия. Ему принадлежит знаменитая фраза о демократии: «демократия — великая ложь нашего времени».

Творческая интеллигенция демонизировала Константина Петровича. Александр Блок в поэме «Возмездие» писал:

В те годы дальние, глухие,

В сердцах царили сон и мгла:

Победоносцев над Россией

Простер совиные крыла,

И не было ни дня, ни ночи,

А только — тень огромных крыл;

Он дивным кругом очертил

Россию, заглянув ей в очи

Стеклянным взором колдуна...

Минуло время, и прав оказался не гениальный поэт, с восторгом ожидавший революцию, а Победоносцев, предвидевший судьбу либеральной творческой интеллигенции: часть ее была уничтожена во время революции, часть отправлена за границу на «философских» пароходах, часть осела в Германии, Франции, Чехословакии, Прибалтике. Опустевшую нишу тотчас заняли «комиссары в пыльных шлемах», потомки их остаются там и поныне, несут чуждую народу культуру при полном попустительстве властей.

Константин Петрович много лет дружил с Федором Михайловичем Достоевским, прислушивался к его советам. Победоносцев создал первые церковно-приходские школы, которые только сейчас стали возрождаться. В одной из таких школ мне и довелось побывать и встретиться с удивительным священником.

Через несколько дней, в воскресенье, был я уже в Селихове. И когда выбрался из такси у белой церковной ограды, невольно замер — так хороша, так грустна, так необычна была церковь Пророка Илии на фоне бледного неба. Церковь как бы явилась из того, иного времени, времени семинариста Петра Илинского, героя моей будущей повести. Все вокруг смело, разрушило, вдавило в землю страшным катком, а это рукотворное чудо сохранилось, и над обращенными к востоку крестами, как и сто пятьдесят лет назад, плыли облака. Церковь, отсвечивая куполами, уносилась вверх, туда, в вечность. Оттого, наверное, с такой ясностью соткались из воздуха обшарпанная бричка, бледный семинарист в ней и чернобородый мужик на облучке, возникли и пропали в облаке белесой пыли.

Я пошел вдоль церковной ограды, а навстречу мне то и дело попадались пьяные мужики с одинаково темными, бессмысленными лицами, с одинаковыми сумками, и даже походка у них была схожая, дергающаяся, но притом ожесточенно целеустремленная. Из коротких, состоящих в основном из матерщины фраз я уяснил, что в какой-то ларек завезли дешевую водку.

У входа в церковь висела икона «Утоли мои печали». Я люблю эту икону, поражаюсь простоте и поэтичности названия. Вслушайтесь: «Утоли мои печали...» Точно далекий голос слышится оттуда, через столетия, горькая просьба о милосердии.

Шла служба. На клиросе пел хор, пел слаженно, красиво, мужские голоса вели партию, перекликаясь с женскими, и столько в этом пении было горечи и страсти, что я невольно вздрогнул. Церковь была скудно освещена, только клирос, в глубине алтаря теплились огоньки свечей, в боковых же приделах стоял сумрак, тускло мерцали оклады икон.

Я подошел ближе к клиросу и различил голос священника — глубокий, хорошо поставленный баритон, потом увидел и его самого — в облачении, рослого, красивого, с великолепной бородой. Когда я говорил с отцом Борисом по телефону, мне он представлялся менее значительным, что ли.

А минут через сорок мы уже беседовали с ним в сторожке. Сторожка — так называла одноэтажный дом старуха служительница — строение никак не середины прошлого столетия, не выдержали бы полтора века даже эти окаменевшие доски, которыми обшит был вросший в землю сруб. Внутри — жилище вполне современное, без роскоши, но все необходимое есть: просторная трапезная, гостиная и спаленка, где у образов теплилась лампада.

Никак я не мог настроиться на мысли о подвижнике, враче и писателе Илинском, о котором писал повесть, не приходил тот теплый толчок, после которого начинает работать воображение. И не Илинский занимал меня, а отец Борис. Глядел я на этого красивого, умного и, надо думать, удачливого человека — мастер спорта по баскетболу, играл за команду мастеров, учился в Институте физкультуры, увлекся психологией, перешел в Московский университет, окончил, защитился — и думал, какое же озарение на него должно было снизойти, чтобы он стал священником. И не в нынешние, вседозволенные времена, а в семидесятые годы, когда подобный шаг выглядел странно, мог принести немало неприятностей.

Полтора столетия миновало с той поры, как служил в церкви Пророка Илии отец Алексий, батюшка моего героя. И каких! За последние семьдесят лет все, казалось, повыкорчевано, сожжено, ан, выходит, нет.

Мой рассказ про Илинского отец Борис выслушал с интересом и занятия мои благословил. Пусть даже на долгий срок ляжет рукопись в ящик стола, — занятие нравственное, напомнил и булгаковское: «Рукописи не горят». Ничего нового, к сожалению, Борис Владимирович добавить к тому, что я знал, не мог, никаких документов об интересующем меня времени в церкви не сохранилось.

После скромной трапезы я вышел из сторожки, где в сенях по-домашнему пахло соленьями. Отец Борис, человек деликатный, понял: мне нужно побыть одному. На столетних липах гомонили вороны. Вдоль ограды у сторожки стояли и лежали каменные надгробия, надписей уже не прочесть, стерло их время. Прихожане под руководством отца Бориса благоустраивали церковный двор, восстанавливали заброшенные погребения. Все ведь начинается с памяти. Я глядел на обметанные мхом каменные плиты и думал, что отец Алексий, Петр Илинский и, наконец, отец Борис — одна, единая линия добра, и, даст Бог, не оборвется эта линия здесь, на тверской земле, а значит, и во всей России. И еще я думал о том, что, в сущности, исполняю роль связиста, отыскивающего место, где вражеский осколок перебил провод. Зачистить концы обрыва, соединить, и связь, точнее, одно из звеньев восстановится. Я — один проводок, кто-то еще — глядишь, и станем слышать друг друга...

Я миновал калитку и пошел к кладбищу: хотелось взглянуть на церковь издали. Ветер разорвал тучи, с небес бил упругий синий свет, и в потоках его звонница как бы изламывалась, струилась. За кладбищем, за рыжим неопрятным полем лепились, съезжая в овраг, домики деревни Сорокопенье, справа дыбились дома Конакова. И все мне здесь было знакомо, все известно. Почему?

Отец Борис предложил мне выступить в воскресной школе. Я согласился. Многие аудитории мне довелось перевидеть, но такой не знал. Ком к горлу подступил, когда запел детский хор. Потом чай с родителями и детьми пили, беседовали, и не было той враждебности, что ощущаешь нынче даже в детском саду, никто не порывался вскочить, толкнуть кого-нибудь, выкинуть руку с каратистским животным воплем. Домой добирался на электричке. Угасал весенний денек, серый пейзаж мелькал за окном: неопрятный лес, голые платформы, черные кляксы ворон на голых березах, — а я думал о том, что есть оно, существует тайное влечение разделенных веками душ...

Победоносцев в свое время писал: «Как бы ни была громадной власть государственная, она утверждается не на чем ином, как на единстве духовного самосознания между народом и правительством, на вере народной власти. Власть подкапывается с той минуты, как начинается раздвоение этого, на вере основанного сознания... Есть такие глубины, до которых государственная власть не может и не должна касаться, чтобы не возмутить коренных источников верования в душе всех и каждого».

Согласимся, недурно сказано. И современно.

По указанию обер-прокурора прошение Ашинова было отправлено Петербургскому митрополиту, известному миссионеру Исидору, и тот благословил русских казаков во главе с Ашиновым на строительство светлой православной церкви в Абиссинии. Благословение носило скорее духовный характер, ибо государство никаких решений не приняло. Тяжело заболел Катков, и атаман на некоторое время лишился мощной поддержки.

Ранней весной 1887 года Ашинов переехал в Москву с целью похлопотать о финансовой поддержке экспедиции в Африку. Еще не оправившийся от болезни Катков обратился к крупным промышленникам и купцам с просьбой поддержать Ашинова. Один московский купец ассигновал Ашинову двадцать пять тысяч рублей, были и другие крупные пожертвования. Популярность Николая Ивановича в славянофильских кругах росла. Катков, похудевший, с желтым, осунувшимся лицом, познакомил Ашинова с генерал-лейтенантом А.А. Киреевым. Генерал так отозвался об атамане: «Вчера у меня сидел Ашинов. Добродушный, хотя и не без хитрости, такие должны быть и Кортес, и Писарро, и Ермак...»

Из Москвы Ашинов отправился в Нижний Новгород, на всероссийскую ярмарку. В беседе с купцами Николай Иванович рассказывал о богатстве Абиссинии, о возможности значительно расширить рынок для торговли: рядом Сомали, Судан, а дальше черная Африка. Западные конкуренты в африканские земли уже наведываются, как тараканы лезут. Абиссиния — народ свой, православный, только Христос у них на распятии черный. Да что тут попишешь — туземцы. Ничего, поправим дело, построим русскую церковь, а при ней школу, проповедников будем готовить, уже благословение питерского митрополита получено.

Купцы слушали, кивали головами, но предпочитали торговать без риска; деньги вложить, конечно, можно, но после того, как правительство России-матушки принародно объявит о своем благорасположении к освоению африканских земель. Средства для экспедиции Ашинову удалось собрать, но незначительные, не стоили они поездки в Нижний Новгород. И все же польза была, и немалая. На ярмарке Ашинова представили нижегородскому генерал-губернатору Николаю Михайловичу Баранову, впоследствии ставшему его влиятельным покровителем.

Николай Михайлович был человеком известным, к нему благоволил сам государь. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Баранов командовал слабо вооруженным пароходом «Веста» и 11 июня 1877 года, несмотря на неравенство сил, принял бой с турецким броненосцем «Фетхи Буленд». Броненосец получил повреждение и вынужден был прекратить преследование. По решению государя вся команда была награждена, а сам Баранов стал флигель-адъютантом императора. После войны, яркий публицист и ученый, он часто выступал в журналах с критикой военно-морского строительства, чем вызвал раздражение великого князя генерал-адмирала Константина Николаевича. Одна из статей окончательно вывела из себя генерал-адмирала, и он во время заседания прилюдно заявил Баранову, что подобную статейку мог написать только подлец. Баранов резко побледнел и холодно парировал: «На такое оскорбление я не отвечаю только французским кокоткам и великим князьям».

Царствовавший тогда Александр II вынужден был лишить Баранова флигель-адъютантства и отправить в отставку, но взошедший на трон Александр III вернул его на службу. Баранов участвовал в создании Добровольного флота, был губернатором Петербурга, Гродно, Архангельска, Нижнего Новгорода.


 

9

В 1887 году скончался М.Н. Катков, что стало тяжелой утратой для Ашинова. По-разному откликнулись на это скорбное событие российские средства массовой информации. либеральные газеты радовались осторожно: как же, такой охранитель русских устоев, враг всего европейского ушел из жизни. Досталось и Ашинову. Бульварные газетенки взвыли на разные лады, осыпая обывателей небылицами, среди них была и такая: атаман-де возложил на могилу известного журналиста венок, сделанный из страусиных перьев. Николай Иванович отмахнулся от недругов. У него были дела поважнее: атаман, нарушив «обет безбрачия», обвенчался с Софьей Ивановной Ханенко. Софья — дочь богатого черниговского помещика, женщина яркая, хорошо образованная, знавшая несколько языков, страстная путешественница. По одной из версий, молодые познакомились на пароходе, следовавшем в Александрию. На юную путешественницу напали турецкие грабители, Ашинов и его нукеры закололи их, трупы бросили в море акулам и всячески опекали Софью до Александрии.

Ашинов стал состоятельным человеком, за невестой отец дал солидное приданое — изрядную сумму денег и обширное поместье на Черниговщине. Жена была под стать атаману: прекрасно держалась в седле, метко стреляла, владела приемами сабельного боя. Легкая, изящная, в казачьем наряде, она производила сильное впечатление. С ее помощью Ашинов стал неплохо говорить по-французски, изучил этикет и лишь в кругу вольной братии переходил на прежний язык, не стесняясь в выражениях.

Осенью 1887 года молодожены отправились в свадебное путешествие во Францию. Встретили их восторженно. Французская интеллигенция тяжело переживала поражение в войне с Германией 1870–1871 годов. Мирный договор унизил, оскорбил французов, республика потеряла Эльзас и Лотарингию, к тому же вынуждена была выплачивать контрибуцию. Мысль о реванше одолевала французских патриотов. В противостоянии воинственным немцам нужен был сильный союзник. Таким союзником могла стать только Россия. Тем более что во время правления Александра III отношения России и Германии значительно охладели. Генерал Буланже давил на свое правительство, требуя заключить союз с Россией. На этом фоне спор из-за каких-то никчемных земель в Африке казался нелепым, с союзником можно и поделиться — у французов к тому времени было уже много колоний. Но для этого нужна была политическая воля российского правительства.

Ашинов в белой черкеске с газырями и его молодая жена в наряде терской казачки выглядели пришельцами из других миров. Николай Иванович сменил тактику: стал более сдержан, молчалив, ему незачем было изображать неотесанного мужика из народа — настоящий русский воин, казачий офицер. А казаков в Париже помнили с прежних времен. Париж атаману понравился, даже в дождь город выглядел не таким мрачным, как Петербург, да и люди были приветливее. Молодожены сняли меблированную квартиру на рю Лафайет, неподалеку от знаменитого театра Гранд-опера. Стоял конец сентября, в воздухе висела серебристая дымка, вокруг уличных фонарей зависли оранжевые полукружья, оттого казалось, что город отлит из какого-то светлого металла.

Ашинов охотно давал интервью газетчикам, его французский был не так хорош, но не мешал общению. Статьи в газетах сделали его популярным, вскоре атамана пригласили в модный литературный кружок мадам Джульетты Адан, издающей популярный журнал. В редакции журнала он познакомился с поэтом Полем Деруледом, журналистом Полем Гринье де Касаньяком и наконец был представлен генералу Буланже. В знак признательности генерал подарил Ашинову винтовку нового образца.

Во время бесед Ашинов делал акцент на том, что интересы Франции и России в Абиссинии совпадают и что враги у них общие: итальянцы, англичане и немцы. Экспедиция в Абиссинию требует значительных средств, кроме того, чтобы установить с негусом доверительные отношения, нужно оружие для абиссинской армии, хотя бы винтовки. Хорошо бы объединить усилия двух государств.

К сожалению, конкретных решений принято не было, из-за коррупционных скандалов правительство Франции висело на волоске, чиновникам было не до какой-то там экспедиции. И все же в республике к атаману отнеслись лучше, чем в России. Первая вполне объективная книга об Ашинове вышла именно во Франции, автор — Жан-Робер де Костантен.

Покинув Париж, молодожены отправились в Константинополь, Рождество 1887 года отметили в этом чудо-городе. Останавливаться там Софье было опасно, Ашинов заметил за собой слежку. Кто установил наблюдение, трудно сказать. Скорее всего, английские «друзья», поручение которых атаман не выполнил, но нельзя исключить, что слежку вели агенты российского правительства. Софья отбыла в Черниговскую губернию, в свое имение, а Николай Иванович переехал из отеля в подворье афонского Пантелеймоновского монастыря. Отец Паисий вернулся на Афон, но новый настоятель содержал подворье в прежнем виде — порядок, чистота. Из насельников в основном паломники, следующие в Палестину. Паломники — источник важной информации, многие не в первый раз путешествовали по Ближнему Востоку, среди них можно было отобрать участников будущей экспедиции. Сменив кавказский наряд на турецкую одежду, Ашинов перемещался по огромному городу, он свободно владел турецким и мог легко затеряться в толпе, сбив с толку слежку. Неподалеку от рынка разыскал своих друзей-осетин. Нукеры перебивались кое-как, жили в трущобах, брались за любую работу. Ашинов дал им денег, сказал, чтобы готовились к поездке в Африку.

На подворье Ашинов познакомился с бывалым человеком, отставным капитаном Набоковым. Капитан пытался поднять восстание в Болгарии, бежал в Россию, был арестован, снова бежал и теперь укрывался в Константинополе. Николаю Ивановичу приходилось встречать беглых революционеров, поэтому лишних вопросов он не задавал. Набоков свел его с нужными людьми, готовыми изготовить российские паспорта — качество отменное. Все это было Ашинову не в новинку, сам не раз пользовался услугами таких умельцев. Нукеры, получив российские паспорта, сразу повеселели.

Между тем отношение царя к экспедиции вольных казаков на побережье Красного моря стало меняться. Видно, сказалось воздействие на государя обер-прокурора Победоносцева и генерал-губернатора Баранова. Подвижка произошла, когда к ним присоединился морской министр Шестаков. Александр III согласился на проведение разведки в районе побережья Африканского Рога.

Шестаков не очень доверял Ашинову, министра смущали излишняя красочность его рассказов, артистичность, стремление к публичности. Алексей Иванович был человеком военным, любил конкретность и четкость, а многое в рассказах Ашинова отдавало вымыслом. Он предложил царю не посылать отдельную экспедицию — незачем будоражить итальянцев, немцев и англичан, — а лучше на одном из судов Добровольного флота отправить небольшую группу под командой Ашинова для исследования побережья в районе Абиссинии. Судно, доставив на берег группу рекогносцировки, продолжит путь во Владивосток. Это расширяет маневр. В случае провала можно оповестить по дипломатическим каналам, что экспедиция носит частный характер.

Для рекогносцировочной группы был выбран пароход Добровольного флота «Кострома», который должен был отправиться из Одессы в конце марта 1887 года. Капитан парохода лейтенант Ивановский имел секретное поручение принять на судно в Константинополе Ашинова с группой и высадить их на побережье Красного моря, в районе Таджурского залива. Перед командиром также стояли задачи выбрать удобную бухту, провести гидрографические обследования подходов и района высадки колонистов, дать гавани военно-стратегическую оценку. Непременным условием было проведение переговоров с вождями местных племен, чтобы выяснить, не принадлежит ли место высадки колонистов какому-либо государству.

В строго обозначенное время в Константинополе на борт «Костромы» поднялся Ашинов с нукерами и семью «вольными казаками», нанятыми на монастырском подворье. Кроме того, в Порт-Саиде были дополнительно наняты несколько местных жителей для переноски грузов.

На этот раз Красное море было на удивление спокойным. Только у архипелага Дохлак задул пустынный ветер хариф, сорвалась песчаная буря. Песок проникал повсюду, хрустел на зубах, забивался в ноздри. К вечеру ветер затих. Пароход остановился на рейде Массауа, спустили баркас, в порту сошли несколько итальянцев. На борту остались английские и португальские чиновники. Ашинов долго стоял на палубе, рядом тенями замерли нукеры, они не позволяли себе сидеть в присутствии атамана. Душная южная ночь нависла над пароходом, звезды были такой величины, что казались искусственными, с треском вспархивали летучие рыбы и, привлеченные светом плафонов, сыпались на палубу. Ашинов с горечью подумал, что дело, которое он затеял, движется медленно и еще неизвестно, чем все закончится.

Миновав Красное море, «Кострома» зашла в Таджурский залив. Капитан скомандовал отдать якоря у небольшого поселка Таджура. Бухта Ивановскому понравилась, но местность выглядела неприветливо: выжженная солнцем земля, кустарник, дальше — горы, в распадках — лес. Территорию, судя по описаниям, заселяли воинственные племена данакиль, религия — ислам, занятия — скотоводство, доход давали набеги на абиссинские поселения, нападения на торговые караваны. В подзорную трубу поселок Таджура выглядел пустынным и диким. Несколько десятков хижин, самая большая из них принадлежала местному племенному вождю — султану. Среди нанятых в Порт-Саиде аборигенов нашли матроса-англичанина, которого за пьянство списали на берег, он несколько лет прожил среди туземцев данакиль, знал их язык. Его отмыли, приодели.

6 апреля 1888 года от борта «Костромы» отошел баркас с капитаном, двумя вооруженными матросами и переводчиком. На случай непредвиденных обстоятельств команде было выдано оружие. Но все обошлось как нельзя лучше. Султан Магомет-Сабех встретил капитана судна вполне доброжелательно. Из беседы с султаном Ивановский узнал, что его владения распространяются на север — до французского порта Обок, на запад — до абиссинской границы, на юг — вдоль Таджурского залива до территории, занятой сомалийскими кочевниками. Из документов Морского министерства Ивановский знал, что вокруг Таджурского залива якобы формируется новая колония — Французский берег Сомали. Магомет-Сабех решительно отверг это предположение и сказал, что никогда не перейдет под власть французов. Почему в Министерстве иностранных дел и Морском министерстве не было никаких уточненных данных о формировании новой французской колонии? Формально Обок считался торговой факторией, но там швартовались французские крейсера и канонерские лодки.

Ивановский из соображений осторожности умолчал об истинных целях группы Ашинова, упомянул лишь о том, что атаман и его спутники должны отправиться из Таджуры в Абиссинию, но произойдет ли это сейчас или в следующий раз, пока не решено.

В Таджурском заливе мне побывать так и не удалось, но я пролетал над ним, когда следовал из Каира в Могадишо и из Джибути в Мапуту. У меня от Джибути остались самые скудные впечатления: адская духота в баре аэропорта, отвратительный запах дезодоранта в туалете, в приоткрытое окно которого открывался вид на поросший цепкой травой пустырь, и на нем, на солнцепеке, голошеий гриф, треплющий падаль своим ужасным клювом. Рядом тощие, какие-то жалкие вороны, пятясь и по-стариковски приседая, все нацеливались выхватить у грифа кусочек зловонной мерзости.

Запомнилось еще досадное недоразумение уже в самолете. В те времена на линии Каир — Мапуту едой пассажиров обеспечивала фирма «Эйр Франс». Стюардесса принесла мне чемоданчик апельсинового цвета. Минут десять я бился, пытаясь открыть эту штуковину. Другие пассажиры уже заканчивали обед, когда стюардесса, смекнув, что «рашен» в затруднительном положении, одним движением распахнула коробку. Обед состоял из кукурузы, перца и еще чего-то, напоминающего лягушачьи лапки. Даже стакан «Столичной» не помог мне отведать этого французского яства. Весь перелет до Мапуту меня терзала жестокая изжога.

Пароход «Кострома» сутки простоял в заливе, команда занималась промерами глубин, нанесением обстановки на карту, члены группы Ашинова на баркасах отправили на берег груз, под руководством туземцев строили хижины, ставили палатки.

Ашинов еще из Константинополя написал негусу письмо с просьбой направить своих представителей на готовящееся празднование Крещения Руси. Пароход, снявшись с якорей, ушел, держа курс на Владивосток. А через неделю в Таджур явились два абиссинских монаха — посланники негуса: иеромонах и дьякон. Они должны были принять участие в православном праздновании. В связи с изменившимися обстоятельствами атаман принял решение оставить в Таджуре семь человек для охраны экспедиционных грузов, остальной группе поручил сопровождать посланников негуса. Маршрут пролегал через Судан до ближайшего порта, оттуда пароходом в Константинополь, дальше в Петербург. Султан выделил лошадей и охрану. Так впервые на северном побережье Таджурского залива возникло небольшое казачье поселение, которое Ашинов назвал «Новая Москва», кол все же был вбит, необходимая рекогносцировка произведена, отчеты с оказией отправлены в столицу. С султаном Магомет-Сабехом и туземцами у русских поселенцев установились дружеские отношения, атаман оставил старшему группы необходимое продовольствие и деньги, рассчитывая в ближайшие месяцы вернуться в Таджур с новой экспедицией.


 

10

Стоял конец мая, Константинополь плыл в зелени, Ашинов с абиссинскими посланниками остановился на Пантелеймоновском подворье. Атаман несколько раз встречался с посланником Нелидовым, ожидая решения Синода об участии монахов-абиссинцев в торжествах. Ашинов тем временем занимался переводом обращения абиссинского архимандрита Георгия к священнослужителям России. Были там и такие слова: «Под вашей сенью жить желаем. Желаем, чтобы ваш царь был нам защитником». Николай Иванович весьма преуспел в изучении амхарского языка, работал над составлением словаря и краткого русско-амхарского разговорника. Русская и зарубежная пресса писала об успехах казачьего атамана, но Ашинов на этот раз в интервью был сдержан, сказал, что казачья станица только обозначена, строить поселение еще предстоит. Журналисты, как обычно, все переиначили, особенно усердствовали бульварные газеты, расписывая подвиги группы Ашинова, ее участие в лихих битвах с дикарями, об опасном походе через пустыню в Иерусалим, которого на самом деле не было.

Наконец Синод сообщил в Министерство иностранных дел, что одобряет прибытие монахов-абиссинцев на торжества в Киев. В преддверии праздника монахи и сопровождающий их Ашинов прибыли в Москву и были представлены обер-прокурору Синода Победоносцеву. Посланцы негуса рассказали Константину Петровичу о бедственном положении абиссинских христиан и просили содействия во встрече с русским царем. Обер-прокурор распорядился выдать монахам необходимую сумму для поездки в Петербург, где рекомендовал официально обратиться к генералу Рихтеру, ведавшему подобного рода связями. Встал вопрос о переводчике. Ашинов, зная об отношении к нему Александра III, предложил на эту роль молодую абиссинскую монашенку, которую Николай Иванович привез из Асмары в свою первую поездку в Африку. Абиссинка вполне освоилась в России, жила послушницей при монастыре и хорошо говорила по-русски.

Осторожный Победоносцев отправил царю отчет о встрече с абиссинскими монахами, просил принять их, заодно сообщил о намерении отправить в далекую африканскую страну духовную миссию. В качестве руководителя миссии предложил афонского схимонаха Паисия, бывшего управляющего подворьем русского Пантелеймоновского монастыря в Константинополе. Что касается Ашинова, то Победоносцев рекомендовал использовать его и казаков в качестве охраны духовной миссии на всем опасном пути. «Ашинов в настоящее время служит единственным русским человеком, проникшим в Абиссинию, — писал царю обер-прокурор, — стоило бы серьезно расспросить его о том деле, которое, по словам его, уже заведено на берегу Красного моря. По всем признакам оно может иметь для нас немалую важность, и, по всей вероятности, в таких делах удобнейшим орудием бывают подобные Ашинову головорезы».

Ашинова император принять не пожелал, а монахов встретил тепло, благожелательно поговорил с ними, пожаловал изрядную сумму на обратную дорогу. На том аудиенция и закончилась. Практического смысла она не имела, после встречи никаких решений принято не было.

Между тем Победоносцев не оставил своей идеи о подготовке духовной миссии. Руководить подготовкой к ней было поручено Петербургскому митрополиту Исидору. В августе в Россию приехал с Афона схимонах Паисий. Он был принят в монашеское братство Александро-Невской лавры, произведен в иеромонахи, а вскоре возведен в сан архимандрита, что и позволило ему возглавить духовную миссию. Подготовка миссии обрела конкретный смысл. Православное Палестинское общество открыло публичную подписку на нужды миссии и постройку в Абиссинии православного храма. Подписку возглавил великий князь Сергей Александрович, средства собирались не только в столице, но и в других крупных городах России. О подписке писали патриотически настроенные газеты и журналы.

Ашинов продолжал работать над рукописью русско-амхарского разговорника, одновременно пытаясь изучить и язык донакильских туземцев. Все, кто знал атамана близко, отмечали его молчаливость, подавленность. Это и понятно. Вторая экспедиция в Африку не принесла результатов, царь в очередной раз не принял его, не захотел выслушать. Казачья станица «Новая Москва» была лишь обозначена, правительство уклонилось от помощи переселенцам, даже не попыталось решить вопрос на дипломатическом уровне, флот так и не получил пункта дозаправки углем, продовольствием, водой. К тому же под африканским солнцем остались русские люди с ограниченными средствами к существованию. Опять все брать на себя? Духовная миссия в Абиссинию — прекрасно, но ведь это однократная акция. К тому же стало досаждать министерство внутренних дел. Товарищ министра генерал-лейтенант Н.И. Шебеко разослал по разным инстанциям письма, порочащие имя Ашинова. Дошло такое донесение и до канцелярии Синода.

В Петербург приехала жена Ашинова — Софья Ивановна. отметив изменения в настроении мужа, настояла на незамедлительном отъезде в Париж. Первая половина поездки во Францию принесла Николаю Ивановичу удачу: его познакомили с крупным финансистом виконтом Жан-Робером де Константеном. После переговоров они заключили соглашение, по которому вольные казаки должны получить от французов для пересылки в Абиссинию значительное количество оружия: винтовки последних образцов, кавалерийские карабины, боеприпасы, холодное оружие и другое снаряжение. Ашинов в свою очередь обязался совместно с подготовленной им абиссинской армией защищать российские и французские интересы на торговых путях, ведущих к портам Красного моря, а при необходимости усмирять сомалийские племена, бесчинствующие на окраине формирующейся колонии Французский берег Сомали. Достигнутое в ходе дипломатических российско-французских переговоров можно было утвердить для обоюдной пользы двух государств. Это резко изменило бы ситуацию в регионе, соглашение могло стать крепостью против главных колониальных противников Франции — итальянцев и англичан, а Россия получила бы изрядный земельный надел и военный порт в Таджурском заливе. Эту идею поддержал премьер-министр Франции. Но, как водится, информация «протекла» в Италию и Англию. Британское правительство выразило резкий протест против продажи Абиссинии оружия и предложило заключить конвенцию по нераспространению оружия в Африке. Франция дрогнула, и была подписана Брюссельская конвенция, запрещающая поставку оружия в Африку.

Ашинов спешно отправился в Бельгию, добился встречи с королем Леопольдом II, заинтересованным в захвате колоний в Центральной Африке, но тот не решился портить отношения с могущественной Британией. А что же правительство России? Как обычно, дремало, и только один холодный глаз мерцал над сонными департаментами — министр иностранных дел Н.К. Гирш глядел на Запад, преданно ему внимая. Император Александр III после железнодорожной катастрофы стал частенько побаливать, а его страсть к вину превратилась в пагубную привычку. К тому же он попал под влияние своего министра-либерала.

Поездка Ашинова во Францию завершилась неудачей. Чета Ашиновых вернулась в Россию, Николай Иванович тотчас уехал в Нижний Новгород продолжать сбор средств на экспедицию. Русское купечество, как и раньше, проявляло патриархальную осмотрительность. Поездку оживила встреча с давним покровителем — губернатором Нижнего Новгорода Н.М. Барановым. Нижегородский губернатор энергично взялся за дело. Прежде всего подготовил записку по формированию экспедиции в Африку и попросил Победоносцева передать ее царю. Обер-прокурор Синода разделял взгляды Баранова. Сама идея иметь базу на берегу Красного моря была разумной и сулила России немалые выгоды. Да и место было выбрано удачно. Таджурский залив располагался у Баб-эль-Мандебского пролива, на оживленном морском пути в страны Юго-Восточной Азии. На базе можно было бы не только пополнять запасы, но и осуществлять контроль за перемещением иностранных кораблей и судов. Кроме того, с Таджурского залива начиналась наиболее короткая караванная дорога в Абиссинию. Правда, в начале восьмидесятых годов французы якобы заключили договоры на пользование землями с вождями туземных племен, но далеко не со всеми, да и сами договоры носили сомнительный характер. Обо всем этом Ашинов доложил в Министерство иностранных дел, но его докладная записка затерялась в бумажном потоке. Не исключено, что Н.К. Гирс сделал это умышленно. К.П. Победоносцев выполнил просьбу Баранова — представил докладную царю. Александр III изучил документ и передал его морскому министру И.А. Шестакову.

Считаю нужным докладную записку нижегородского губернатора привести полностью:

«В то время как почти все государства одно перед другим и иногда с большими жертвами, как Италия, стремятся захватить пункты африканского берега, горсть русских казаков заняла берег Таджурского залива, сознавая важность как географического, так в особенности стратегического значения на случай войны с Англией названного залива  (речь идет о семи казаках, которые были оставлены на берегу залива во время посещения этого района Н.И. Ашиновым. — Ю.П.). Долгие беседы с атаманом Ашиновым, который неоднократно по поручению казачьего круга приезжал в Нижний Новгород, привели меня к заключению:

1) залив в стратегическом значении удобен и хорош;

2) форсировка входа весьма затруднительна;

3) посредством владения Таджурским заливом Россия входит в соприкосновение и сближение с православным населением Абиссинии;

4) местные богатства обещают добрую будущность для сбыта наших изделий и товаров;

5) захват берегов Таджурского залива так называемыми вольными казаками весьма радостное для нас событие, потому что не может при самом зародыше колонии вызвать недоразумения с товарищами по захватам колоний — с англичанами, итальянцами и др.

Но заселение русскими выходцами африканского побережья только тогда принесет России всю массу возможной пользы, когда правительство будет твердо руководить устройством колонии и ее сношениями с соседями, а главное, с Абиссинией. Только тогда колония получит подобающее ей государственное значение.

Повергая изложенное на благоусмотрение, приемлю смелость присовокупить, что в случае Высочайшего соизволения я с особенной радостью взял бы на себя съездить под видом отпуска в казачью колонию на захваченные берега Таджурского залива и в Абиссинию, дабы фактически на месте проверить полученные сведения и затем, если, как надо полагать, сведения окажутся верными, при некотором содействии правительства образовать Российско-Африканскую компанию. Промышленной компании этой могло бы быть предоставлено право иметь свои суды и гарнизон для собственной обороны...»

О записке знали многие придворные и государственные деятели и всячески пытались убедить царя придать замыслу губернатора Баранова и атамана Ашинова государственный характер. Ярым противником создания российско-африканской компании и военной базы в Таджурском заливе был министр иностранных дел Николай Карлович Гирс.

Как-то в коридоре Зимнего дворца Победоносцев встретил Николая Карловича и, отведя в сторону, спросил:

— Ну и как наши дела, досточтимый Николай Карлович? Ненароком слышал, будто создается Средиземноморский союз в составе Германии, Австрии, Италии и Англии. В случае войны наши «друзья» Суэцкий канал непременно запрут, да и проливы тоже. И как наши корабли пускать из Балтики, извольте спросить? Где уголек брать прикажете? А вы супротив Баранова редуты возводите, да и Ашинова в землю втоптали. Он сорвиголова, на язык невоздержан. А что, Колумб лучше был? Разбойник, прости Господи. Таких ухарей надобно вместо тарана использовать для пользы России-матушки.

Гирс панически боялся Победоносцева, боялся его немигающих, как у морского чудища, глаз, жесткого, с металлическими нотками голоса, боялся его близости к государю. А когда Николая Карловича охватывал страх, он потел. Он и сейчас, прислушиваясь к вкрадчивым шагам обер-прокурора Синода, чувствовал, как по спине скользит ручеек холодного пота, а на носу зависла отвратительная капля. Николай Карлович, как истинный европеец, был болезненно чистоплотен. Озираясь по сторонам, он спустился в туалетную комнату. В его объемистом портфеле всегда лежало чистое полотенце.

После долгих раздумий царь принял решение, опираясь на схему, предложенную морским министром. Суть ее заключалась в следующем. Ашинова снабдить небольшим количеством оружия, для перевозки вольных казаков и переселенцев использовать пароход Добровольного флота. Загрузить в бункера парохода значительный груз каменного угля. Капитану парохода надлежало построить на берегу угольный склад, обслуживать который будет русский персонал, снабжающий проходящие русские суда. На этом же пароходе Доброфлота должна быть отправлена духовная миссия отца Паисия под конвоем вооруженных казаков Ашинова. Морской министр Шестаков планировал для охраны будущей военно-морской базы направить в Красное море канонерскую лодку «Манджур». Но, как потом выяснилось, по линии Министерства иностранных дел не было предпринято никаких шагов, дружественная Франция не была оповещена о намерениях экспедиции, записка губернатора Баранова осталась без ответа. А ведь в преддверии подписания мирного договора с Францией все можно было уладить.


 

11

И все же подготовка и отправка экспедиции в Африку стали реальностью. Архимандрит и атаман отправились в Одессу, где загружался пароход Добровольного флота, предстояло набрать недостающее число переселенцев. Газеты публиковали объявления о сборе пожертвований для духовной миссии, а также о приеме переселенцев, готовых отправиться на благодатную африканскую землю. Морской министр Шестаков дал указание выделить с николаевского арсенала для конвоя под командой Ашинова двести винтовок, двести сабель и боеприпасы. Оружие было доставлено в Одессу. Недоставало денег. Правительство отмалчивалось.

Морской министр Иван Алексеевич Шестаков находился в дурном расположении духа. Вроде бы и причин никаких не было. Временами он испытывал внезапную слабость, да и сердце покалывало, какие-то черные мушки плавали в глазах. Его раздражал грохот, стоящий на набережной Невы. У Адмиралтейства с баржи на талях спускали шлифованные гранитные плиты. Ремонтные рабочие с трудом удерживали непомерной тяжести груз и ругались. Солнце зашло за тучу, и Нева приобрела охряный цвет. Шестаков раздернул шторы из белого шелка и увидел шхуну под Андреевским флагом, паруса убраны, а кливер, сорванный с крепежа ветром, полоскался на ветру. Адмирал рассвирепел, схватил со стола самый большой колокольчик и позвонил. На пороге возник изящный адъютант лейтенант Обрехт и щелкнул каблуками.

— Голубчик, Оскар Карлович, гляньте в окошко. Неужто на шхуне вместо кливера дамские панталоны болтаются? А ежели государь узреет? Немедля вызовите вахтенного офицера и сообщите этому олуху, что я снимаю его с должности и направляю во флотский экипаж. — И сразу закололо сердце.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

Адмирал сел в кресло, стало трудно дышать, и мгновенно, точно из-под земли, появился вестовой Семеныч в белой накрахмаленной форменке с медалями на груди. Семеныч — старик с сизыми усами и голубоватой бородой, расчесанной надвое, держал в руках поднос, на нем стакан с морсом и мензурка с лекарством.

— Испей, голубчик, испей. Лица на тебе нет, — забормотал вестовой, — полежи маненько. О-от, Господи, спаси и помилуй.

Семеныч проводил министра в комнату отдыха, уложил на диван, снял штиблеты, накрыл пледом, задернул шторы.

— К дохтуру тебе надо, Иван Алексеевич, — тихо сказал Семеныч, — цельный день по канцеляриям носишься, а уж не молоденький.

По министерству гулял анекдот, что державным флотом руководит не адмирал, а его вестовой. Были они ровесниками. Став командиром корабля, Шестаков вытребовал себе денщика из крестьян и непременно из родового имения. Так и прошли бок о бок всю службу, а после кончины супруги Ивана Алексеевича стал Семеныч единственным родным человеком, что еще связывал министра с землей, с молодостью.

Одно из свидетельств времени — письмо генерала Рихтера Победоносцеву. Генерал просил обер-прокурора Синода помочь Ашинову:

«Какой там ни есть Ашинов, а дело само стоит, чтобы его не бросать. Оружие, кажется, приказано выдать, недостает только денег. Признаюсь, я бы решился рискнуть тремя тысячами золотых. Выгорит, и слава Богу, пропадут — ну что ж, где наша не пропадала... Только этим путем, поддержавши кучку флибустьеров, оставляя правительство в стороне, можно достигнуть результата».

Нехорошее предчувствие, терзавшее морского министра, вскоре оправдалось. Внезапно разразился скандал: в начале ноября 1888 года российский посланник в Константинополе Нелидов доложил министру иностранных дел, что рассказ атамана об основании казачьей станицы «Новая Москва» в Африке не более чем вымысел. Информация посланника строилась исключительно на данных допроса двух беглецов-дезертиров из числа наемных рабочих, оставленных на берегу Таджурского залива охранять имущество экспедиции. Беглецы добрались до Константинополя на попутном русском судне и обратились в посольство. Тут начинаются странности. Нелидов был расположен к Ашинову и не мог не знать, что по завершении рекогносцировки побережья Таджурского залива было лишь выбрано место для будущей станицы, построены несколько хижин для жилья охраны из семи человек и хранения имущества, та же самая информация содержалась и в докладной нижегородского губернатора Баранова. Из семи человек двое дезертировали, двое больных попали в лазарет французской фактории в Обоке, трое остались на месте. Скорее всего, доклад Нелидова переиначили в Министерстве иностранных дел. Николай Карлович Гирс торжествовал и представил доклад царю в более мрачных тонах.

Александр III был взбешен: Ашинов посмел его обмануть! Посему, наложив грозную резолюцию, царь велел направить доклад Победоносцеву, а копию — в Морское министерство. Шестаков перенес тяжелый сердечный приступ, но от госпитализации отказался и 21 ноября умер на мостике корабля от «паралича сердца». Двумя днями позже скончался и его верный вестовой Семеныч. Их похоронили на родовом кладбище в имении адмирала.

Как это часто случается, узнав о реакции царя, разом переменили свое отношение к экспедиции те сановники, которые поддерживали ранее Ашинова. Адмирала Чихачева, занявшего пост морского министра, база на берегу Таджурского залива не интересовала, отошел в сторону и военный министр Ванновский, даже отменил свое решение о выдаче атаману современных винтовок. Инспектор Добровольного флота полковник Вахтин посчитал нецелесообразным отправлять уголь в Таджур, ибо угольной станции нет, поселенцев нет и строить угольные склады для снабжения кораблей некому, хотя не мог не знать, что строительство склада возложено на команду парохода Добровольного флота.

Твердым в своей поддержке Ашинова остался только обер-прокурор Победоносцев. Назревал срыв экспедиции. Специальный рейс парохода был отменен, имущество выгружено на причальную стенку. Были запрещены публикации в газетах о сборе пожертвований на постройку храма в Абиссинии. Министр иностранных дел организовал ловкую «утечку» информации о брошенных вольных казаках на берегу Таджурского залива, всполошилась пресса, скандал дошел до широкой общественности. И все журналисты, писавшие восторженные статьи об Ашинове, стали энергично его поносить. Царь, остыв, принял более-менее компромиссное решение: экспедиция состоится, но уже как частное предприятие — духовная миссия отправится в Абиссинию под охраной конвоя, государство же полностью устраняется от участия в ней, а значит, и от всякого обеспечения и защиты. Большую роль в спасении экспедиции сыграл нижегородский губернатор Баранов. Сохранилось его письмо Победоносцеву:

«Простите, что снова возвращаюсь к Ашинову. Жалобы на него Нелидова и Гирса меня нисколько не удивляют. Слишком хорошо знаю манеру наших великих деятелей никогда не относиться к делу по существу, а лишь обсуждать его с анекдотической стороны... Что Ашинов плут — это многие знают, но из-за этого странно не воспользоваться берегом Красного моря и не завязать сношений с Абиссинией».

На Руси, всегда стесненной властью, из самой гущи народа нет-нет да и выплескиваются яркие, неординарные личности: философы, путешественники, гении науки, кровавые разбойники, предсказатели, крупные аферисты. Отсюда и эпос у нас столь необычен и разнообразен. Старчество — явление чисто русское, в монастырях, рассыпанных на неоглядных просторах России, веками копилась народная мудрость. И вот что интересно: все повторяется на очередном историческом витке, но уже в ином качестве. Загляните в газетный зал Российской государственной библиотеки, полистайте газеты первых пятнадцати лет двадцатого столетия. Отбросив политические предпочтения и прочую мишуру, вы убедитесь в моей правоте. Те же колдуны, целители, марвихеры, псевдовожди, коррупционеры, извращенцы, разбойники, авантюристы. А уж путешественников — пруд пруди, только перемещаются они по земному шару с потусторонней скоростью. Есть и подлинные герои, есть и герои с подмоченной репутацией — кто же без греха. В одном убежден: на серьезные поступки способен человек волевой, отважный, но порой жестокий и беспощадный. Петр I — гений, но миротворцем и самаритянином его никак не назовешь. А какой прок в равнодушной благости Николая II? Это цари, но закономерность распространяется и на исторические личности, стоящие социальной ступенькой ниже.

Николай Иванович стоял у окна своей комнатки в одесском монастырском подворье и смотрел во двор. Только что прошел дождь, ветер раскачивал голые деревья. По двору бродили лошади, на перевернутой телеге сидели мужики в меховых кацавейках и лохматых бараньих шапках. Под навесом сундуки, узлы, узелочки с поклажей. Сквозь тяжелую дверь в коридоре слышался детский плач. Ашинов понимал, что вся ответственность за экспедицию, лишенную государственной поддержки, теперь ложится на него. Он рискует, и рискует по-крупному. Все зависит от состава экспедиции, степени ее подготовки, управляемости, наконец. Одно дело — укомплектовать ядро экспедиции из казаков и бывших кадровых военных и совсем другое — переселенцы из малоземельных крестьян, пытающиеся выжить. Ладно, крестьяне, с малолетства приученные к тяжелому труду на земле. Им дай работу, займи, открой перспективы, и все сладится. Но ведь в состав экспедиции он вынужден был брать всякий сброд. Вольным казакам-«некрасовцам», что расселились по Малой Азии, выезд в Россию заказан. Пришлось в спешке зачислять кого ни попадя: тут и любители легкой наживы, и скрытые уголовники. С ними управляться труднее. И ведь без образованных, без интеллигентов не обойтись. Как, скажем, обойтись без доктора и фельдшеров? Ведь в «Новую Москву» едут семьями, с детьми. Нет, как ни крути, а без жесткой дисциплины экспедиция задачи не выполнит. Возможны и бунты, и кровавые столкновения. А стрелять основная масса толком не умеет. Нужна военная подготовка, жить ведь придется среди воинственных туземцев.

Постепенно в сознании Ашинова укрепилась мысль о создании поселения по военному образцу. Старая, с древнейших времен известная истина «разделяй и властвуй» в таких тесных человеческих общежитиях самое то, если хочешь сохранить власть, собственную жизнь и притом не перегнуть палку.

Полностью можно доверять только семерым осетинам, что же касается остальных... Сто пятьдесят человек. так сказать, первый эшелон. Люди отовсюду, но в основном из Одессы и Новороссии. Среди конвоя около двадцати более-менее образованных людей: отставные офицеры, учителя народных школ, недоучившиеся студенты, юнкера, изгнанные из училищ за различные провинности, земский врач, юрист, фельдшер. Остальные — плотники, столяры, кузнецы, слесаря, отставные солдаты — народ нужный, рукастый. Кроме Софьи Ивановны, еще девять женщин, с ними восемь детей. А что поделаешь?

Ашинов кандидатов в экспедицию отбирал сам, документы на них оформляли бывший юрист Николай Александрович Федоров и земский врач Иван Иванович Земцов. Сидели в одной комнате, атаман хотел к ним приглядеться, ввести в свой круг — опираться на кого-то же нужно. Доктор Земцов не вызывал сомнений: трудяга, шесть лет гнувший спину в глухом уезде, под его попечением шестнадцать деревень, а это за сто тысяч мужиков и баб, оклад малый, больничка худая, не разбежишься. А вот приятель его по студенческим годам, Федоров, человек посложнее, из политических, срок отбывал на Алтае, статья умеренная — не бомбист, не убийца, прокламации печатал и распространял. Суров, на кривой козе не подъедешь, но работник толковый, его не обманешь, и копейки себе не возьмет. Николай Иванович сразу определил его своим заместителем по хозяйственной части и горя не знал. И в смуте, когда с парохода пришлось выгружать имущество на причальную стенку, не растерялся, все делал с умом и с капитаном парохода держал себя на равных. Тщательно одетый: сюртучок, жилет, галстучек; рекомендовался — «юрист духовной миссии». На купцов и поставщиков торговых фирм это действовало. А вот какой он был внутри, что крылось за пестрым жилетом — загадка. С Ашиновым говорил холодно, сухо, а с другом своим, доктором, был ласков, опекал его.

Келья Ашинова располагалась рядом с кельей, где жили приятели. стенки тонкие, и атаман по вечерам слушал их громкие беседы, поражаясь темам разговоров. Женщин на монастырском подворье поселили отдельно, Софья Ивановна держала себя просто, все называли ее матушкой.

Новый морской министр отказался выделить пароход для духовной миссии, пришлось брать билеты на пароход, идущий в Александрию с заходом в Константинополь, а вот далее как Бог укажет. В ночь перед отходом Ашинов долго не мог уснуть, за стеной слышались громкие голоса — приятели опять спорили.

— А скажи, друг сердечный, по прибытии на место ты все так же будешь исполнять должность заместителя атамана? — спрашивал доктор. Голос у него слабый, дребезжащий.

— Ни я, ни ты, ни другой, — возразил юрист. — Никто из нашего брата культурного человека, никто не возьмет на себя ничего. Народ — сам! Довольно советовать. Это как вода: сама найдет путь, причем наилучший. А наши советы, наше вмешательство — регламентация.

— Да, пожалуй, ты прав, не следует превращаться в правителей, нужно идти с народом, за народом и вместе с народом...

Ашинов усмехнулся: «В этом вся интеллигенция. Ну как же без руководителя, без старшего? Это давно и не нами заведено. Эдак и от Бога отказаться можно. И ведь не понимают, что не к теще на блины едут. Чудно, право!»

— Погоди, Коля, а как же атаман?

— Понимаешь, он рядчик. Я с ним не первый день, присмотрелся. Натура электрическая. И богатырь. Таких может рождать только русская земля. Нет, брат, это удивительный человек. Ему здесь, в Одессе, удалось заполучить шанцевый инструмент, ружья, палатки и госпитальное оборудование. В Крыму мы с ним закупили саженцы винограда и плодовых деревьев. «Новая Москва» в будущем — цветущий сад, земля обетованная и свободная. И никакой власти!


 

12

10 декабря 1888 года пароход Добровольного флота «Корнилов» отошел от причала. Провожали экспедицию в праздничной обстановке, в присутствии одесского градоначальника и публики, перед отправкой отслужили торжественный молебен. Несмотря на декабрь, было тепло, сеял мелкий дождичек, кричали чайки, суетились неугомонные репортеры, хотя газеты ограничились лишь краткой информацией об отплытии духовной миссии — будто бы на то из Петербурга поступило соответствующее указание из цензурного комитета.

В открытом море начало покачивать, многие переселенцы и священники из миссии страдали морской болезнью, доктор и фельдшер оказывали им посильную помощь. В общем, первая часть путешествия прошла благополучно. В Константинополе на борт поднялись семеро кавказцев под командой Дзараева, сход на берег ограничили таможенные власти. В Константинополе побывали Софья Ивановна, Федоров и отставной капитан Нестеров. Софья Ивановна прошлась по магазинам, а Федоров и Нестеров купили саженцы апельсинов, лимонов и огородные семена. Торговцы доставили покупки на пароход. Турецкие таможенные власти попытались сорвать бакшиш: затянули досмотр, придирались к каждой мелочи. Ашинов переговорил с Дзараевым, кавказцы умело втянули таможенников в драку, и те поспешно ретировались. На переходе в Александрию атаману доложили, что одесские гопники стали подворовывать вино и фрукты. Ашинов выставил у продовольственных запасов экспедиции своих нукеров. Воришек можно было отличить от прочего люда по следам нагаек на физиономиях. Воровство разом прекратилось.

Александрия встретила жарким дыханием пустыни Сахары. Сквозь синюю дымку на фоне портовых построек проступали очертания двух гигантских баобабов. Мужики сгрудились у борта, кто-то из новороссов сбивчиво спрашивал:

— Хлопцы, шо ж тако за диво?

— Дерево, не видишь?

— Та як же — до самого ниба?

— А ты думал? — насмешливо отвечал ему молодой голос. — Залез по дереву на небо, а там андел хвать тебя за пуп и вопрошает: «Не ты ли, Микола, вчерась горбушку у товарища спер?»

— Та брешешь.

— Африка, Микола, то тебе не твоя Малиновка. Вышел вечером до ветра, а тебя гигимот хвать.

— Шо за гигимот?

— Зверь такой. С амбар величиной и дюже вонючий. Человеков жрёть.

— И опять брешешь...

Из Александрии пароход «Корнилов» зашел в Порт-Саид, где члены экспедиции вынуждены были покинуть судно и выгрузить имущество. Ашинов с женой, руководство духовной миссии во главе с отцом Паисием, Дзараев, доктор и юрист поселились в гостинице, остальным местный консул предоставил пустующие баржи в порту, часть людей расположились прямо на берегу. Дзараев расставил сторожевые посты, ночью переселенцы на берегу разожгли костры. Сколько придется ждать парохода, который доставит духовную миссию и переселенцев в Таджурский залив, никто не знал. В гостинице, кроме турок и египтян, жили четверо итальянцев. Один из них, назвавшийся доктором Николо, неплохо знал русский язык и все пытался разговорить доктора Земцова.

— Вы с ним осторожнее, — предупредил Земцова атаман, — он такой же доктор, как я дамский парикмахер. Неужели не заметили, что у него под клетчатым пиджаком револьвер в кобуре?

— А кто же он?

— Наверняка итальянский агент.

Ашинов отпускал переселенцев в город небольшими группами, запретил пьянство. Да как запретишь одесским гопникам? Каждый день приносил неприятности: то стычки с местной полицией, то русские мужики избили важного турецкого чиновника, то зачем-то увели верблюда. В порту ошвартовался пароход Доброфлота «Нижний Новгород», следующий с Цейлона, перед отплытием с него сбежали пятеро матросов и присоединились к экспедиции.

Ночь опустилась на Порт-Саид. Из пустыни тянуло жаром. Ашинов вышел из отеля, за ним скользнула тень личного охранника Дзараева. Отсюда, с небольшого холма, видны были огоньки дотлевающих костров. Ночевать в баржах душно. Софья говорила, что там носятся огромные черные крысы и поэтому люди предпочитали спать на причальной стенке. Комендант Порт-Саида отнесся к русским переселенцам как к скоту. Три дня торчат в этом пыльном, забытом Богом порту, а парохода все нет.

Николай Иванович не понимал, что означает любить народ. Любить можно только близких людей, он боготворил жену, выше ее была только покойная мать. Как он уговаривал Софью не ехать с ним в экспедицию: опасно даже для него, бывалого человека, а уж для городской женщины и подавно... Она ни в какую. Ответ один: «Тебе будет трудно, я знаю, поэтому должна быть рядом». В тропическом костюме, верхом на лошади, она походила на подростка.

Ашинов с презрением относился к разглагольствованиям интеллигентов о народе, о свободе личности, о какой-то необыкновенной свободе. Доктор Земцов — слабак, Федоров покрепче, но смутьян, оба топят дело в словах. О народе нужно заботиться, защищать его от врагов, дать работу — словом, использовать для достижения цели, а не сюсюкать с ним. Ашинов был убежден, что Господь возложил на него особую миссию и что экспедиция не иначе как Божий промысел. С юности он принял закон абреков: никому не верь, никого не бойся, ни у кого ничего не проси. Сами отдадут, а не отдадут — возьми силой. Дзараев и его нукеры были ему понятней и ближе, чем эти интеллигенты, не желающие принять его власть над ними. Но с этим пока придется мириться. И Федоров, и Земцов были ему нужны. К тому же при множестве недостатков у них было одно важное достоинство — порядочность. Они не продадут и не предадут.

Атаман всячески пытался скрыть цели экспедиции, всем путешественникам запретил говорить с посторонними на эту тему. Куда там! По Порт-Саиду уже гулял слух, что «армия» русских казаков отправляется завоевывать Индию. Отец Паисий успокаивал:

— Не переживай, Николай Иванович. Пусть уж лучше такое глаголют, едем без государевой поддержки, а врагов вокруг много. И ведь не с мечом едем, а со словом Божьим. Спаси и помилуй, Господи. Испытания только начинаются.

Ашинов близко сошелся с архимандритом: своя косточка, казак, воевал, в кровавых переделках участвовал. На такого можно положиться — не подведет.

Небо распорола ярко-зеленая полоса, хвостатая звезда упала в пустыню, и в том месте несколько секунд стояло зарево. Атаман перекрестился: вот он, знак Божий, значит, все сладится. Нужно возвращаться в гостиницу. Небось Софья все глаза проглядела...

В Порт-Саид зашел пароход «Амфитрида» австро-венгерской компании, шедший в Индию. Капитан судна за изрядную сумму согласился доставить членов духовной миссии, конвой и груз в Таджурский залив. При этом Ашинов обговорил условия: пароход не должен заходить в итальянский порт Массауа и французскую факторию Обок — необходимо было избежать ненужного риска. Капитан согласился, так как пассажиров в эти порты не было. Оставались два опасных места: Джедда на аравийском берегу и Суакин в Судане, эти порты находились под протекторатом Турции и Британии. Приходилось рисковать: в оба порта капитан обязан был доставить пассажиров и грузы.

В ночь на православное Рождество пароход «Амфитрида» отошел от причальной стенки Порт-Саида. На борту в море отслужили всенощную. Пароход прошел канал и ровно в полдень следующего дня бросил якорь на рейде порта Суэц. Ашинов вышел на палубу, оглядел в подзорную трубу гавань и неподалеку от парохода обнаружил итальянскую канонерку «Аугусто Барбариго». Носовое орудие канонерки было зачехлено, а рядом с ним в картинной позе стоял доктор Николо в белом тропическом костюме. Теперь у Николая Ивановича не оставалось сомнений в том, что доктор-итальянец агент. Ашинов пошел к капитану. Капитан Бауэр, похоже, знал все языки мира, понимал и по-русски, был он, что называется, «в деле», и ему не резон было светиться перед итальянцами, да еще в зоне их интересов. Капитан усмехнулся:

— У меня есть дела в Суэце. Как стемнеет, снимемся с якоря и пойдем полным ходом, не зажигая ходовых огней. Я хорошо знаю фарватер. До архипелага Дохлак здесь нет рифов. А вот знает ли об этом итальянец?

Каково же было удивление Ашинова, когда глубокой ночью по пароходу полоснул голубой свет электрического прожектора. Канонерка «Аугусто Барбариго» нагоняла «Амфитриду». Опасаясь, что итальянцы пойдут на абордаж, атаман приказал создать боевую группу под командованием отставного капитана Нестерова, выдать им оружие, скрыто разместиться в трюме и ждать приказа.

Целый день канонерка преследовала пароход, идя параллельным курсом. На носу, рядом с впередсмотрящим, в шезлонге сидел доктор Николо с сигарой в зубах. К вечеру погода стала портиться, внезапно сорвался штормовой ветер, море почернело, вздыбилось, клочья белой пены летели на палубу. На пароходе было объявлено штормовое предупреждение. Канонерка, сидящая в воде низко, стала отставать, ее сносило к аравийским берегам. Скоро она исчезла в серой мгле. Пароход изрядно покачивало, но он упорно шел вперед. Где-то под утро шторм стих, море вновь обрело ярко-синий цвет, ветер опал, команда проводила авральную приборку.

— Все в воле Божией, Николай Иванович, — сказал отец Паисий, лучась в улыбке. — И шторм, и ветер пустынный — не случайны. Когда когорты римлян настигали иудеев, Господь осушил перед ними море, и они перешли его, не замочив ног, а воинов унесло волнами. Се есть истина.

— Канонерка небось на рифах сидит, а в Красном море акул как сала в казачьем кулеше. Будет им кем позавтракать.

— Не богохульствуй, атаман. Не к лицу тебе. Все в воле Божией.

Акул в самом деле было много. Чтобы отвлечь пассажиров от ночных переживаний, капитан приказал организовать их ловлю. Делалось это так: на большой крючок нанизывался кусок тухлого мяса, и на канате сбрасывался на ходу в море так, чтобы снасть не намоталась на винты. С первого раза наживку проглотила огромная акула, на палубу ее поднимали на грузовых талях. Акула билась, изгибалась, цепляясь зубами за палубу. Кок, высокий худой негр, только с третьего раза оглушил ее дубинкой.

Вечером в музыкальном салоне Софья Ивановна на фортепиано играла Моцарта, Бетховена, а потом кавказцы под рокот барабанов станцевали лезгинку, атаман подыгрывал им на какой-то восточной дудке.

«Амфитрида» без происшествий миновала Джедду. Турецкие власти не чинили духовной миссии препятствий, ограничились формальным досмотром. В Суакине англичане отнеслись к ним не столь дружелюбно, запретили членам экспедиции сход на берег, сновали по пароходу, как крысы, наряженные в хаки. Попытались досмотреть личные вещи, но тут выступил юрист Федоров и на приличном английском потребовал международные документы, разрешающие подобную процедуру, и англичане отстали. Не обошлось без курьеза. один дотошный янки потребовал у Дзараева показать кинжал, осетин свирепо оскалился, схватил англичанина за нос и сильно сжал, таможенник испуганно заверещал. Чем бы это закончилось, трудно сказать, но положение спас Федоров: юрист пояснил, что это кавказская шутка, знак особого расположения.

4 января «Амфитрида» вышла из Суакина. Перед отходом на борт поднялся важный итальянец и занял каюту первого класса. Вечером Ашинов пригласил к себе капитана Нестерова.

— Николай Яковлевич, вы видели среди пассажиров напыщенного итальянца? Капитан парохода сказал, что он богатый коммерсант.

— Шпик он.

— Думаете?

— А что тут думать? Выясним. Когда меня за дуэль из полка турнули, я три года в одесской уголовке проработал. Среди переселенцев есть карманный вор. Я его не сразу узнал. Хвост прижму — сработает.

Уже к обеду на столе атамана лежало портмоне, а в нем удостоверение военного агента полковника Миниателли. Деньги, понятно, исчезли. В портмоне хранился и другой документ, из которого следовало, что итальянский агент обязан заставить капитана парохода зайти в порт Массауа, и там судно будет арестовано якобы за контрабанду оружия. Но случилось чрезвычайное происшествие: итальянец исчез. Один из пассажиров видел его на спардеке, тот разматывал леску для ловли рыбы. Крупная добыча могла затянуть его в море. На корабле сыграли команду «Человек за бортом!», но поиски ни к чему не привели. «Амфитрида» миновала Массауа, зона интересов Италии закончилась, судно никто не преследовал. Билет у «коммерсанта» был до Цейлона, поэтому капитан ограничился записью в вахтенном журнале. Основная версия исчезновения пассажира — самоубийство. Подобные случаи на дальних рейсах были и ранее. Только два человека знали подлинную причину исчезновения агента: атаман и его телохранитель.


 

13

«Амфитрида» оставила позади французскую факторию Обок и на следующий день вошла в Таджурский залив и бросила якорь напротив поселения донакильцев. Ашинов с волнением разглядывал поселок Таджура. Хижин вроде бы стало больше, отсюда, с парохода, они казались слепленными воедино, без улиц и переулков. Среди этого улья высились две каменные мечети. На берегу собралась большая толпа туземцев. Николай Иванович повел подзорную трубу влево. казалось, синяя вода плеснула в окуляр — мелькнули рыбацкие лодки, напластование водорослей, пляж. На том месте, где должен быть склад с имуществом, оставленный больше года назад, зияла черная пустошь. Ветер трепал на колючих ветках зонтичных акаций обрывки брезента. Остался ли хоть кто-нибудь в живых из охранников? Судя по сгоревшему складу, все погибли.

Капитан дал команду спустить баркас, на нем к берегу направились Ашинов, Нестеров, Федоров и четверо нукеров — все, кроме Федорова, в кавказской одежде, взяли с собой ящик с подарками. Стоял полный штиль, над горами зависли легкие облака. Несмотря на утро, было душно. Матросы гребли слаженно, повинуясь командам судового офицера. По мере приближения к берегу вода приобретала белый цвет, и тогда казалось, что баркас идет по молоку. Но вот по днищу зашуршали водоросли, несколько рослых туземцев прыгнули в воду и вытащили вельбот на отмель. Толпа расступилась, прибывших встречал сам племенной вождь Магомет-Сабех, его сопровождала свита. Переводчик, назвавшийся Сеид Али, спустился к урезу воды и передал приглашение проследовать во дворец, на церемонию встречи. Процессия медленно двинулась к дворцу, в сопровождающей толпе Ашинов заметил трех русских охранников, похудевших, с изможденными лицами. Африка далась им не просто. Они не решались приблизиться к атаману, плелись в конце процессии.

Дворец напоминал большой птичник: несколько сплетенных из прутьев хижин, соединенных циновками, посредине резиденция самого султана — просторный шалаш, изнутри уложенный циновками, на полу грубо связанный ковер из овечьей шерсти. Странно выглядели в шалаше несколько изящных венских стульев, возможно смытых в шторм с разбившихся на рифах пароходов и выброшенных в прибойную полосу. Магомет-Сабех был в восторге от подарков, особенно ему понравилась старая подзорная труба, купленная на одесской барахолке.

На приеме подавали крепкий кофе в чашках, сделанных из скорлупы кокосового ореха. В заднюю дверь резиденции, отодвигая циновки, просовывались женские головы. Жены султана с удивлением разглядывали гостей.

Переводчик владел английским, из его слов следовало, что султан готов оказать казакам всяческую помощь. При этом он разглядывал их в подзорную трубу. Капитан парохода перед отплытием баркаса, желая развлечь пассажиров первого класса, попросил пригласить на пароход местного вождя.

— Я устрою небольшой прием для избранной публики, а фрау Софья нам сыграет на фортепиано. Ваш людоед наверняка не слышал музыки.

Ашинов передал султану приглашение, а когда Магомет-Сабех садился в баркас, кавказцы в его честь выстрелили в воздух из пистолетов. Султану это очень понравилось. Прием прошел тепло. Среди пассажиров распространился слух, что Магомет-Сабех людоед, и ему вопросов не задавали. Султан и в самом деле никогда не видел фортепиано, музыка его настолько поразила, что он слушал Моцарта стоя. Вершиной его счастья был момент, когда капитан подарил ему морскую фуражку с золотым шитьем. А в это время команда и казаки перевозили на берег на шлюпках имущество экспедиции, натягивали среди кустарников палатки, кое-где уже потрескивали костры.

Прощаясь с капитаном «Амфитриды», Ашинов подарил ему кавказский кинжал в серебряной оправе и серебряный мундштук. На берегу его ждали три абиссинских монаха, посланных негусом навстречу духовной миссии. Полуторагодичное изучение амхарского языка, составление русско-амхарского разговорника дали результаты: атаман мог без переводчика общаться с посланниками. Выяснилось, что негус сможет прислать за миссией караван верблюдов не раньше чем через три-четыре месяца, с началом сезона дождей. Обстановка на границе с Абиссинией тревожная: по данным лазутчиков, итальянцы готовят провокации, возможна война. В пустыне Донакиль пустынные бури и орудуют сомалийские банды, нападающие на путешественников и небольшие караваны. Магомет-Сабех настаивал, чтобы монахи скорее покинули Таджуру, — это было что-то новое. Ашинов вручил посланникам письма негусу и правителю провинции Шоа, подготовленные загодя, еще на пароходе, и они спешно покинули поселок.

Выгрузка имущества и установка палаток закончились в сумерках, после ужина атаман принял вконец измученных ожиданием охранников, оставленных в Таджуре при складе. Те божились, что пожар произошел из-за того, что взорвалась бочка со спиртом.

— Спирт сам не взрывается и загорается только от открытого огня, — отрезал атаман. — скажите уж, что пьянствовали без просыпу, а потом, чтобы скрыть недостачу, сами склад и подожгли. У вас ведь провианта и денег было достаточно. Убирайтесь с моих глаз. хотите уходить — не удерживаю, скатертью дорога. Будете возводить напраслину на поселение, как те дезертиры, что добрались до Константинополя, найду и придушу собственными руками. Слух до государя дошел, чуть экспедицию не сорвали, поганцы. А теперь — вон! И думайте. Захотите остаться, оставайтесь, но будете работать как все и грехи замаливать.

В Африке темнеет быстро, раз — и темень, будто кто-то неведомый задул свечу. На море легли светящиеся полосы, временами было слышно, как плещется рыба. Утром султан пригласил к себе Ашинова, с ним пошли Федоров и Нестеров, но их во дворец не пустила охрана. Магомет-Сабех встретил атамана у входа, на нем были полотняные брюки, рубашка, поверх нее накинута женская шаль. На голове морская фуражка, вчерашний подарок капитана, в руке знак власти — палка с серебряным набалдашником. Объяснились через переводчика. с его слов, французские колониальные власти в Обоке заставили Султана подписать договор, по которому он передавал в пользование французам земли в районе Таджуры. Пока зависимость от колониальных властей заключалась лишь в том, что при появлении иностранных судов во дворце на мачте поднимался французский флаг, зато Магомет-Сабех получил солидную денежную сумму. Французы в Таджуре появляются редко, представительства их в поселке нет, но оставаться в Таджуре долго экспедиции нельзя. Лучше русским обосноваться на землях, принадлежащих султану Магомету-Лейта: тот договор с французами не подписывал, враждует с ними и готов принять русских казаков.

На переговоры с Магометом-Лейта отправились через день на лодке, арендованной у туземцев. Пошли Ашинов, Федоров и Нестеров, взяли с собой подарки и четверых вооруженных кавказцев. Кроме того, поездка носила рекогносцировочный характер: атаману понравилась местность в сорока верстах от Таджуры, где среди пальм возвышалась полуразрушенная крепость Сагалло, построенная, как утверждал Федоров, египтянами. На берег высадили Нестерова и Федорова, через час они вернулись с доброй вестью: за крепостью есть обширный кусок плодородной земли и источник пресной воды — из расщелины в распадке бьет ключ. Что еще нужно? Лучшего места для поселения не найти.

Переговоры с Магометом-Лейта прошли успешно, султан за клочок земли потребовал двадцать ружей с боеприпасами, двадцать сабель и охотно подписал договор, составленный юристом экспедиции. Выяснилось, что Магомет-Лейта ненавидит французов, они его чем-то обидели и он рад, что на его земле будут жить русские казаки. Переселенцы и члены экспедиции не мешкая начали перемещаться из поселка Таджура в крепость Сагалло. У туземцев наняли лодки, часть тяжелых грузов доставляли морем на плотах, плоты сколотили из строительного леса, закупленного в Порт-Саиде. Через неделю состоялась торжественная церемония по случаю присоединения участка африканской земли к России, у крепости установили портативный алтарь, и отец Паисий со священниками отслужили молебен, а на мачте подняли флаг. Затем состоялся праздничный ужин с обильной выпивкой. И впервые здесь, на берегу Таджурского залива, зазвучали русские и малорусские песни. А с утра начались трудовые будни. Осмотр крепости показал, что она неплохо сохранилась и строилась с умом: был тут и земляной вал, и заросший колючим кустарником ров, бойницы крепостных стен смотрели на море. Внутренний двор вымощен камнем, имелся и колодец. А вот башня под напором ветров обвалилась, ремонта требовали жилые и служебные помещения. Ашинов первым делом приказал оборудовать церковь и лазарет. С Африкой шутки плохи. Если не убережешь душу и не защитишь людей от местных болезней, все пойдет насмарку. Атаман решил руководство духовной миссии и конвой поселить в крепости, а для семейных с детьми построить деревянные балаганы. Лучшее помещение в крепости отвели для лазарета. Оружие и боеприпасы поместили в пороховой погреб — такое место строителями тоже было предусмотрено. Здешние земли длительное время принадлежали Египту, а потом туркам. Провиант и спиртное тоже решили держать в крепости от греха подальше. И все это под охраной кавказцев, пусть несут круглосуточную службу.

Приглядываясь к своему воинству, Ашинов окончательно решил: строить станицу «Новая Москва» нужно по типу военного поселения. Со строжайшей дисциплиной, с наказаниями, но и с поощрением отличившихся переселенцев. Кнут без пряника только озлобит народ. Посоветовавшись с отставным капитаном Нестеровым, атаман отобрал бывших военных. Конвой и часть поселенцев он разбил на взводы: первый взвод — казачий, в него входили наиболее доверенные люди, еще три взвода пехоты и четвертый взвод артиллерийский, усиленный картечными скорострелками. Взводами командовали бывшие офицеры и юнкера. Начальником штаба Ашинов назначил капитана Нестерова, присвоив ему звание есаула. Новички обучались стрельбе, владению холодным оружием, тактике ведения боя. Большую часть времени отнимали работы по обустройству станицы: ставили балаганы, за крепостью расчистили площадки, разбили огороды, под руководством Софьи Ивановны посадили саженцы апельсиновых и лимонных деревьев, черенки винограда. До ночи в кузнице гремели молоты — кузнецы ковали плуги. Пшеница в здешних местах растет плохо, посеяли маис, семена закупили у туземцев. Работы шли с раннего утра до позднего вечера с перерывом на обед. Доктор Земцов хлопотал в лазарете, досаждали насекомые, ядовитые змеи, пауки. Ашинов велел вырубить весь кустарник вокруг жилых и служебных помещений. Вечером палили костры, отпугивая москитов. На плоской крыше крепости установили палатку с деревянным крестом — походная церковь святого Николая. Для общих молебнов срубили небольшую часовенку. Утром и вечером проводились богослужения по монастырскому уставу.

В окрестностях крепости, в горах, водилось много антилоп, кабанов, зайцев. Встречались и крупные птицы, похожие на фазанов. Федоров с кавказцами с утра уходили на охоту — работники и их семьи были обеспечены мясом. На Николае Александровиче лежала еще одна обязанность — изучение местности, картографирование, поиск полезных ископаемых. К Ашинову обратились матросы, сбежавшие в Порт-Саиде с русского парохода. Самый пожилой из них, трюмный старшина, сказал:

— Вот какая закавыка, атаман... живем у моря — и без свежей рыбы. А тут и кефаль, и другая промысловая рыба — бери не хочу. Угрей руками ловить можно.

— Говори дело.

— Нас пятеро, для двух бригад человечка не хватает. Найдем и обучим, дело нехитрое. Надо бы у дикарей пару лодок прикупить. Мачту и парус сами сделаем и сети сплетем.

— Сети есть, еще в Одессе купили. Предложение принимается. Идите в поселок к туземцам, старший Дзараев, он по-донакильски малость петрит. Кроме лодок, купите лошадей. Осетин выберет. Расплатитесь чин по чину: нам с туземцами жить, отношения выстраивать.

Жизнь в станице постепенно налаживалась. Никто не сидел без дела, работали все, включая атамана и его жену. Монахи тоже от работы не отлынивали. В свободное от хозяйственной деятельности время поселенцы занимались военной подготовкой. Людей нужно было занять, да так, чтобы не продохнуть, не то начнется брожение, особенно среди одесской вольницы — за ними нужен глаз да глаз.

Как-то зашел к атаману сияющий Федоров:

— Атаман, здесь земля благородная, прямо чудо какое-то.

— Говори яснее, Николай Александрович.

— В километре юго-западнее, в распадке, я обнаружил пласты каменного угля, выходящие на поверхность, кирками добывать можно. Никакого угля завозить не нужно. А неподалеку, и тоже на поверхности, залежи поваренной соли, ясно, не чистой, но солеварню при такой погоде сделать несложно. И это еще не все. Ниже, на дне распадка, горячий источник, белье стирать можно.

— Спасибо, жаль, что связи с Россией нет, не то приумолкли бы разные умники, да и государь, возможно, мнение свое об экспедиции изменил. Мы же на пороховой бочке сидим: с одной стороны французы, с другой итальянцы. Тут бы один шажок по дипломатической линии — глядишь, и все бы утряслось. Да что я тебе говорю, сам все знаешь. А тут еще ждать целых три месяца... Отправили бы в Абиссинию миссию под конвоем, народу в станице меньше стало, не так заметно. На душе у меня неспокойно, Николай Александрович. Но это так, разговор промеж нас.

Месяца через полтора в станице «Новая Москва» начались проблемы: не все принимали военные порядки, установленные атаманом, да и Африка давила. Среди переселенцев были и такие, кто рассчитывал на быстрое обогащение, тяготился тяжелым трудом. Дзараев предупредил атамана: зреет недовольство, появится повод — и полыхнет. Одних не устраивало питание, других — военная муштра. И вот что странно, дома небось с хлеба на квас перебивались, а здесь и рыба, и убоина. А как военного дела не знать? Среди туземцев живем, сегодня друзья, а кто его знает, что им завтра в голову придет? Ашинов пытался сыграть на важности духовной миссии — куда там, большинство думало о себе, о своих семьях, о возвращении на родину. Тяготили и неясные перспективы. Атаман стал чаще устраивать различные торжества, привел переселенцев к присяге государю императору, каждое утро на флагштоке поднимали флаг города Москвы. Не помогло, началось дезертирство: сперва сбежали два переселенца, затем еще трое. Крепость Сагалло с трех сторон окружала пустыня, на противоположном берегу залива обитали воинственные племена сомалийцев, оставалась одна дорога — во французскую факторию Обок. А именно это больше всего беспокоило атамана. Французы, судя по всему, еще не знали о закреплении переселенцев в Сагалло. Дезертирам терять нечего. Они могли навести французов на русскую колонию. Ашинов ввел военный суд: под удар была поставлена его тяжко выстраданная идея, в такой ситуации все средства хороши.

Вечером, прогуливаясь вдоль берега залива, Земцов и Федоров вспоминали студенческие времена, Москву, шумные пирушки в дешевых трактирах. Говорил больше доктор, его друг угрюмо отмалчивался.

— Ты чего такой смурной? — спросил Земцов. — Не заболел ли? Здесь, в Африке, много мало известных европейцам тропических заболеваний. Хорошо, что сейчас сухой период, а начнется сезон дождей, появятся комары, мошки — переносчики разных туземных болезней.

— Мошки, Иван, и есть мошки. Неужели ты не ощущаешь, как зреет что-то, надвигается нечто темное — не то бунт, не то еще что похуже. Публику видишь какую собрали, — на ходу подметки режут. Атаман ведь кем хотел комплектовать переселенцев? Вольными казаками, из тех, что собирались из Турции вернуться в Россию. Они народ бывалый, привычный ко всему. Не пустили, будто кто-то специально вредит. И на государственном уровне ничего не решено, а ведь дело-то нужное. Уж скорее бы пришел караван из Абиссинии.

— Твое настроение от миазмов, от африканского климата, — сказал Иван Иванович. — Давай завтра сходим на горячий источник, испробуем его целебные свойства?


 

14

Никто из членов экспедиции, естественно, не мог знать о международной дипломатической возне вокруг казачьей станицы «Новая Москва». Первой нервозность проявила Италия — мы уже знаем об агентах, канонерке. Когда же стало известно, что русская духовная миссия, обведя вокруг пальца итальянские колониальные власти, добралась до Таджурского залива на австро-венгерском пароходе, разразился скандал. Директор пароходства, которому принадлежала «Амфитрида», был уволен, итальянцы также информировали французское правительство, что у них под боком, у торговой фактории Обок, разместились русские колонисты. Министр иностранных дел России Николай Карлович Гирс не без удовольствия разъяснил итальянскому посланнику, что экспедиция Ашинова — частное предприятие и никакого отношения к русскому правительству не имеет.

Французы были убеждены, что Ашинов высадился в Таджурском заливе исключительно для того, чтобы следовать в Абиссинию. Французское правительство ничего не имело против духовной миссии, которая под охраной проследует через Данакильскую пустыню в пункт назначения. Кратковременное пребывание в крепости Сагалло не вызвало тревоги. Вязанку сухого хвороста в костер, судя по всему, подбросили дезертиры. Ашинов грешил на бывшего юнкера Гардиевского: юноша образованный, свободно говорит по-французски, но из породы легкомысленных искателей приключений. Узнав от участника экспедиции, что крепость Сагалло ремонтируется, о разбитом саде и огороде, комендант фактории сделал вывод, что духовная миссия вряд ли сдвинется с места, и телеграфировал в Париж. Французы переполошились.

Одним утром на рейде против крепости Сагалло бросил якорь французский легкий крейсер «Пэнгвин». Ашинов вызвал Федорова и протянул ему подзорную трубу:

— Николай Александрович, я не силен в морских делах, судно французское. И скорее всего, гость из Обока. Уж не знаю, почему я так подумал.

— Да, крейсер французский. Он вполне мог идти из метрополии и заглянуть в залив.

— Будете присутствовать при переговорах, если таковые состоятся.

Федоров еще раз поднес к глазам подзорную трубу:

— Состоятся, уже спускают шлюпку.

— Тогда приведем себя в порядок в соответствии с протоколом. Так, кажется, положено в таких случаях.

Через час в крепость прибыл морской офицер и после приветствия передал Ашинову письмо от коменданта фактории Обок. И Ашинов в белой черкеске с газырями, и его кавказский эскорт, и скроенный хорошим портным сюртук Федорова подействовали на морского офицера должным образом. В документе содержалось требование незамедлительно покинуть крепость Сагалло, являющуюся собственностью французской республики. В ответ Ашинов протянул офицеру договор, подписанный с султаном Магометом-Лейта. Француз пробежал договор, составленный на данакильском и французском языках, и, порозовев, сказал:

— Договор не имеет силы.

Федоров усмехнулся:

— Означает ли это, что договор, подписанный комендантом фактории Обок с султаном Магометом-Сабехом на владение территорией на севере залива, с позиций международного права также не имеет силы и его следует расценивать как захват?

Офицер растерялся.

— Одним словом, — продолжил Федоров, — наш спор может быть разрешен только в присутствии подлинного хозяина территории — султана Магомета-Лейта. Передайте коменданту, что в начале сезона дождей религиозная миссия под конвоем казаков отправится в Абиссинию, оставив в крепости рабочих, женщин и детей. Франция дружески относится к России, и клочок арендованной на время земли не может стать причиной для раздора.

Офицер покинул крепость, крейсер снялся с якоря и ушел в Обок, и опять полетели дипломатические депеши. Министр иностранных дел Франции запросил русского посланника в Париже, посланник доложил Н.К. Гирсу, а тот в свою очередь доложил царю. Александр III чувствовал себя скверно, был раздражен и хмур. Ашинов был для него особым раздражителем, посему он не захотел вникать в обстоятельства. По его приказу Гирс телеграфировал в Париж: «Императорское правительство не принимает никакого участия в предприятиях Ашинова, который действует на свой собственный страх. нам ничего не известно о будто бы заключении означенным лицом соглашения с местным туземным начальством, и если Сагалло находится в пределах французского протектората, то, как само собой разумеется, Ашинов обязан подчиниться существующим в этой местности правилам».

30 января 1889 года в Таджурский залив вошли три французских военных корабля: «Пэнгвин», «Метеор» и «Примогэ». они прошли бухту и выстроились в боевой порядок напротив крепости Сагалло. На шлюпке в крепость прибыл уже знакомый морской офицер и передал Ашинову приказ коменданта Обока прибыть на корабль. Получив отказ, офицер потребовал спустить русский флаг, так как территория принадлежит Французской республике. Федоров пояснил, что на флагштоке поднят не государственный флаг Российской империи, а флаг Москвы, под которым религиозная миссия отправится в Абиссинию. Требования коменданта Обока безосновательны, но, если французский офицер настаивает, казаки могут рядом водрузить французский флаг. Что и было сделано.

Французские корабли вновь ушли в Обок несолоно хлебавши. Ашинов пригласил руководство миссии на совещание, завершившееся торжественным ужином. В разгар ужина Федоров хмуро сказал:

— Господа, не рано ли мы празднуем победу? Французы так просто обиду не проглотят. Я почти уверен, что наше правительство во имя неких международных интересов попросту сдаст экспедицию. Для этого есть все предпосылки. Французы вернутся, и вернутся с ультиматумом и правом применить силу.

— Ну что же, будем сражаться, — сказал капитан Нестеров.

— Ружьями против скорострельных корабельных пушек?

— Не сейте панику, — оборвал его Ашинов. — Вот посмотрите, все обойдется.

Не обошлось. В начале февраля, узнав об упорстве Ашинова, русский посланник в Париже дал в Петербург телеграмму, что атаман продолжает сопротивляться, французское правительство не решается применить силу, но вынуждено будет пойти на жесткие меры. Было бы целесообразно, чтобы правительство России заставило Ашинова сдаться. Телеграмма благодаря Гирсу попала на стол царю. Александр III слабо ориентировался в международных делах, его не интересовал стратегически важный для России незамерзающий порт на выходе из Красного моря. Он был в ярости и начертал на телеграмме ругательную резолюцию. Н.К. Гирс тотчас информировал французского посла в Петербурге, что Россия не имеет ничего против, если французы разберутся с ашиновской экспедицией силовым путем, защищая свою территорию.

Ситуацию обострил дезертир и предатель бывший юнкер Гардиевский: при допросе у коменданта Обока он обвинил атамана в притеснениях туземного населения, массовых грабежах, изнасилованиях и других бесчинствах. Другой дезертир подтвердил информацию и потребовал ареста Ашинова.

Утро началось, как обычно, с построения, развода на работы. День выдался ясный, с легким ветерком, рыбаки вернулись с хорошим уловом. Лимонные и апельсиновые деревца хорошо привились. Из балагана, где размещалась кухня, пахло жареным мясом — охота вчера была удачной. В полдень к атаману без стука вошел Дзараев, он был бледен, губы плотно сжаты.

— Что-нибудь случилось, брат? — спросил Ашинов.

— Корабли, атаман... Французские корабли. Четыре.

— Ого, целая эскадра! Пойдем поглядим.

Ашинов взял подзорную трубу, и они по деревянной лестнице поднялись на наблюдательный пост. Парусиновый полог палатки походной церкви Святого Николая хлопал на ветру. Атаман поднес трубу к глазам: четыре французских военных корабля — «Метеор», «Примогэ», «Скорпион» и «Пэнгвин» — маневрировали на траверзе крепости Сагалло, перестраиваясь в боевой порядок. Было время обеда, переселенцы высыпали из-под навеса у кухни и смотрели на французские корабли. Ашинов скользнул подзорной трубой по толпе — лица его подчиненных не выражали ничего, кроме любопытства, — и приказал:

— Дзараев, убери людей с берега. За крепость, туда, где огороды. Чем черт не шутит. И еще: я пойду переоденусь, передай Нестерову и Федорову, чтобы зашли ко мне. Быстро.

С крейсера «Пэнгвин» спустили шлюпку, и она пошла к берегу. В подзорную трубу было видно, как вспыхивают радужные огоньки на каплях воды, слетающих с весел. К удивлению встречающих, в качестве переговорщика прибыл не французский офицер, а известный по Таджуре переводчик Сеид Али. Чувствовал он себя неловко.

— Я всего лишь курьер, — пояснил он, — доставил письмо коменданта Обока.

Ашинов взял документ и передал Федорову. Тот вслух зачитал ультиматум, переводя текст на русский язык. Комендант Обока именем Французской Республики требовал незамедлительно сложить оружие и всем членам экспедиции сдаться. В случае неповиновения французские корабли вынуждены будут применить силу.

У Сеида Али дрожали руки, по лбу скатывались капли пота.

— Господа, — испуганно сказал он, кусая губы, — они правда будут стрелять, я слышал, как об этом говорил капитан парохода.

У Ашинова не дрогнул на лице ни один мускул, он не допускал мысли, что дружественная Франция решится на применение силы. Да и потом, стрелять из корабельных пушек по переселенцам, женщинам и детям, расстреливать религиозную миссию — это же скандал международного уровня. Атаман просил переводчика передать, что готов принять все пункты ультиматума, но для мирных переговоров, уточнения деталей и сроков исполнения требований хотел бы переговорить с французским офицером, а не с туземцем, не имеющим полномочий.

Нестеров усмехнулся:

— Может, все же открыть оружейку и выдать первому взводу оружие и боеприпасы?

— Пустое, так гостей не встречают. Распорядитесь, чтобы накрыли стол.

Возникла пауза, и в тишине одиноко прозвучал голос Федорова:

— Это конец... Конец всему.

Атаман глянул на него и сухо сказал:

— Вы паникер, Николай Александрович. Дзараев, открой бутылки. Давайте, господа, выпьем за благополучный исход этого нелепого дела. Французы не посмеют стрелять, не та обстановка...

В дверь постучали.

— Кто там еще? Войдите.

Вошел дежурный кавказец с наблюдательного поста и, сдернув с головы папаху, сказал:

— Лодка отошел, атаман. Один на лодке махал флажками, на корабле тоже махал...

— Хорошо, ступай на пост, уважаемый. — атаман повернулся к стоящим у стола соратникам и добавил: — Ну, что я вам говорил? Обойдется. Офицер для переговоров придет минут через сорок, успеем пообедать без спешки. Как, доктор?

Земцов не ответил, замер, к чему-то прислушиваясь, и тотчас неподалеку, сразу за крепостью, тяжело ухнуло, земля содрогнулась.

Ашинов улыбнулся:

— Спокойно, господа. Неужто французы на салют в нашу честь расщедрились?

Второй снаряд угодил прямо в крепость, стена обрушилась, все вокруг потонуло в пыли, сквозь которую с трудом пробивалось солнце. Доктора Земцова отбросило взрывной волной на крышу палатки, где жили семейные, и это его спасло. В крепость легли сразу два снаряда, разметав крышу вместе с походной церковью. Казалось, откуда-то из-под земли доносятся крики, переходящие в звериный вой. Из облака пыли возник Нестеров, он стащил доктора с провисшей крыши палатки и спросил:

— Жив? Слава богу! А дружка твоего, Федорова, в куски разнесло снарядом.

— А где атаман?

— Не знаю.

Нестеров исчез, и где-то рядом послышался его крик:

— К оружию! Всем, кто получит оружие, немедля в ров у крепости!

Земцов вылил на голову ведро воды и сразу пришел в себя. Из пролома в стене видны были палатки и жилые балаганы, там творилось нечто невообразимое, дым пожарища застилал небо, что-то ухало, трещало. В пролом, словно призрак, скользнула Софья Ивановна, в блузе с открытым воротом, юбка разорвана, на щеке кровь.

— Лазарет цел? — хрипло спросила она.

— Цел вроде...

— Займитесь ранеными, доктор. Где мой муж?

— Пока не знаю. Федоров убит, Нестеров организует оборону.

И опять как во сне из оседающей пыли выплыл Дзараев.

— Слава Всевышнему, атаман жив. Сильно контужен, ничего не слышит. Стена на него упала, стол спас, я атамана еле вытащил.

Ашинова нашли у деревянной лестницы, ведущей теперь в небо. Над крепостью проносились снаряды и ложились в горах. Как потом выяснилось, Магомет-Лейта на помощь русским казакам послал большой отряд туземцев, вооруженных ружьями и копьями. Французы не позволили им подойти к крепости. Внезапно канонада стихла. Отец Паисий в обугленной рясе руководил эвакуацией членов экспедиции в распадок.

Вооруженный отряд численностью человек в шестьдесят залег в крепостном рву. Отрядом командовал Нестеров. Ашинов несколько раз терял сознание, а когда приходил в себя, шептал доктору:

— Передай Нестерову, чтобы не стреляли, а то эти сволочи женщин и детей не пожалеют.

Из-под обломков откопали фельдшера, ему повезло, отделался царапинами. В лазарете стояла адская духота, один из кавказцев каждые полчаса обливал доктора и фельдшера водой из колодца. Получив приказ от атамана, Нестеров велел поднять на флагштоке белый флаг. Ни простыни, ни флага под рукой не оказалось, тогда один из казаков поднял на флагшток свою нательную рубаху в пятнах крови.

Случилось это 5 февраля 1889 года.


 

15

После прекращения огня люди стали собираться на берегу, сюда же сносили трупы убитых. Где-то через час с французских кораблей спустили шлюпки. Доктор Земцов, фельдшер, Софья Ивановна оказывали помощь раненым. Прибежал пожилой терский казак Прокопий и, дергая щекой, с трудом сложил:

— Пийдемте, родненьки. Там Варю откопали, невестку мою, с внучатами. Вроде как живы.

Земцов схватил докторский саквояж, коротко бросил Софье Ивановне:

— Идемте.

Но было поздно. Варвара и двое ее детей, погодков, были мертвы. Доктор закрыл погибшим глаза. На лице пятилетнего мальчика запечатлелся такой ужас, что Земцов, немало повидавший в своей жизни, отвернулся.

— Крепись, Прокопий, — тихо сказала Софья Ивановна, — крепись, милый. Господь прибрал их.

Казак тяжело опустился на обломок стены и простонал:

— Ох, лышенько... Як же дальше жить, матушка? И Грицко, сына маво, вбыли.

Лицо его исказилось, он склонился к трупу невестки, поцеловал ее в лоб, взял убитых детей и пошел к выходу из крепости.

— Тебе помочь, казак? — спросил Земцов.

— Своя ноша не тянет. Казак долги отдаст, отольется еще кровушкой этим иродам.

В пролом в стене заглянул монах Акинфий, голова его была обмотана серой тряпицей, на скуле кровоточащая ссадина.

— Матушка, Софья Ивановна, отец Паисий просит вас... С корабля прибыло начальство. Надо бы перевести.

— Пойдем, Акинфий, пойдем.

Светило солнце, серебрилось море, догорали, потрескивая, балаганы, за разрушенной крепостью, должно быть из оружейного склада, чадил черный дым, перечеркивая голубое небо. Французские матросы помогли капитану крейсера выйти из шлюпки. Рядом с телами убитых на берегу замерли в угрюмом молчании оставшиеся в живых члены экспедиции. Софья Ивановна шла прямо к капитану, вид ее был страшен: белая кофта в пятнах крови, волосы растрепаны, сквозь дыру в юбке просвечивала нижняя юбка. За ней, похрустывая галькой, шел казак Прокопий с мертвыми внучатами на руках. Его седая борода была окровавлена.

— Месье, — громко сказала Софья Ивановна, — я много раз бывала во Франции и любила вашу страну. Франции больше нет, либерте, эгалите — пустые слова. Вы страна варваров, убивающих из пушек женщин, детей, священников. Смотрите на этих малышек, их кровь на ваших руках, на вашей совести.

То, что эта неряшливая, окровавленная женщина говорит на хорошем французском языке, произвело на капитана сильное впечатление. Прокопий шагнул к капитану, плюнул ему под ноги и пошел прочь. Капитан побледнел и тихо сказал:

— Мадам, мы только выполняли приказ...

— Приказ убивать детей? Я вас поздравляю, вы справились с этой задачей. Браво!

Отец Паисий пытался что-то сказать и не смог. Простоволосый, в рясе, покрытой серыми пятнами, босой, он растерянно посмотрел вслед жене Ашинова, удаляющейся к остаткам крепости, где ее ждали раненые. Функции переводчика взял на себя дезертир Михайлов, он пришел на французском крейсере из порта Обок. Переговоры ни к чему не привели, французы отказались оказывать раненым медицинскую помощь, запретили отцу Паисию телеграфировать с корабля в Россию о происшествии. Наступила ночь, на берегу разожгли костры, в тишине слышались стоны раненых и молитвы монахов. Во тьме мигали огни кораблей, стоящих на рейде. До заката солнца крейсер «Пэнгвин» ушел в порт Обок, надо думать, за инструкциями коменданта фактории. В это же время одно событие осталось незамеченным: исчезли три терских казака: Прокопий, Николай и Василий — все потерявшие семьи. Вместе с ними исчезли три лошади, несколько карабинов и боеприпасы к ним. Их так и не хватились. А дней через десять в торговой фактории Обок взорвался пороховой погреб, загорелся склад с оружием и товарами, погибли семеро французских моряков, а в наружном нужнике обнаружили труп русского дезертира с перерезанным горлом. И несколько лет по Данакильской пустыне гуляли слухи о хорошо вооруженной сомалийской банде, грабившей караваны. И вроде бы в банде были трое белых, отличавшиеся особой жестокостью по отношению к французам...

Наступило утро. Небо заволокло тучами, надвигался сезон дождей. Плотники наспех сколачивали гробы, переселенцы копали братскую могилу. Когда гробы опустили в яму, из лазарета, опираясь на руку жены, вышел атаман, борода у него обгорела, уши забинтованы. Он с трудом опустился на колени у отверстой могилы, перекрестился и сказал:

— Простите меня, православные, не уберег я вас. Грех на мне... Тяжкий грех.

Отец Паисий с монахами отслужили молебен, и в скорбном молчании замерла африканская земля. Постепенно развиднелось. К полудню на рейде бросил якорь французский фрегат «Синьоле», с него спустили шлюпку. Переводчик из дезертиров Михайлов сообщил отцу Паисию требования коменданта фактории: незамедлительно сдать все оружие, религиозная миссия будет взята на борт и доставлена в Джибути, откуда прямая дорога в Абиссинию. но уже через два часа все переменилось. Подошел крейсер «Пэнгвин», на шлюпках, спущенных с него, на корабль перевезли большую часть переселенцев и монахов. Капитан фрегата взял на борт Ашинова с женой, отец Паисий с кавказцами остался на берегу приглядывать за перевозкой имущества миссии и конвоя. Французы гарантировали его сохранность. Куда там. Пока было светло, имущество грузили на паровые катера, шлюпки и доставляли на корабли, а как стемнело, началось открытое мародерство. Матросы тащили все: церковную утварь, личные вещи, бочки с вином. Кто-то разыскал бочку со спиртом, и матросы все вскоре перепились. Отец Паисий с горечью наблюдал за грабежом, на его протесты французские офицеры отвечали, что русское правительство разрешило им обращаться с ними как с разбойниками и пиратами.

7 февраля французская эскадра снялась с якорей и покинула Таджурский залив, предварительно взорвав остатки крепости Сагалло. На берегу остался ящик со взрывчаткой, который потом был использован по назначению неизвестными мстителями.

Уже на следующий день, 8 февраля, адмирал Чихачев получил телеграмму от командира канонерской лодки «Манджур», стоявшей в порту Аден, о бомбардировке крепости Сагалло и захвате духовной миссии. Чихачев незамедлительно доложил об этом министру иностранных дел. Стоял вечер. В зимнем дворце шел бал. Александр III после нескольких бокалов вина был в возбуждении. Используя его состояние, Николай Карлович Гирс, роняя на паркет капли пота, доложил царю о событиях в Сагалло, ловко сместив акценты. Государь только усмехнулся:

— Ну что же, Ашинов получил то, что заслуживает.

Никаких протестов по поводу кровавого инцидента в Сагалло не последовало.

Что было дальше? Царь сознавал, что трагедия в Сагалло так или иначе получит широкую огласку и кровавые события бросят тень и на него. Посему в «Правительственном вестнике» было опубликовано официальное сообщение, в котором вся ответственность возлагалась на Ашинова, а расстрел духовной миссии из корабельных пушек и многочисленные жертвы — так, пустячок, не посягай на дружественные отношения Франции и России. Подключилось цензурное ведомство, по указанию царя перекрывшее кислород всем источникам информации в России. Восторженные статьи об экспедиции «вольных казаков» в Африку сменили материалы, изобличавшие Ашинова как авантюриста. Эту традицию поддерживают и нынешние либералы, русофобы двадцать первого века, словно грозный перст царя уперся им в темя, идет ли речь о Великой Отечественной войне или о локальных конфликтах, и им наплевать на то, что гибнут русские парни, а зачастую ни в чем не повинные женщины и дети.

Французские корабли вернулись в порт Обок. Всех отказавшихся предать атамана заперли в бараке, который охраняли часовые. Самого Ашинова с женой содержали в каюте на крейсере как опасных преступников, у двери каюты стояла охрана. Кормили скверно, как заключенных. Отцу Паисию было отказано в желании передать по телеграфу протест французскому правительству. И все же французы чувствовали себя неловко. Шила в мешке не утаишь. В международную прессу просочилась информация, что французские корабли из пушек расстреляли русскую религиозную миссию, не оказывавшую вооруженного сопротивления колониальным властям, — следовательно, ни юридических, ни военных оснований для разгрома миссии не было. Стало известно, что военная акция против русской миссии, готовящейся отправиться в Абиссинию, была предпринята под нажимом английского правительства. Лига патриотов Франции опубликовала манифест с обвинениями правительства в национальной измене. В газетах шла подписка в пользу семей, пострадавших и погибших в Сагалло. Во французском парламенте был сделан депутатский запрос о событиях в Сагалло. Отдавший приказ о бомбардировке крепости премьер-министр ушел в отставку. А общественность России дремала в летаргическом сне.

18 февраля 1889 года членов экспедиции под конвоем посадили на французские корабли «Примогэ» и «Синьоле», в Суэце передали на русский клипер «Забияка», а в Порт-Саиде пересадили на пароход «Лазарев». И на клипере, и на пароходе к членам духовной миссии относились как к заключенным: держали взаперти, с часовыми у кубриков. Часть членов экспедиции была отправлена на пароходах в Одессу, Ашинова с женой и отца Паисия с монахами доставили в Севастополь, где началось следствие. Дальше — суд, точнее, его подобие, ибо судопроизводство проводилось под личным контролем царя. Его указания, оформленные товарищем министра внутренних дел в виде депеши с четкими распоряжениями, какие меры надлежит принять суду по отношению к подследственным, были срочно направлены в Севастополь. Ашинова еще долго содержали под арестом, Софье Ивановне разрешили выехать в свое имение в Черниговской губернии, отец Паисий был отправлен в ссылку в Тифлис, под надзор экзарха Грузии. Остальные участники экспедиции получили сравнительно мягкие приговоры.

Николай Иванович Ашинов закончил свои дни в имении жены. И было ему от роду сорок шесть лет.

Александр III вошел в историю как Царь-Миротворец. Ему же принадлежит высказывание: «У России только два союзника — армия и флот». но ни для армии, ни для флота император так ничего путного и не сделал. Реформы, начатые начальником Главного штаба Николаем Николаевичем Обручевым, заглохли, и это не преминуло сказаться на итогах Русско-японской войны 1904–1905 годов, флот так и остался без незамерзающего порта, кораблям Второй Тихоокеанской эскадры негде было пополнять запасы угля и провианта. С тяжелой руки Царя-Миротворца над южными незамерзающими портами с пунктами материально-технического обеспечения (ПМТО) и в советское время продолжало довлеть проклятие. У меня есть основания это утверждать — я реальный участник этих печальных событий. Бербера (Сомали), остров Нокра архипелага Дохлак в Красном море (Эфиопия), Камрань (Вьетнам) — все эти хорошо оснащенные базы были потеряны нашей страной в восьмидесятые годы двадцатого столетия по вине политического руководства.

Вот и «скаске» конец. А конец, по традиции, должен быть жизнеутверждающим. Вольному атаману Ашинову удалось лишь обозначить тропинку к дружественной нам Эфиопии (Абиссинии), вслед за ним по этой тропинке прошли иные путешественники и миссии. А в 1894 году отставной есаул Кубанского казачьего войска Н.С. Леонтьев совместно с путешественником А.В. Елисеевым, отставным штабс-капитаном конной артиллерии К.С. Звягиным и архимандритом Ефремом организовали экспедицию в Абиссинию. Она была тепло принята императором Менеликом II.

В марте 1896 года Российское общество Красного Креста отправило в Абиссинию санитарный отряд, на базе которого впоследствии был создан русский госпиталь, существующий в Аддис-Абебе и поныне. Я там бывал много раз. Современное, оснащенное превосходной медицинской аппаратурой лечебное учреждение с квалифицированным персоналом пользуется в стране заслуженным уважением. В 1897 году Россия направила в Абиссинию свою дипломатическую миссию во главе с П.М. Власовым. Список можно продолжить. Так что дело, начатое атаманом Ашиновым, все же сдвинулось с места.

 

[1] Гулевая сотня — вольная казачья сотня.

[2] Панславизм — идеология, сформировавшаяся в странах, населенных славянскими народами, в основе которой лежат идеи о необходимости славянского национального политического объединения на основе этнической, культурной и языковой общности. Сформировалась в среде славянских народов в конце XVIII — первой половине XIX века.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0