Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Театр — дело веселое. Но трудное

Андрей Аркадьевич Галамага родился в 1958 году в Воркуте. Детство провел в Киеве. Окончил МФТИ и Литературный институт имени А.М. Горького. Автор шести книг стихотворений, нескольких пьес, киносценариев и песен для филь­мов. Дважды лауреат международного фестиваля «Пушкин в Британии» (2007, 2012), ла­уреат литературного фестиваля «Русские ночи» (Черногория, 2013), Гран-при международного фестиваля «Интеллигентный сезон» (2015), победитель международного литературного конкурса «На семи холмах» (2016). Член жюри международного фестиваля «Пушкин в Британии» (2017), председатель жюри Фестиваля поэзии и прозы на Физтехе (2015, 2016). Член Союза писателей России. Живет в Москве.

Для зрителей театр — это место культурного отдыха, развлечения, получения эстетического и интеллектуального наслаждения. Но чтобы зритель смог получить это наслаждение, функционирует сложнейший механизм, в котором, кроме актеров и режиссера, задействованы всевозможные службы: художники, осветители, звуковики, реквизиторы, гримеры, монтировщики. Однако и в самом отлаженном механизме время от времени происходят сбои. Отсюда масса курьезных историй и театральных анекдотов, мастерами рассказывать которые были легендарные Лев Константинович Дуров, Евгений Яковлевич Весник и многие другие прославленные артисты.

Наверное, нет театрала, который бы не мечтал побывать за кулисами и разобраться во всех винтиках и пружинках, которые уже века, да что там века — тысячелетия приводят в действие театральный организм. Тем не менее очень многое из того, что открыто зрителю на сцене и что могло бы стать предметом увлекательных и веселых повествований на зависть менее искушенным друзьям, остается незамеченным и канет в небытие.

Нет нужды повторять здесь чужие рассказы. Театр неисчерпаем на веселые, поистине неповторимые ситуации. Поэтому поделюсь некоторыми историями, которым лично был свидетелем, а отчасти и участником.

Начну с времен далеких, но приснопамятных. В 70-х годах прошлого века шло бурное строительство нового здания театра на Таганке. По обычаю того времени, завершение стройки века было приурочено к знаковому событию, а именно к Олимпиаде-80. Сроки поджимали, рабочих рук катастрофически не хватало, поэтому на стройке были задействованы студенты, которым доверяли самую разнообразную неквалифицированную работу: что-то ломать, что-то подавать, что-то перетаскивать с одного места на другое, а потом обратно. За это студенты получали... Нет, не билеты, как вы небось подумали. А право выкупить эти билеты, причем не на любой спектакль, а на тот, который определит бригадир.

И вот в один прекрасный день на Таганку приехала группа студентов-физиков из Долгопрудного. Среди них некий Сашка, абсолютный гений, будущее светило отечественной науки; в очках с немыслимым количеством диоптрий: то ли +9, то ли –12. Опять же, как часто случалось в те времена, приехать приехали, а работы на стройке нет. Ну, не прогонять же пацанов. Их, недолго думая, отправили помогать ставить декорации на вечерний спектакль. А вечером давали не что-нибудь, а «Гамлета» с Владимиром Высоцким. И тут студентам несказанно повезло. Подошел зав постановочной частью и спросил: «Сколько вас? Четверо? Вот вам четыре входных на сегодня, можете остаться и посмотреть». Входные были с местами, да еще и в третьем ряду партера. Разумеется, наши герои принялись за работу с удвоенным рвением.

На сцену вынесли гроб, в который Высоцкий по ходу действия эффектно запрыгивал и падал навзничь. Гроб представлял собой обычный ящик, сколоченный из грубых досок. Чтобы актеру было не жестко, на дно насыпали несколько ведер песка. Миссия насыпать песок в гроб не в добрый час была доверена Сашке: «Пойдешь по подземному коридору, там куча песка, рядом ведро и лопата. Принесешь ведра три-четыре. Понял?» Казалось бы, что ж тут непонятного?

Увы, была допущена грубая методологическая ошибка: будущему физику не разъяснили конечную цель его действия. Он без задней мысли отправился в указанном направлении и вскоре набрел на кучу строительного мусора. Пораскинув светлым умом, молодое дарование пришло к выводу, что это именно то, за чем его послали. Все было в наличии: песок, лопата, ведро, и не одно, а три-четыре (как и было сказано!). То, что песок был перемешан со щебенкой и битым стеклом, Сашку ни в малой степени не смутило.
И вот третий звонок; с чувством добросовестно исполненного долга Сашка с друзьями наслаждается великим спектаклем. В свой черед Высоцкий, как положено, собирается запрыгнуть в гроб. Но неожиданно останавливается. Потом берется руками за края ящика, заносит ноги и медленно-медленно, буквально как в популярном в те годы фильме «Индийские йоги. Кто они?», укладывается на спину.

В начале антракта к студентам подбегает бледный завпост: «Где тот идиот, который насыпал стекло в гроб? Пусть немедленно исчезнет! Высоцкий обещал его убить, если найдет. А он шутить не будет». Полагаете, Сашка испугался и сбежал? Как бы не так! Вместо этого он спрятался под сценой и все второе действие смотрел, а правильнее сказать, слушал сквозь щели в полу. Не очень удобно, зато живой и спектакль все-таки досмотрел!

Другой запомнившийся случай произошел примерно в то же время, в том же театре на Таганке, на «Мастере и Маргарите». В сцене бала у сатаны Маргарита сидит на троне (в качестве трона использовалась огромная деревянная колода, позаимствованная из спектакля «Пугачев» по поэме Есенина), — сидит в чем мама родила, правда, спиной к зрителю, то есть вполне себе целомудренно. По тем временам это, конечно, было неслыханно. Однако Юрию Петровичу Любимову, вопреки непрерывным жалобам на запреты и притеснения, позволялось многое из того, о чем другие режиссеры и мечтать не могли.

Но добираться до вожделенного «трона» Маргарите, как мы помним, предстояло по воздуху. Для сцены полета был использован знаменитый вращающийся гамлетовский занавес. (Для тех, кто не в курсе, нужно добавить, что для «Мастера и Маргариты» не было создано ни одной оригинальной декорации; все до единой были взяты из других спектаклей театра.) Сегодня актриса, летающая нагишом над сценой, не смутила бы никого, но в то время это все-таки был перебор. Поэтому актрису оборачивали вокруг интимных мест белым вафельным полотенцем, которое она скидывала с себя, уже усевшись на пень-колоду. Разумеется, во избежание накладок никаких булавок и прищепок при этом не использовалось. Но, как говорил Самсон Вырин, от беды не отбожишься.

Роль Маргариты по очереди исполняли две актрисы — стройная высокая блондинка и сбитенькая шатенка с яркими формами, которая и оказалась в затруднительном положении. В общем-то этого можно было рано или поздно ожидать, и оно случилось. Полотенце прямо во время полета слетело, открыв восхищенным зрителям роскошные формы Маргариты.

Тут бы полет и прервать. Но не все так просто! Зрителям неведомо, что полет должен продлиться точно определенное количество оборотов. Потому что в это время за кулисами актеры должны подготовиться к выходу на массовую сцену, реквизиторы — поднести и раздать необходимый реквизит, гримеры — подправить грим и пр. Соответственно, те, кто участвует во вращении занавеса, продолжают добросовестно отсчитывать круги, а невольно обнажившаяся Маргарита, судорожно вцепившись в занавес, продолжает приводить в восторг лишенную вкуса, по выражению Пушкина, московскую публику. Так, хоть и невольно, Маргарита совершила полет голышом, то есть в полном соответствии с замыслом автора.

«Мастер и Маргарита» на Таганке был действительно трудным спектаклем. Достаточно сказать, что в афише не были указаны действующие лица и исполнители, а лишь сказано: «В спектакле участвует вся труппа театра». На самом деле не вся, но близко к тому. На некоторые роли было объявлено два состава; в частности, роль Азазелло попеременке исполняли Леонид Ярмольник и... Зинаида Славина.

В сцене, где дядю Берлиоза, Максимилиана Андреевича Поплавского в исполнении Готлиба Ронинсона, выпроваживают из нехорошей квартиры, Юрий Смирнов, игравший Бегемота, держит в руках двух белых мышей — живую и бутафорскую, — на вид совершенно неразличимых. Перед тем как Поплавский спустится по ступенькам со сцены, Бегемот откусывает и съедает половину «мыши», заднюю половину запихивает в рот незадачливому дяде (хвост болтается из стороны в сторону, дамочки в шоке!), а вторую мышь кладет ему на лысину. В таком виде Ронинсон должен выйти через весь зрительный зал в фойе. Но в тот день что-то пошло не так. Мышь категорически не пожелала смирно сидеть на темечке актера и попыталась соскользнуть ему за шиворот. Видя такое дело, Славина, она же Азазелло, попыталась исправить ситуацию, схватила мышь, чтоб вернуть ее на место. Не тут-то было! Мышь, как и положено ей, попыталась вывернуться; и тогда жуткий, кровожадный демон Азазелло, издав отчаянный женский визг, отшвырнул мышь от себя прямо в зрительный зал. Моя соседка в первом ряду оказалась проворнее всех: ничуть не испугавшись, поймала мышь на лету и мгновенно спрятала к себе в сумочку.

Когда зал отхохотал и действие продолжилось, со сцены спустился актер, игравший Автора, и пошел вдоль зрителей, буквально умоляя: «У кого мышь? Верните, пожалуйста, это же реквизит. Девушка, вы поймали мышь?» Девушка сидела невозмутимо, с непроницаемой улыбкой и только после третьего прохода сжалилась и достала из сумочки зверька, который совершенно успокоился, словно совершенный полет для него самое обычное дело. Актер покачал головой и бережно отнес «реквизит» за кулисы.

Много занятного наблюдал я и в других театрах. Бесконечно много случаев, — всех не упомнишь, — когда актеры внезапно произносят текст, не предусмотренный ролью. А куда деваться? Забыл, не забыл, вспоминать некогда, надо говорить хоть что-нибудь.

На спектакле «Ревизор» в финале Анна Андреевна (здесь и далее фамилии актеров не называю сознательно, поскольку на суть рассказа это никак не влияет) должна произнести: «А я не верю, ничему не верю. Они ведь с нашей Машенькой совсем уже обручились, даже кольцами разменялись». Подвело старорежимное слово «обручились», напрочь вылетевшее из головы. Но после секундной паузы замена благополучно нашлась: «Они ведь с нашей Машенькой совсем уже... расписались».

О чем задумался актер, играющий Криса Кельвина в спектакле «Солярис», мы не узнаем, но, подойдя к двери, чтобы вызвать коллегу, он внезапно решил назваться чужим именем: «Сарториус, это доктор Снаут! Откройте, я должен задать вам вопрос!» Сарториус, уже готовый было открыть дверь и выйти на сцену, оглядывается на мирно стоящего рядом с ним за дверью Снаута и замирает в ступоре. А Кельвин продолжает упорствовать в своем заблуждении: «Сарториус, это Снаут! Откройте!» Мрачный как туча, Сарториус выходит из двери, охватывает своего визави с ног до головы испепеляющим взглядом и с уничтожающим сарказмом произносит: «Доктор Кельвин! Я вас слушаю... Доктор! Кельвин!»

А теперь представьте себе, что после этого надо продолжать играть как ни в чем не бывало, чтобы зритель и не вспоминал о неожиданном «экспромте» космонавта-психолога.

Спектакль по пьесе Валентина Катаева. Начало второго акта. Гаснет свет. Пауза 10 секунд, чтобы актриса успела в темноте «зарядиться» на диван. Звучит музыка, включается освещение сцены, актриса начинает петь. Музыка внезапно обрывается, у звуковика отключился компьютер. Актриса, пытаясь выправить ситуацию, продолжает петь а капелла. Тем временем звуковик перегружает компьютер и заново запускает тот же трек. Разумеется, невпопад. На сцене замешательство. Что делать? Начинать петь сначала? Или не петь вовсе? К готовому уже застрелиться звуковику на миг возвращается самообладание, и он отключает звук. В пассиве минус одна песня, но по крайней мере спектакль можно продолжать.

«Вишневый сад». Петя Трофимов убеждает Аню: «Аня, если у вас есть ключи от хозяйства, бросьте их в колодец и будьте свободны, как ветер». А Аня говорит в ответ: «Как вы хорошо это, Петя, сейчас сказали!» Это в идеале, по тексту Чехова. Но однажды актер, играющий Петю, красиво и эмоционально произносит: «Аня, если у вас есть ключи от колодца!..» И потухшим голосом заканчивает: «Бросьте их». На что Аня, широко раскрыв глаза, со всей иронией, на какую способна, отвечает: «Ах, Петя, как вы хорошо это сейчас сказали».

И снова «Вишневый сад». В другое время, в другом месте. Гаев, широкими шагами меряя сцену, убеждает племянниц, что все проблемы можно решить: «Вишневый сад будет наш, и дело в шляпе!» Задевает стоящий на табурете макет поместья, вагончики с железной дороги слетают и разъезжаются по сцене во все стороны. Гаев собирает их, одновременно кидая злобный взор на Фирса, зовущего его спать, — дескать, сам, что ли, не видишь, какой тут сон. Наконец вагончики водворены на место, Гаев с Фирсом уходят. Аня говорит сестре: «Какой у нас дядя хороший». И, обернувшись к кулисам, добавляет: «Какой ловкий!»

Теперь представьте себе, сколько проблем возникает из-за не вовремя поданного реквизита, не по месту установленных декораций, не в добрый час заклинивших дверей и окон, в самый неподходящий момент ломающихся стульев и кроватей, не сделанного в нужный (или сделанного в ненужный) момент светового перехода, не пошедшего снега или дыма... А артистам приходится отыгрывать любой сбой, тут же, на месте придумывая выход из положения.

Но, пожалуй, все рекорды за одно представление побил спектакль по пьесе Елены Греминой «Деревня убийц». Место действия Сахалин времен приезда туда Чехова.

Начало. Каторжник Иван, закованный в кандалы, сидит на скамье с живым петухом в руках (петух, как мы уже знаем, «реквизит»). Далее Ивану предстоит спрятать петуха в плетеный ящик. А ящика на месте нет. Как нет? А вот так, забыли поставить. Иван, гремя цепями, ковыляет к кулисе, где готовится к выходу другой каторжник, Степан Андреевич; Иван сует петуха в руки товарищу и возвращается на место. Степан, не имея выбора, молниеносно сбегает вниз по лестнице (благо на нем нет кандалов), без слов забрасывает петуха в женскую гримерку и успевает вернуться наверх как раз к своей сцене.

Середина первого акта. Унтер сообщает Ивану и Степану Андреевичу, что им за «примерное поведение» присылают в жены бабу. Баба, правда, одна, а их двое; вот она и выберет меж них одного. Степан должен спросить: «А как ее зовут? Ну, бабу то есть». На что унтер, приосанившись и отставив руку, наподобие памятника Пушкину работы Аникушина в Петербурге, возглашает: «Ольга-а-а-а! Хорошая бабочка, она мужа утопила». Красиво. Но нет, Степан решает — к черту подробности: «А как Ольгу зовут?.. (Немая сцена.) Ну... ее же Ольга зовут?» Потрясенный прозорливостью Степана, унтер (ему уже не до эффектных поз): «Да-а. Ольга».

Ольга выбирает Степана Андреевича, и они ложатся спать в нише за ширмой. Не то чтоб они действительно заснули, но к реплике, по которой Ольге пора «просыпаться» (а Степан при этом продолжает спать), наши герои оказались не готовы. Спохватившись, они толкнули ширму, и та медленно, но неуклонно начала падать. За что уж ухитрился ее изнутри подхватить Степан, осталось загадкой, но сцена была чудом спасена.

Если бы это было все. На полу лежит музыкальный инструмент — длинная труба то ли из бамбука, то ли из стебля борщевика, на которой время от времени играет гилячка Марина (из местных; отравила то ли двух, то ли трех мужей). Актер, как бы он ни работал над собой и над ролью по системе Станиславского, все равно не станет сахалинским аборигеном столетней давности. Поэтому, чтобы можно было из трубы извлекать звуки, в нее вставлен музыкальный мундштук. Марина в огромных, не по размеру, ботинках делает несколько шагов, наступает с размаху на трубу, и мундштук улетает в неизвестном направлении. А ей вот-вот гудеть. Из-за кулис с видом как будто его ничего не касается, выходит доктор с запасной трубой; подобно кремлевскому курсанту с автоматом Калашникова в карауле у Мавзолея, подходит к Марине, вручает ей трубу и, развернувшись через левое плечо, в гробовой тишине уходит обратно за кулисы.

И — вишенка на торте. По ходу действия Ольга должна зачерпнуть воды из кадки, попить, а затем облиться с головы до ног из кружки. Но рассохшаяся кадка, разумеется, протекает, поэтому на дне ее стоит миска с водой. А воды, как на грех, налили на самое донышко, не рассчитали. Не зачерпнешь. Ладно, сделать вид, что попила, не трудно. Тут бы ей и остановиться, забыть уже про обливание. Но после всех сбоев актриса желала доиграть спектакль как полагается любой ценой. Отставив кружку, Ольга, к немалому изумлению публики, достает из кадушки мисочку и с блаженным лицом совершает положенное омовение.

Эпилог. А вы что думаете, там у них, в театре, медом намазано? Так вот, уверяю вас, это тяжкий, мало с чем сравнимый труд. А награда — не золотые горы, а зрительские аплодисменты. И каждый вечер артисты отдают себя на наш суд, все службы театра приводятся в полную готовность, чтобы благодарный зритель захотел еще и еще раз окунуться в этот волшебный мир, имя которому — театр.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0