Соловки

Плывет над снегами луна,
Как Слово, что было вначале...
А где-то уже — весна
С подснежниками и грачами.

А где-то сосулечья звень...
А где-то на лицах веснушки...
И реки наполнены всклень
Водой из небесной кадушки.

И скачет апрель на котах,
Охотясь на кошек глазастых.
И женщины тонут в цветах,
А больше все — в белых и красных!

И в храмах негромко поют,
Воскресшего днесь воспевая...
И я здесь не праздно стою,
А крестик в руках согреваю.

Родине

Взъерошенный, невыспавшийся ветер
Кроит из тучи шубу для луны.
Светает. Ноябрит. В кроватках дети
Сопят и перелистывают сны.

И мне спокойно. Что бы ни случилось
Со мной, кругом виновным без вины —
Спасет их, несмышленых, Божья милость
И сохранит любовь моей жены.

Летят снежинки, землю укрывая.
Грустит герань о лете на окне.
Как хорошо, что нас не забывает
Нетающий словесный русский снег.

О, Родина, ковыльная, льняная,
Кленовая, березовая — вся! —
Небесная от века и земная...
А снег идет, взывая и прося

О милости к уставшим и заблудшим,
Упорствующим в гневе и злобе...
И я других не хуже и не лучше —
Я, словно снег, иду, иду к тебе...

Дигория

Изгиб, излом, и нет дороги...
Нелепо, как в дурном кино!
И вспоминается о Боге —
Ему всегда не все равно.

Ревет мотор на грани срыва.
Чуть-чуть назад... Вперед...
                  Вираж...
Налево — лезвие обрыва.
Направо — зубы скалит кряж.

Потеет на спине рубашка,
Как в зной из погреба вино...
Водитель — на бровях фуражка —
Хохочет... Черт, ему смешно!

И на заоблачном пределе
Последних лошадиных сил,
Скрипя мостами, еле-еле
Вползает в небо старый ЗИЛ.

Так и живу... Ломаю спички...
Курю, как будто в первый раз,
И вредной радуюсь привычке,
И пелена спадает с глаз.

Здесь солнце на сосновых лапах
Качается, как в гамаке.
Здесь можжевельниковый
                 запах
Живет в болтливом ручейке.

Здесь, как гигантские тюлени,
Слезятся утром ледники.
Здесь тучи тычутся в колени
И тают от тепла руки

И, выгибая рысьи спины,
Да так, что пробирает дрожь,
Рыча, царапают вершины...
И дождь вокруг! И сам я — дождь!

* * *
Свет порождает свет.
Тьма порождает тьму.
Если взаправду поэт,
Не говори никому,
И не проси признанья,
И не проси любви:
Истины мирозданья
Писаны на крови.

Другу

Как много в городе снега —
Бери и стихи пиши,
В вагоны метро с разбега
Прыгай, буянь, греши!
До хрипоты с судьбою
Спорь — не теряй лица.
За женщину — только стоя!
За Родину — до конца!
И пусть второму — корона,
А третьему — соловьи...
Ты первый, крылья грифона —
Твои!
Взлетай и лети — так надо!
Не возвращайся назад:
Писательские заградотряды
Поэзию не щадят.

* * *
Светилась яблоня в саду
За три минуты до рассвета.
В тени ракит купало лето
Кувшинки желтые в пруду.

Играла рыба в глубине
На перламутровой свирели,
И камыши чуть слышно пели,
И подпевать хотелось мне.

Звенел комарик у виска
О чем-то бесконечно важном —
И это было не однажды,
И те же плыли облака.

Упало яблоко... Пора...
И ветка, охнув, распрямилась,
И, торжествуя, жизнь продлилась
За три минуты до утра.

* * *
Скрипит под ногами ледок.
Чирикает воробьишка.
Меняет и наш городок
На плащик худое пальтишко.
Любимая, вот и весна, —
Снега уползают в овраги...
Вот брякну в сердцах: «Не до сна!» —
И двину из греков в варяги,
Минуя распутный Париж,
В котором полно чернокожих,
И снежные хищники с крыш
Не прыгают на прохожих,
И каждый случайный сугроб
Сметанен и даже — творожен,
И всякий любовный микроб
Опознан и уничтожен,
И веник у них не цветет,
А наш — посмотри! — расцветает...
Любимая, я — идиот,
Европа стихи не читает!
Не смейся, родная, прошу,
И пусть непростительно трушу,
Я лучше тебя напишу —
Слушай...

Последний выход

Поворот головы, эти тонкие нервные пальцы,
И летящая челка, и дерзкий мальчишеский взгляд —
Травестюшка, фитюлька... Судьбу надевает на пяльцы
И смеется над ней, как смеялась лет двадцать назад.

Все еще хороша, и без промаха бьет из рогатки
На потеху жующей сладчайший попкорн детворе,
И азартно играет с крадущейся старостью в прятки,
И заранее знает, кто будет повержен в игре.

О, великий театр! С чем твои треволненья сравнимы!
На ступеньках галерки, в тиши запыленных кулис —
Я глотал твои слезы, я Гамлета видел без грима,
Я взлетал в поднебесье и падал, поверженный, вниз.

Непокорных — ушли. Никуда не попрешь — перемены.
И не то, и не так, и не те не о том говорят...
Но выходит она... На поклон... И, как тень Мельпомены,
Молча руки роняет — и... ржет коллективный де Сад.

Степное

Когда лязгнет металл о металл и Вселенная вскрикнет от боли,
Когда в трещинах черных такыров, словно кровь, запечется вода —
Берега прибалхашских озер заискрятся кристаллами соли,
И затмит ослабевшее солнце ледяная дневная звезда,

И послышится топот коней, и запахнет овчиной прогорклой,
И гортанная речь заклокочет, и в степи разгорятся костры —
И проснешься в холодном поту на кушетке под книжною полкой
И поймешь, что твои сновиденья осязаемы и остры.

О, как прав был строптивый поэт — Кузнецов Юрий свет Поликарпыч,
Говоря мне: «На памяти пишешь (или был он с похмелья не прав?).
Хоть до крови губу закуси — никуда от себя не ускачешь,
Если разум твой крепко настоян на взыскующей памяти трав.

От ковыльных кипчакских степей до Последнего самого моря,
От резных минаретов Хорезма до Великой китайской стены
Доскачи, дошагай, доползи, растворяясь в бескрайнем просторе,
И опять выходи на дорогу под присмотром подружки-луны.

Вспомни горечь полыни во рту и дурманящий запах ямшана,
И вдохни полной грудью щемящий, синеватый дымок кизяка,
И сорви беззащитный тюльпан, что раскрылся, как свежая рана,
На вселенском пути каравана, увозящего вдаль облака...»

* * *
У зимы петербургской характер прескверный весьма —
У нее задарма на понюшку не выпросишь снега.
Безъязыкие — жмутся на Невском друг к дружке дома,
А под ними подземка гремит допоздна, как телега.

Разгулявшийся ветер Атлантам начистил бока
И, как ловкий цирюльник, намылил гранит парапета.
В плиссированной юбке на берег выходит река
И с достоинством царским идет в Эрмитаж без билета.

И опять все не то... Как мальчишку меня провела!
Вместо ярких полотен подсунула кинокартинки...
А над площадью Ангел уже расправляет крыла,
И Балтийское море мои примеряет ботинки.

* * *
    Враги сожгли родную хату...
М.Исаковский

Замечтались... Раз-два —
               и готово,
Перешли нас нахлебники вброд
И жуют наше русское слово,
Превращая в поток нечистот.

И удравшие (глянь!) приползают,
Словно полчища саранчи.
Я их помню —
              со злыми глазами! —
И люблю их, да так, хоть кричи.

И кричу — что еще остается
В пику сверхтолерантной шпане.
Этот стон у нас песней зовется...
Эй, борцы с экстремизмом,
                    ко мне!

Вы сожгли мою русскую хату!
А мигранты нам разве враги?
Мы научим их жить на зарплату,
Чтобы впредь
           неповадно другим...

Им, беднягам,
             несладко живется
На руинах великой страны.
Знаю — слово мое отзовется...
Мне навесят вину без вины.

Я иду, заливаясь слезами,
Всеотзывчивость нашу кляня...
А навстречу —
          со злыми глазами! —
Боже, как они любят меня!

* * *
Иссякла новогодняя пальба,
И ожила собачья перебранка.
Луна, как подсыхающая ранка,
Саднит и ноет... Вот и кончен бал.
И хорошо, и в то же время — грустно,
И ничего не хочется менять...
Не всякий (как Прилепин) «жнет капусту»
И (как Амелин) может запивать
Паленой водкой разлюли-ругачки,
Припудренные дохлым матерком,
И наниматься к власть имущим в прачки,
Когда «духовной жаждою влеком».
Да будет так! Пойдем-ка, високосный,
По первому январскому снежку...
Ведь все равно за гонор наш несносный
Нас упекут на... «Слово о полку...».