Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Лазарь

Александр Иванович Куприянов родился в 1951 году в селе Иннокентьевка Николаевского района Хабаровского края. Окончил Хабаровский государственный педагогический университет. Учитель русского языка и литературы.
В студенческие годы начал писать стихи, публиковался в литературных журналах. Внештатно сотрудничал с краевыми газетами.
В журналистику пришел в 1972 году. Работал в «Комсомольской правде», в еженедельнике «Собеседник», в «Российской газете», «Экспресс-газете», «Известиях», «Столичной вечерней газете», «Родной газете» и др. С 2011 года главный редактор газеты «Вечерняя Москва».
Автор романов «Лягунда», «Ёкарный бабай», «Ангел мой», «Флейта крысолова», «Таймери», «Не мой день», «Жук золотой», «Надея».
Награжден орденом «Знак Почета» в 1985 году.

Глава 4

Ты еще молодая, Анжела!

Все трое землекопов для морозной погоды были одеты скудно: затрапезные телогрейки с заплатами и дырами, из которых лезла вата, валенки серые — ношеные, в мазуте и пятнах. Только на Витьке были стеганые штаны, прихваченные солдатским ремнем. На заднице висели кулем. Он утверждал, что у него настоящие штаны механика-водителя танка. Мотористо. Может, так оно и было. Не проверишь. К слову сказать, шлем у Чумахода на голове был вполне себе танкистский. Где только добыл такой? Кожаный, чистый хром и с наушниками. Саудадин принимал его за шлем космонавта.

Костер уже палили часа два. Витька наконец распорядился:

— Сдвигаем костровище. Надо копать.

Дрищ опять засомневался. Спорщик.

— Рано еще, Витек... Мороз-то, наверное, под сорок! Погреться бы надо.

Он вопросительно посмотрел на Матёрова. Уезжая, Рунин оставил бутылку и хлеба с колбасой. Сказал: «Как околеете, поправляйтесь. Потом еще подвезу!» Вот и подошло время.

— Ну что, Библиотекарь? Вроде тебя Рунька назначил банковать.

Рунина они иронично называли Рунькой. Бутылку разлили на троих, Лёня от своей дозы отказался, сославшись на язву желудка.

Дрищ, как знаток хворей, заметил:

— Для язвы сто граммов самое оно. Мне Гавнацкая говорила. А Гавнацкая, как ни крути, в медицине голова!

Видимо, Кавнацкая и просветила Дрища насчет взбрыкнувшей щитовидки. Делиться с Матёровым никто из них не собирался. Махом осадили по полкружки. Посидели, нахохлившись, еще с полчаса, дожидаясь, когда живительная влага торкнет и разольется по жилам, покурили в кулак. Потом костер сдвинули. Сначала наладилось хорошо. Лопата на полный штык уходила в землю. Потом пошел суглинок вперемежку со снегом и промерзлыми, в жилках инея, комками. Взялись за ломы. Стало понятно, что костер убрали рано. Дрищ матерился: «Говорил я вам!» Свалили в яму тлеющие головешки, подбросили дров и щедро полили бензином. Перемазались все, как черти. Работа согрела, даже вспотели, но мороз опять пробирал до костей. Сгрудились у костра, подставляли пламени бока и спины. Рунина с водкой все не было. А ведь обещал «поправку» через пару часов. Углубились почти на метр, пошел песок, сухой и чистый. За ним те самые, валдайские, валуны. Но пока не очень крупные. Тут Лёня показал им, как можно копать уступами. Легче выбрасывать землю наверх, и края не обваливаются. Песок выгребать не лопатами, а консервными банками. Их они быстро нашли под снегом, на кладбищенской свалке. Матёров тоже не сидел без дела. Хотя Рунин велел ему самому не работать. Бомжи Лёню зауважали. Дрищ спросил:

— А ты где так научился землю рыть, Библиотекарь?

— В Чечне. Рыли окопы. Там вообще один камень. Долбили ломами.

— Ты что, воевал, земеля?

Витя Чумаход, показалось, даже обрадовался. И загордился. Дескать, вот тебе и книжник. Сам ведь не знает, для чего собрал в деревне туеву хучу книжек. А пороху понюхал. Свой парень — земеля.

Матёров стал ему объяснять, кем и как он «воевал». Поначалу истопником и писарем. Потом, через спутник, наводил бомбовые удары. Ущелья долбил «градами», позже и сам взвод поднимал в атаку. Пятьдесят человек белобрысых и чернявых пацанов. Теперь он их всех помнил поименно. Но всего ведь не расскажешь.

Уже меня не излечить
от тех снегов, от той зимы.
Вдвоем — и с той землей, и с той зимой
уже меня не разлучить...
Я не участвую в войне —
она участвует во мне.

Когда Лёня читал строчки стихов Юрия Левитанского, его накрывало горячей волной. Как в том ущелье. Тогда из его взвода остались в живых десять человек. Все остальные стали биологическим материалом. Они пробивались в Харачой, селение на юго-западе Чечни. Здесь их должны были подхватить вертушки и перебросить на базу в Ведено. Начхо вышли по пересохшему руслу реки Баас и заперли взвод у выхода из ущелья. Солдаты пытались прорваться. И Лёня знал, что на третий раз у них получилось бы. Но взвод накрыли «грады». Их же, русские «грады». Они не вызывали огонь на себя. Лёня не звонил по секретному телефону комбату. Одна вертушка все-таки нашла их, оставшихся в живых. Когда Матёрова, окровавленного и почти оглохшего, приволокли в штаб, лысый, с розовой, как у младенца, кожей на лице Чистоганов притянул командира взвода к себе и прошептал на ухо. Лёне казалось, что прошептал. На самом деле он страшно кричал: «Они перехватили волну и сбили с толку нашего корректировщика!» Андреев, Исмагилов, Сухота, Гамзатов, Зиновой, Зябликов, Кошевой, Кожевников, Миганько, Ясин... Десять осталось в живых. Он сам — одиннадцатый.

(сгоревшие страницы.) как-то сильно зазябли. Дрищ предложил погреться в отрытой яме. Бросили на дно кусок брезента, в углу развели маленький костерок. Попрятались с головой. Показалось, что в земле не так холодно, как наверху. Притулились боками друг к другу. В полуотрытой могиле было тесно. Могилки роют два на полтора метра. Сильно не разгонишься.

Вечный покой.

Дрищ сказал мне:

— Библиотекарь, ты бы сбегал на перекресток. Там попутку за пять минут словишь. Сгоняй к Рунину, скажи, мол, совсем задубели!

Дрищ достал из-за пазухи полиэтиленовый пакет, плеснул туда бензина и сунулся лицом.

Веган выпучил глаза:

— Чего он делает?

Витька пояснил:

— Кайф ловит. Мы тоже нюхали. Такие глюки!

Через несколько минут Дрищ отвалился.

На лице его расплывалась улыбка, в уголке губ закипела слюна.

— Хочешь попробовать? Смотри, как надо дышать: мелкими глотками.

Витька сунул пакет с бензином Боре. Солдатики в моем взводе курили анашу и нюхали горячий гудрон. Гудроном заливали стыки бетонных плит на крышах блокпостов.

Я не стал отговаривать землекопов. По опыту знал — все равно нанюхаются.

Уехал за водкой.

Никита Панин позвонил Рунину:

— Я сейчас мимо кладбища проезжал. Там твои архаровцы то ли перепились, то ли дури нанюхались. В могиле валяются. Смотри, Коля, как бы нам еще три трупа хоронить не пришлось.

Рунин на меня окрысился:

— Я же тебе сказал, Лёня, глаз с них не спускай! Вот чего ты раньше времени приперся? Я же сказал, что подвезу поправку.

Рунин ударил по газам. Со снегохода он пересел уже на джип «Патриот».

Мороз пошел на убыль. С неба сыпался мелкий снежок. Теплый циклон пришел с моря, из-за Валдайских холмов, принес оттепель. Чумахода, Дрища и Вегана уже присыпало снегом. Матерясь и пиная незадачливых могильщиков, Рунин вытащил их по одному из ямы. Я помогал Николаю Ивановичу. Загрузились в джип. Нужно было ехать в больницу.

У Дрища нос и щеки побелели. Снег шел все гуще и гуще. Белой пеленой, как саваном, накрывало кладбищенский холм и стену темных елей на взгорке. Печально и горько было на душе. Сегодня ночью мне приснился сон. Приходит баба Зина. Долго и трудно кашляет — в день она выкуривала две пачки «Беломорканала». Потом говорит: «Только ты не отчаивайся, Елизар! Анализы плохие. У тебя обнаружили рак легких. Надо бросать курить!»

Баба Зина мне снилась редко.

Прав Валера Сердоболин, Могила, ничего нет важнее, чем рождение и смерть. На памятнике поставят даты и черточку между ними. Маленький знак тире вместит всю твою жизнь. Собирай книжки, выращивай арбузы или продавай участки под могилы. Кто тебя вспомнит?

Но ведь я-то помнил бабу Зину. И своих живых пацанов. Андреев, Исмагилов, Сухота, Гамзатов, Зиновой, Зябликов, Кошевой, Кожевников, Миганько, Ясин... Родителей я помнил плохо. Еще в школу не ходил, когда мама и отец умерли (сгоревшие страницы.)

Новый год, как и век, разгонялся.

Судариха лежала на широкой лавке в сенях. В изголовье ее тлела лампада. Вера Сергеевна сидела на табуретке рядом, куталась в теплую шаль, связанную из козьего пуха. Внук Сударихи, Кирька, ножом вспарывал перину на кровати. Он так и не смог отыскать пятьдесят тысяч рублей, припрятанных бабушкой на смерть. Другие матрацы были тоже располосованы. Вера Сергеевна ничего не говорила ему. Только тихо раскачивалась из стороны в сторону и поправляла огонек лампады.

Внучка Полина, в трехзвездочном отеле на курорте Паттайя, пила «отвертку» из баночки. Коктейль такой, водка с апельсиновым соком. Хорошо оттягивает. И пялилась в экранчик телефона. Там значились десятки пропущенных вызовов от родного брата Кирилла. «Пьяный, наверное, тыкал пальчиком», — подумала про брата Полина. И вновь отключила телефон. Она открыла прозрачную пластиковую сумочку и посмотрела обратные билеты. До возвращения на родину оставалось еще четыре дня. Майор лежал в постели, глупо улыбался и тряс башкой. В ушах у него торчали наушники. Майор слушал рэп. «Какой он у меня все-таки милый!» — подумала Полина и повалилась рядом в постель.

Продавщица Анжела поглядывала на часы и нервничала. Снегоход не трещал под окнами. Анжела думала: не вернулся ли ее Рунька назад домой, к Тамаре? И кусала свои пухлые губы.

Где-то далеко, в Северодвинске, а может, в Москве, сестра Сударихи Наталья Павловна собирала чемодан.

Лёня Матёров, вернувшись с кладбища, варил супчик из рыбных консервов «Частик» и просматривал свою последнюю находку — томик Платона издания восемнадцатого века.

Витьку Чумахода, Борю Вегана и Дрища в больнице заставили принять душ, потом погнали на капельницы. Дрищу заклеили нос. Все-таки прихватило морозом. Спать их положили в палате-изоляторе, перед сном накормили сладкой манной кашей. Бомжам в больнице понравилось, тем более что народу почти не было. Перед Новым годом все пациенты выписались. Утром померили давление и температуру. На завтрак ели куриные котлеты с макаронами, творог со сметаной, чай с булочками и сливочным маслом. Уходить из больницы на кладбище, копать могилу, не хотелось. Протянули до обеда, пока их не вытурила старшая медсестра. Пообедать успели. Салат оливье, гороховый суп с копченостями и азу по-татарски. Дрищ пробовал договориться с поварихами: «Мензурочку спиртика. Или настойку боярышника». Старшая услышала и прогнала их из столовой. Вышли на улицу и направились в сторону администрации. Договариваться насчет водки. По дороге их обогнал черный джип. Джип остановился, из машины вылезла... Судариха! Только глаз у нее было два, и оба целые. Она опиралась на трость, а полы ее легкой и длинной шубы, то ли из меха рыси, то ли из какого-то другого экзотического зверька, которого не знали бомжи Лебяжьего, мели выпавший снежок по обочине дороги. Чумаход выпучил глаза. Он хорошо знал Судариху. Бегал к ней за опохмелкой. Судариха не отказывала, всегда наливала рюмку или давала на чекушку «Шуйки». «Шуйка» — водка чуть похуже «Пяти озер». По местному рейтингу.

Как же так?! Судариха ведь в сенцах, на лавочке лежит. Неужели от бензина такие долгоиграющие глюки? Вслед за Сударихой из «Гелендвагена» выпрыгнули два молодца в ладных куртках-дубленках и с пистолетами в кобурах. Рукоятки с ремешками выглядывали из-под коротких пол курток.

— Здорово, мужики, — строго сказала Судариха, — где тут у вас местная администрация?

— Так это... — нашелся Дрищ, — мы туда как раз идем. Можем показать.

Старуха увидела растерянность на лицах бомжей и пояснила:

— У вас тут померла Сударина Анна Павловна. Моя родная сестра. Мы с ней близняшки. А я сейчас из Москвы приехала.

Бомжи остались курить на крыльце. Топтались и от удивления трясли головами. Как норовистые кони. Только не всхрапывали.

Сударина прошла в кабинет к Рунину. Надо сказать, что поначалу Лёня Матёров с Руниным тоже опешили — так были похожи друг на друга сестры. Городская, конечно, попредставительней. Но та же боярская стать.

Матёров подумал: «Опять двойственность... Судариха — и та о двух головах».

Точнее, все-таки двуликая. Она же не какой-нибудь Змей Горыныч. Тот был точно о трех головах.

Наталья Павловна молча выслушала сбивчивый рассказ Рунина про большой снег и про жгучий мороз, про невозможность копать могилу на холме, рядом с родственниками, про то, что внучка Полина уехала на курорт в Таиланд и увезла с собой метрики умершей. Он так выразился — «метрики». На звонки Полина не отвечает. А внук Кирилл три дня и три ночи гулял на дискотеке, оставив бабушку одну умирать. В запертой на замок хате. Теперь он перевернул весь дом. Ищет пятьдесят тысяч смертных денег. В смысле тех, что Судариха накопила на собственные похороны.

Наталья Павловна о чем-то задумалась. Потом спросила:

— Завещание она оставила?

— Кирька говорит, что вроде дом и участок отписала на Полину.

— Кирька — внук Кирилл, что ли? В Таиланде на какой курорт она уехала? Паттайя, говоришь?

Не поворачиваясь к помощникам, которые тоже прошли за ней следом в кабинет, Судариха-живая распорядилась:

— Пробейте, парни, базу данных по русским туристам в отелях Паттайи. У нее какая фамилия — Сударина?

— Она там вроде бы с майором... Любовником. Фамилия у него, кажется, Прохоров. Они вместе в полиции служат.

Судариха желчно усмехнулась:

— Фамилию Прохоров тоже проверьте. Свяжитесь с местным начальником полиции и узнайте, где у него отдыхает майор Прохоров. И есть ли такой вообще? Если есть, пусть возвращается на службу. Девицу Сударину с собой прихватит. У нее все документы на усопшую... Свидетельство о смерти тебе без паспорта не дают? Вскрытие делал?

Быстро и властно она перешла на «ты».

Рунин пробормотал, что еще не обращался по инстанции.

— Ну да, по инстанции... — задумчиво повторила Наталья Павловна. — вот еще что чуть не забыла. Если фамилии подтвердятся, закажите на завтра им билеты в Москву. Я оплачу. Говорите строго. Другого варианта у них — и у нас — нет. Майору, если не поймет, скажите, что он рискует своей ментовской карьерой.

Так и сказала — «ментовской карьерой».

— А теперь поехали к сестре, — сказала Судариха и встала со стула, опираясь на трость, — вы со мной.

В сенях сударинского пятистенка Наталья Павловна подошла к сестре, поцеловала ее в лоб и перекрестилась. Ни одной слезинки не пролилось из ее глаз. Рунин подал записку, оставленную Сударихой. Она прочла.

— Ох уж эти мне старообрядцы. Семейские. Умерла она в своей вере. Может, и хорошо — умереть в своей вере. А жить-то надо по вере сегодняшней.

Она опять задумалась и перекрестилась еще раз. Лёня заметил, что Наталья Павловна, как и сестра, крестится «двумя персты».

— Перенесите сестру на лавке в дом, поставьте посередине комнаты. Стол и кровать уберите. Лавку застелите приличным покрывалом. По грудь укройте чистым тюлем. Найдется ли? Если нет — я привезла.

Тюль нашелся. Лёня с Руниным и Вера Сергеевна и не заметили, как начали беспрекословно подчиняться Сударихе. Два ее помощника остались в кабинете Рунина, принесли ноутбуки и принялись часто звонить по телефонам. Наталья Павловна вошла в разграбленную комнату. И тяжело села на стул. Шубу не снимала и платка на голове не разматывала. В доме густо пахло перегаром. Вещи так и валялись неприбранные. Кирька смотрел на нее исподлобья. Уже успел опохмелиться. На столе перед ним стояла та самая бутыль бабушки Сударихи, из которой бегали приложиться мужики со всей округи, и граненый стакан. В глубокой тарелке лежали квашеная капуста и соленые помидоры, зеленые.

— Ты, что ли, родную бабушку запер на замок, а сам убежал на гулянку? И танцевал там три дня и три ночи?.. — тихо спросила Судариха.

Кирька закричал как ужаленный:

— А ты что — с понтами?! Такая крутая приехала? Где ты раньше была, когда я из-под нее горшки выносил! Думаешь, боюсь тебя?

Не вставая со стула, Судариха посохом-тростью огрела Кирьку по спине. И раз, и другой. Кирька заверещал:

— Чего дерешься-то!

— Мало тебя родная бабка учила. Не смогла, помёрла. Ничего, теперь я научу. Срок получишь за то, что Анну Павловну бросил одну умирать. Пойдешь на зону — ж...й клюкву мять. А в доме что наделал... Ну-ка, убирай весь бардак!

Как-то незаметно для окружающих Наталья Павловна перешла на местный лексикон. Как будто всю жизнь в Кокошкине прожила. «Бардак», «на зоне клюкву мять»... Так и говорила.

Кирька пьяно плакал, уронив лицо в руки. Потом начал собирать разбросанные кофточки и юбки, скатерти и постельное белье. Лёня с Руниным как раз вносили Судариху на лавке в комнату. Устроили все, как приказала Судариха-живая. Нашлись синяя скатерть, которой покрыли лавку, и белый тюль. Им закутали ноги и грудь умершей. Наталья Павловна передвинула стул поближе к изголовью сестры, поправила легкое покрывало. Вновь перекрестилась.

— Деньги ищешь бабкины. Беспоповщина! Похмелиться не на что? А бутылку семейскую уже добиваешь... Ты знал, что из этой бутылки тебе пить нельзя?! Знал. При бабке трогать не смел. Ну-ка, помогите мне.

Она попросила другую подушку, ловко подсунула ее под голову сестры, а прежнюю, с васильковой наволочкой, вспорола ножом, которым Кирька полосовал матрацы и перину Сударихи. Из подушки она извлекла трубочку скрученных купюр. Тут были и красные пятихатки, и тысячные, и пятисотки, и даже синенькие — по пятьдесят рублей.

Долго, видать, собирала Судариха свои смертные.

— Возьми. Я отдаю тебе бабкины деньги. Поживись в последний раз.

Лёня с Руниным замерли, как будто в них угодила молния. Или током ударило... Какая оказалась сестра у Анны Павловны! Просто провидица. Как-то сразу она скумекала, что деньги спрятаны в подушке.

Наталья Павловна постояла на краю могилы, которую копали бомжи. Помощники уже были с нею. Она махнула им рукой. Помощники достали из дипломата две бутылки водки и пакет с закуской. Судариха сказала:

— Вы, мужики, нас извините. Хоронить положено рядом с родственниками. Будем копать могилку там, на холме. Вот вам честно заработанные деньги. А водкой помянете сестру. Ты по сколь с ними договорился, Рунин? По трояку на брата? Возьмите пятнадцать. За доставленные хлопоты. Могилку засыпьте. Благо еще не всю выкопали.

Лёня с Руниным сели в ее джип. Судариха на первое кресло, рядом с водителем. Один из ее помощников и был шофером. Со вторым они уместились на просторном заднем сиденье.

По дороге Рунин объяснял Сударихе:

— У меня нет никакой техники. А чтобы проложить дорогу на холм, нужен бульдозер. Как туда гроб донесешь? И чтобы могилу вырыть, нужен скрепер. Скрепера в нашем районе есть только у лесозаготовителей. К ним не подступишься! День и ночь трелюют лес.

— Мы не только дорогу не вершину пробьем, — пообещала Судариха, — мы там еще лестницу поставим. С перилами и ступенями. Чтобы людям было удобно подниматься. Телефон лесозаготовителей давай, самого главного.

В кабинете Рунина она сняла наконец дорогую шубу и оказалась в темном брючном костюме, солидном и модном. На груди пиджачка, ближе к левому плечу, блестели две звезды — Героя Социалистического Труда и новая — Героя России. Позже Рунин с Матёровым узнали, что первую звезду Наталья Павловна получила за строительство уникальной субмарины. Нет таких в мире. Вторую — уже в наше время, когда подводная лодка затонула и Сударина, генеральный конструктор и директор завода, придумала, как быстро и безопасно поднять атомный корабль со дна. Чтобы реактор не развалился и не наделал беды в море.

Обалдевшие, Рунин и Лёня примолкли. Это тебе не заначку смертную в подушке искать. Вот вам и Судариха! Рунин знал: «Гертруду» получить в советское время — что же такого надо сделать?! А Матёров звезду Героя России видел второй раз в своей жизни.

Первый раз на груди комбата Чистоганова.

Один из помощников набрал номер телефона:

— Ираклий Теодорович? Соединяю вас с сенатором Натальей Павловной Судариной. Наталья Павловна — Герой Социалистического Труда и Герой России... Да, дважды герой. Я ее помощник.

— Ираклий Теодорович, да, я — член Совета Федерации от северян-поморов. В ваших краях оказалась по несчастному случаю. У меня здесь, в Кокошкине, это деревня в поселении Лебяжьем, сестра умерла. Благодарю... Принимаю... Чтобы вырыть могилу на холме, рядом с родителями, нужна тяжелая техника. Бульдозер и скрепер. Мне подсказали, что можно только у вас попросить. Все будет оплачено.

Долго слушала ответ. Сжимала губы. Ни сенаторство, ни высокие награды Сударихи Ираклия не вдохновили. Хотя соболезнование и принес. Недальновидным оказался человек с Кавказа Ираклий. Что в принципе на горцев было непохоже.

Наталья Павловна подвела черту:

— Ну, тогда так и скажи, что не можешь... Счастливо оставаться!

Походила по комнате, попросила чаю. Помощник открыл маленький термосок. В кабинете приятно запахло мятой. Закурила тонкую сигаретку, тоже ароматную. Потом сказала второму помощнику:

— Набери мне приемную Перского губернатора. С секретаршей я сама поговорю.

С губернатором ее соединили за несколько секунд. Он сразу взял трубку.

— Алексей Егорович, Сударина. Приветствую тебя, дорогой. У меня тут беда — сестренка младшая померла, в Кокошкине... Принимаю. Нужна техника, могилу выкопать... Да еще какая проблема! Надо хоронить рядом с родственниками, на холме. Мороз, все снегом занесло. Сам знаешь. Обратилась к вашему лесному царю Ираклию. Сказал, что не сможет... Ну да ладно. Помогай! Воинская часть, говоришь? А что, совсем не плохой вариант. Ты им команду дай, пусть со мною свяжутся. У меня времени в обрез. Когда хоронить? Да, наверное, дня через два. Спасибо, Алексей Егорович! Поморы умеют быть благодарными, сам знаешь. До встречи в Москве!

Минут через десять перезвонил командир танкового батальона:

— Высылаю два танка и взвод саперов. У меня приказ командира округа!

— Да танки-то не нужны, товарищ подполковник! Вас как зовут? Евгений Александрович? Евгений Александрович, нужен бульдозер с ножом и скрепер. Ну и солдатиков... Да, человек двадцать. Положить перила и ступеньки на холмик. Полевая кухня? Не помешает. Холода какие стоят! А на ночь мы их разместим в клубе. Только спальные мешки не забудь.

Еще минут через пятнадцать перезвонил Ираклий Теодорович. Долго что-то объяснял помощнику, извинялся. Просил соединить с сенатором и дважды Героем Советского Союза Судариной Натальей Павловной. Так и сказал: дважды Героем Советского Союза.

Судариха не загордилась — мобильный взяла:

— Ираклий Теодорович, спасибо. Уже ничего не нужно. Губернатор помог все устроить... Приглашаю на поминки. Помощник сообщит вам время.

А слушать ответ не стала. Сразу вернула мобильник.

Помощнику задумчиво сказала:

— Да... Редкий говнюк. Хотя и с Кавказа. Там таких людей вообще нет.

Ничего подобного тому, что происходило в Лебяжьем, Рунин не мог припомнить. Даже в советские годы, на праздник урожая, движуха была слабее. Евгений Александрович все-таки прислал два танка. Батальон был поднят по учебной боевой тревоге. Танки сопровождали колонну, состоящую из автобусов-пазиков с солдатами, полевой кухни, тяжелого бульдозера на платформе, скрепера, автобуса с военными музыкантами и полевой кухни. Два уазика военной автоинспекции с включенными «люстрами» к утру привели колонну на кладбище. Танками пробили на вершину Лебяжьего холма снежный окоп в рост человека. Потом бульдозер зачистил дорогу от снега. А скрепер за каких-то полчаса вырыл в мерзлой земле аккуратную могилку. Панин поставлял доски и брус со складов своей пилорамы. Пахло свежими опилками. Солдатики из саперного подразделения дружно колотили лестницу от подъездной дороги прямо к могиле. На лицах, под шапками-ушанками, у них были надеты шерстяные шлемы. От дыхания шлемы покрывались инеем. Здесь же, на вершине, соорудили помост, на который предполагалось поставить гроб для прощания с усопшей. Тетки из местного лесничества зеленым лапником украсили откосы вдоль лестницы, укрыли помост. И еще осталась гора веток, чтобы после похорон убрать тяжелой хвоей саму могилу.

Где-то высоко, по краю неба, прошел вертолет.

— МИ-25-й, — определил Матёров на глазок. — чего он в такую метель разлетался?

Рунин посмотрел на Лёню с интересом:

— А ты, Леонид, как я погляжу, не только про Маугли читал.

Всеми делами сейчас распоряжался Рунин. Судариха ему доверила:

— Ты здесь хозяин, Николай Иванович. Вот и командуй.

Сама сидела на телефонах.

Рунин расправил плечи и бегал как ошпаренный. Он с удовольствием вспомнил, как начальствовал в совхозе. В дни весенней и осенней страды спал по два-три часа в сутки. Работы Рунин никогда не боялся.

Звонила Анжелка:

— Коля, ты куда пропал?

— Извини, Анжел, некогда! Через два дня похороны. А я еще с поминками не определился.

В суматошные дни подготовки похорон Рунин принял судьбоносное для себя решение. Он захотел вернуться в семью. Он почему-то понял, что случись с ним что-то — ну, возьмет он и тоже завернет ласты под Новый год, — никакая Анжелка его так не похоронит. Она еще просто молодая. А вот жена, опытная бухгалтер Тамара Матвеевна, сделает все, как надо. По-людски.

Анжеле он решал сказать так: «Ты еще молодая, Анжела! Найдешь себе по душе... А мне — сколь тех годков осталось?»

И то правда — сколько тех годков осталось?

Единственный ресторан «Все лучшее у Томки» с осени стоял заколоченный. В Лебяжьем говорили, что собственник меняется. На Тамару Матвеевну наехали бандюки из Пери, требовали дань. Она платить не хотела. Но знали и другое. Трубы и батареи отопления в ресторане полопались еще в ноябре.

Сначала решили поминки накрывать в клубе. В том танцевальном зале, где Кирька с малолетками уходил в седую ночь. И только ей он доверял. Судариха сама осмотрела зал и вынесла вердикт: не годится. Слишком тесно. «Розовые розы Светке Соколовой!» — надрывался в клубе динамик музыкального центра. Говорить было невозможно. Судариха приказала:

— Выключите вы эту похабень! Кто здесь клубом командует?

Пришел тот мордатый парень, который полез на Рунина драться и защищать Кирьку. Дерзко посмотрел на Наталью Павловну:

— А вы знаете, творчество Юры Шатунова и «Ласкового мая» молодежи нравится. Я в тренде!

Судариха примирительно ему ответила, кивнув на Рунина и Матёрова:

— Какая мы с ними молодежь. Сам посмотри. Мы давно уже не в тренде.

Завклубом узнал камуфляж Рунина и, кажется, вспомнил про красную книжицу.

— Нам поминки надо налаживать, — пояснила Судариха, — я думаю, что человек на сто. У тебя, кажется, не поместимся.

Мордатый почесал кудловатую голову:

— В интернате для престарелых есть просторная столовая. Я там недавно дискотеку мутил. Для тех, кому за тридцать... Там сто человек точно входит! А самих-то стариков человек двадцать осталось.

Судариха усмехнулась. Тоже весело — дискотека «кому за тридцать». И тоже в тренде. Наверное, представила, как старики и старухи трясутся под Юру Шатунова.

Розовые розы Светке Соколовой.
Ей сегодня тридцать лет...

Спросила:

— Он где, интернат для престарелых?

Рунин хлопнул себя по лбу:

— Как же я забыл, Наталья Павловна! Интернат рядом с домом Сударихи.

Поправился:

— Рядом с вашим домом. Там, через овражек, по тропинке перейти. Заведует интернатом Степан Игнатьевич Кормильцев. Наш земляк, свой человек. У него и повара, хорошие тетки.

— Степан, говоришь? — нам показалось, что как-то задумчиво переспросила Судариха. И добавила в Кокошкине известное: — Ну, чему быть — того не миновать. Поехали к Степке Кормильцеву.

В маленьком кабинетике, с деревянными счетами на столе и отрывным календарем-численником, сидел пожилой мужик. Был он когда-то красив. И сейчас это было видно. Прямой орлиный нос, голубые глаза, волнистые волосы, хотя и седые. Читал какие-то народные приметы января у себя на численнике.

При виде Сударихи встал из-за стола:

— Наташа... Я знал, что вы... что ты приехала. На похороны.

— Но встретить не поторопился. А ведь ты был, Степа, Аниным мужем. И дочка у вас совместная. Лидия Степановна.

— Да, была... Лида. Она померла.

— Хоть бы помог им чем-нибудь.

— Я помогал. Полинка с Кирюхой два раза Аню в интернат сдавали. А по документам я ее принять никак не мог. Она же оформила опекунство. Дом Полинка хотела пустить под дачу. Хотя оба прописаны в райцентре. Полинка получила от полиции малосемейку, Кирилл в общаге жил. Только Аня не могла долго находиться в интернате. Она здесь тосковала... А теперь я чем могу помочь? У меня двадцать стариков немощных. Пенсия у них по четыре-пять тысяч. Вот и сбрасываемся на питание.

— Что же ты, Степа, любил меня, а ребеночка сделал Аньке? — почти шепотом спросила Наталья Павловна. Находившиеся в кабинетике услышали.

И всем стало ясно, что Судариха-живая, может быть, явилась из атомного Северодвинска, а заодно и из своего героического прошлого, на похороны сестры еще и для того, чтобы разок посмотреть Кормильцеву в глаза. А ведь сколько лет прошло! Огромное несчастье стояло за словами Сударихи. Может быть, длиной в человеческую жизнь.

Лёня с Руниным и помощники на цыпочках вышли из кабинета. Когда вернулись, Судариха и Степан Игнатьевич мирно беседовали. Позже прояснилась такая картина. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Только отстучать на компьютере. Сестренки-близняшки (Наталья на пару минут родилась раньше Анны) влюбились в одного красавца. Первого парня на деревне. Каким был Кормильцев. Гулял он с Наташей, а ребеночка понесла Аня. Наталья то ли от позора, то ли с горя из деревни убежала. Подалась в Питер. Там устроилась на завод, окончила школу рабочей молодежи и судостроительный институт...

Если бы не был так коварен Кормильцев, может быть, Судариха и не стала бы героиней Натальей Павловной Судариной, известной на всю страну.

— Ты-то как жила, Наташа? — спрашивал Степан.

— Да так и жила, — спокойно отвечала Судариха, — одного мужа похоронила, другой от меня сбежал. К молодой. Двух дочек и сына подняла. У меня теперь уже пятеро внуков. — Она улыбнулась. — Так и жизнь, Степа, прошла!

Ближе к вечеру объявилась в Лебяжьем внучка Полина из Таиланда. Пришла в кабинет к Рунину вместе с майором Прохоровым. Майор сначала зашел в кабинет напористо и с наглецой. Мол, по какому такому праву его, заместителя начальника райотдела полиции, выдергивают из законного отпуска? Начальник еще не успел ввести своего зама в курс дела. Но, увидев две звезды на груди властительной бабки, майор Прохоров глазами замигал. Судариха присесть им не предложила. А сразу спросила про документы. Полька уже была в полицейской форме. Успела забежать домой и переодеться. Груди, как две тыквы, выпирали из кителя. Не пойдешь же, в самом деле, на свидание с крутой тетей в обтягивающих ляжки легинсах и в блескучей тайской маечке, на которой написано «Relax here» (Релакс здесь). То есть за расслаблением далеко ходить не надо. В таком виде, а майора в шортах их буквально затолкали в самолет. Полина молча протянула паспорт, свидетельство о рождении и завещание, заверенное нотариусом. Завещание Наталья Павловна даже смотреть не стала. А паспорт и свидетельство тут же передала Рунину:

— Оформляй, Николай Иванович, справку.

Колюче посмотрела на Полину:

— Правда, что ты родную бабушку, которая тебя, между прочим, вырастила, дважды в интернат спроваживала?

Полинка пошла от шеи красными пятнами и стала совать в руки Сударихи завещание:

— Вот! Посмотрите сами... Она мне и дом завещала, и участок! Я наследница!

Судариха побарабанила пальцами по краешку стола:

— Мы еще посмотрим. Наследница. Прописаны вы с Кирькой в райцентре, опекунство ты не оформляла... Я проверила. Преимущественное право наследия жилплощади у ближайших родственников. Ближайшие родственники — это я, родная сестра. Дом и участок отдам интернату престарелых. Они здесь себе летнюю дачу построят. И будут огурчики с арбузами выращивать. А ты в следующий раз подумаешь, как тебе в Таиланд уезжать, бросив помирать родную бабку. Пол-литра молока она ей оставила на табуретке. И полбатона хлеба.

Судариха обратилась к майору Прохорову:

— У меня с собой нотариус. Он и оформит правильно все документы. Вы, кажется, вместе служите? Объясните своей подчиненной, что офицеры полиции так себя не ведут.

— Так сказать... — забормотал майор Прохоров, — она вообще-то не у меня, а в паспортном отделе работает. А я так сказать...

Что «так сказать», он не успел продолжить.

В кабинет вошел губернатор области Алексей Егорович, одетый по-походному — в камуфляжную куртку с меховой опушкой на капюшоне. Лично, что ли, решил проверить, как идет подготовка к похоронам? Майор не растерялся, отдал честь и начал выталкивать Полинку из кабинета. Наталья Павловна привстала из-за стола:

— Алексей Егорович! А ты какими судьбами?

Губернатор выглядел молодо. может, чуть за сорок.

Судариха с ним тоже была на «ты».

Такие тетки, как Судариха, со всеми на «ты».

Они троекратно, по-русски, расцеловались.

— Примите мои соболезнования, Наталья Павловна. Я на облете был с областным охотуправлением. Сам завтра приезжает...

Он значительно ткнул пальцем в потолок. Выше губернатора в области никого нет. Значит, «Сам» — президент? Чего ему тут, в Лебяжьем-то, делать?

Алексей Егорович ситуацию прояснил:

— Чип-маячок будем вживлять сохатому. Программа «Помоги в снегах оленю». Ну вот я и проверял готовность постов.

Судариха покивала головой.

Она, конечно, знала об увлечении президента стерхами, китами и уссурийскими тиграми. Но про оленей в снегах еще не слышала.

А вертолет сегодня над лесом и увалами правда кружил.

Похоронная процессия растянулась на добрый километр. Если не на полтора. Людей свозили со всех деревень и хуторов на заказанных пазиках. Громко рыдали трубы военного оркестра. В России сейчас так хоронят только бандитов — воров в законе. И Япончика так хоронили — Иванькова, и совсем недавно, в Амурске, положенца Зарубу. Неважно, где похороны — в столице нашей родины Москве или в Урюпинске. Амурск, тот вообще у черта на рогах, умирающий городок на Дальнем Востоке. Но братвы собирается столько, что гайцы перекрывают автотрассы. В похоронной процессии идут представители власти. Гроб, бывает, несут не только уркаганы, но и следаки с прокурорскими. Плечом к плечу идут. Потом на поминках слушают — тоже убиенного — Мишу Круга: «Владимирский централ, ветер северный... Зла не мерено!» Охраняет похороны полиция.

Отчего так? Криминалитет демонстрирует единство и силу. А когда еще ты можешь показать свою принадлежность к самому главному клану страны — криминальному? Из-за границы прилетают коронованные воры и мафиози, находящиеся в картотеке интерпола. Не боятся — похороны дело святое на Руси. Каяны, Тайванчики, Джемы, Япончики, Старьевщики, Тамбовские, Солнцевские, Кутаисские, Вовчики, Абрамчики, Жданчики, Леша Солдат, Отарик... И прочая масть. Бывший рэкетир и автор романа «Путь русского гангстера» Михаил Орский написал: «В традициях преступного мира — торжественно провожать в последний путь своих лучших сынов. Я не могу найти этому какое-то рациональное объяснение, но, видимо, как-то в подкорке сидит, что это какая-то возможность показать свое единство. Несколько сотен или несколько тысяч людей. Просто другой такой возможности нет. А здесь есть возможность собраться и сказать, что я частица этой силы».

— Кого хоронят-то? — спрашивали подслеповатые старухи в цигейковых дошках, по-бабьи повязанные пуховыми шалями, со спины. Были, правда, и попроще бабушки — в телогрейках, темно-синих теплых рейтузах и в добротных валенках фиолетового цвета. Тоже в шалях, но повязанных уже по-другому — сначала на голове, потом плечи, под мышками, а потом уже узлом на спине.

— Да бригадиршу одну, из Кокошкина, Нюрку Сударину.

— Что ж, така знаменита? Глянь, сколь народу понагнали! И оркестр опеть же. Слеза на морозе стынет!

— Да чем Судариха знаменита? Капусту ростила. А вот сестра у нее знатная! Героиня какая-то, говорят, в Кремле нонче сидит.

Мы не знаем точно, читатель, успела ли в свою последнюю новогоднюю ночь Судариха выслушать поздравление президента. Лёня Матёров уже ставил перед собой такой вопрос. Но зато президент, с высоты своего надзора за оленями, заметил похоронную процессию среди белых снегов и деревенек Лебяжьего. Он все-таки зачиповал молодого быка и теперь довольный возвращался в Перь, на военную базу. Синевато-сизая дымка, похожая на изморозь, укрывала леса и холмы, излучины замерзших речек. Люди, конечно, с высоты смотрелись маленькими человечками. Меньше спичечного коробка. Вот Бог, если он есть, какими он видит людей на земле? Можно предположить, что он их видит карликами. С учетом еще того, что люди творят на земле. Может, потому и решил Матёров назвать свою повесть «Карлики»? Президент, конечно, не Бог. Но порою мыслишки-то пошаливают. Особенно если глянуть на землю с прищуром.

Сквозь рваную дымку мелькали крыши деревень. Солнце просвечивало, крыши бликовали черепицей и железом. Светились и посылали зайчики дома дачников из Питера. Крыши местных, крытые блеклым, выгоревшим от дождей и снега шифером, крашеной фанерой и обыкновенной дранкой, совсем не блестели. Четыре поселка, расположенные в виде трапеции с двумя параллельными сторонами, были видны из вертолета. Урлово — Полёкуши и Кокошкино — Задворки. Если бы президент интересовался астрономией и звездами, то он наверняка бы сравнил картинку с туманностью Ориона. Туманность изучал и хотел непременного контакта с нею местный дурачок Витя Саудадин. Но президент астрономом не был, а Витю на чиповку лося не пригласили. И никаких параллелей президент проводить не стал. Он был прагматиком. Хотелось президенту представить себя Богом или нет, мы никогда не узнаем.

И к тому же не забудем — Судариха померла.

Президент процессии удивился.

— Кого хоронят? — строго спросил президент губернатора. Оба сидели распаренные, в свитерах и комбинезонах, у круглых окошек вертолета. Пили густой и ароматный чай из походного термоса, заваренный и проверенный на вкус охраной. Никакого спиртного в таких поездках президент не позволял.

Алексей Егорович коротко ввел президента в курс дела, доложил о той помощи, которую они оказали.

— Я знаю Сударину Наталью Павловну. Она была очень сильным директором комплекса по строительству и ремонту атомных подводных лодок! И в Совете Федерации на своем месте... Затонувшую лодку мы тогда за три дня подняли. По ее плану. А сестра у нее кем работала?

— Бригадиром полеводческой бригады. В местном совхозе выращивала рекордные урожаи овощей. Даже арбузы культивировала. Ветеран труда. Потом доживала здесь, на пенсии. Она из старообрядцев. Раньше тут староверы целыми хуторами жили. Правда, сейчас семейских, они себя так называют, почти не осталось.

Президент подозвал помощника и что-то пошептал ему на ухо.

Пресс-служба президента тут же приняла к исполнению новую вводную. Участие в поминальном обеде в старинном селе Кокошкине. Короткое общение с народом. Карлики не карлики, а живут. Свое представление о вертикали власти имеют. Подготовить группу опрятных пенсионеров и работающих егерей. Егеря, человек пять–десять, одеты в камуфляж. Для телевизионной картинки. Проблемных ситуаций и вопросов избегать. Такая тема не к столу будет. Тему же обозначим так: людей труда в России надо хоронить достойно. Как настоящих людей, больших и смелых. А не каких-то пигмеев. Хронометраж — не больше часа.

Вертолет уже разворачивался и брал курс на Лебяжий.
 

Глава 5

Арбузы в реке

На кладбище речей никаких не произносили.

Судариха постояла у гроба на деревянном помосте, положила несколько красных гвоздик. Поцеловала сестру в лоб. Помощники и Матёров с Руниным стояли за ее спиной. Полинка и Кирилл топтались поодаль. Они боялись Наталью Павловну.

Она махнула им рукой: «Попрощайтесь с бабушкой!» Полинка с Кириллом подошли ближе, они не знали, что делать. Кирилл догадался, снял с головы вязаную шапочку, комкал ее в руках. Наконец кособоко поклонился гробу. А Полинка неумело перекрестилась.

Матёров оглянулся на толпу и понял, что его удивляет. Никто не плакал. Среди провожающих и родственников не было плачущих. Вот жил человек, растил арбузы, кормил деревенских ребятишек сладким горохом, разговаривал с телевизором. А потом в одночасье помер. И никто слезинки не прольет. Даже сестра родная. А ведь бывало, что на русских похоронах даже специальных старух нанимали, плакальщиц. Неужели уж старшая Судариха не догадалась? Что за похороны без причитаний?

Лёня здесь вспомнил Высоцкого:

Бабы по найму рыдали сквозь зубы,
Дьякон и тот верхней ноты не брал...

(сгоревшие страницы.) горячая волна поднялась во мне откуда-то со дна живота и достигла гортани.

Вопль вырвался наружу. Даже и не вопль, а какой-то стон: «Ы-ы-ы-у-у-у!»

Рунин потом спросил меня: «Ты чего завыл, как волк?»

Я угрюмо ответил: «Не знаю. Само вырвалось».

Крик был таким громким, что перекрыл горестный плач труб оркестра. Вой полетел в небо и там затих. Люди заоглядывались на меня. Вроде бы и не пьяный пока, новый дядька — патлатый и не старый еще, библиотекарь. А гляди как, то ли запричитал, то ли завыл. Прям не по-человечески. Кто ему была бабка Судариха? Да никто. Просто соседка по кокошкинскому оврагу.

На вопрос Рунина я ответить не мог. Но своя догадка, конечно, у меня была. Сейчас могилку укроют еловыми ветками, люди поедут на поминки, будут есть кутью и пить водку. Потом старухи заскрипят валенками по дороге, разбредутся по своим хуторам. Затопят печки... Ребятишки убегут барахтаться в мягком снегу. Потом наступит лето, и они по привычке полезут в огород Сударихи, искать сладкий горох. А гороха не будет. Кто его вырастит? Самой Сударихи тоже не будет. Она не застучит посохом, не заругается на Рунина, не присядет на лавочке рядом с Верой Сергеевной Дубравиной. И больше никогда не придет ко мне в библиотеку искать правду про арбузы и розу ветров, про переселение душ и про раскольническую веру. Разве не страшно нам оставаться без живых людей? «Как мы можем знать, что такое смерть, когда мы не знаем еще, что такое жизнь?» Здесь я бы поспорил с Конфуцием. Он считал, что жить страшно... А чего страшного-то? Встал утром, умылся, выпил крепкого кофе и закурил сигарету. Потом с верхней полки достал томик Пушкина... Мороз и солнце, день чудесный! Надел валенки, потопал по тропинке к Анжелке в лавку. А там и сосиски свежие привезли, и пряники, глазурью облитые. Сварил рыбный супчик — консервы из частика, налил кружку чилийского, закусил кусочком сала на черном хлебе!

Вот где еще чилийское вино закусывают мороженым салом?

Совсем не страшно жить. А вот умереть — страшно. Все останется. И все без тебя.

Услышав мой крик, старухи мелко закрестились и потихоньку, сначала в кулачок, заскулили. Наталья Павловна поднесла к глазам платочек. Плач подхватили на другом конце кладбища, в толпе, поднимающейся от дороги по лестнице. И раздалось неизбывное: «Да на кого ж ты нас покинула, Нюра! Горе нам, горе!» Люди словно очнулись. Словно запруду прорвало. Плакал, захлебываясь, Боря Веган. Витя Чумаход сжимал кулаки — слезы сами текли из его глаз. Плакали лесхозовские женщины, которые лапником укрывали откосы дороги на вершину холма. Непутевый внучек Кирька своей шапкой-менингиткой отирал лицо. Полинку майор Прохоров, уже нисколько не таясь, подхватил под руку. Ее клонило к вырытой могиле. Волосы растрепались, платок упал на плечи. Она не скулила, а рыдала в полный голос: «Бабушка моя, бабушка!» Полинка подхватила мой крик и тонко повела, выкатив глаза и некрасиво раскрыв рот. Никто ее похоронному плачу не учил... Само пришло. Вой, пропавший в небе, вернулся на землю. Рунин мял руками лицо. Анжелка и Тамара Рунина обнялись, уткнувшись в грудь друг другу. Их плечи содрогались от плача: «Ы-ы-ы-у-у-у!..»

Отчаяние заразительно, как вирус. Плакали не потому, что умерла Судариха. А потому, что вспомнили своих родителей.

И каждый подумал: «А я ведь еще живой».

И самих себя стало жалко (сгоревшие страницы.)

Приехал местный священник, отец Рафаил, тот, что с хутора Ясная Деляна. Был он сумрачен и строг, похож на черного грача. Замахал кадилом. На морозе запахло ладаном. В руки людям раздали тонкие свечи. Наталья Павловна подошла к Рафаилу и показала ему посмертную записку, оставленную сестрой.

Священник насупился:

— Она что, была из старочинных?

— Из семейских, — уточнила Судариха.

Отец Рафаил размашисто перекрестился:

— Я вот еврей, прости Господи, крещеный. Служу в русской православной церкви. Ничего в том странного не вижу. Старый и новый обряд равноспасительны. Давайте полный чин справлять не будем. А просто вместе помолимся за душу усопшей Анны Павловны Судариной.

Священник прочел короткую молитву, посыпал крестиком землю на груди Сударихи. Потом сел в свой черный, как его ряса, «мерседес» и отбыл восвояси. На поминки не остался. В Лебяжьем отца Рафаила считали человеком загадочным, если не сказать, что с придурью. Скупо он общался со своей паствой. Скудно окормлял. Кое-кто поговаривал, что Рафаил участвует в нелегальном завозе алкоголя в Лебяжинский околоток. Как проверишь? А мало ли что говорят на завалинках старухи. Зато матушка Ольга была у Рафаила красавица. Всегда радостная и приветливая, дебелая, коса в руку толщиной, щеки-яблоки. И трое ребятишечек. Две девочки лет по семи-восьми и мальчик-малышонок на руках. Местные прознали про Рафаила такой случай и еще больше невзлюбили его. Как-то он повез в микроавтобусе местных ребятишек в воскресную православную школу. Одна из его дочек, Настюшка, отказалась пристегиваться ремнем. Рафаил высадил дочку на зимнюю дорогу и ударил по газам. Зареванная Настя километр бежала за отцовским автобусом. Рафаил сам был за рулем. На упреки матушки Ольги ответил: «Зато она теперь всегда будет пристегиваться!»

Опять заплакали трубы.

У подножия холма солдатская кухня дымила вовсю. Людям раздавали горячую гречневую кашу, чай с лимоном. И всех приглашали на поминки в интернат для престарелых.

Столы накрыли буквой «ш». Центральный, как бы для президиума, и от него три длинных, через весь зал. Степан Кормильцев распоряжался обедом. В деревнях поминки по-прежнему любят. Кладбищенская тема, как и вообще тема смерти, у русских одна из главных. Особенно у деревенских. Годами уже не видят друг друга, хотя и живут в двух-трех километрах. А тут такой повод собраться вместе и поговорить. Опять же бесплатное угощение. Дармовщинку в сознании деревенских еще никто не отменил. Да у одних ли деревенских? Большое веселье и для ребятни. Проехались в теплом автобусе на кладбище и обратно, носили еловые ветки на вершину холма, ели гречневую кашу и пили чай. Теперь толкались в тесном коридорчике перед кухней. Толстая повариха с капельками пота на лбу, тетя Зоя, каждому выдавала по толстой сосиске на ломте белого хлеба. Маленькой девочке Кате Дубравиной, первокласснице, сосиску не дали: «Ты городская! Вы там и так каждый день сосиски трескаете». Катя заплакала. Соседский мальчик Шурка, тоже Рунин, какой-то племяш Николаю Ивановичу Рунину, отдал свою сосиску Кате. Девочка со светленькой челкой и тонкими губками Шурке нравилась. Она еще и смешно, но мило не выговаривала букву «р». Катя сразу плакать перестала. В городе она действительно училась. А на зимние и летние каникулы родители привозили ее к бабушке, Вере Сергеевне, в деревню. Вечером, в конце дня, Катя докладывала бабушке: «Были на кладбище. Носили ветки на могилку. Вниз не спускались... Шурка Рунин отдал мне свою сосиску».

Обитателям интерната, старикам и старухам, стол тоже накрыли. Только не в общем зале, а в красном уголке, который примыкал к сиротским палатам. Старухи сидели чистенькие, в байковых халатах, головы повязаны белыми косынками в мелкий горошек. Похожие на пожухлые уже грибы лисички. Чумаход, Веган и Дрищ пристроились вместе со стариками. Кормильцев сначала погнал их из-за стола: больно нехорошо пахли — гарью и дегтем. Наталья Павловна заметила, одернула Степана:

— Пусть умоются и помянут. Они ей могилку копали.

Сначала все сидели, молча уставившись на столы. Что там блины и рисовая кутья с изюмом, положенные на поминальном столе! Все было заставлено такой снедью, какую хуторяне Лебяжьего околотка в жизни своей не видывали. Даже и на свадьбах. Судариха расстаралась. Пироги, расстегаи, паштеты, мясные и рыбные нарезки, свежие овощи и фрукты, соленья, грибы... Внесли и расставили по столам запеченную стерлядь. Жаркое в горшочках, бараньи ноги и свиные шашлыки. Четыре газели с посудой, скатертями, едой и спиртными напитками Судариха пригнала на поминки из Пери. От еды и выпивки столы ломились. Только водка стояла трех сортов — «Царская», «Зеленая марка» и, разумеется, «Пять озер». Привычный всем «Агдам», церковный кагор, а также чилийское красное и белое — сухое. А еще коньяки «Арарат» и «Лезгинка». Наудивлявшись такому роскошеству и поохав, понемногу начали все пробовать, поминая Анну Павловну добрым словом. Веган ударился в рассуждения. Впрочем, как всегда. Ел коричневый рис басмати с жареными грибами, а закусывал соленым огурцом:

— Вот какую жизнь прожила баба Нюра! И вот как мы ее провожаем.

Первые три стопки, положенные на каждых поминках, уже хватанул. От выпитого Веган становился добрее. Дрищ наоборот. Он начинал злиться на что-то, суровел лицом и почти всегда лез драться.

Дрищ возразил Вегану:

— А какую уж такую жизнь прожила Судариха? Как говорила моя бабка Марфа, царствие ей небесное, прожила как за пнем присела!

— Ну, как так присела?! — возмутился Боря. — Она ведь знатным бригадиром была, капусту выращивала.

— Закуску она выращивала! — злобился Дрищ. — Мы в райцентре капусту ее крошили и квасили в бочках. К новому году на весь район хватало!

Старушки осуждающе качали головами. Многие бригадира Нюру Сударину хорошо помнили. Правильная была крестьянка, строгая и сама работящая. Мешок капусты одной рукой бросала на подводу. Большинство сидящих за столом стариков были из местных. У многих из них и дети еще жили где-то рядом. Они сдали своих немощных родителей в интернат для престарелых. Здесь и накормят вовремя, и памперсы поменяют. Чумаход цыкнул на корешей. За центральным столом говорили поминальную речь про Судариху. Отдельные слова доносились и к ним в закуток. Хотелось послушать. Говорил Рунин Николай Иванович. Он вспоминал тот трагический случай, когда у Сударихи вытек глаз.

А случилось так. Они переправляли паром с арбузами через Сельгу. Течение в том месте сильное, не порог, конечно, но ершистая шивера. Трос туерной тяги шел не по дну реки, а наматывался поверху, на барабан. Почему трос лопнул — так и не узнали. То ли камень попал в зубья шестеренок, то ли паромщик Афанасий Чепрыгин, выпивши, не правильно стравливал канат в деревянный ящик на корме. Трос натянулся и зазвенел, как струна.

Баржу развернуло по течению и понесло на Лукьяновский откос.

Там каменные валуны столпились, набычив гранитные лбы.

— Трави назад! — закричала Судариха.

Урожай в том году собрали отменный. Арбузы Аня выращивала маленькие, но упругие и налитые соком. На северах они и не могут быть большими. Зато внутри все, как один, сахарные. Свою бахчу Судариха устраивала на южном склоне Митяевой горы. Укрывала навозные грядки соломой и толем, в холодные ночи разводила костры, чтобы дым стелился по оврагу. В общем, колготилась со своими «мурашами», как с малыми детьми, целое лето. Больших доходов бахча не приносила, зато какая слава катилась по району. Сейчас такую славу маркетологи называют имиджем. Что там белые грибы и морошка! В Лебяжьем Нюрка Сударина арбузы ростит! В тот год лето случилось на редкость теплое, арбузы удались. И первый раз они решили продать их на рынке в Лукьянове. Под осень туда много чего свозили. И соленые грузди, и овечью шерсть, и швырок — дрова такие, сухие и топкие. А уж арбузы-то, думали, пойдут за милую душу!

Чепрыга замельтешил и никак не мог ухватить деревянную ручку барабана. Судариха бросилась на помощь, рванула рукоятку на себя. Трос лопнул и стальным концом хлестанул Аню по глазам. Баржа-паром заскрежетала вдоль скалы. Ее кинуло левым бортом на камни. Неуклюжая посудина накренилась, арбузы из ларей посыпались в воду. За шиверой начинался длинный плес. Далеко арбузы не уплыли. Вот была картинка! Рунин ее сейчас и вспоминал. Полосатые «мураши» в реке. Ребятишки тут же увидели, как баржа чиркнула по валунам, арбузики закачались на волнах, а потом их разнесло по плесу. Аня сидела на палубе, прижимая платок к саднящему глазу, плакала. Она так любила прокатиться на пароме через Сельгу.

Ах ты, палуба-палуба, ты меня раскачай!
И печаль мою, палуба, расколи о причал.

Несколько арбузов, правда, раскололись. И ребятишки вгрызались в сладкую мякоть прямо на берегу. «Пусть хоть пацаны наедятся всласть», — думала Судариха. Она уже почти теряла сознание. Операцию на глаз делала тогда еще совсем молодая районный хирург Альбина Кавнацкая. Уберечь глаз не удалось. «Зато спасли центральную нервную систему», — оправдывалась Кавнацкая.

А большую часть арбузов, плывущих по плесу, достали из реки. Селяне не утаили, все вернули совхозу.

Хорошо вспоминали люди Анну Павловну Сударину, по-доброму.

Вдруг все смешалось на поминках в кокошкинском интернате престарелых. Точнее классика не скажешь! Прибежал дежурный из администрации и что-то пошептал на ухо Сударихе. Героиня героиней, но Наталья Павловна с лица сбледнула. И отдала необходимые распоряжения. Ребятишек с сосисками попросили из тесного коридорчика. Катя с Шуркой уже совсем развеселились и, взявшись за руки, побежали играть в прятушки. В сугробах хорошо прятаться. И слепленный в комочек мягкий снег, мороженку, можно лизать безнаказанно. Никто не увидит и не заругается. Панкратыч, прихватив охотников, ушел переодеваться. Бомжей отправили восвояси, соблазнив бутылкой хорошей водки. Понятно, «Пять озер». А старушек и стариков растолкали по палатам. В Красном уголке быстро освежили столы, и Рунин с Лёней и Сударихой туда переместились. Вошли президент с губернатором и целая свита журналистов. Президент переоделся уже в костюм и черную рубашку без галстука. Он подошел к Сударихе и пожал ей руку:

— Примите мои соболезнования, Наталья Павловна!

Судариха ответила достойным наклоном головы.

Тут же вступил губернатор. Обратился сразу ко всем:

— Мы летели на вертолете и увидели похоронную процессию. Сверху хорошо видать. Господин президент спросил про усопшую и удивился, что провожать ее пришло так много народа.

Президент его мягко поправил:

— Называйте меня, Алексей Егорович, не господин, а товарищ президент.

Губернатор продолжил:

— Я и говорю... Товарищ президент узнал, что хоронят не заслуженную артистку РСФСР и не какого-нибудь политического деятеля, а простую деревенскую труженицу, бригадира овощеводческой бригады. Товарищ президент решил разделить наше с вами горе, Наталья Павловна!

Было бы, конечно, странно, если бы президент страны собрался поучаствовать в похоронах какого-нибудь Япончика. Или деда Хасана. Не говоря уже про Зарубу из Амурска.

Подоспели принаряженные в камуфляж егеря, засветились красными огоньками телекамеры, и разговор потек сам собой. Так весной ручеек выбивается из-под леденистого еще, но уже и подтаявшего снега.

— Никаких специальных речей я вам произносить не буду, — начал президент, — потому что их у меня нет. Не заготовлено сегодня. Я узнал, каким честным и порядочным человеком была Анна Павловна Сударина. Она всю жизнь прожила в деревне, стала знатным полеводом. Мне сказали, что даже арбузы здесь выращивала. Очень хорошо, что вы сегодня достойно Анну Павловну провожаете.

Президент особо выделил слово «достойно». И продолжил:

— Конечно, очень много сделала ее родная сестра, Наталья Павловна Сударина, человек в нашей стране известный, Герой Социалистического труда и Герой России. Судьбы у них сложились по-разному. Анна Павловна всю жизнь проработала в совхозе. Наталья Павловна стала крупным руководителем, ее избрали сенатором в Совет Федерации, высший законодательный орган страны. Две родные сестры, два человека из глубинки России! И обе — люди труда... Давайте, по русскому обычаю, помянем труженицу Анну Павловну Сударину. Светлая ей память.

Все правильно президент сказал. Значительно и по-человечески. Хотя и без заготовленных спичрайтерами речей. Лёня давно уже заметил странную в России особенность. Умирают почему-то хорошие люди. Он иногда думал: а плохие-то что, совсем не умирают? Остаются жить и командовать нами. Может, поэтому у нас часто все так идет, сикось-накось.

Президент перекрестился и пригубил из рюмки. Старший в охране недовольно поморщился. Не успел налить в рюмку президента своей водки, проверенной. Получит нагоняй от фэсэошников — федеральной службы охраны. Да ведь на людях-то и не плеснешь. Некрасиво как-то получится. Президент страны, который всегда со своим народом — и в радости, и в печали, — на поминальном обеде пьет водку из проверенной адъютантами бутылки. Что люди подумают? Они подумают, что президент не доверяет своему народу и боится, что его отравят. Впрочем, простые люди ведь не знают, что существуют правила безопасности для первых лиц государства, не самими первыми лицами придуманные.

Судариха, на правах хозяйки, положила в чистую тарелку, стоящую перед президентом, белых грибов маринованных, моченое яблоко и морошки. Тоже моченой, но хорошо сохранившейся. Не размазня какая-нибудь, а ягодка к ягодке. Желто-оранжевые и озорные глазки. Казалось, что морошка весело подмигивает с белой тарелки и приглашает: а ну-ка, попробуй!

— Отведайте наших даров, товарищ президент! Все еще родит перская земля. Лес, огород и сад нас кормят. И встарь так было.

Президент с удовольствием подцепил вилкой шляпку белого грибка боровичка, крупно откусил яблоко — знаменитую антоновку — и зачерпнул маленькой ложечкой морошку.

— Заготавливает народ на зиму дикоросы? Я знаю, что у вас здесь грибные места. Давно не ходил за грибами.

Губернатор хотел было разговор о дикоросах подхватить, привести цифры сбора грибов и ягод, вполне себе успешные, а также отрапортовать о пуске нового комбината по производству таежных деликатесов. Но потом подумал, что лучше будет, как-то правдивее, если разговор о дарах природы начнут егеря. И предоставил слово старшему егерю Лебяжьего охотхозяйства Семену Панкратьевичу Кунину. То есть сивоусому Панкратычу. Бумажку с фамилиями губернатору уже подсунули. Егеря сидели в камуфляже, плечом к плечу, справа от президента, сами похожие на грибы боровики. Приземистые и широкоплечие, морды у всех красные. Но не от выпитой водки, а оттого, что полжизни провели в лесных дебрях и на озерных рёлках, среди дождей, снегов и палящего солнца. Сам Лёня, кстати говоря, тоже сбегал домой по просьбе Рунина и переоделся в свой охотничий комбинезон. Пока скромно сидел. Вина не пил совсем. Его Рунин проинструктировал: «Смотри по обстановке... Ты все ж таки грамотный. А то наши мужички загнут куда-нибудь не туда. Запоют Лазаря! Ты тогда и влазь, подправляй тему! Только не вздумай больше выть вепрем».

Тут Рунин осечку дал. Вепрь — это кабан. А кабан не воет. Он хрюкает.

Зато насчет мужичков и песни Лазаря оказался прав. Что вообще значит «петь Лазаря»? К тому времени Лёня про двух Лазарей, из Библии и святого благоповествования Иоанна Богослова, знал все. Ну или почти все. Не хуже, чем про гранатомет «Муха». Один Лазарь, уже похороненный, вышел из пещеры. Он воскрес после молитвы Христа. И фарисеи, еврейские первосвященники, решили убить Иисуса. Они просто смертельно испугались величия и могущества Христа. Другой Лазарь был нищим и больным. Он приползал к дому богача и просил крохи со стола. Собаки лизали его струпья... «Петь Лазаря» — прикидываться несчастным, нищенствовать, жаловаться на судьбу. Тут человечество несправедливо к Лазарю-второму. Он ведь не притворялся, а действительно страдал. За что ангелы и вознесли его на ложе Авраамово, а богач попал в ад.

Но люди решили, что петь Лазаря — притворяться и лицемерить.

Матёров сам догадался, что плохие люди извратили святую истину. Может, те же самые фарисеи-первосвященники, так напугавшиеся Христовых чудес.

Мужички «загнули» не туда. Да и Панкратыч не оправдал надежд губернатора. Вместо того чтобы рассказать, как они зимой подкармливают в лесу кабана и лося, а по весне на местах вырубок высаживают стройные ряды елочек, Панкратыч тяжело сглотнул и сказал:

— Ну что я могу сказать? Живем мы здесь трудно и как-то... — Он на долю секунды задумался. — Невесело живем мы, товарищ президент!

Президент едва усмехнулся, незаметно так — уголками губ:

— Ну а кто же вас должен веселить?

Панкратыч сразу сбился с мысли:

— Оно, конечно, так, товарищ президент! Но как тут развеселишься, если, к примеру, у меня, старшего егеря, зарплата пять тысяч рублей в месяц?

— Ну и как же вы живете на такую зарплату? — спросил президент. Он поджал свои тонкие губы и выразительно посмотрел на губернатора.

Алексей Егорович заторопился, хотел направить разговор по нужному все-таки руслу, но было уже поздно. Егеря, перебивая друг друга, загалдели:

— Да берем заказы на охоту!

— А то еще волка бьем, полторы тысячи за шкуру.

Президент проявил осведомленность:

— В загоне участвуют десятка два охотников... Сколько же нужно добыть волков, чтобы на всех заработать? А заказы на охоту от кого поступают?

— Известное дело, от богатеньких! — снова взял инициативу в свои руки Панкратыч. — из Пери приезжают, из Творжка. А то и с Питера... Но без браконьерства и любого другого баловства. Вы не подумайте плохого, товарищ президент! Выписываем лицензию на кабана. Или на лося. Ведем на засидку, выслеживаем и подгоняем зверя. Они нам платят по прейскуранту за услуги.

Губернатор очень рассчитывал на внезапную встречу в Лебяжьем. Дело в том, что в Пери он был как бы на пересидке. Алексей Егорович очень хотел стать министром лесного хозяйства в новом правительстве. Заместителем он уже поработал. А чтобы стать министром, ему нужно было проявить себя на самостоятельной должности. Например, губернатором какой-либо лесной области. Вот тут фишка и легла ему в Перь. Он думал, что отсидит губернатором не больше двух лет, подлатает дороги, хрущобы подшурудит, старух со стариками переселит показательно — модная нынче реновация, пару-тройку церквей отреставрирует, отчитается об успехах и — в Москву! Он даже семью в Перь не перевез, квартиру не получал. Жил в гостинице. Но... Фишка легла в другую сторону. Министром лесного хозяйства в новом правительстве стал сын члена Госсовета, давнего сослуживца президента. Так бывает. И довольно часто. Хотя, понятно, в первую очередь не по родству судят, а по профессиональным качествам. Кому еще такое положение с кадрами в государстве не ясно? Кстати говоря, Алексей Егорович, несмотря на свои амбициозные планы, о которых судили и рядили всяк, кому не лень, да хоть и та же Анжелка в магазине, оказался толковым хозяйственником. Не орал на подчиненных, советы слушал, слово свое держал и много чего успел сделать за два года губернаторства. Была, правда, в нем одна странность, которая бросалась в глаза. Алексей Егорович оказался набожным человеком. Можно сказать, почти что воцерковленным. Исповедовался, причащался, ходил к всенощной и на заутреню. И духовник у него свой был. Местный владыка митрополит Сергий. Вместе они церкви реставрировали. Золотили купола и отливали звонницы. Да что ж в том плохого? А то. Не нравилось жителям, что свои божеские дела губернатор творил под телевизионные камеры. А потом его со свечкой в руках показывали в местных новостях. Да вот еще что. Не очень существенное, но с червоточинкой. Губернатор был похож на братка из лихих девяностых. Хотя и сильно облагороженного уже. В итальянском костюме тонкой шерсти и в английских туфлях, с галстуком на шее, повязанным модным виндзорским узлом. Но с быковатой шеей, которой было тесно в воротнике белой рубашки, и с подбритым по-боксерски затылком. Злые языки шептались за спиной Алексея Егоровича, что когда-то он начинал свою трудовую деятельность в морге. Помогал бандитам хоронить своих. Теперь по России на каждом кладбище есть аллея с огромными крестами из черного мрамора. На аллеях лежит убитая в разборках братва. И кличка тогда у губернатора была соответствующая — Леша Санитар. Случались наверняка и деликатные просьбы. В середине и в конце девяностых много русских авторитетов полегло под злыми пулями чеченских и грузинских воров в законе.

Рунин Николай Иванович, сидевший молчком, как-то догадался, что разговор с самого начала не задался и потек не по тому, очень нужному губернатору, руслу. А вот не надо устраивать никаких импровизаций! Взяли вдруг да и свалились с неба... Ангелы! Хоть бы по рации предупредили.

Интересно, конечно, как Рунин догадался? Чутье сработало или сказалось его директорство в совхозе? Матёров тогда еще подумал: а вот что, кроме плохих зарплат, разбитых дорог и разворованных лесов, хотели услышать от егерей президент с губернатором? Что-нибудь про скрепы? Ну, это когда с иконами и хоругвями люди идут крестным ходом. Нищие и калеки ползут по обочине, в пыли. Лазари, одним словом. И бабы идут с детьми, и мужики... Народ в таких разговорах обязательно мудрый и справедливый. Он, то есть народ, степенно оглаживает бороды и рассуждает о судьбах малой родины и о том, как нам одолеть супостата с его санкциями и гей-парадами. Но как ты ни старайся ввернуть про ментальную связь поколений или про вековую природную нравственность крестьян, обязательно свернешь на казнокрадство местного начальства и притеснения толстопузых силовиков. Испокон веков в России как? Хороший царь — отец родной, терпеливый народ — богоносец, ну а бояре, понятно, злодеи. И много просто обыкновенных дураков. Не говоря уже про кем-то регулярно взрываемые дороги. Но ведь еще Иван Алексеевич Бунин сказал: «Из нас, как из дерева, — и дубина, и икона, — в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев». Цитату Лёня помнил наизусть, потому что из-за нее его, недоучившегося библиотекаря, отправили в окопы.

В общем, Рунин вылез вовремя.

— Хочу сказать вам, товарищ президент, как глава местной администрации, что есть у нас и хорошие примеры! Они складываются в положительные тенденции.

Егеря переглянулись.

Интересно, где Коля их нашел, положительные тенденции?

Опять экстраполирует. Или константирует?

Рунин продолжил:

— К нам на постоянное место жительства стали возвращаться городские граждане. Настоящие интересные люди... Вот он, например. — Рунин ткнул пальцем в Лёню. — Леонид Иванович Матёров. Привез из города библиотеку. Книжки собирал на помойках. А на хуторе Ясная Деляна поселилась целая коммуна. Из Парижа люди, из Израиля. У них и свой батюшка есть, отец Рафаил. Открыли для детей воскресную школу. Православную.

На взгляд Лёни, в Ясной Деляне собралась какая-то секта обновленных толстовцев. Президент не стал расспрашивать про еврея-священника. Его заинтересовали собранные на помойках книги. Президент был русским человеком. И вслед за Руниным, который регистрировал Лёню в администрации, и вслед за бомжами, с которыми Матёров копал могилу для Сударихи, он с интересом спросил:

— А что, разве книги выбрасывают на помойки?! И зачем вы их собираете?

— Выбрасывают, — подтвердил Матёров, — гаджеты и компьютеры заменили книги. А собираю зачем... Решил в деревне открыть первую частную библиотеку. Мне назначали военную пенсию. После контрактной службы в армии. Пенсия очень хорошая.

— Вы воевали?

— Вторая чеченская кампания. Комиссовали после контузии. Старший лейтенант в отставке. Вернулся в Ленинградский институт культуры, теперь это академия. Учился и работал при кафедре. Собираю букинистические книги.

— Вы надеетесь на то, что их будут читать в деревне?

— Книги — это хранилище человеческой памяти и информации, товарищ президент. А сбор информации — первый признак создания демократии.

Президент с интересом посмотрел на Матёрова:

— А я думал, что сбор информации важен для разведки!

За столом притихли. Уважительно смотрели на Лёню. Вон как он повернул, Библиотекарь. Оказывается, может не только выть волком на кладбище. Он еще демократию привез в Кокошкино, где зимой даже собаки скулят от холода, а овцы блеют от страха.

Наталья Павловна Сударина подхватила разговор, готовый уже вот-вот развалиться на какие-то бесформенные куски — от убитых волков до первых признаков демократии. Она решила напомнить, по какому поводу все собрались за столом. Женщина с государственным мышлением. Потому и заседала в Совете Федерации.

— Анна Павловна Сударина выращивала богатые урожаи овощей. И даже селекционировала бахчевые. Товарищ президент, местному населению заняться нечем. Вот и пьют. А знаете, какие здесь богатые леса! И ягоды в них, и грибы, и целебные травы. Зверь еще не весь выбит. Правда, поля зарастают борщевиком.

Телевизионные камеры работали вовсю. Картинка с егерями получалась хорошей. И две звезды на лацкане знатной старухи, Судариной, пускали лучики в объективы. Получалось позитивно.

Президент ценил людей с практической сметкой.

Он тут же ловко свернул на дорожку, ему предложенную:

— Хорошо бы, Наталья Павловна, создать здесь комбинат по производству консервированных дикоросов. Мариновать грибы, варенье варить из морошки... Вон она у вас какая славная, прямо ядреная! На зубах скрипит. Пушкинская морошка в Ленинграде на ура пойдет! Помните, как поэт перед смертью у своей жены Натальи Гончаровой морошки попросил? Организовать рабочие места, наладить конвейер. Целый кластер создать можно! Как вам идея, Алексей Егорович?

Президент повернулся к губернатору. Губернатор, теперь уже окончательно похожий на братка, только порозовевшего, фарватера в разговоре тоже не потерял. А про хлебный пост министра лесного хозяйства он не забывал ни на минуту.

— Отличная идея! Только считать надо, товарищ президент. Сбыт налаживать, логистику. Производство организовать не трудно. У нас есть опыт создания заводов по консервированию. Недавно один такой, новый, под Перью пустили. Самое главное — где взять рабочую силу. Деревни разорились под корень, брошенные стоят. Это правда. Зарастают осинами.

Губернатор все-таки был частью своего народа и хотел того или не хотел, но опять завел песню о всеобщем запустении. В России, кто не знает, песню Лазаря, то есть страдания, надо петь всегда. Особенно при царях. Хотя цари-то таких песен как раз и не любят.

Президент его перебил:

— Вот вы и посчитайте! А мы поможем. Выгодными кредитами. Наталья Павловна, я знаю, как вы организовывали сложнейшее производство в Северодвинске, на побережье. Не спорю, работа в Совете Федерации важное государственное дело. Не хотите снова засучить рукава?

Вот как развернул свой стремительный десант с неба президент. А как по-другому, если ты — президент? Сенатор Сударина явно не ожидала такого поворота на поминках родной сестры. А президенту его импровизация нравилась все больше. Похороны одного человека возвращали к жизни огромное пространство. И обозначили жизненную перспективу для тысяч живых людей, обитающих в нем.

— Да за возрождение родного края мы вас третьей Звездой Героя наградим!

— Не в звездах дело, товарищ президент. Как быть с кредитами?.. К кому обращаться?

— Пишите бизнес-план и концепцию создания агропромышленного кластера в Лебяжьинском районе Перской области. С упором на традиционные промыслы и ремесла. За двумя подписями пишите. Своей и губернатора. Подавайте записку одновременно в Правительство и в Администрацию Президента. Я предупрежу кого надо. Проследят.

Снова, как будто его попросили, влез Рунин:

— Я знаю, где взять рабочую силу для сбора дикоросов.

— И где же? — с усмешкой посмотрела на Николая Ивановича Судариха. Похоже, она не планировала своего возвращения в места поруганной Степкой Кормильцевым юности. Степа, кстати, Кормильцев сидел напротив, за столом у стены, и во все глаза смотрел на свою Наташку, которой сам президент предлагал государственную программу!

Наташку, которую он в свое время... Ну, честно скажем, киданул.

Старухи Кормильцева уже давно посапывали по своим каморкам.

— Надо настроить летних общежитий со столовыми, водопроводами и душами, — сказал Николай Иванович, — ездить по маленьким городкам области и набирать бригады. Вахтовый метод. Нефть таким способом мы добываем десятки лет, а уж грибы-то с ягодами как-нибудь соберем. Работать пойдут, потому что все равно сидят без дела. В лучшем случае егерями и охранниками трояки зарабатывают.

— Не трояки, а пятерки, — поправил Панкратыч.

— Ну вот, — значительно сказал президент, словно подводил черту в разговоре, — у вас здесь и помощники найдутся, Наталья Павловна. Организовывать людей вы умеете. Светлая память вашей сестрице, пусть земля ей будет пухом! Вот на какие дела вывели нас воспоминания об Анне Павловне Судариной. Как жила — такая и память. Оставайтесь, говорите-прикидывайте... А нам с Алексеем Егоровичем сегодня еще проводить совещание о сохранности лесов. Желаю вам здоровья и успехов. Россию надо возрождать. И мы ее возрождаем. Не все получается — тоже правда. Но главное, что есть искреннее желание. Вот как у ваших земляков. Меня часто спрашивают: во что верить? В Россию надо верить!

Русские поминки не были бы русскими, если бы все они кончались на такой, прямо скажем, государственной ноте. Или на тихой — доброй и светлой. Правда, до исполнения хором песни под баян «Хы-мурится не надо, Лада!» дело не дошло. Но и без драки не обошлось. Когда президент и его свита отправились на вертолетную площадку, уже завечерело. Анжела, к тому времени изрядно раскрасневшаяся, подобралась к Тамаре Матвеевне Руниной. Тамара сидела рядом, плечо к плечу, с мужем, так удачно выступившим на встрече с президентом. К тому же он успел ей прошептать, что навсегда возвращается домой. Анжелка вывернулась откуда-то из-за Рунина и вцепилась в лаковую укладку Тамары на голове. Николай Иванович даже не успел произнести Анжелке тех печальных и горьких слов о расставании навеки, которые он приготовил накануне. Продавщица выдернула из светлой прически Тамары рыжий шиньон, который она использовала в качестве подкладки в высокой, похожей на сдобную булку, хале. Злобно хохоча, Анжелка размахивала шиньоном, как маленьким знаменем своей победы. Словно сама была голливудской красавицей. Как тут не вспомнить покойную Судариху и ее характеристику Анжелкиного взрыва на макаронной фабрике. Анжелка своим хулиганством продемонстрировала, на какую фальшивую красоту Коля Рунин променял настоящую любовь. Себя, конечно, имела в виду. Тамара Матвеевна в долгу не осталась. Она отвесила продавщице такую оплеуху, что Анжелка, не устояв на ногах, рухнула на своего избранника. Николай Иванович Анжелку подхватил. Все ж таки хватка в руках оставалась. Да и дело привычное. А вот уж тут продавщица собралась с силами и вцепилась, как дикая кошка, Рунину в лицо. Понять ее было можно. В безлюдных лебяжьинских краях женихов можно сосчитать по пальцам двух рук. Да и то все женатики или алкаши. Анжелку еле оттащили.

Наталья Павловна протянула Рунину чистое полотенце:

— Ну и рожа у тебя, Шарапов! Иди умойся... Завтра ко мне на работу выходи.

Николай Иванович очумело посмотрел на Судариху.

Он понял: что-то большое затевается!

Лёне Матёрову Рунин успел попенять перед уходом с поминок:

— Ты зачем президенту сказал, что ты контуженый? Хорошо, что он не слышал, как ты воешь. Можно подумать, что у нас здесь одни чокнутые собрались. Слава богу, что хоть Витька Саудадин со своим чемоданом на поминки не приперся.

А может, так оно и есть. Чокнутые.

Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков.

В ту ночь жестяные баночки, установленные студентом-астрономом по периметру оврага, звенели особенно призывно. Лёня выходил на крыльцо, курил и слушал. Звезды висели низко, и каждая была размером с кулак. Утром Витька прибежал к Матёрову в дом за горячей картошкой и сообщил свежую новость. Сегодня ночью он снова установил связь с туманностью Ориона. Может быть, туда и отлетела душа Анны Павловны Судариной. Витя по ходу объяснил некоторые подробности. Туманность Ориона открыта французским астрономом Николя-Клодом Фабри де Перейском в 1610 году. Находится на расстоянии около 1344 световых лет от Земли. Сколько ж туда должна лететь душа Сударихи? Но души перемещаются быстро. Зато туманность Ориона видна почти в любой точке Земли. В нижней части М 42 (это и есть туманность) астрономы обнаружили несколько коричневых карликов. Коричневые карлики в принципе есть субзвезды. Субзвезды быстро остывают и превращаются в планетоподобные объекты. То есть они гаснут. Вите жалко коричневых карликов. Они подмигивают ему с неба. Чумаход, Дрищ и Веган готовят к запуску космическую ракету. А Земля...

Земля все равно имеет форму Витиного чемодана.

На крыше дома в Кокошкине Лёня решил установить телескоп.
 

Глава 6

Кончилась хванчкара

В начале марта к Матёрову заглянул Аслан Гамзатов, подрядчик строек, начатых Сударихой в Лебяжьем. Тот самый Аслан, который вынес Матёрова, оглушенного и потерявшего речь, на своих плечах. Из ущелья их тогда живыми выбралось десять человек.

Взвод потерял сорок бойцов.

Последний бой Матёрова в Махкетах.

Они встретились с Асланом случайно. Прошло уже почти двадцать лет. Кто-то налетел на Лёню сзади и захватил шею сгибом руки. Прием называется «захват с удушением». Дело происходило на строительном рынке в Творжке. Матёров приехал за уголками-креплениями и степлером. Он сконцентрировался и бросил нападавшего через голову. Все-таки был командиром разведчиков и не все навыки растерял, сидя в читальных залах. Они стояли с Асланом посредине разбитой, в каких-то асфальтовых проплешинах площади на рынке и плакали, не стесняясь людей. Небритые хачи, по виду азербайджанцы, гортанно гыркали, глядя на них. Творжокские тетки в посадских платках тоже вытирали слезы. Не часто среди бела дня, посередине России встретишь двух взрослых мужиков, уткнувшихся лицами в грудь друг другу. «Ну, как ты, командир?» — наконец спросил Аслан.

В кафе у Тимура, тоже залетного, с Кавказа, курда, — он прекрасно готовил шашлыки и люля-кебаб, — они просидели с Асланом до утра. Все никак не могли наговориться. Тимур сам подносил вино, забытую хванчкару. Говорил, что вино доставлено прямо из Грузии. И жареную баранину подавал. Понимал, что кафе сейчас закрывать не надо. Денег тоже не взял. Аслан вина не пил совсем. А Лёня от радости огрел пару бутылок.

...Краток речной маршрут,
Кончилась хванчкара.

Хотя здесь митяевские строки и не совсем в кассу. Он там, в песне, целовался с ней под мостом. И у них кончилось вино. А Матёров с Асланом ведь не пиндосы какие-нибудь, чтобы целоваться. Они вспоминали. Пацанов своих вспоминали, прапорщика Зинченко и комбата Чистоганова. И Аслан сказал Лёне, что хоть он тогда и не смотрел в прибор ночного видения, но догадался, что происходит на краю аула, у выдолбленной в скале ямки.

Аслан отвез Лёню на своем джипчике «Тойота-Раф-4» в Кокошкино.

С той поры он стал заезжать к Матёрову.

После Нового года Наталья Павловна стала искать подрядчика на стройку. Фирма Аслана в Творжке имела хорошую репутацию. Площадка в Лебяжьем разворачивалась на глазах. Отремонтировали ферму, переделали ее в цех по консервированию грибов. Там же поставили чаны для варки варенья из ягод. Построили несколько модулей-общежитий, с водонапорной башни сняли гнездовье аистов и запустили узкоколейку до ближайшей железнодорожной станции, от которой рукой подать до Питера.

Аслан обрусел. После службы он окончил политехнический институт, факультет ПГС, и домой, в Дагестан, не вернулся. Осел в Творжке. Здесь женился на русской красавице Вере. Так и сказал: «У меня Верка красавица!» Нарожали четверых детей, погодков.

Сначала он занимался паленой водкой. Теневой бизнес.

— У меня денег было — полные диваны!

— Никогда не слышал, чтобы деньги измеряли диванами.

— Знаешь тахту-раскладушку? Поднимаешь матрац, а там — ниша, куда на день хозяйка прячет постель. Вместо постели у нас там лежали пачки денег. Ничего, кроме беды и горя, деньги от водки мне не принесли. Вера собралась с ребятишками уезжать к матери. Она сама родом из Подмосковья. Я начал пить, играть в казино, сразу появились телки.

— А почему ты в Дагестан не возвращался?

Аслан нахмурился:

— У нас очень хорошее село, старинное. Орошаемые поля — огромные. Прямо посередине деревни стоял консервный завод. И там мы все работали. И родители мои, и родственники. Персики консервировали, другие фрукты и овощи. А потом завод обанкротили. Сознательно развалили. Работать стало негде. Но главное — другое. Ты забыл, что произошло с той женщиной под Ведено? У нас, конечно, все давно не так. Дагестанцы женятся на русских. Но отец запретил мне возвращаться домой. Он узнал, что я стал барыгой и женился на русской. Ни один кавказец не может ослушаться отца. Вернуться в свою деревню — значит жить по правилам стариков. А я уже не мог жить по закону гор.

В батальоне дагов уважали все. И побаивались. Даже командир Чистоганов с ними считался. Они быстро сбивались в землячества. Там, где три дага, считалось ОПГ. Организованная преступная группировка. На самом деле никакой она преступной не была. Даги охраняли свою территорию и земляков в обиду не давали. Все названия национальностей — чичи, даги, азерботы, хачи, чуркестан и урюки — прочно вошли в обиходную речь страны еще в 90-е годы. И в армии так называли друг друга. Никто не обижался. Но ты не мог в глаза азербайджанцу сказать «азер». Или, что еще хуже, «хач» или «хачелло». Так было не по понятиям. Не по законам теперь уже навсегда потерянной дружбы народов могучего СССР. Хотя конечно же все прекрасно знали, как их называют за глаза. «Хач» и «азер» — оскорбление. Не говоря уже о словечке «чича». Если ты скажешь в глаза гордому чеченцу, кавказскому д’Артаньяну, «чича», то можешь получить пулю в лоб. Все они, мигранты из бывших республик, в начале 90-х годов хлынули на торговые и строительные рынки, рассыпались по городам и поселкам провинции. Торговали на базарах (потом наняли русских теток), работали на стройках. Некоторые таксовали, постепенно захватывая автомобильный и ресторанный бизнесы. Начинали с хашных и шашлычных, открывали торговые центры. Тельман в Москве владел знаменитым Черкизоном. Лужков, мэр столицы, на юбилее Тельмана лезгинку танцевал. Даже по телевизору показывали. Потом к хачам примкнули хохлы, белорусы и молдаване. Те больше работали на стройках, сбиваясь в бригады. Грузин-штукатуров Лёня не встречал. Как и киргизов — владельцев нефтяных скважин.

Аслан был классическим дагом. С голубыми глазами и светлыми волосами. Он отличался от многих других, и не дагов — тоже, тем, что принципиально не занимался кидаловом. Еще одно понятие, вошедшее в новую реальность страны. Кидалово — значит все обманывают друг друга. Кидают. Как заказчиков, так и партнеров. В Творжке Аслана знали все. И он знал всех. Очень скоро открыл свою маленькую фирмешку. Начинал с ремонта квартир. А теперь уже строил торговые комплексы. Были заказы и на виллы новых русских, облюбовавших рыбацкие и охотничьи берега лебяжьих озер. Он не пил спиртного и не курил. Всегда просил, если есть, налить зеленого чаю. Лёня покупал для него специально китайский чай улун. Улун пахнул молоком. У Аслана были свои правила жизни. Он знакомился с каждым новым жителем околотка и сразу чем-нибудь ему помогал.

Говорили, что у Аслана нет врагов.

— Мой плотник достроит тебе стеллажи, командир. Тебе тут одному работы еще на полгода хватит! Никаких денег я с тебя брать не буду.

Матёров знал манеру кавказцев и вообще восточных людей делать подарки, а потом... Что потом? Так и сказал Аслану.

Аслан гортанно, по-своему, рассмеялся. Как настоящий горец.

— О чем ты, Леонид? За книгами буду к тебе ездить.

— Ты разве читаешь книги?

— У меня дедушка был, в каком-то там четвертом или пятом родстве, поэт Расул Гамзатов. Помнишь такого? Гамзатовы все читают.

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей...

А может, не в журавлей они превратились, а в аистов? И теперь прилетают в Кокошкино и тревожат и без того сумеречную душу Матёрова.

Как же не помнить депутата Верховного Совета и народного поэта Дагестана Расула Гамзатова? Он однажды сказал: «Сижу в президиуме, а счастья нет!» Вся страна потом повторяла. Хотя в президиумах сидели не все.

Аслан стал часто заезжать. Всегда привозил деревенские подарки. Авоську свежих огурцов. У них с Верой была своя теплица. Кружок какой-то особой колбасы, фермеры угостили. Десяток-два куриных яиц, банку меда. В своем загородном доме он разводил птицу и пчел. Несколько ульев. Книги брал исторические и на тему государства. «Мемуары Талейрана» под редакцией Е.В. Тарле с примечаниями С. и Л. Фейгин, «Историю государства Российского» Карамзина, старое — дореволюционное издание. Иногда книги, совершенно неожиданные даже для Матёрова, закоренелого книжника. Диоген Лаэртский «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов»; Дэвид Горовиц, Пьер Кольер «Клан Кеннеди. Американская драма», Нью-Йорк, 1984 год; Жан де Нострдам «Жизнеописания древних и наиславнейших провансальских пиитов, во времена графов прованских процветших» — издание М.Б. Мейлаха.

Что особо удивляло Матёрова, Аслан с интересом читал синие тома Большой советской энциклопедии. Историю появления у него в библиотеке многотомной БСЭ под редакцией Введенского (второе издание, 1950 года) надо знать. Лёнин друг-еврей, по фамилии Куперман, уезжал на ПМЖ в Израиль и уже тогда валявшуюся где-то на антресолях гаража энциклопедию ловко Матёрову пристроил. Подарил от души. Он знал, что Лёня не откажется от такого подарка. Вот, оказывается, когда книги начали выбрасывать! Еще в прошлом веке. Энциклопедию домой Аслан не брал. Толстые очень и тяжелые тома. Читал у Матёрова прямо на дому. Да увлекался так, что иногда забывал о времени. Спохватывался, глядя на часы:

— Ёкалэмэнэ! В Полёкушах плитку ждут! Засиделся я у тебя, командир.

На этот раз Аслан был чем-то озабочен. И книжки смотреть не стал. На улице уже капала сосульками первая оттепель, но и метели еще завывали.

— Командир, тут такое дело... Наталья Павловна попросила меня переговорить с тобой... В общем, надо сносить твой дом. И к началу мая ставить здесь теплицы. Арбузы она хочет выращивать.

Лёня вспомнил рассказ Сударихи про деда-агронома, розу ветров и про костры, которыми спасали от холодов арбузную рассаду.

— А я куда денусь со своими книгами?

— Она предлагает тебе участок рядом с офисом. Земля выкуплена. По индивидуальному проекту мы тебе выстроим двухэтажный коттедж. Как она сказала, дом-библиотеку. Финская технология, сэндвичная. За пару месяцев узбеки Хакима поставят. Подведем воду, свет, канализацию.

В Матёрове все аж закипело.

— Смотри, сержант, как получается... Они что хотят, то и воротят. Дома сносят, леса рубят! Я из Питера зачем уехал? Чтобы жить в тишине и в покое. Грибы собирать... Книжку писать собрался. А тут опять! Сваи колотят, траншеи роют, электросварка день и ночь трещит! А теперь еще из дома выселяют. Между прочим, дом у меня в собственности. Частной. Все документы оформлены чин чинарем. И администрацией подписаны.

После обеда приехала сама Судариха.

С ней в дом к Матёрову вошла молодая женщина, лет тридцати. В короткой кожаной куртке с меховым воротником, в обтягивающих джинсах и унтятах. Сапожки такие. Не бокаря, конечно, а просто сапожки мехом наружу, похожие на двух лохматых медвежат.

Наталья Павловна сухо поздоровалась с Матёровым и представила женщину:

— Дочка моя младшая, Полина. Работает дизайнером. Она разработала проект твоего дома-библиотеки. У нас мать была Полиной. Я дочку назвала в честь матери, а Нюра — внучку.

Полина с интересом окинула взглядом стеллажи с книгами, вгляделась в Лёню. Ресницы дрогнули. Матёрову показалось, что она даже задержала взгляд на его лице. Ну что Лёня тогда представлял из себя? Небритый, недельная щетина, набрякшие подглазья, отросшие почти по плечи лохмы с сильно проступающей сединой. Подвязывал их по лбу цветной тесемкой, как древнерусский плотник. Ну а нос после сорока как-то загорбатился. Совсем не по-русски.

Полина достала из тубы и развернула на столе чертеж. Лёня поспешно убрал хлебницу с кусками засохшего хлеба, немытые тарелки, остатки квашеной капусты в плошке и пепельницу, набитую окурками. Сдохшие «Мальборо».

— Извините! У меня тут не прибрано.

Она как-то легко рассмеялась.

Голос был глубокий, с легкой хрипотцой. Как у матери.

— Холостяцкое жилье... Зато столько книг!

На листе ватмана Матёров увидел чертеж дома-библиотеки. С первого взгляда он понял, что будет жить в двухэтажном коттедже, спроектированном в виде восьмигранника. С террасой, напоминающей палубу корабля.

Я вижу мачту корабля,
и Вы — на палубе...

Длинные горизонтальные окна по стенам второго этажа, по всему периметру восьмиугольника, усиливали сходство домика с капитанской рубкой. А может, с обсерваторией? Крыша восьмигранника была плоской. Там можно установить телескоп. В городе никогда не увидишь звездного неба. А в деревне оно, кажется, лежит на крышах. Матёрову вдруг представилось, как он будет жить в капитанской рубке... с Полиной!

— Вот смотрите, — сказала Полина, — на второй этаж ведет лестница. Она очень простая, вдоль стены. Здесь кабинет и жилая зона. Она может быть и спальней. Внизу кухня и печь-камин. Хорошо вечером сидеть у камина... На обоих этажах стеллажи. Главными будут в доме книги. Много книг. Работать вы будете на втором этаже... Оттуда откроется прекрасный вид на слияние Сельги с Ветлугой. Здесь окно и дверь на балкон.

Лёня любил сидеть у своей печки и, приоткрыв дверцу, подолгу смотреть на огонь. А кто не любит?

— Почему вы решили, что я буду жить в вашем доме? — спросил Матёров.

Она как-то беспомощно посмотрела на Лёню и ответила:

— Вам понравится.

— А что значит «работать вы будете на втором этаже»?

— Я подумала, что если у человека столько книг, сам он не может не писать.

Матёров задумался.

— Скажите, а можно на крыше дома установить телескоп?

— Зачем вам телескоп?

— Попишу книгу, посижу у камина, пойду смотреть на звезды.

Полина засмеялась:

— Тогда надо менять план второго этажа. Потребуется еще одна лестница.

— Ничего менять не надо. Про телескоп я пошутил.

Молчавшая до сих пор Судариха сказала Матёрову:

— Не упирайся, Лёнчик! И не вредничай... Телескоп он поставит на крыше! Звездочет... Твой дом мешает осуществлению моих планов. Ты же был на встрече с президентом? У нас выстраивается линейка по выпуску дикоросов. Белые грибы, маринованные. Мы назвали их «Лебяжьи». Маркетологи придумали. Из морошки будем варить варенье «Натали». Понятно, в честь кого? В честь жены Пушкина Натальи Гончаровой. А ты подумал, что в честь меня? Совсем бабушка головкой тронулась?.. Соленый папоротник «Орляк», арбузы «Мураши»! А еще варенье из арбузных корочек... Называется УТП — уникальное товарное предложение. Ты с основами маркетинга знаком? Рестораны в Москве и в Питере у нас с руками оторвут такую продукцию! Железнодорожную ветку мы уже восстановили. А теперь представь себе, что арбузы росли только на месте твоего дома! Агрономы проверили. И что мне делать? Я же тебя не выгоняю в лес, за Сельгу... Предлагаю новый дом взамен. Перевезешь туда свою библиотеку. Телескоп тебе сама куплю. В качестве бонуса за причиненное неудобство.

— Наталья Павловна, вы современный человек и, думаю, уважаете право частной собственности. Вы создаете фермерский кластер на паях с губернатором. А может, очередную стиральную доску для отмывки денег? У нас отдельные группы лиц в стране привыкли свои личные интересы прикрывать государственной необходимостью. Дескать, все для улучшения жизни народа... Я же открою первую частную библиотеку. Для людей.

— Нужна она им... Как зайцу пассатижи. Запомни, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

— А почему вы думаете, что ваш устав им подходит? Вы здесь тоже чужая.

Судариха рассердилась:

— Я здесь родилась и выросла. Многие помнят и меня, и мою сестру Анну Павловну. Мне верят. А тебе?! Неужели ты всерьез думаешь, что народ пойдет в библиотеку? Я создаю рабочие места и спасаю деревню от гибели. Мы начинаем строить больницу и школу. А что собираешься делать ты? Будешь спиваться вместе со всеми под шелест умных страниц?

— Знаете, Наталья Павловна, вы напоминаете мне купца Лопахина, Ермолая Алексеевича, из пьесы Чехова «Вишневый сад».

— Вот-вот. Грамотеи... «Отдельные группы лиц»... Вы пришли вырубить наш вишневый садик! В школе проходили. Про лишних людей и народовольцев. Помнишь, как они ходили спасать деревню? Неужели ты, библиотекарь, так и не понял, что такого народа, честного и доброго, о каком писали классики, у нас и в помине не было? Чехов и Толстой только мечтали о нем. Поднялась дубина народной войны... Ага, поднялась! Мечту свою, я бы сказала, фантазию классики литературы насадили целым поколениям. Химера. А большевики с коммунистами плеснули в эту химеру керосинчика. Добавили в костерок огоньку. Рабочий класс, основа государства, в союзе с крестьянством и народной интеллигенцией... Где он, рабочий класс? И где интеллигенция?! В общем так. Даю тебе неделю на сборы. В мае здесь будут стоять теплицы. А в августе мы завалим «мурашами» Мурманск, Северодвинск и Питер. На севере арбузы в большой цене.

Уходя, она обернулась:

— Да, вот еще что. Мне подсказали в администрации Президента, что надо сразу создавать архивный отдел. Приглашаю тебя архивариусом. Будешь у себя в библиотеке собирать историю нашей стройки. Стройки века! — Довольная, засмеялась. — Тоже не я придумала. В районе стройку в Лебяжьем так стали называть.

Она хотела купить разведчика Матёрова прекрасным домиком и новой должностью.

Но попался он не на деньгах и не на должности. Попался и пропал.

Вечером Лёня услышал, что кто-то возится на крыльце, обметая с обуви снежок. У него там лежал специальный веничек-голяк, связанный из веток краснотала. Краснотал рос по берегам Сельги. Матёров часто гулял по заснеженным оврагам и даже пробил там тропку.

В дом вошла Полина. Она развязала посадский платок.

Волосы рассыпались по плечам.

— Чаем меня напоишь, Леонид? — своим зовущим голосом сказала Полина.

К тому времени Лёня уже побрился, подмел полы и вымыл посуду. Раздавленных червяков «Мальборо» тоже выбросил. И чай у него был заварен с чабрецом и мятой. Словно ждал кого-то. Хризантема-блогерша с синими волосами и агрессорша Томка Айзензон, да и вообще все женщины, включая медсестер в госпитале Моздока, и даже одна актриса ТЮЗа, которые встретились Матёрову на его пути, теперь были не в счет.

Он сразу понял, что Полина пришла к нему навсегда. Так бывает. Видишь женщину первый раз, ничего о ней толком не знаешь, но вдруг кольнет под сердцем, и ты понимаешь — она для тебя. И ничего тут не поделаешь. Ошибки редки. Лишь бы кольнуло.

У Полины остались в Москве сын-первоклассник и бывший муж. Спустя какое-то время, уже летом, бывший приедет на белом «мерседесе» разбираться с Матёровым. Потому что его сын, Тимурка, на каникулах живет с мамой, русской бабушкой и каким-то патлатым дядькой в деревне. И даже с удовольствием бегает на рыбалку и в лес за грибами. А вообще-то ему надо заниматься в школе боевых искусств в славном городе Грозном, где у него живет другая бабушка, по имени Джамиля. И много папиной родни. Все сплошь д’Артаньяны, торгующие... Чем они торговали? Наверное, нефтью из подпольных скважин. У мужа было какое-то булькающее имя. Лёня не запомнил. Они с Асланом вежливо пригласили надменного парня-чеченца, бывшего мужа Полины, на берег Сельги. И там пару раз окунули в омут, у плотины. А когда Лёня достал из кобуры под мышкой Макарова, вайнах в белых кроссовках и модной толстовке-худи с капюшоном и вовсе скис. И покинул пределы Лебяжьего околотка. Правда, на прощание крикнул в открытую дверь автомобиля: «Я твою маму... Сына не отдам!» Стрелять вдогонку по колесам «мерседеса» Матёров не стал.

Хотя мог бы и запросто попасть.

Все это случится потом.

А пока... Утром пришел запоздалый имейл от Хризантемы. Случайностей не бывает. Вайфай в Кокошкине работал урывками, несмотря на то что Лёня навесил китайских приблуд-репитеров для усиления связи. Хризантема буднично сообщала о том, что подала на развод. Присутствие Матёрова на суде не обязательно, поскольку у них нет детей и совместно нажитого имущества. А книжки он забрал. Нужно только его письменное согласие. Да... Еще одно, кстати. Она выходит замуж. Ты его знаешь. Когда-то учились в одной группе, он пишет стихи...

Фамилию нового избранника Хризантема не сообщала.

Да Лёне было и не интересно ее узнавать.

А стихи в их группе писали почти все пацаны.

Даже письменного уведомления в суд на согласие развода он так и не отправил. Стало просто не до того. Такая женщина, как Полина, меняет твою жизнь. Наполняет ее смыслом.

Бывает наоборот — пускает под горку.

Скучной середины нет.

Матёров влюбился в Полину Сударину.

Все-таки несколько раз в своей жизни он уже валялся под горой.

Он знал, что теперь они будут жить с цельными сердцами.

Лёня стал собирать документы и чертежи строек. Стройки росли, как миражи, на глазах. Возникали в чистом поле. Только миражи потом быстро исчезали в дымке, а корпуса общежитий и цехов пахли свежим деревом, краской и штукатуркой. Их можно было потрогать руками. Рунин носился на своем «Патриоте» как угорелый. Завод по переработке грибов и ягод. Цех розлива и консервирования козьего молока. Тоже уникальное торговое предложение. Или товарное? Новые овчарни — семьи по деревням брали в подряд стада овец. А заводик в Урлове приступил к валянию русских валенок из овечьей шерсти. В газетах писали, что в поселении Лебяжьем сенатор Сударина возрождает Россию. В Кокошкино зачастили корреспонденты федеральных газет и центрального телевидения. Дизайн валенок разрабатывала тоже Полина. Синие васильки на белых голенищах. Иногда она работала в библиотеке, установив компьютер и чертежную доску на втором этаже, у Лёни в кабинете. Там стояли письменный стол и широкая тахта. Вместо денег, в отличие от Аслана, Лёня прятал в нише тахты листочки своей рукописи. Сбрасывал небрежно. Полина заметила и предложила хорошую папку. Пластиковую, с двумя шнурками-прижимами. Просила почитать, но Лёня строго ответил: «Вот закончу, тогда и почитаешь». Повесть он печатал на компьютере, как всегда — не глядя, десятью пальцами, что вызывало восторг Полины. Потом готовые страницы выводил на принтере. Текст он по-прежнему воспринимал только на бумаге. Электронные книги тоже не читал. Так, что-то по мелочи гуглил в Интернете, не доверяя Википедии. Все справки и факты проверял по словарям и в книжных энциклопедиях. Почти все на интернетовских сайтах он считал полувраньем и с удовольствием пользовался новым термином фейковые новости. «Фейковые» — значит «лживые».

Полина подсмеивалась:

— Ну как ты можешь что-то прочитать про волков у Брокгауза и Ефрона? Все давно устарело!

На столе у Лёни лежал тринадцатый том словаря со статьей «Волкъ». Лёня цитировал: «Волк играет видную роль в народно-медицинских суевериях. Так, в Малороссии волчий зуб вешают детям на шею для облегчения зуборащения, а во Франции для этой же цели надевают еще башмаки из волчьей кожи».

— Думаешь, устарело? Вот будет у нас сыночек, я ему обязательно волчий клык на грудь повешу!

Полина, довольная, хохотала.

Они жили вместе, не таясь от селян, строителей и ее мамы, властительной Сударихи. Наталья Павловна была не очень довольна появлением Матёрова в их семье. Но на воскресные обеды приглашала. Свой гражданский брак с Полиной Лёня не регистрировал. Особой нужды не испытывал, а Полина речь о загсе не заводила. Про Хаттунинский котлован и про женщин, лежащих крестами на крышах домов, рассказывал скупо.

Да почти что ничего и не рассказывал.

Матёров стал засыпать без таблеток и бросил выпивать. Не тянуло. Но на охоту бегал всегда, как только его звал Панкратыч. И на склон реки Басс во сне уже не возвращался. Серега Поветкин оказался прав. Жизнь в деревне Лёню лечила, несмотря на бурные события, пришедшие в Кокошкино после похорон Сударихи.

И еще одна перемена произошла с бывшим библиотекарем. Он перестал к месту и не к месту цитировать стихи.

Что ж! Камин затоплю, буду пить.
Хорошо бы собаку купить.

Знаменитое стихотворение Бунина «Одиночество». Герой там сидит на даче, в окна дует осенний ветер. Под вечер ненастного дня ему кажется, что женщина, приходящая к нему, стала ему женой. Но она уходит. Бунину-автору хочется воскликнуть: «Воротись, я сроднился с тобой!» Он и восклицает. Или восклицает его лирический герой? Но для женщины прошлого нет, делает печальный вывод Ваня Бунин. У Лёни же Матёрова все случилось наоборот. В его дом пришла женщина. И осталась в нем навсегда. В окна светила не предвечерняя серая мгла, а яркое утреннее солнце. Оно било лучами в окно с той стороны, где Сельга сливалась с Ветлугой.

На крыше дома установили телескоп. Из Перьского университета специально приезжал астроном, носатый дядька в немодном плаще-крылатке. Настоящий звездочет. Судариха свое обещание выполнила и астрономический проект финансировала. Звездочет остался доволен. С удовольствием пообедал. Очень хвалил суп Полины с куриными потрошками. Теперь по вечерам Лёня искал туманность Ориона и коричневых карликов. Ему, как и Вите Саудадину, было жалко потухшие звезды. Вот зачем они погасли? Полина тоже заглядывала в окуляры телескопа. Устанавливать телескоп позвали Витю Саудадина. Витя прямо задрожал, когда из упаковки, крафтовой бумаги и желто-сливочных стружек извлекли трубу телескопа. С астрономом из Пери Саудадин общался на равных. Было понятно, что разговаривают специалисты. Правда, вскоре Витя потерял интерес к прибору и все свое внимание сосредоточил на Полине. Он стал ей рассказывать про несчастные звездочки по краям туманности Ориона. Полина смеялась, прикрывая рот вязаной варежкой. Стояли на крыше, и уже задувал ветер. Наступала холодная осень. Полина оглядывалась на Матёрова. Она не знала, можно ли верить Саудадину. Лёня кивал головой. Верь ему, он говорит правду. Хотя он всего-навсего сумасшедший португалец. Интересно, что астроном из университета не перебивал Витю своими замечаниями.

Между тем события в околотке нарастали и катились снежным комом, обрастали невероятными подробностями. Иногда — страшными, многим казалось, что с намеком на плохое будущее. В деревнях люди склонны видеть дурные предзнаменования. В амулеты из волчьих клыков верят по-прежнему. Твердой веры нет — верят в знаки, которые им кто-то посылает. В Полёкушах сгорел дом священника Рафаила. В огне погибли хозяйка и маленькие ребятишки — двух, семи и восьми лет. После пожара на крыльце обнаружили закопченный лом, которым кто-то подпер двери. Костей и останков самого священника на пепелище не нашли. Обгоревшие трупы хозяйки и детей были обнаружены в помывочной бани, примыкавшей к дому. Как будто кто-то закрыл их там специально. Выдвигались разные версии. Первая — дьявольщина. Рафаил был сумеречный и походил на попа-расстригу. Раньше семья священника жила в Урлове, и там тоже произошел пожар. Их дом загорелся ночью. Еле спасли. Кто-то шептал, что православная церковь не допускает в свое лоно попов-евреев. Пожар — Божье наказание.

Но почему Бог так страшно карает — смертью маленьких детей?

Люди не могли понять.

Еще говорили, что подожгли партнеры по водочному бизнесу.

О случившемся рассказал Аслан. Он по-прежнему наезжал в гости. Полина приняла Аслана настороженно, знакомая с нравами кавказских джигитов. Но однажды, когда Аслан попросил ее приготовить окрошку на квасе, разулыбалась. Даги окрошку на квасе не едят. Они любят кислое молоко вперемешку с укропом. В Армении его называют мацон, по-грузински мацони, по-осетински мэсшын, по-татарски катых. В Хаттунях суп из кислого молока назывался шечаманды. Понятно, как его рифмовали солдатики. В шечаманды обязательно добавляли козий сыр и чесночное масло. Но кулинарные изыски на войне редки. Чаще обходились тушенкой в каптерке Набиулина, которую ели ножами прямо из банок или подогревали на сковороде, смешивая с луком. Суп шечаманды готовился без мяса и крупы, на скорую руку. И был он вегетарианским блюдом грузинской кухни. В каптерке сержанта не думали, кто они такие по национальности. Даги, русские, узбеки или грузины. Шечаманды по остроте и пряности обгонял харчо и чеченские галушки жижиг-галныш. А ведь были еще ахар-галныш. С курицей и чесноком. Туда добавляются чабрец и черный молотый перец...

Полина, человек другого поколения, которое Лёня называл поколением гамбургеров, селфи и Википедии, любила готовить и знала толк в блюдах.

Вообще, его Полина умела почти все. Чего не знал и не умел Лёня. Летом они выпросили у Сударихи десять дней отпуска и поехали на Кипр, в город Ларнаку. Виза была не нужна. За границу Матёров попал впервые. Сначала у него не было, из-за службы в разведке, разрешения на выезд в другие страны. Потом не хватало денег. И вот теперь он с радостью поехал. Полина знала, как вставить карточку в особую прорезь у дверей номера, и сразу в комнатах загорался свет. А Лёня бегал по номеру и искал выключатель. Где добыть утюг, чтобы погладить шорты, она тоже знала. Надо просто спуститься на цокольный этаж гостиницы. Через пару дней Лёня обратил внимание на то, что в номере забывают поменять пляжные полотенца. Полина подсказала: «Перед уходом на пляж оставь на видном месте мелочи — два-три евро. Ну от силы четыре. Будет достаточно для горничных. У них очень маленькая зарплата». Горничные в гостинице — в основном хохлушки с Украины. Матёров так и сделал. Вечером их ждали свежайшие полотенца. Полина сама, по электронной почте, бронировала билеты, гостиницу, экскурсии. Она знала, что такое «личный кабинет», и в Москве заказывала Яндекс-такси. В любой точке города таксомотор появлялся через пять минут. Она знала, как быстро получить вечером, в ресторане, у неспешных официантов-киприотов домашки — домашнего некрепкого вина. Взять со шведского стола самую вкусную еду. И арендовать велосипеды для прогулок вдоль побережья, плывущего в бежевой дымке, как в мареве.

Зато Лёня знал другое и вдохновенно рассказывал Полине:

— Когда-то Ларнака был городом-государством Китионом. А епископом здесь служил Лазарь! Да, тот самый, из Библии. После того как его воскресил Христос, Лазаря стали преследовать фарисеи. Они хотели его казнить. А может, даже распять. Как распяли Христа. Они придумали казнь мучительней: посадили Лазаря в лодку без весел и вытолкали в море... Там, где лодка пристала к берегу, он и вышел. Лазарь обрел свою пристань. В Ларнаке есть гробница праведного Лазаря, в церкви Святого Лазаря. Мы там с тобою обязательно побываем. После воскрешения Лазарь жил еще тридцать лет и вторично умер на Кипре. В церкви лежат его мощи.

— А почему Иисус воскресил именно Лазаря?

— Видишь ли, они были друзьями. Сестры Лазаря — Мария и Марфа — призвали Господа помочь брату. Они сказали: «Вот, кого ты любишь, болен». На самом деле Лазарь уже четыре дня как умер. Иисусу было опасно идти в Вифанию. Его хотели схватить фарисеи. Но он пошел. И сказал: «Я иду не за тем, за чем ходил прежде, чтобы ожидать опасности со стороны иудеев, а иду разбудить друга».

— Неужели все помнишь наизусть?

— Помню... И про второго Лазаря помню. «Псы лизали струпья его...» Он был нищий и подбирал крошки со стола богатого. И вот что еще интересно. Про Лазаря воскресшего упоминает только один евангелист — Иоанн. Три других, Матфей, Лука и Марк, молчат. Ни строчки. Почему? Я потом понял. Да потому, что они не хотят подставить Лазаря-епископа. Когда трое писали свое Евангелие, Лазарь на Кипре был еще жив. А начальник первосвященников, злобный Каифа, — он настоял на казни Христа — не дремал. Зато Лука и Матфей свидетельствуют о других чудесах воскрешения людей Христом. У Луки — эпизод с воскрешением сына вдовы из города Наина. А у Матфея и Марка описано воскрешение из мертвых дочери начальника синагоги Иаира.

— Зачем тебе все это надо помнить?

— Ты знаешь, что хохлушкам надо положить четыре евро. И помнишь, как вызвать Яндекс-такси... Я помню про двух Лазарей. Люди ищут новую веру, соразмерную веку. Многие религии обветшали. Но чтобы найти новую веру, нужно знать, как зажигалась свеча и чем теплилась лампада.

— У меня мать — из семьи раскольников. И Анна Павловна такой же была. Как крестились двумя персты, так и крестятся. А ты в сказки веришь... Как маленький мальчик.

— И не сказки вовсе — исторические факты! Подтвержденные многими источниками.

— Какой ты у меня умный, Лёня... Библиотекарь!

Красивую яхту они заметили рано утром.

Катались на велосипедах по дорожкам, проложенным в корявых каменных наростах. Таких скал на Кипре много. Яхта была словно склепана из серебристого металла и напоминала космическую ракету, посланную инопланетянами. Таких яхт Лёня не видел даже по телику. Полина резко развернулась, хотя они планировали кататься еще не меньше часа, и вернулась в отель. Матёров, конечно, следом.

В номере Полина забилась под одеяло:

— Яхта моего бывшего мужа.

— Он преследует тебя?

— Не думаю... Он инвестор порта Айя-Напа, куда мы ездим на пляж, в Лиманаки. Я читала вчера в Интернете, что яхта направилась к берегам Кипра. Вот мы ее и встретили.

(сгоревшие страницы.) я купил в пляжном магазине резиновый круг, детский, и спрятал его в корзине-багажнике велосипеда. Ранним утром, когда Полина еще безмятежно спала, я на цыпочках выбрался из номера. Вода в море была теплая, почти парная. Полный штиль. До яхты я доплыл минут за тридцать. Море чуть-чуть плескалось у борта. Как будто ребенок шлепал в ванной по воде ладошками. Надутый круг не понадобился. Он даже мешал мне плыть. И очень скоро я отпустил его. Круг был белого цвета, издалека он напоминал чайку, присевшую передохнуть на глади моря.

Я не знал, зачем я поплыл на яхту. Точно так же, как я не знал, зачем я цитирую строчки песен забытых бардов, собираю книги на помойках, переезжаю в заброшенную деревню и вою волком на похоронах. Словно кто-то подсказывает мне, что именно так и надо делать. Вблизи яхта уже не казалась стальной ракетой инопланетян. С высокой мачтой, торчащей посередине, она была похожа на цаплю. Только стоящую вниз головой. Нос — заостренный и длинный, как клюв. Крылья прижаты к корпусу. Я задрал голову и высоко на блестящем борту прочитал название яхты — «Polina». Солнце бликовало и лучом слепило мне глаза. Сначала я поскребся в борт. Потом громко заколотил кулаком. Вдоль борта замигали огоньки, обшивка скрипнула и сдвинулась в сторону, из недр корпуса выкатилась площадка с поручнями и ступенями, покрытыми резиной. Чтобы нога не скользила. Меня любезно приглашали на корабль. У трапа меня встретил какой-то Гаврила, лохматый, в одних шортах и в тапочках-вьетнамках на босу ногу. По-видимому, вахтенный матрос. Он был похож на албанца, кудрявый и с бородой. А может, на чеченца.

Впрочем, я не встречал кудрявых чеченцев.

Кивком головы он как бы спросил: «Тебе чего?»

Вода с влажных трусов скатывалась по моим ногам струйками. К тому времени я почему-то густо оброс волосами. Особенно много их было на груди и в паху. Полина шутила: «Лёнчик, ты бутонизируешь! Дамочки на пляже оборачиваются на тебя! Надо делать эпиляцию...»

Мокрые волосы неприятно облипали ляжки и щекотали ноги.

Я забормотал: «Оун зыс шип... Хозяина этого корабля!» Матрос ответил по-английски, но я понял: «Хозяин спит». Тем не менее он показал мне на лестницу с полированными перилами, которая вела в кают-компанию. Овальный, светлого дуба стол стоял посередине. Такие же дубовые кресла, светильники-бра, на стенах плоские экраны телевизоров, вазы на полках и несколько старинных картин. Я с первого взгляда определил: подлинники. Открылась дальняя дверь, и в кают-компанию вошел, позевывая и кутаясь в махровый халат, оун яхты. Хозяин. Бывший муж Полины и отец Тимурки. Я до сих пор не знал, как его зовут. Только непонятно, почему халат-то у него такой рваный. Прореха на локте, один карман надорван... Болтается, как ухо спаниеля. С обстановкой в кают-компании халат явно диссонировал. Про спаниеля мне пришло в голову не случайно. Вслед за владельцем яхты в кают-компанию забежала собака — золотистый кокер-спаниель, английской породы. Я знал охотничьих собак. Спаниель сделал стойку и яростно залаял на меня. Просто как с цепи сорвался. Истеричный песик.

— Фу, Чарли... Сидеть! — усмирил его хозяин.

Он подошел к барной стойке, налил из сифона стакан газированной воды и с удовольствием выпил. Громко пояснил:

— Трубы горят! Вчера перебрали с подрядчиком.

И только потом обернулся ко мне:

— О! Просто какой-то носорог шерстистый... Напугал собаку!

Наверное, все-таки права Полина. Нужно делать эпиляцию.

— Ты чего в такую рань?

Он сказал это так, как будто мы расстались несколько часов назад после дружеской попойки на веранде ночного ресторана «Лидия».

Мы обмывали удачную сделку.

Я ответил первое, что пришло в голову:

— Хотел посмотреть твою яхту. Мне сказали, что она самая дорогая в мире.

— Правильно тебе сказали. А что, днем нельзя посмотреть?

— Я думал, что днем тебя не застану. Ты же здесь по делам. Порт строишь... Я думал, посмотрю быстренько яхту, а потом назад. Без тебя меня бы не пустили на борт.

Он задумался, посмотрел в круглое окошко иллюминатора и только потом присел за стол, напротив меня.

— А ты уверен, что вернешься назад?

— А что ты со мной сделаешь?

— На голову мешок брезентовый надену, к ногам привяжу бетонную чушку... Кто-то видел, что ты поплыл ко мне на яхту? Никто не видел. Полине сказал? Не сказал. Она бы тебя не пустила. Может, записку предсмертную оставил? Ты же лох.

Точно — лох. Трусы в горох. И как я поплыл на яхту, правда никто не видел. Даже охранник в порту. А бетонные, трехлапые чушки беспорядочно валялись, сваленные, на строительной площадке. Замкнув велосипед мультилоком на чугунной ограде, я добрых полчаса блуждал между бетонных монстров, пока не добрался до кромки берега. Сваями, как я понял, укрепляли дно бухты и причалы для кораблей.

— За что же ты так гостя? У чеченцев не принято.

— Ничего себе за что! Он еще спрашивает! Сына у меня отнял, жену увел... Пистолетом угрожал! Убить меня хотел.

— Ты с Полиной развелся за год до того, как мы с ней встретились.

— А! — он махнул рукой. — шмелся — развелся... Какая разница. Не понимаешь разве? Отец в дом не пускает. Говорит: пока не наведешь порядок в семье, на порог не пущу! Какой-то русский отобрал у тебя жену и сына. Никому ничего не докажешь... Живу на яхте. Выпить даже по-человечески не с кем. А ты чего на Кипре делаешь? За мной следишь, что ли?

Я сразу вспомнил, как Аслан говорил мне: на Кавказе отца ослушаться нельзя. Отлучит от дома.

— Приехали искупаться. Без Тимурки, — на всякий случай добавил я.

Он сказал Гавриле, молчаливо стоящему у меня за спиной:

— Якоб! Принеси ему сухие трусы и халат... Ты, может, выпить хочешь?

Кудрявого албанца звали Якоб. Кажется, греческое имя.

Идея утренней опохмелки не давала ему покоя.

Я замотал головой:

— Нет. Если можно, то стакан горячего чая.

И тут я спросил о том, что меня интересовало. Не то чтобы мучило, но Полина мне ничего сама не говорила. Я понимал, что мой вопрос будет неуместен. Но если он со мной так откровенен, как с дружком — даже обозвал шерстистым носорогом, то почему я не могу спросить?

— А почему вы с Полиной развелись?

Он тяжело, исподлобья, посмотрел на меня:

— Ты вроде не пьяный? Такие вопросы задаешь. Я тут поузнавал немного про тебя... Все-таки вы, русские, слегка контуженные. Или не слегка, на всю голову. Приплыл ко мне незваный в пять утра. Голый, обросший, как вурдалак... Ты ведь даже не знаешь, как меня зовут. Лезешь в мои семейные дела... Полина — мать моего сына. Ни один чеченец про любую мать слова плохого не скажет... Тем более про мать его детей. А вот ты, конкретно, чеченцев ненавидишь. Называешь нас чичами. Я все узнал.

Он погрозил мне пальцем.

Искупавшись в запруде на Сельге, он кричал мне в открытую дверь молочного «мерседеса»: «Я твою маму...»

Но я не стал напоминать ему об этом. Ответил по-другому:

— Я, чтоб ты знал, чеченцев люблю. И дагов. И узбеков. Я ненавижу бандитов, которые отрезают русским бабам головы.

— А ты не знаешь, сколько голов отлетело у чеченских баб, когда ты со своими бойцами «градами» долбили наши аулы в горах? Между прочим, у душманов принцип — первыми уничтожать авианаводчиков.

— Так то у душманов... Ты же не душман?

— Давай не будем углубляться. Я моложе тебя на десять лет. Но отец мне все рассказал... Убивать тебя я не буду. И не потому, что я цивилизованный инвестиционный банкир. Известный, между прочим, в мире. Между прочим, библио-текарь, чтобы ты знал, я учился в Англии.

Библиотекарь он тоже произнес иронично — через черточку.

Так меня называл комбат Чистоганов. Видимо, настоящие мужики не могут до конца поверить в то, что их лохматый и небритый собрат может, по жизни, просто собирать книги. А не командовать батальоном или инвестировать миллионы нефтедолларов в порт Айя-Напа.

— Давай хоть познакомимся для начала, что ли... Меня зовут Абульхаир. В переводе с чеченского — человек, творящий добро. Творящий добро не может утопить посредине моря человека. Даже если этот человек — русский, который ненавидит чеченцев.

— Меня зовут Лёня Матёров.

Я протянул Абульхаиру руку. Он ехидно посмотрел на меня:

— Ну конечно же Лёня... Ваня! Как еще могут звать русского, который увел у чеченского князя жену. В жизни — Лёня Голубков. Рассказал сказку про богатую жизнь. Бесплатное счастье для всех! Она поверила. А в сказке — Иван-царевич и разбойник волк. Волк — это я. По-чеченски борз. Ну а царевич — ты.

Я не стал объяснять Абульхаиру, что вообще-то меня зовут Елизар. По-здешнему, на Средиземном море, Лазарь. От Кипра до Израиля 265 морских миль. Билет на самолет стоит всего три тысячи русских рублей. Когда лодку с воскресшим Лазарем фарисеи оттолкнули от берега, течением ее прибило к Кипру.

— Не уводил я Полину у тебя! Ты же сам прекрасно все понимаешь. Тебе и твоему отцу просто удобнее так считать. Русский украл жену у чеченца. Как кобылицу из стойла увел. А в сказке, если ты помнишь ее, Волк спасает Ивана-царевича.

В кают-компанию вошел высокий человек с рыженькими, щеточкой усиками. Сразу стало понятно: капитан яхты. Одет в белую отглаженную рубашку, которую хотелось назвать сорочкой. На воротнике пуговички, на рукавах манжеты. Кремовые шорты и белые мокасины. На голове фуражка с морским якорем в листьях дуба.

Абульхаир сказал ему:

— Доброе утро, Дмитрий Николаевич. У нас на корабле гость...

Он на секунду задумался и продолжил:

— Он наш земляк. А еще он теперь воспитывает моего сына Тимура. Я сейчас покажу ему яхту. Он и приплыл для того, чтобы посмотреть ее. Вы распорядитесь, пожалуйста, насчет завтрака.

Увидев, что я замахал руками, — я боялся, что Полина проснется и испугается, не обнаружив меня, — Абульхаир добавил:

— Мы не можем отпустить гостя, не накормив его. На Кавказе так не принято... И непременно закажите шеф-повару жижиг-галныш. Чеченские галушки.

Он воскликнул:

— Ах, какие жижиг-галныш готовила Полина!

Яхта была великолепной. Чего уж тут и говорить. Бассейн с морской водой на верхней палубе, зимний сад, теннисный корт, компактный спортзал, кабинет, где рабочий стол был заставлен ноутбуками и завален чертежами. Проходя мимо одной из спален, он небрежно кивнул: «Ночую здесь...» Я заглянул. Широкая двуспальная кровать была туго застелена. И напоминала взлетную полосу аэродрома. А белые огромные подушки — вершины кавказских гор. Я сразу вспомнил наш позывной: «Машук открыт!» Машук — горный перевал. Все вертушки с ударными группами могли вылетать на задания. Спал Абульхаир на узком приставном диванчике у стенки. Там лежал перекрученный клетчатый плед и жесткая кожаная подушка, принесенная из кают-компании. Именно так любил спать я. Не на кровати, а где-нибудь рядом. На полу в кухне, возле батареи отопления, на топчане в коридорчике. Или даже на приставных стульях. А если в деревне, то лучше всего на сеновале.

В спальне, на стене, висели сабли и чеченские ружья, их приклады были украшены серебряными чеканками.

Наверное, работы кубачинских мастеров.

— На такой яхте должна быть библиотека.

— Ты думаешь, надо? Мне говорили.

— Обязательно... Если захочешь, я помогу тебе собрать.

— С помоек книжек мне не надо.

Нашел, чем обидеть книжника.

Но какие осведомленные у него информаторы!

— Что ты будешь пить, Лёня? — спросил Абульхаир, когда мы вернулись в кают-компанию.

Стол был уже накрыт. Пахло пряностями и галушками. Я не забыл их запах.

— Вообще-то последнее время я пью чилийское сухое.

— Ну, вино не для мужского разговора.

По пузатым стаканам толстого стекла он разлил виски «Чивас Ригал». Руки у него не дрожали. Капитан Дмитрий Николаевич обмакнул свои усы в рыжий апельсиновый сок. По цвету они не различались. Усики и оранж джус. Мне нравилось вплетать в речь новые нерусские словечки. Оранж джус, оун шип, олл инклюзив... Яхта у отца Тимурки была олл инклюзив. Все включено. Абульхаир крупно глотнул из стакана и, не закусывая, сказал мне:

— Знаешь, Лёня, пока я не напился, у меня к тебе одна просьба... Какие у тебя отношения с Тимуром?

— Пока очень хорошие.

— Он тебя папой зовет?

— Нет. У него папа — ты. Он зовет меня просто Лёней. Так мы втроем договорились. А про тебя он часто вспоминает. И говорит о тебе очень хорошо.

Я говорил правду. Нисколько не лицемерил и не подлаживался под настроение хозяина яхты. Я его не боялся.

— Полина не принимает от меня ничего. Ни денег, ни подарков. На мои звонки не отвечает. Я уже и номера менял. Отец ругает меня: почему ты бросил своего сына и не содержишь его?! Как я могу его содержать, а?! Она все переводы отправляет назад.

— Ты хочешь, чтобы я попросил ее брать у тебя деньги?

Мы сделали теперь по два крупных глотка.

Я понял, что про чилийское сегодня надо забыть.

— Нет. Просьба другая... Я знаю, что русские бьют своих детей. Почему они так делают, не знаю. Прошу тебя: никогда не бей моего сына. Он — чеченец!

Ишь ты, чеченец. Кинжалы на стене висят. А виски глушит стаканами.

Абульхаир закурил сигару. Управлялся он с ней умело. Сначала специальным ножичком-гильотиной отрезал конец, потом раскурил... Видимо, жизнь инвестиционного банкира — не жизнь, а перекати-поле — заставила его нарушить законы шариата. Чеченцы не пьют и не курят.

Некоторые чичи, правда, курили анашу.

Но и мои солдаты курили. И нюхали гудрон.

— Если я узнаю, что ты ударил Тимура, то тогда я...

Он заозирался по сторонам, словно прикидывал, что он со мною сделает. Повесит на мачте, похожей на ногу цапли? Привяжет к якорю и опустит на дно моря? Выстрелит из чеченского ружья прямо в голову?

Он близко приблизил свое лицо к моему и громким шепотом произнес:

— Тогда я отрежу тебе яйца.

Капитан уже ушел. За столом мы остались вдвоем. Абульхаир без акцента говорил на русском. Но слово «отрежу» он произнес по-кавказски — отрэжу.

Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал... Было выпито уже полбутылки виски. Шесть утра. И я знал, что угрозу свою Абульхаир исполнит. Я твердо обещал ему никогда не бить Тимура.

— Если хочешь, я буду отправлять деньги для сына на твою карточку. И Полина не узнает. Она, чтоб ты знал, застала меня с горничной-филиппинкой. Тогда, если помнишь, модно было нанимать желтых и чернокожих нянями и уборщицами в дом.

Он хотел меня, как Лазаря, подкормить крошками со своего обеденного стола.

Но я ведь не нищий?

— Нет, Абульхаир, денег от тебя я брать не буду. Да и банковской карточки у меня нет.

— Я тебе сам открою. В английском «Барклае».

— Нет! Так тоже не годится.

Он тяжко задумался. И снова налил по полстакана.

— Я знал, что ты откажешься... Знаешь, почему? Потому что ты приплыл ко мне на яхту сам. Не на лодке и не на катере. Не испугался. На мой халат не обращай внимания. Халат из отцовского дома. Я не разрешаю его заменять или штопать... А что мне говорить отцу? Он меня на порог дома не пустит, пока я внятно не объясню ему, как я помогаю его младшему внуку.

Напились мы люто.

Абульхаир был с похмелья, а я... В общем, семена упали на удобренную почву. Мы ползали в его кабинете по полу, разглядывая фотографии дедов Абульхаира — носатых чеченцев в лохматых папахах и при кинжалах. Бутылка все время передвигалась за нами. Я сказал, что мне понравилась одна сабля, висящая на стене, и картина — талантливая копия Рембрандта. Абульхаир округлил глаза и стал кричать, что не копия, а подлинник. А потом бросился срывать саблю со стены. По закону гор оружие, понравившееся гостю, тут же и дарится ему. Немедленно. Еле я уговорил Абульхаира с подарками повременить.

Потом он стал показывать мне какие-то строительные чертежи и графики, подробно объясняя их суть.

— Ты думаешь, я здесь хозяин? Я смотрящий от семьи. Мой дядька, Джабраил Абульхаирович, входит в совет директоров международной компании...

Абульхаир осекся, понимая, что говорит лишнее.

— А яхта — моя. Инвестору такого уровня положено иметь достойную яхту. Как чеченскому князю — кахетинского жеребца. Вы, русские, никогда не поймете. На Кавказе живут по закону тейпов.

«Или по закону мафии», — подумал я. Но промолчал.

Про оставленную в отеле Полину я вспомнил первым.

— Позвони ей по телефону и скажи, что встретил однополчанина... Только про меня не говори. Она тебя сразу бросит! Потому что она староверка. Она мне рассказывала. У них там тоже все по закону. Двумя персты...

С моего телефона звонить не надо. Она знает все мои номера.

Позвонили с капитанского. Номер Полины я помнил наизусть.

Язык у меня сильно заплетался.

Полина помолчала, а потом ласково и твердо сказала:

— Никогда не ври мне, Лёнечка... Я знаю, где ты. Как только ты увидел яхту, я немедленно поняла, что ты захочешь на ней побывать. Ну что — «Чивас Ригал»? Знакомо. Имей в виду, мы завтра улетаем. Я уже и чемодан собрала, и билеты перерегистрировала. Ты ничего не знаешь. Он тебе рассказывает про горничную-филиппинку. А то, что у него, выпускника Кембриджа, было еще две жены, он тебе не рассказывал, конечно? Имей в виду, если мы не улетим утром, то вечером он будет сидеть у нас в номере и уговаривать отдать на воспитание Тимурку его родителям в Грозном.

Я успел возразить:

— Его отец домой не пускает!

— Вот и правильно делает, — сказала Полина и отключила мобильник.

«Абонент вне зоны сети!» — противным голосом ответила мне какая-то тетка, когда я попробовал набрать Полину еще раз. И что-то еще по-английски.

— Ну, что? Сказала, что уйдет от тебя? — с надеждой спросил Абульхаир.

Он прислушивался к разговору. Я ничего не ответил. Мне почему-то совсем не хотелось его обижать. И обнадеживать тоже. Абульхаир вызвал капитана и Якоба. Банкир как-то сразу подобрался и протрезвел.

— Спустите моторную лодку и отвезите Леонида на пляж. Пусть обязательно искупается. И на массаж. Китайцы за час его в порядок приведут.

Я вспомнил про велосипед, прикованный в порту. Якоб забрал у меня ключ от мультилока и сказал, что оставит велосипед в ресепшене отеля.

«Ресепшен» вкусное слово.

Как мы летели по глади моря до пляжа, я не помню. И как прощался с Абульхаиром. Хотя последнее важно. Мне показалось, что мы с ним троекратно, по-русски, расцеловались. Или по-кавказски коснулись щеками и похлопали друг друга по спине (сгоревшие страницы.)

На пляже три веселых китайца — две девушки и один мужик — за 40 евро делали массаж всего тела — олл боди. Они весело гомонили и  постоянно хихикали. Лёне казалось, что над ним. Когда собираются несколько китайцев, они все время пересмеиваются. Почему-то всегда кажется, что над тобой. Кроме самих китайцев, мало кто понимает их язык. Взбодрили они Лёню сильно. Китаянка даже топталась ступнями по его спине и ягодицам. А руки выкручивала, как партизану на допросе. И все время выпытывала: «Сэр! О’кей?» Матёров только мычал в ответ: «Олл инклюзив».

В номере он полез в мини-бар и достал банку холодного пива. Глаза у Лёни были красные. Полина ласково отобрала пиво:

— Матёров! Никогда не похмеляйся пивом... Слышишь? Никогда!

Она заставила Лёню переодеться. С яхты он так и прибыл в чужих трусах и в белом махровом халате.

Они спустились в ресторан. Полина заказала полстакана виски со льдом и какой-то острый и горячий суп. Она умела и знала все, его Полина. Даже как правильно опохмеляться. Утром они заехали в церковь Святого Лазаря. Она была открыта. Но к мощам не пускали.

— Ничего, — сказал Лёня, — это ничего. Тем более что здесь хранится только частица мощей. Основные увезли в Константинополь в 898 году. Давай просто помолимся. Если ты хочешь.

Полина неумело перекрестилась.

Матёров заметил, что крестится она не щепотью, а двумя пальцами.

Так креститься ее научила мама.

Белоснежный лайнер, как было написано в рекламном проспекте, унес их в Россию. Через месяц курьер международной почты «Ди ейч ел» привез Матёрову в деревню упаковку с саблей и картиной Рембрандта. На картине толстая баба и мужик в обнимку пили вино и закусывали арбузом. В письме Абульхаир писал: «Лёня, если хочешь, продай картину. Получишь хорошие деньги. Саблю не продавай. Передай Тимуру и скажи, что отец и дед просят принять. Я тебе верю. Приезжай ко мне на яхту, если представится такая возможность, еще раз».

Возможности такой Матёрову в ближайшее время не представилось. Хорошего помаленьку. В газетах и на интернетовских сайтах писали про странную яхту «Polina», которая бороздит южные моря и все никак не может пристать к берегу. Какая-то неутешная яхта, похожая на снаряд, посланный неземной цивилизацией... Бедный Абульхаир! С капитаном — гитлеровские усики — не выпьешь. С Якобом, лохматым матросом, банкир пить не имеет права. Картину Матёров не повез к оценщикам. Он подумал: «А вдруг и правда подлинник?! Что потом делать? Богатство не приносит счастья».

Про картину и саблю рассказал Полине.

Она спокойно ответила:

— Повесим ее на втором этаже библиотеки. Продавать не надо. Но похоже, правда подлинник. Теперь отец пустит его в дом.

— А почему ты думаешь, что отец простит его?

— Потому что он фамильное оружие передал сыну.

Стали договариваться, чтобы Полина отпускала Тимурку на каникулы к отцу и многочисленным бабушкам в Грозном. На удивление, она легко согласилась. Матёров написал Абульхаиру ответное письмо и направил по электронному адресу. Абульхаир к своей посылке приложил визитку.

Лёня уже вовсю писал своих «Карликов». Встречу с Абульхаиром, отцом Тимура и печальным выпускником Кембриджа, он поставил чуть ли не в начало повести. При наведении порядка в главах ее пришлось переставить.

Отношения между людьми всегда загадочны. В них много неясного и ложного. А уж любовные отношения тем более. Неужели Полина не знала, что многоженство для чеченцев, как и для всех мусульман, обычное дело? Фотографии прадедов Абульхаира, разбойничьи сабли и ружья на стене каюты, его готовность открыть Матёрову кредитную карточку в английском банке и отлучение Абульхаира отцом от дома — одна чеченская песня. Она звучала столетия и еще будет звучать. До скончания века.

Матёров спросил Полину:

— А вот за что ты полюбила меня? Я ведь человек совсем не твоего круга...

Полина несколько лет училась в Лондонской школе дизайна. В Англии она и познакомилась с Абульхаиром. Мать опять же сенатор и Героиня. Брат и сестра за границей. А что Лёня? Библиотекарь и отставной пенс. Читает Библию и Ригведу.

— Я не знаю, за что я полюбила тебя, — честно ответила Полина. — а ты знаешь, за что ты полюбил меня?

Неясно. За голос с хрипотцой? За то, что аккуратно обмела свои унтята красноталовым веником? За то, что не побоялась пойти против своей матушки? А может, Лёню она полюбила за то, что все выбрасывали, а он подбирал ставшие ненужными книги? Мы не можем сказать, за что мы любим человека.

Очень быстро Лёня округлился, из глаз его пропал голодный блеск. Волосы на голове совсем засеребрились, но Полине нравилась его немодная уже прическа. Стареющий битник. А может, солист умолкающей группы «Земляне». «Земля в иллюминаторе...»

Зваными обедами в столовой перестроенного дома Сударихи заправляла тоже Полина. На обеды приглашали руководителей стройплощадок и новых производственных цехов. Такая семейная планерка.

Никакой водки не подавали.

«Чиваса Ригала» тоже не было.

Только вина.

Рунин уже с удовольствием пил чилийское и подмигивал Матёрову.

Семья отца Рафаила сгорела в Полёкушах.

Трагедия произошла до их поездки на Кипр и встречи Лёни с Абульхаиром.

Матёров и Полина сели в джип Аслана и поехали в Полёкуши. Пепелище еще дымилось. Шипели головешки, залитые из пожарных шлангов. Пожарные, как почти всегда бывает, опоздали. Ехали из ближайшей пожарной части в Творжке. По пепелищу бродили четверо молодых мужиков в шапочках-скуфейках и в подрясниках. Похожие на монахов. Они возводили крест, срубленный из сосны. Крест был высокий и тяжелый. Лёня с Асланом помогли Божьим людям крест поднять.

На похороны отца Рафаила съехались священники. А чего там было хоронить? Символические похороны. Человек двадцать приехало. И владыка Сергий, местный митрополит, явился из Пери. Похоже, что Рафаила духовенство уважало. Торговал он водкой или не торговал. Считалось, что принял мученическую смерть. И семья Рафаила тоже страдальцы. Старухи на похоронах шептались, что подано высочайшее прошение на патриарха причислить отца Рафаила к лику святых.

Полиция и следователи ничего не нашли. Нет улик.

Аслан сказал:

— Его местные сожгли. Они всегда так делают, когда человека не любят. А как он мог им нравиться, если бутылки бил о камни? Насчет дагестанской водки тоже ерунда. Водку из Дагестана возить невыгодно. Давно уже. Потому что ввели акцизы. Ее там и не разливают. Отец Рафаил был у них как кость в горле. Еще и девчонку заставил за автобусом бежать.

Полина зябко куталась в платок, жалась к Лёне:

— Мы тоже у них как гость в горле. С морошкой и папоротником. И ты, Лёнечка, со своей библиотекой и телескопом на крыше.

Чуть раньше, совсем еще по весне, после того как Лёня с Полиной поселились в новом домике, случилась другая история. Смешная и глупая одновременно. Но хорошо дополняющая рассказы Аслана про местные нравы. На огороде Руниных как раз перед майскими посевами поползло зловоние из выгребной ямы под дощатым скворечником-нужником. В  деревнях по-прежнему редко в каких домах встретишь цивилизованный туалет. Чаще всего роют выгребную яму, ставят туда бочку, а сверху щелястый домик, который называют скворечником. Скворечник ставят на задах огорода. Мерзость деревенской жизни. Кажется, еще Чехов писал. Рунин вообще-то жил в Лебяжьем, в коммунальной квартире. Ему, как главе администрации, выделили. А в Кокошкине у него сохранился родительский дом. Николай Иванович и Тамара с ранней весны и до белых мух жили, конечно, в деревне. Кто-то насыпал под скворечник Руниных дрожжей. Они, по наступившему теплу, забродили. Отходы жизнедеятельности запузырились и поползли к соседям. Тамара кричала на крыльце: «Я знаю, падла, кто наше дерьмо заквасил! Я тебе последние кудри из башки повыдираю! Овца злое...» Тут она добавила словцо, характеризующее блудливый характер вообще любой особи женского пола. Николай Иванович метался по деревне, нанимая бомжей для уборки территории. Увозили машину за машиной, а безобразие не кончалось. «Тут вам не здесь», как любит приговаривать злобный Дрищ, когда хочет подчеркнуть незыблемость местных нравов. То есть это вам не колонка с дохлой кошкой и пакетами ЛДПР.

Витя с Дрищом и Веганом, согласившиеся подработать, удивлялись:

— Рунины какие-то зловредные... Надо же столько нагадить. Скоро полдеревни затопит!

Действительно, по склону оврага ползла зловонная лава. Подбиралась к месту бывшего дома Матёрова, где уже протянулись ряды теплиц под пленкой. Сударина распорядилась пригнать бульдозер с ножом и несколько грузовиков. Склон очистили. Рунин признался, что никакой бочки под туалет он не ставил. Была просто яма, которая прослужила не один десяток лет. Анжелка витийствовала в магазине, подперев руки в боки:

— Нашла падлу... Колода стоеросовая! А ты докажи!

Про сгоревшую семью отца Рафаила тоже ничего не доказали.

К середине лета Судариха и губернатор торжественно открыли цех по производству дикоросов. А Полина объявила Матёрову, что беременна. Уже на третьем месяце. Еще она сказала, что аборт делать не будет. Но и заставлять Лёню жениться на себе не собирается. Плод развивается нормально. Она ездила в больницу, в Творжок.

Мама все знает и пообещала, что ребеночка они вырастят.

УЗИ на двенадцатой неделе показало, что будет девочка.

Лёня любил девчонок. Какие-то они смешные. И картавые. С косичками и голубыми глазками-пуговками. И не такие настырные, как пацаны. Хотя и против сына он бы не возражал. Решили, что девочку назовут Наташей. В честь бабушки. У Судариных так принято — передавать имена по наследству. Наталья Леонидовна — а что? Совсем неплохо звучит. Матёров вспомнил, что в их семье так же. То Иван, то Лазарь.

В июле же Наталья Павловна подала судебный иск против демона Ираклия, разоряющего леса Лебяжьего и разбившего дороги всех угодий, где нанятые агрокомплексом бригады собирали для комбината грибы и ягоды. Так началась война между Сударихой и Ираклием. Поначалу он хорохорился и обещал всех спалить. Потом поутих — уж больно великие силы стояли за спиной Натальи Павловны. У Ираклия тоже, конечно, была «крыша». Но она оказалась пожиже. В Пери, Москве, Питере и Мурманске открылись первые рестораны таежных деликатесов под названием «Судариха». В меню входили мясо дикого кабана и косуль, томленное в горшочках, жареный папоротник «Орляк», козий сыр, маринованные грибы и варенье из морошки. Чай с чабрецом и мятой. Монастырский хлеб и мед лесных пасек.

Лёня с Полиной съездили в Перь, в ресторан «Судариха». Все оказалось очень вкусно, но для них дороговато. Наталья Павловна держала своих работников в строгости. Большими зарплаты были у строителей и сборщиков дикоросов. Но и они зависели от выработки. Как потопаешь — так и полопаешь. В офисах служащие получали по двадцать тысяч рублей. Даже Полине она платила только тридцатку. Матёрову, архивариусу, вообще десять тысяч в месяц, если не считать званых обедов в ее доме по воскресеньям. Неизвестно, сколько получал управляющий Рунин. Казалось, что он даже ночует на стройке. Аслан признавался, что Наталья Павловна хорошо его кредитует, добавляет за качество и выдержанные по контрактам сроки. Полину Судариха откровенно эксплуатировала. Собственную дочь! По существу, Полина была и дизайнером, и архитектором всего комплекса. Однажды, после воскресного обеда, Матёров не выдержал и намекнул Сударихе: могла бы дочери родной платить побольше! Ведь все — от этикеток на баночки с вареньем и грибами до интерьеров ресторана «Судариха» — разрабатывает Полина.

Наталья Павловна внимательно посмотрела на Матёрова:

— Все, что мы сейчас строим и создаем, достанется Полине... И потом — запомни, Лёнечка: если женщине не хватает денег, то виновата не она, а ее мужчина. Она же не принимает денег на Тимурку от бывшего мужа. Гордая. Он мне как-то звонил. Ты на ней женился, вот и неси ответственность.

Укор Лёня принял. Ему нужно было думать о своей семье и о ее скором пополнении. Но когда и где библиотекари зарабатывали большие деньги?
 

Глава 7

По белой тропе

(сгоревшие страницы.) Соседка, интеллигентная старуха дачница Дубравина стала заглядывать к нам с Полиной. Оказалось, что смерть не только разлучает людей. Она их сближает.

Вера Сергеевна была хорошим специалистом. До выхода на пенсию работала в музее и преподавала, кажется, историю искусств. Поначалу она относилась ко мне скептически и считала дилетантом. Ну разве можно собрать настоящую библиотеку с помоек? И о моей Академии культуры Вера Сергеевна отзывалась нелестно. Она была представительницей той академической среды Питера, по которой судили о городе как о настоящей, хотя и утратившей свое значение интеллигентной столице империи. Похороны Сударихи прошлой зимой нас сблизили. Дубравина жила замкнуто, на лавочке сидела только с Анной Павловной. Когда в Кокошкино приезжала автолавка с продуктами, Вера Сергеевна старалась отовариваться последней. Чтобы не вступать в разговоры. Приезд автолавки считался у нас в деревне большим событием. Старухи долго и муторно выбирали колбасу и гречку, обсуждали телевизионных звезд и международные новости, последнюю пресс-конференцию президента. Своеобразный сельский клуб по интересам.

Сударина-то, Анна Павловна, была активным членом клуба. Если не сказать, что его председателем.

Вера Сергеевна заглянула к нам по какой-то хозяйственной надобности. За солью или за спичками. И заметила шеренгу книг Большой советской энциклопедии, стоящую на первом этаже, под самой низкой полкой стеллажей.

— У вас что же, есть энциклопедия? Кто ее сейчас читает?

— Аслан читает, — ответил я, — и мне бывает нужна... Вот сейчас смотрю статью про волков.

— Про волков? — удивилась Дубравина. — А зачем вам про волков? Ах да... Вы же собираетесь на охоту. Ищете пособие по эффективному истреблению хищников?

Я возразил:

— Меня интересует сакральный смысл образа волка в культуре славян.

— Вы думаете, он был? Сакральный смысл...

— Безусловно. Уже доказано. Да вот хотя бы на картине русского художника девятнадцатого века Федора Бронникова, написанной по мотивам притчи о нищем Лазаре, изображен волк, пришедший лизать раны Лазаря.

Вера Сергеевна задумалась.

— Насколько я помню: «И псы приходили лизать струпья его...» Бронников изобразил восточную собаку с длинной мордой и острыми ушами. Скорее всего, египетскую.

— По некоторым источникам — волка... Художник подчеркивает божескую святость происходящего. Лазарь ведь потом был унесен ангелами на ложе Авраамово. То есть почти в рай. А знаком святости Бог посылает дикого зверя.

Дубравина теперь уже с нескрываемым интересом посмотрела на меня.

— Вы ошибаетесь, Леонид. Картина Бронникова «Притча о Лазаре» написана, если мне не изменяет память, в 1866 году. Она хранится в соседнем с Перью областном центре — в Твери. В картинной галерее. Можете поехать и посмотреть.

Я не поленился, поехал.

Дубравина оказалась права.

Художник изобразил лежащего на ступенях богатого дома нищего старика.

А рядом с ним собаку со светящимися глазами. Точно — не волка.

Породу собаки я не знал (сгоревшие страницы.)

Осень наступала сухая и тревожная. В околотке объявилась стая волков. Панкратыч говорил, что пришлые, с Валдая. Волки начали безобразничать. Крали из отар овец, залезали в овчарни и резали ягнят. В Урлове выманили собаку и растерзали ее. К Лёне прибегал Витя Саудадин с трясущимися губами и жаловался. К его палатке на кромке карьера приходили белые собаки. Он так сказал — белые. И рычали.

Судариха поручила Панкратычу готовить загон на волков:

— К зиме они совсем оголодают и вырежут нам овечье стадо.

Панкратыч возразил:

— Сейчас рано еще, Наталья Павловна, чернотропье. Матерые флажков не боятся, а молодняк окрепнет к декабрю. Вот на него и рассчитана флажковая охота. Волк ведь дальтоник, он не различает цвета.

Судариха удивилась:

— Зачем тогда флажки — красные?

— Чтобы охотники лучше видели. Они могут быть и желтые... Волк реагирует не на цвет, а на запах. Еще важно, чтобы тропа была белая. А сейчас снега маловато.

— Сколько ты можешь собрать охотников на загон?

Панкратыч задумался.

— Ну, человек двадцать пять.

— Двадцать пять мало!

— А сколько нужно?

— Человек пятьдесят.

Судариха любила размах. Панкратыч ушел, сильно призадумавшись.

К Сударихе приезжал Ираклий, оказалось, лысый и полный телом мужик уже в годах. Тоже хач. Все думали, что он грузин. Но Лёня сразу определил: чеченец. Печатка на пальце золотая, рубашка черная, шелковая, с рядом мелких пуговичек, тоже серебристых. Как и приклады винтовок, которые он видел на яхте у Абульхаира, кубачинской ковки. В общем, мафиози. И костюм сильно мятый, итальянский. Честно говоря, после войны, которую ему хотелось забыть, Матёров думал, что уже никогда не пересечется с чеченцами. Но... То приехал бывший муж Полины — наглый банкир из Грозного. То Лёня зачем-то поплыл к нему на яхту. А теперь вот Ираклий... Как-то так получилось, что представители маленького, но гордого племени не оставляли его в покое. Или он сам искал встречи с ними?

Ираклий пробовал договориться. Забери, Наташа, иск, могу разориться. Наталья Павловна стояла на своем. Прибирайся на делянках, чисти порубки и ремонтируй дороги, высаживай молодые деревья. Если совсем трудно, могу войти в долю, дам кредит. Ираклий воздевал руки к небу:

— Побойся бога! Тебя сам президент кредитует... А я весь в долгах как в шелках. И в долю взять не могу. Акционеры придушат.

Врал, конечно. Сам он и сенатор Курлович и были акционерами. Просто не хотел тратить средства еще на что-то, кроме основного производства. Ему не нужны были непрофильные активы. Прессованный брус потек в Финляндию сначала ручейком, потом полноводной речкой. Сплав удался. Не хотелось его ослабевать пустыми, Ираклий считал, тратами.

Договориться не удалось.

Наталья Павловна позвала Рунина, Аслана, Полину, Лёню и Панкратыча. Тех, кого считала своими. Сказала:

— Ираклий угрожал. Намекал, что не всем мои затеи нравятся, могут и красного петуха пустить. Как Рафаилу. А у нас ни охраны, ни шлагбаумов, ни пропусков.

Она развернула на столе план дорог строящегося кластера.

Лёня заглянул через плечо Полины.

У Полины наметился животик, который все конечно же видели.

И ходила она, уже переваливаясь с ноги на ногу.

— Вот здесь, на входе, надо сварить железные ворота и поставить шлагбаум. Для прохода в управление ввести электронные пропуска. Там, где стоит водонапорная башня, я бы оборудовал наблюдательный пункт. Я туда как-то лазал. Все объездные дороги как на ладони. И плотина хорошо видна...

Матёрова перебил Аслан. Он пошутил:

— Командир, а у леса хорошо бы два блокпоста бетонных выставить. И в них — пулеметные гнезда!

Судариха с удивлением слушала их разговор. Полина пояснила:

— Мама, Лёня с Асланом вместе служили, в батальонной разведке. Лёня, между прочим, старший лейтенант в отставке. Имеет боевые награды. Они в Чечне воевали.

Судариха засмеялась:

— А с виду не скажешь. Книжечки, Чехов, лишние люди и телескоп... Какой же ты библиотекарь? Ты разбойник с большой дороги! И стрелять умеешь?

— Умею, — подтвердил Лёня.

Панкратыч и Рунин тоже с интересом посмотрели на Матёрова. Все тайное становится явным. И часто оно удивляет окружающих. Которые уже нарисовали для себя твой образ. Тихого библиотекаря. Правда, увлекающегося охотой на волков.

— Значит, так. Создавай ЧОП — частное охранное предприятие. Регистрируй, бери в полиции лицензии на оружие. Нанимай людей. Да вот тех же охотников. — Судариха кивнула на Панкратыча. — у него человек двадцать сразу найдется. Все равно сидят по деревням без дела. Ждут, когда выпадет снег, чтобы по белой тропе гонять волков. Полторы тысячи рублей за шкуру. Так ведь, Панкратыч?

У Натальи Павловны была отменная память на цифры. Она запомнила, как на встрече с президентом Панкратыч жаловался на охотничьи заработки. А про «белую тропу» уловила в предыдущем разговоре с егерем. Судариха была очень пытливой и сообразительной. Про таких говорят: память — капкан.

— Хочешь быть начальником охраны комплекса?— спросила Лёню Наталья Павловна. — заместителем бери Панкратыча. Зарплату вам положу хорошую. Очень хорошую... Вот и заработаешь на потомство.

Она посмотрела на Полину, на ее руки, покойно лежащие на животе, и вздохнула. Потом добавила:

— Полинку Сударину, внучку Анны Павловны, тоже забери к себе из полиции. Пусть бумагами займется. Она все равно сидит у них в паспортном столе. Видишь, как у семейских получается: я дочку Полиной назвала. А она — внучку. Кирьку тоже возьми, в охранники. Так и шляется по деревням, сшибает на бутылки. Перед тем как возьмешь их на работу, приведи ко мне. Я с ними поговорю. Не чужие, чай. Родня.

(сгоревшие страницы.) Мне часто казалось, что Полина колдует. Она направляет на людей и на ситуации какие-то ей одной ведомые лучи. Может быть, лучи из космоса... И назревшая проблема вдруг сама по себе проходит. Она рассасывается. А несговорчивый человек проявляет чудеса толерантности (сгоревшие страницы.) Вот бы на Ираклия!

Ворота и шлагбаумы поставили быстро. Свой Макаров я достал из-под крыльца (в прежнем доме он хранился на чердаке) и сунул в кобуру под мышку. Полина выйти за меня замуж согласилась сразу.

Только попросила: «Лёня! Никогда без меня не ходи к Абульхаиру...» Я пообещал. Договорились, что свадьбу играть не будем. Какая уж тут свадьба, скоро рожать. Но на Новый год посидим. Обещались приехать из-за границы старшие брат и сестра Полины. Брат работал в российском торгпредстве в Англии, а сестра преподавала славистику в Сорбонне.

Полина сказала:

— Она полюбит тебя. Когда увидит нашу библиотеку.

Судариха, узнав о решении пойти в загс, хмыкнула:

— Вы уже по разу сходили. Венчаться надо. Хотя сейчас и церковный брак значения не имеет.

Она сокрушенно махнула рукой.

Мне хотелось жить с Полиной до конца жизни. Даже если жизнь станет трудной. И мне снова придется собирать на помойках выброшенные книги.

Ираклий прибыл с визитом. Мы подержали его машину на шлагбауме, потом снимали ксерокопию паспорта на проходной в офис, пропускали через рамку металлоискателя. У кабинета Натальи Павловны два охранника в камуфляжной форме чоповцев осмотрели его портфель-дипломат. Потом вышел я и вежливо попросил у Ираклия ствол и мобильники оставить в приемной.

Ираклий все понял. Он спросил меня:

— В наследники метишь? Настоящий мужик объедки со стола не подбирает.

Он хотел меня обидеть. То ли на Полину намекал, то ли на мою новую службу в охране. Я усмехнулся.

— Был такой — Лазарь... Он тоже крошки со стола богатого подбирал. По нынешним временам — олигарха... А может, заготовителя... Египетского льна. Богатый человек одевался в порфиру и виссон. Так в Евангелии написано. Порфира — дорогая одежда красного цвета. А виссон — белая и нежная материя из египетского льна. Вот как у тебя рубашка...

— Ты думаешь, что книжки делают людей умнее? В книжках — одно. А в жизни другое.

— Знаешь, как было в жизни?.. Нищий Лазарь попал в рай. А олигарх в ад.

— Да... Мне говорили, что ты слегка ё... Но чтобы до такой степени!

У Ираклия были свои осведомители. Фарисеи.

В ближайшее время я решил их найти и наказать.

Иск он проиграл, они с Курловичем заплатили огромные штрафы. Лесные дороги стали приводить в порядок. На делянках жгли пни и обрубленные ветки. На вырубках появились первые ряды высаженных елочек и пихт. Судариха умела и любила побеждать.

Панкратыч принес мне мешок флажков для волчьей охоты.

— Ты это... Подержи пока у себя дома.

— Кинь в гараж. Зачем они мне нужны в доме?

— Флажки должны пропитаться человеческими запахами. А у нас в домах чем воняет? Коровьей стайкой, мокрыми пимами, соломой, овцами и картошкой. Для волка привычные запахи, они его не отпугнут. А у тебя пахнет книгами, бэконом и кофеём. И Полькиными духами.

Специально сказал — «бэконом и кофеём». На завтрак Полина жарила мне яичницу с беконом и варила ароматный кофе.

Селяне подсмеивались над привычками городских.

Идея Панкратыча была мне понятна. Волк не идет через флажки, если его отпугивают человеческие запахи. По коридору, ограниченному флажками, он выйдет на номера со стрелками. Не нами придумано.

Полина не хотела отпускать меня на охоту. Я уговаривал:

— Мне надо за матерью присмотреть... Ты знаешь, что Наталья Павловна участвует в загоне?

Судариха решила сама пойти на охоту. Азартная бабка! Я провел с ней несколько занятий, объясняя, как целиться из карабина «под обрез» и как стоять на номере, выбирая угол обстрела. Бить только по цели, вышедшей на нее. Никогда не стрелять в сторону соседнего номера. Даже если там появились волки.

Я слышал, как толстая Полинка, перешедшая ко мне из паспортного стола полиции, в соседней комнате офиса нашего ЧОПа фыркнула про бабушку — «волчатница»! Полинка с большой охотой перешла к нам на работу. Тем более что, судя по всему, любовь с майором Прохоровым, после позорного возвращения из Таиланда, закончилась. Полинка не сильно тосковала. Она говорила: «Наступила осень. Отцвела капуста. До весны завяли половые чувства». Хохотала сама над своею шуткой. И еще больше толстела. Судариха как-то увидела ее и покачала головой: «В кого она? У Судариных все поджарые». Кирька, шалопай и бездельник, теперь тоже стоял на воротах. Проверял документы на входящие машины. Не пил. Всем объяснял, что он тоже наследник. Он так и говорил: «Я в доле. Мне сама баба Ната сказала!» Не знаю, что уж там наговорила ему баба Ната. Дело у Сударихи спорилось. Как и предсказал президент на тех поминках. Многие захотели быть «в доле». Но только не я. Мы с Полиной жили своей, очень тихой и очень нужной нам жизнью. Я сидел за письменным столом и стучал на компьютере. Полина с удивлением наблюдала, как я печатаю свой бред десятью пальцами. Иногда она подкрадывалась тихо, как кошка, сзади и прижималась ко мне теплым животом. Все теснее и теснее.

Я обнимал ее вполоборота:

— Наверное, нельзя... Ей, наверное, помешает?

Я гладил живот жены и прижимался к нему ухом.

Было слышно, как девочка толкается ножкой.

— Да ты что! Ей очень даже полезно.

Полина подталкивала меня к тахте...

Была одна странность в нашем домике.

Осенью под крышу набились мухи и мелкая мошкара. Просто какое-то нашествие! С приходом холодов мы начали топить печку «Термофор» с трубой «Рембо» — дом нагревался за полчаса. Печка, как буржуйка, из чугуна, но — нового поколения. Никелированная, красивого дизайна труба тянулась через два этажа и выводилась на крышу.

Полчище мух и мелких мошек выползало из щелей. Оказывается, они не подохли и не замерзли от мороза. Полина собирала живность пылесосом. В то утро я услышал странный гул... Гудела пчела! Декабрь, мороз на улице, а у нас в домике живая пчела. Я смахнул ее полотенцем и взял в руки, чтобы рассмотреть поближе. Пчела изогнулась и ужалила меня в указательный палец. Прямо в подушечку. От неожиданности я вскрикнул. И раздавил пчелу. Ее желтое изогнутое тельце лежало на открытой странице словаря Брокгауза и Ефрона. Как раз на том месте, где была статья про волков. Полина вскочила с постели. Пчелиное жало из пальца она достала пинцетом. Палец на глазах покраснел и разбух. Пришлось его заклеить пластырем. Тот самый палец, которым надо нажимать на гашетку карабина. Загон должен был состояться сегодня.

Полина обняла меня сзади за плечи:

— Я прошу тебя... Не ходи на охоту! Ты думаешь, откуда стаи мух и пчел? Природа мстит человеку за насилие над ней. Дальше будет еще хуже...

Я поцеловал ее в глаза:

— Ты стала совсем как я. В сказки веришь... Не колдуй и не нагоняй тоску!

Направь свои лучи в другую сторону... (Это последние уцелевшие страницы рукописи Матёрова.)

Ждали белой тропы. Уже наступил декабрь, но большой снег все никак не падал. Дул сухой и колючий ветер, гнул к земле седые ковыли. Деревья стояли в инее — влажные оттепели, приходящие с побережья, по ночам накрывало морозцем. Ели, сосны и березы примеряли на себя кружевные платья. Молодые сосны топорщили вверх толстые лапы веток, украшенные искристыми огоньками. Ели, наоборот, прогибались лапником к земле. Березы стояли плакучие, словно укрытые полушалками, а кусты сирени на обочине дороги клубились белыми облаками на фоне темных домов.

Лёня смастерил кормушки для птиц, Полина насыпала семечек. Она стояла у окна второго этажа и наблюдала за кормушками. Сначала птицы не летели, и Полина переживала: «Неужели мы — плохие люди? Говорят, что птицы к плохим не летят...» Потом прилетела сразу стая. Серые воробьи, синицы с желто-зелеными брюшками и даже огромные черно-белые сороки. Они разгоняли пичужек, но пролезть в дырочку кормушки, сделанной из пластиковой бутыли, не могли.

Полина все ждала снегирей. Лёня сказал, что снегири прилетят в январе.

Панкратыч сам высмотрел логово, в дальнем урочище за бывшим хутором Лугейково. Узким лазом логово выходило на крутой здесь обрыв берега Сельги. Широким — на длинный лог. Ложбина заканчивалась увалом с камнями-глыбами, из-за которых было удобно стрелять по волкам. Они пойдут наметом только по тропе, потому что еще никто не видел волков, кувырком летящих с обрыва. По входящим и выходящим из логова следам Панкратыч высчитал, что стая большая. С десяток прибылых — волков-одногодков, с пяток переярков — двухлеток, вожак стаи — крупный и высокий в холке самец. Панкратыч наблюдал за ними в бинокль с кабаньей вышки-засидки. И мамка — молодая и хитрая волчица, теневая хозяйка стаи. Фаворитка. Панкратыч их скрадывал пристально и долго, наблюдал за передвижениями стаи и за тем, как волки возвращаются в логово. С удивлением рассказывал, что матерый самец подчиняется любым прихотям дерзкой волчицы. В стаях существует строгий порядок и своя иерархия. За долгую охотничью жизнь Панкратыч еще ни разу не встречал, чтобы волками командовала волчица. В жизни человеческой по-другому. Много сейчас волчиц, которые командуют стаями. Да ведь сами волки и виноваты. Они давно уже не охотятся. Банка пива, гаджет, диван с продавленным матрацем... Охотятся на танчики. Игра такая на компьютере. Говорят, что играют уже сто миллионов мужиков по всему миру. Какие из них волки?

Молодая волчица первой почуяла неладное и увела стаю из логова. Вернулись через пару дней. И Панкратыч сказал: «Пора! Больше ждать не будем». А тут, кстати, и снежок сыпанул, крупой. Припорошил буераки и тропы, как будто кто-то скупой рукой разбросал пригоршни крупно помолотой белой муки.

Наталья Павловна затеяла из волчьего загона целый праздник. Хотела красиво закрыть первый сезон своего владычества. Пригласила начальство из района и области, одних стрелков нагнали около полусотни. Полевая кухня пускала дымки за перелеском. Накрыли походные столы. Две официантки в белых передниках поверх курток-пуховиков дышали на красные пальцы и споро метали на стол закуски. Были и знаменитые соленые арбузы, и моченые яблоки, и варенье из морошки. Губернатору поднесли на серебряном подносе рюмку собственной наливки. Тоже называлась «Судариха». Настояна на кедровых орешках. Коричневая, как коньяк. Речей не произносили. Наталья Павловна громко сказала:

— За удачу на охоте!

И разом запели охотничьи рожки, залаяли собаки.

Все понимали, за какую удачу пили.

Завод дикоросов вышел на прибыль. За один сезон вышел. Рестораны и магазины фирмы «Судариха» росли как грибы после дождя. От Творжка через Перь пролегла прямая четырехполосная трасса. Президент обещал приехать перед Новым годом на официальное открытие. Опыт быстро переняли в стране. Грибные и ягодные агрокомплексы открывались в Сибири, на Дальнем Востоке и на Северах. Развитие заводов по переработке местных плодов повлекло за собой развитие народных ремесел. На Чукотке, в Уэлене, не только коптили рыбу и солили желтые ястыки — селедочную икру, но и художественно резали моржовую кость. Посылали на выставки в Париж. В Якутии, на Хатанге, открыли мастерские по пошиву торбазов из камуса, шкурок с голяшек оленьих ног. Почти как унтята. В Мордовии солили грузди и плели кукол из соломы. В Рязани вывезли на ярмарки лапти из лыка. Они оказались популярнее слипонов и каверсов, китайских кедиков со звездой на костяшке. Экологически чистая обувь входила в моду. Вот тогда-то умные люди из АП, администрации Президента, и нашли мастера, Левшу двадцать первого века. Он подковал блоху и преподнес ее президенту. Газета «Вечерняя Москва» провела на Красной площади Ассамблею народных ремесел. Командовала парадом мастеров старший менеджер медиацентра газеты Оксана Ракитова, русская красотка. Бегала, раскрасневшаяся и на винте. Никас из жюри, скандальный художник и личность медийная, за ней ухлестывал.

Все хотели с Никасом делать селфи. Только не Оксана.

Президент, посетив мероприятие, напомнил про скрепы. И всем стало ясно, что спасемся мы собственными яблоками, грибами и морошкой. И не ушедшими в культурный слой двадцатого века лаптями. Образовался настоящий тренд. В противовес западным санкциям. По всему выходило, что родоначальницей нового, социально-экономического движения стала Наталья Павловна Сударина. Интернет, телевидение и газеты подхватили спонтанно возникшую государственную моду.

Но только так кажется, что спонтанно.

Если кто подзабыл разговор егерей с президентом на поминках.

Губернатор рюмку принял, громко крякнул и потянулся за соленым арбузом. Груздем водку закусит любой. А вот ты попробуй закусить соленым «мурашом»! Его ведь еще и вырастить надо, арбуз-то.

Панкратыч недовольно поморщился: или охота, или гулянка. Но зафлажил грамотно. И стрелков по номерам расставил точно. Народу хватало с избытком. Наталье Павловне с Матёровым достался номер в конце загона. Панкратыч сторожился. Не дай бог, волк пойдет кучно. Или сама Наталья Павловна промах допустит. Неопытная ведь. Поэтому старший егерь наказал Лёне строго: «Глаз да глаз!» Среди прибывших гостей Матёров заметил Ираклия с навороченным карабином за спиной.

Оптика и рожок с патронами, как у автомата.

Спросил у Сударихи:

— А зачем его-то пригласили?

— Мы теперь дружим, — сухо сообщила Судариха.

Дескать, не суй носа, куда тебе не положено. Ты всего-навсего лишь охранник. А уж потом зять. Вот и охраняй.

Ираклию Панкратыч определил место через одного стрелка от Матёрова и Сударихи. Стрелок этот был Рунин Николай Иванович, раскрасневшийся, в белом маскхалате, слегка уже навеселе. Лёне такая расстановка не понравилась. Но менять что-то уже было поздно. Рунин крикнул им с азартом: «Ну, сейчас мы им покажем!» И вновь затрубили охотничьи рожки, с поводков рванулись гончие. И Матёрову от чувств, его переполнявших, опять захотелось добавить к жизни поэзии.

Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников, матерых и щенков...

Только палец, ужаленный сумасшедшей пчелой, саднил.

Волки пошли кучно.

Прибылые и переярки ныряли под флажки. Но щерились и рычали, отпрыгивая назад на тропу. Седой волк-самец, по всему выходило — вожак стаи, вышел на Сударину Наталью Павловну откуда-то сбоку. И попадал в сектор обстрела Ираклия. За ним, след в след, махом шла волчица.

Судариха в азарте подняла карабин и прицелилась.

Лёня успел крикнуть Ираклию:

— Не стреляй! Возьмем обоих!

Но Ираклий уже передернул затвор карабина-автомата. Может, он не услышал крика Матёрова. Сначала упал Рунин. Взвизгнула и перевернулась через голову волчица, окропив снежок красными каплями, похожими на раздавленную клюкву. Неловко повалилась на бок Наталья Павловна. Вожак был уже в трех метрах от Матёрова.

Лёня видел его сузившиеся глаза и розовую пену на клыках.

Ираклий прицелился в обоих — в Матёрова и волка.

Первый выстрел повалил волка. Он умер не сразу — глаза еще горели холодным блеском. Второй выстрел отбросил Матёрова на спину, карабин выпал из рук. Из последних сил он перевалился на бок и приподнялся на локте, слабеющей рукой вынул из наплечной кобуры пистолет и выстрелил в Ираклия. Распухший указательный палец, ужаленный пчелой, дрогнул на гашетке. Скорее даже и не дрогнул, а просто не почувствовал ее. Любой стрелок знает, что во время выстрела он должен срастись с оружием. Пистолет должен стать продолжением руки.

Матёров оружия уже не чувствовал.

Пуля лишь обожгла висок Ираклия.

Ираклий схватился за голову и бросился, приминая кустарник, на дорогу.

Прежде чем Матёров оказался в черном и длинном тоннеле...

Прежде чем вслед за Сударихой он улетел в туманность Ориона...

Он схватил умирающего вожака стаи за уши и прижал его голову к своей груди. Вот и всё. Матёров стал волком.
 

Глава 8

Приходите, волки!

Матерый волк развернулся и бросился назад. В сторону логова. Пена падала с его клыков на снег. Охотники уже покидали номера и снимали флажки. Убитых прибылых и переярков стаскивали в одну кучу, неподалеку от перелеска, где улеглись прямо на листья вперемешку со снегом псы и охотники грелись горячим чаем с янтарно-желтой морошкой. Они вспоминали охоту, хвалились меткими выстрелами. Притащили волчицу и вожака стаи — огромного и седого волка. На животе и с боков серые подпалины. По всему выходило, что убил его Ираклий. Никто не заметил, что в сторону логова, краем леса, ушел другой волк. Словно двойник вожака. Правда, чуть приземистее и почти весь седой. Без подпалин. Откуда он только взялся?

Старшой, сивоусый мужик в камуфляже, разливал водку по мельхиоровым стакашкам. Они пока не знали и про то, что в конце лога остались лежать на снегу Наталья Павловна Сударина, владычица здешних увалов, озер и речек, Николай Иванович Рунин, управляющий ее делами, и Лёня Матёров, библиотекарь, бывший авианаводчик и командир разведвзвода.

У людей свои дела, человечьи. А у волков — волчьи.

По чьей-то команде заиграл военный оркестр.

Его специально привезли на праздник первого загона.

Матерый волк видел, как Ираклий, отбросив карабин и схватившись за голову, ломится через кусты к дороге. Ираклий ведь не хотел убивать людей. Он просто целил в вожака стаи и волчицу. Там был верный угол его, Ираклия, обстрела. Больше того, он хотел спасти Сударину и Матёрова — вожак был готов растерзать их. Он был уже в нескольких метрах от людей. Адвокатам Ираклия на суде придется долго доказывать, что погибшие случайно попали под выстрелы карабина. Вызванный на суд в качестве свидетеля старший егерь, тот самый сивоусый хохмач и любитель анекдотов, начертит и покажет судьям убедительную схему. И всем сразу станет ясно: да, действительно, угол обстрела принадлежал Ираклию. Ираклию дадут условный срок. За незаконное хранение оружия. Неучтенный пистолет Макарова найдут и у Матёрова, начальника охраны Судариной. Но с мертвого какой спрос? А еще через полгода сивоусого переведут в Творжок, начальником районного охотуправления. Но все это еще случится. А пока Ираклий бежит по лесу и, прихватив пригоршню снега с тропы, вытирает кровавую ссадину на виске. Подоспевшим вскорости полицейским и следователям Ираклий объяснит, что поранился, продираясь через заросли краснотала. Перепугался случившегося и рванул куда не глядя... Краснотала много растет в пойме Сельги.

Матерый мог бы спокойно догнать и прыгнуть на спину Ираклия.

У Ираклия какое-то бабье, с жирком, поросшее кустиками шерсти тело.

Только шея у Ираклия борцовская.

Тренированная и мускулистая. Как у быка.

Матерый мог бы легко дотянуться и до шеи. Рвануть ее клыками, впиться в аорту, пульсирующую сине-фиолетовым током. Но он не стал нападать на Ираклия. Матерого волка ждали другие дела, поважнее. А потом, ведь у каждого своя судьба. Люди вольно распоряжаются чужими жизнями. Зверь берет столько, сколько ему нужно. Матерый вернулся в логово, возле которого уже не оставалось ни бесноватых псов, ни красных флажков с неприятными запахами сладких духов, ни наглых егерей, уверенных в точности своих карабинов. Выход из норы был свободным. По склону, здесь достаточно пологому, Матерый спустился к реке, уже подернутой первым ледком, по берегу обогнул лесок и лог, где охотники шумно справляли свою победу над волками. Оркестр играл попурри из песен молодости охотников. «Ах, Таня, Таня, Танечка! С ней случай был такой...» «Нам столетья не преграда! Позабытым словом “лада”...».

Тропинка бежала краем поля к домам людей, а само поле еще не было засыпано снегом. Поле рыжело высохшей травой, качалось ковылями. И только перелески стояли принаряженные в иней, как в кружева. Три мужика в оборванной и грязной одежде тащили канистру с бензином. Они несколько раз пытались поджечь поле, но трава никак не загоралась. Наконец старший, он был в кожаном шлеме, крикнул:

— Дрищ! Так дело не пойдет... Надо надрать бересты и поджечь разом с трех сторон.

Подул ветерок. И он помог Дрищу, Чумаходу и Вегану пустить пал. Трое присели за перелеском у вывернутой из земли елки, разложили на пеньке нехитрую снедь. Налили, не чокаясь выпили. Веган затревожился:

— А если загорится поселок?

Чумаход возразил:

— Библиотека стоит с краю. А потом — забор. Увидят, что загорелся забор, — потушат. Какое нам дело? Нам что сказано? Подпалить траву. Вот мы и подпалили.

Матерый мог бы легко порвать горло и этим троим тщедушным мужичкам-подельникам. Разбросать их кишки по полю. Одного, особенно вонючего, он прикончил бы на месте, прямо под елкой. А двух других, от страха бегущих в разные стороны, догнал бы у перелеска. Но волк не стал убивать людей. Они ведь не овцы. Пламя уже катилось волной, и нужно было обогнать огненный вал. У въезда в поселок Матерый видел, как щуплый охранник суетливо открывал замок на шлагбауме и два черных джипа медленно въезжали на территорию комплекса. Из джипа выскочили парни в кожаных куртках, они тоже тащили канистры с бензином. Молодая, но толстая деваха бежала к парням в куртках, бряцая связкой ключей. В цехах и корпусах было безлюдно. По случаю охотничьего праздника на комплексе объявили выходной. Бензин расплескивали по стенам и агрегатам, забегали в подсобки и офисы, распахивали окна, чтобы ветер сразу раздул пламя. Матерый крался вдоль забора к домику, стоящему недалеко от поселка. Там на кухне хлопотала молодая женщина. Волку нужно было пробраться в дом и спасти женщину. Длинные волосы ее были забраны на затылке в пучок и заколоты гребенкой. Она что-то грустно напевала, колдуя у плиты, а по кухне двигалась, переваливаясь с боку на бок. Живот сильно выпирал из халата. Она осталась в доме одна. Сын уехал на ноябрьские каникулы к родственникам, в другой город. Муж ушел на охоту. И вот теперь он уже никогда не вернется. Она знала точно — не вернется. Она предчувствовала. Сначала она хотела превратиться в пчелу и улететь в поле. Но потом поняла, что декабрьский мороз обожжет ей крылья. К тому же та пчела, в которую ей хотелось переселиться, лежала, раздавленная, на страницах открытой книги.

Огненный вал докатился до стен домика. Сайдинг, которым был обшит коттедж, пузырился и плавился, стекая черными струйками на стекла окон. Женщина выглянула в окно и ойкнула. На ветках жасмина, росшего у забора, расплавились птичьи кормушки, сделанные из пластиковых бутылок. «Не успели прилететь снегири», — подумала она.

В рабочем поселке горели цеха и общежития, занялось административное здание управления. Охранник и девка со связкой ключей в руках делали селфи на телефон, стараясь захватить в кадр языки пламени и густой дым. Он поднимался уже над цехами. Из Лебяжьего, из Творжка летели, тревожно сигналя и мигая лампами, пожарные машины, кареты «скорой помощи», автобусы-пазики с бойцами Росгвардии.

Волк ткнулся в колени женщины.

Она грустно погладила его по холке:

— Ну что, Серебристый... Твоя вера победила. Уходим?

Она притянула голову Матерого и прижала к своей груди.

Вот и всё. Теперь и она стала волчицей.

Они пошли наметом, след в след.

Иногда волчица равнялась с Матерым. И на ходу старалась куснуть его за холку.

Стеллажи, покрашенные морилкой, а потом отполированные лаком, занялись быстро. Струйки пламени весело побежали по вертикальным брускам, затрещали продольные полки, и вся библиотека превратилась в прямоугольники огня. Так бывает, когда деревянный дом загорается изнутри. Огонь бушует по стенам, очерчивая рамы окон.

А вот книги, и особенно художественные альбомы, отпечатанные на глянцевой бумаге, горели плохо. Обложки фолиантов морщились. Скукоживались, как шагреневая кожа. Листы начинали обгорать по краям, книга превращалась в оплавленный комок. Не сразу загорелась Большая советская энциклопедия. Тяжелые тома в синих обложках, с тиснением по корешку и с тонкими страницами стояли не на полке. Они были слишком тяжелы. Тома стояли прямо на полу, под стеллажом. И когда загорелся деревянный пол, БСЭ тоже неохотно занялась. Повалил густой и едкий дым. Запахло горелыми тряпками. Наверное, обложки книг были пропитаны каким-то химическим составом. Или обтянуты материей.

Хорошо горели лишь тонкие брошюрки. Их было целых четыре пролета. Работа Корнея Чуковского о Некрасове издания 30-х годов, что-то о Гоголе и Пушкине, поэтическая библиотека «Огонька». Многие советские газеты издавали тоненькими книжками своих авторов. А еще брошюры с совсем пожелтевшими листочками. Древние инструкции тевтонских рыцарей на немецком языке — как тренировать волю. И библиотечка «Комсомольской правды» тоже горела. Стихи Алика Шумского, репортажи Юрия Роста и Гека Бочарова, очерки Инны Павловны Руденко и Ярослава Кирилловича Голованова. Загорелась и сразу скукожилась картина на втором этаже. На картине веселый мужик с кружкой в руках пил вино и обнимал женщину. На столе перед ними лежали ломти арбуза.

Волки не видели, как в пластиковые мешки погрузили тела Натальи Павловны Судариной, Леонида Ивановича Матёрова и Николая Ивановича Рунина. Как бойцы Росгвардии задерживали охранника Кирьку и его сестру-толстуху. И как сгорел домик библиотеки. Трое бомжей пришли на пепелище и длинными палками начали ворошить кучи книг. Чтобы горели лучше. Их никто не заставлял ворошить костры. После того как выпили бутылку «дристухи» — так они называли самую дешевую водку, — Чумаход предложил:

— Пойдем посмотрим, как там горит?

Чумаход боялся, что в доме осталась хозяйка, беременная дочка Сударихи Полина. А если она не успела выскочить и задохнулась в дыму и пламени? Тогда уголовка. И тюрьмы им не миновать. Слава богу, вроде бы обошлось. Ни человеческих останков, ни костей на пепелище они не нашли. Только там, где было крыльцо, обнаружили почерневший от огня лом. Кто-то все-таки подпер входные двери. Привычка такая у местных. Перед тем как поджечь домишко, надо подпереть ломом входную дверь. Чтобы свидетелей не осталось. Кругом валялись кучи не до конца сгоревших книг. Тлели и стреляли искрами. Вот тогда они и придумали ворошить книги шестами. Как ворошат на лугу скошенное, но еще не высохшее сено. Выломали прожилины из забора. Боря Веган вдруг бросил свою палку, сел на землю, обхватил голову руками и заплакал. Пьяный уже был. Может, гари нанюхался. Может, спохватился. Вот чего наделали-то!

Дрищ рассердился на него:

— Ты чего нюни распустил?

— Вспомнил... Видел в детстве кино. Фашисты на площади жгли книжки и вот так же, как мы, ерошили палками костры. Я что, фашист какой-нибудь?

Чумаход сумрачно посмотрел на него и заорал:

— А неча тут приезжать и командовать! В Чечне он блокпосты в землю закапывал... У нас тут не прокатит — блокпосты закапывать!

Матерый и волчица вернулись в логово и легли, пряча носы в густой шерсти. Волки всегда берегут нос. Потому что на охоте, кроме быстрых ног и крепких клыков, нужно острое обоняние. Они спали долго, а ближе к утру Матерый вернулся в деревню, где он все знал, и вырезал одну овцу в овчарне. Им хватило. Матерый никогда не брал больше того, что требовалось ему и его подруге. Через три дня над речным обрывом реки Сельги и над логом у заброшенного села Лугейкова, где прятались волки, раздались неприятные для зверей, режущие ухо звуки духовых труб. Играл военный оркестр. На свежесколоченном подиуме стояли четыре гроба. В них, сложив руки на груди, лежали люди. Два мужика и пожилая женщина. Почти старуха. Один из ящиков был заколочен крышкой. По лестнице, сохранившейся с прошлых похорон, провожающие поднимались на холм. Ребятишки носили ветки лапника. Потом толстая повариха выдавала им по горячей сосиске на ломте белого хлеба. И чай в пластиковых стаканчиках.

Ребятишки радовались. Хотя чай быстро остывал.

С берегов Сельги дул не легкий ветерок, а пронизывающий ветер. Но большого снега так еще и не было. Ветер уже дул целую неделю, и люди ждали снега. Но он все никак не шел. Бабки мелко крестились, мужики в камуфляже сгрудились кучей и стояли с непроницаемыми лицами. Толпились солдаты и люди в дубленках и черных длиннополых пальто с белыми шарфами-кашне на шеях. У кладбища припарковались лаковые автомобили — иномарки, целая стая. Отдельно стояли не старая еще женщина, похожая на птичку, с непокрытой головой, и мужик — по виду украинец. Из-под дубленки у него выглядывала вышиванка. И еще одна женщина стояла с ними. Она была восточной наружности, с лицом, усыпанным коричневыми пятнышками. Характерный нос с горбинкой. Волосы у первой были голубоватого цвета. Из Питера приехали на похороны Матёрова Тамара Айзензон, Лена Южина и ее новый муж — украинский национальный поэт Константин Криница. Когда-то они вместе с Лёней учились на библиотечном факультете. Костя недавно стал мужем Лены Южиной. Случайно списались в Фейсбуке.

И как-то оно все само склеилось.

Из социальных же сетей Лена узнала о гибели Матёрова на охоте.

Подошла Вера Степановна Дубравина, соседка Лёни Матёрого, и протянула ей платок. Лена Южина голову платком покрыла. Костя снял папаху-кубанку. Его бритую голову украшал казацкий оселедец.

Приготовленные четыре могилы темнели провалами. В изголовьях могил возвышались сосновые кресты желтого цвета с прикрученными табличками. Кресты еще не были закопаны. На табличках можно было прочесть: Наталья Сударина, Николай Рунин, Леонид Матёров, Полина Сударина. Между датами жизни и смерти стояли черточки. Гроб Полины Судариной был заколочен, потому что Полину не нашли. Но все знали, что она сгорела заживо, в библиотеке. С пепелища соскребли в черный пластиковый пакет золу, головешки и обгоревшие страницы книг. Пакет положили в гроб Полины. Музыка военного оркестра навевала печаль.

Большинство людей никогда не поверят в то, что человеческие души могут переселяться в зверей и птиц, в деревья и цветы. «Как человек, снимая старые одежды, надевает новые, так и душа входит в новые материальные тела, оставляя старые и бесполезные», — написано в Бхагавад-гите, одном из самых почитаемых священных текстов индуистской веры. Писатель, не похожий на всех других писателей, Андрей Платонов, сказал по-другому: «Мы победили всех животных, но все животные вошли в нас...» И горько добавил: «И в душе у нас живут гады». Вряд ли гадами можно считать волков. Все ж таки гады — те, кто ползает или прыгает. Змеи и лягушки, летучие мыши, которые с оскаленными мордочками спят вниз головой. Людям, конечно, хочется, чтобы их души переселялись во что-то благородное. В куст сирени, например, у крыльца родного дома. В снегиря, прилетающего клевать рябину под окном, за которым, в комнате, спит любимая. Проснется и увидит, надеется снегирь. А то еще в звездочку, как мечтал сельский дурачок Витя Саудадин.

Во льва...

Совершенно замечательно — во льва! У льва желтая, как песок, грива. Лев бродит по пустыне, а потом выходит на берег Аравийского моря. Где его поджидает львица. Львица — обязательно. Потому что она принесет льву смешных и милых щенят. Писатель Юрий Нагибин душу человека переселил в синего лягушонка. А может, он сам хотел после смерти переселиться в лягушонка. И получилась история о любви синего гада к благородной косуле. Синим у лягушонка было брюшко. Рассказом про косулю и лягушонка люди до сих пор зачитываются.

Хотя многие считают ее сказкой для взрослых.

Наконец барабан смолк, а трубы перестали выть. И музыканты с отрезанными пальцами на перчатках — а как еще сыграешь на морозе? — пошли греться водочкой. Вперед, к гробам, вышел молодой мужик с быковатой шеей и произнес речь. Это был местный губернатор Алексей Егорович. Он поведал о заслугах Натальи Павловны перед Россией и перед Перским краем. Подполковник Евгений Александрович, командир воинской части, которая, как и год почти уже назад, обслуживала похороны Судариной Анны Павловны, не вовремя подлез и произнес почти в микрофон:

— Алексей Егорович! Кашу гречневую деревенским раздавать?

Губернатор отмахнулся: «Раздавай!» Он в это время клялся в том, что обязательно найдет виновных и рассчитается за гибель Сударихи, Рунина и Матёрова. Дочку Судариной и жену Матёрова Полину Алексей Егорович почему-то не называл. Не упомянул он и о том, что преступление было совершено с особой жестокостью. В библиотеке сгорела беременная женщина. На похоронном подиуме должен был стоять пятый ящик. Вернее — ящичек. С тельцем младенца, дочки Матёрова и Полины. Ну так ведь она не успела увидеть божий свет. Всем показалось, что губернатор произносил клятву как-то не очень уверенно. Может, губернатору уже доложили, что бульдозеры Ираклия Теодоровича расчищают площадку сгоревшего агрокластера, а бригады бетонщиков начинают готовить широкие и удобные автоплощадки для приемки леса. Завезли пучки арматуры, несколько бетономешалок сыто урчали, переваривая в своих утробах жидкий бетон. Здесь должен был разместиться нижний склад лесодобывающей компании «Иракл LTD». А в будущем взметнутся корпуса комбината по выпуску прессованного бруса. Ираклий решил обходиться без посредников, а брусом торговать напрямую с группой строительных компаний «Журвейл-Grupp». Группа принадлежала жене сенатора Курловича. Курлыкают ведь журавли? Потому, стало быть, и журвейл. Слегка на иностранный манер, как нынче модно. Под Перью и Творжком, на берегах живописных озер Лебяжьего, споро росли коттеджные поселки. И губернатор думал: «Не покатило с дикоросами — покатит со строительством элитного жилья». К тому же новый тренд приживался по стране. Гораздо активнее фермерства и создания мастерских народных ремесел.

Правда, было одно «но». Виллы и коттеджи новых русских, часто напоминающие (архитектурно) сельские Дома культуры или Дворцы пионеров (с колоннами), плохо приживались на пригорках и в долинах лебяжьих просторов. То трубы отопления рвало морозами. То вырубало электричество по всему околотку. Мощности не были рассчитаны на одновременное включение сотен электроплит, чайников и бойлеров. И тогда ночные бригады электриков, матерясь и покуривая в кулак, летели менять предохранители на заиндевевших подстанциях. А то еще начинало пучить очистные сооружения, почти как в огороде Руниных, когда Анжелка подсыпала дрожжей под нужник. Кроны сосен желтели в элитных поселках, потому что самопальный антисептик напрочь подрывал плодородный слой земли. Новый способ жизни — европейский, каким бы удобным и комфортным он ни казался, никак не хотел приживаться среди валдайских валунов и кокошкинских оврагов. «Ну, ничего, — думали новые русские, — картошка при Екатерине тоже не сразу прижилась. Кому реформы давались легко?» Зато крестьянские деревеньки вдоль Митяевских увалов, как и триста лет назад, пускали из печных труб прямые дымки в синее небо.

На строительной площадке Ираклия не было видно. На похороны он тоже не осмелился прийти. Сначала сидел под домашним арестом, потом мотался в прокуратуру. Кокошкинцы так и говорили: «Ираклий убил Судариху! Ну да суд разберется...»

Суд разобрался.

Чему быть — того не миновать.

Ираклия Теодоровича приговорили — условно.

За незаконное хранение огнестрельного оружия.

На похороны приехали старшая дочь Судариной Анна, преподаватель из Парижа, с мужем Жераром, высоким французом в нелепой шапке-ушанке с торчащими в разные стороны завязками, похожими на жидкие косички, и солдатской звездочкой на лбу. Купили в Москве, на Арбате. И сын Павел, торговый дипломат из Лондона. После речи Алексей Егорович подошел к ним, выразил соболезнование и спросил, что они намерены делать с активами матери и не собираются ли продолжить дело Натальи Павловны Судариной в Лебяжьем околотке. Было видно, что Павел хотел ответить губернатору дерзко. Какие-то борения отразились на его лице. Но Павла остановил Жерар. Он что-то сказал ему по-французски. Они отошли в сторону и поговорили. Павел размахивал руками. Потом они вернулись к губернатору. И Павел сообщил:

— Семья намерена выйти из дела, необходимые распоряжения адвокатам уже сделаны.

Алексей Егорович согласно покивал головой и в свою очередь заметил:

— О взятых вашей мамой кредитах не беспокойтесь. Вчера я докладывал президенту о случившемся, и он поручил мне, кроме следствия и наказания виновных в гибели, разобраться с финансовой стороной бизнеса и закрыть все вопросы. Мне это сделать сподручнее, так как я был партнером Натальи Павловны.

Подумав, он добавил:

— Не как частное лицо, а как губернатор области.

Откуда-то из-за стайки краснощеких ребятишек, похожих на снегирей, вывернулся Витя Саудадин. Он кривлялся, приплясывал и пел, изображая два голоса — мужской и женский. Женский начинал:

А мы просо сеяли, сеяли.
Ой дид-ладо, сеяли, сеяли!

Мужской отвечал:

А мы просо вытопчем, вытопчем.
Ой, дид-ладо, вытопчем, вытопчем!

Песня была длинная.

Но никто Витю не останавливал. Все словно окаменели.

И он пропел песню до конца:

В нашем полку убыло, убыло.
Ой, дид-ладо, убыло, убыло!
Открывайте ворота, принимайте девицу!
В нашем полку прибыло, прибыло.
Ой, дид-ладо, прибыло, прибыло!
В нашем полку пиво пьют, пиво пьют.
Ой, дид-ладо, пиво пьют, пиво пьют!
В нашем полку слезы льют, слезы льют.
Ой, дид-ладо, слезы льют...

Мало кто знал, что раскольники, то есть семейские, исполняли песню «Дид-ладо» на Духов день. То есть на пятьдесят первый день после Пасхи. По-другому Духов день назывался днем Ивана-да-Марьи.

Кто-то из старух громко пояснил:

— Полина научила его петь «Дид-ладо».

Витя подбежал к закрытому гробу Полины, свалился на снег, прямо под ноги толпы, и заколотился в припадке. Пена пузырилась на его губах. Губернатор опомнился первым. Он крикнул солдатам полевой кухни, которые варили кашу:

— Принесите ложку! Быстрее...

Вите с трудом разжали зубы и сунули в рот ложку. Так делают со всеми эпилептиками во время приступа падучей. Чтобы страдалец ненароком не откусил себе язык. Не зря в Лебяжьем судачили, что губернатор начинал свою трудовую деятельность санитаром в морге. Вот оно и пригодилось.

На поминках, которые накрыли в том же интернате для престарелых, горько плакал седой старик — директор интерната Степан Кормильцев. Выпил лишнего. Старухи за столом шептались: «Любил ведь он Наташку. А оно вишь как получилось».

Пошел наконец снег. Густой и тяжелый.

В Лебяжьем сразу потеплело.

Ребятишки лепили своих снеговиков-уродиков с ведрами на голове и морковками вместо носа. И на санках-ледянках катались с горок. Шурка Рунин приладил к саночкам Кати Дубравиной полозья. Катя снова приехала из Питера на каникулы к бабушке Вере Степановне. Осенью — не очень длинные, но тоже желанные. Шурка с разбойничьим посвистом — где только и научился! — летел с горки, обнимая Катю за плечи. Их уже вовсю дразнили женихом и невестой. Шурка отчаянно дрался с обидчиками и смешно шепелявил. В борьбе за свою любовь он потерял два зуба.

Из зарешеченных окон камеры предварительного заключения Кирька и его сестра Полина Сударины тоскливо наблюдали за роем снежинок, закружившихся над тюрьмой. Боевиков, которые с канистрами бензина в руках прорвались на джипах крушить и жечь, конечно же не нашли. Фамилии их Кирька и Полина не знали. Зато нашлось достаточное количество свидетелей, которые видели, как охотно Кирька открывал шлагбаум для бандитов, а Полинка летела к ним навстречу, гремя ключами от цехов. Заместитель начальника районного отдела полиции, такой же толстый, как его возлюбленная Полина, майор Прохоров, собрался с остатками душевных сил и свидетельствовал в пользу внучки Судариной. Он положительно ее характеризовал по прежней, совместной, работе в органах внутренних дел. Суд характеристику приобщил к делу, но приговорил брата и сестру к пяти годам лишения свободы. С отбыванием наказания в колониях строгого режима. За пособничество. С учетом причиненных ими в результате противоправных действий материальных разрушений и потерь. Прокурор-обвинитель просил по десятке.

В рощице за старой водонапорной башней, где всегда селились аисты, повесился на березе бродяга и бомж Боря Веган. Обнаружили его, ближе к весне, подельники — Чумаход и Дрищ. Повесился, болезный, некрасиво. На нижней ветке, скрючившись и подогнув колени. А красиво в принципе повеситься можно? С дороги никак его было не увидать за толстым стволом березы. Дрищ с Витей его и похоронили. Сами выкопали могилу. Земля уже оттаяла. Сами и гроб сколотили, из неструганых досок. Практически из горбыля. Родственников у Бори не было. Пришел еще Степа Кормильцев, постоял на холме, поправил выцветшие уже ленты на могилах Анны Павловны и Натальи Павловны Судариных. В Лебяжьем пока еще привилегированных мест для могил не было. Хоронили всех подряд. Бомж Веган лег в землю недалеко от могилы главы местной администрации Николая Ивановича Рунина, которого Боря при жизни называл Рунька. Могилка Рунина стояла ухоженная, расчищенная от талого снега. У креста лежали пышные цветы, бумажные. Стоял стакан с водкой, сверху ломоть хлеба. Птицы не успели склевать. Анжелка-продавщица приезжала на кладбище с новым хахалем, строителем-узбеком Хакимом. Он и поселился у Анжелки в Полёкушах. Хаким помогал Анжелке расчищать могилу от снега. Колол наст лопатой, выбрасывал за ограду. Потом сидели на лавочке под соснами, о чем-то тихо разговаривали. Хаким не пил. Анжелка прикладывалась к бутылке. Тамара Рунина после случившегося переехала к детям в Перь. Дом Руниных в Кокошкине стоял с заколоченными окнами. Друг Лёни Матёрова строитель Аслан из Творжка тоже уехал. Вместе с женой-красавицей и целым выводком детей. Он на поминках вдруг напился и громко пообещал: «Я его все равно достану!» Никто в Лебяжьем никогда не видел Аслана выпивающим. Жена Вера на следующий день стала собирать чемоданы. Она знала, что теперь ничего хорошего не будет. В городе люди говорили, что Аслан с семьей перебрались в Подмосковье. Там у Веры жили старенькие родители, то ли в Мамонтовке, то ли в Заветах Ильича, под городом Пушкином. Таинственная история произошла с Ираклием Теодоровичем. Гораздо страшнее трагедии семьи отца Рафаила и гибели людей на охоте. Ранней весной, уже после того как Кирька и Полина получили по пять лет, как уехали Аслан и Тамара Рунина и похоронили Борю Вегана, тело Ираклия нашли на кладбищенском холме. Джип его стоял нетронутым на развилке дорог, неподалеку от Лебяжьего погоста. Бухтел двигателем. Все вещи — и даже сумочка с документами, деньгами и банковскими карточками, — остались в автомобиле нетронутыми. Никаких следов борьбы полицейские не обнаружили. Выстрелов тоже никто не слышал. На горле Ираклия криминалисты обнаружили четыре аккуратные дырочки. Как бы следы от укуса большой собаки. Ираклия задушил какой-то зверь. И, не растерзав, оставил лежать на холме. Многие в Лебяжьем знали, что Ираклий, начав новую стройку, по утрам объезжал свои угодья и деляны. То ли проверял качество вырубок, то ли следил за вывозом леса. КамАЗы и «татры» теперь работали в несколько смен, круглосуточно. Почему-то он любил останавливаться на перекрестке у кладбища. Находились свидетели, которые утверждали, что Ираклий поднимался к свежим могилам. То ли чувствовал свою вину перед случайно попавшими под его выстрелы людьми, то ли молился и просил прощения. Ираклий все-таки оказался грузином, а не чеченцем, как полагал Лёня Матёров. Грузины, как известно, в большинстве своем православные. А среди чеченцев православных мало. Хотя вайнахи когда-то были христианами.

Егерь Панкратыч, побывавший на месте трагедии, по следам определил, что Ираклия Теодоровича задрали волки. Один был крупный — с мощными лапами. Другой помельче, скорее всего волчица. Задрали его сразу, как только он вышел из джипа. Большой волк прыгнул ему на спину и повалил. А волчица перекусила горло. Потом они зачем-то уволокли его на холм и оставили лежать под тремя соснами.

Волки перезимовали в логове над обрывом, почти на берегу Сельги. Матерый выходил на охоту по склону, и, хотя охотники знали, что в дальних деревнях пропадают телята и овцы, по следам вычислить волка они не могли. Ни входных, ни обратных, в лог, волчьих следов не было. А овцы пропадали. И собаки взять след не могли. На пологий косогор даже Панкратыч не догадался послать своих гончих. Матерый стал внимателен к своей подруге. В феврале она понесла. Им настала пора думать о потомстве. Снег уже набух и осел. От берез упали голубые тени. А лапник сосен, укрытый сверху снегом, стал похожим на спинки гигантских гусениц-многоножек. Из живота гусениц торчали иглы.

Волчицы рожают через два месяца. Матерый знал, что им придется уходить далеко, на Валдай, где в темно-зеленых урочищах можно найти старую барсучью нору, выстлать ее мхом и шерстью, чтобы рожденные волчата росли в тепле и покое. Ранним утром, когда мигали звезды на небе, а наст еще держал и не резал лапы, Матерый вывел волчицу в лог. И они пошли друг за другом. Сначала Матерый привел ее на пепелище возле забора. Волчица забеспокоилась. Нос забивал запах дыма и гари. Волки не любят огня и пожарищ. Волчица подняла морду к небу и завыла. В деревне на пригорке залаяли собаки. Волки берегом реки пробрались по еле видимой тропке, раньше проложенной человеком, к перекрестку дорог у сельского кладбища и залегли в кустах краснотала. Ждать им пришлось недолго. Запыхтел дизельный джип, из автомобиля вышел высокий и плотный человек. Он потянулся, расправляя плечи. Тот самый человек, которого Матерый не раз уже отслеживал по утрам. Достаточно было одного прыжка Матерого, чтобы человек упал лицом в снег, а волчица не мешкая схватила его за горло. Сначала Матерый хотел закинуть его на спину, как это он проделывал не раз, унося овец в логово к волчице. Но человек оказался тяжелым. И тогда они вдвоем волоком потащили его по скользкому насту на вершину холма. Они оставили его под тремя соснами, одиноко растущими над могильными холмиками. Следователь Марчук, приехавший из Пери по указанию губернатора, долго осматривал место трагедии и припорошенный снежком крупный след волка.

Второго следа, волчицы, он не заметил, потому что звери уходили лапа в лапу.

Наконец Марчук чертыхнулся:

— Черт его знает, куда ведет след!

Витя Саудадин, деревенский дурачок, выскочил из-за кустов и закричал:

— Я знаю, куда он ведет! — Прутиком он ткнул в небо. — След ведет в туманность Ориона.

Присутствовавший при осмотре Панкратыч, покрутив пальцем у виска, доходчиво пояснил следователю, кто такой Витя Саудадин.

Пока шли до машины, Витя объяснял Марчуку, какую форму имеет Земля.

Волки уходили все дальше и дальше от Лебяжьего, от Кокошкинского оврага и Митяевского увала. Днем они спали, находя укромные места в буреломах, по берегам уже вскрывшихся лесных ручьев и речек. Для волка вода не менее важна, чем еда. Ночью шли и по ходу охотились, не брезгуя зайцами, бурундуками и выскакивающими на них из деревень безбашенными собачонками. Волчица шла тяжело и на игривые покусывания Матерого не отвечала. Ей подходило время метать потомство. В непролазной чаще они сыскали удобное место. Брошенную лисой нору. Матерый разрыл ее до нужных размеров, и волчица улеглась.

Волки редко меняют своих спутниц, так и живут с ними до конца жизни. Люди придумали много страшных небылиц про волка. Они его назвали «куманек». «Куманек даже своей матерью не побрезгует!» — так говорили они. Что частично было правдой. Раненых и больных сородичей стая сжирала. Отбраковывала. Панкратыч рассказывал за рюмкой, что волки поедают свое потомство. Но была и другая правда. Матерей вернее и преданней, чем волчицы, в природе не существует.

Матерый попятился задом из норы, когда к нему поползли слепые щенята. Их было ровно пять. Волчица грозно рыкнула на Матерого, давая понять, что немедленно вцепится ему в горло, если он попытается обидеть хотя бы одного. Матерый, поджав хвост, удалился из норы. Надо было идти на охоту. Когда волчица приносит потомство, волк промышляет далеко от логова. Ближайшие деревни нельзя трогать. Курочки не возьмешь. Потому что селяне запалят факела, схватятся за вилы, натравят собак. И тогда малышам в норе несдобровать. Когда он вечером вернулся с ягненком на загривке, щенята сосали волчицу. Она блаженно прикрывала глаза и нежно скалилась. Сначала маленькие волчата сосут мать, и волчица не покидает гнезда. Через пять-шесть недель им дают жеваную пищу. А уж потом приносят полуживых грызунов. Щенки играются с придушенными белками и бурундуками. Так они учатся взрослой охоте. Улегшись на пригорке, Матерый часами наблюдал за своими волчатами. Они нападали друг на друга, покусывали мать, самые смелые подползали к отцу и норовили прихватить его за морду. У щенят были маленькие, но острые зубы. После трех месяцев молочные меняются на постоянные. Матерый тихо порыкивал, но морду не отворачивал. Наиболее настырных слегка придавливал лапой, но тут же отпускал. Матерого охватывало странное чувство, которого он в себе никогда не знал. Весенний ветер с Валдая играл первой листвой осин и березок, припекало солнце, хотя из ямы под корнями вывороченной ели, где они устроили логово, еще тянуло прохладой. Волчата потому и карабкались на пригорок поближе к Матерому и к солнцу, чтобы быстрее вырасти и стать такими же сильными и смелыми, как их отец. Что-то тревожило волка. Тревожила не опасность близких сородичей. Серые разбойники рыскали по лесу. Он бы отбился от них, перегрыз бы горло любому отважившемуся напасть на волчат. И не запах дыма костров, которые люди жгли на огородах, сгребая в кучи прошлогоднюю ботву. Наверное, возвращалась тревога из собственного детства Матерого, которая осталась где-то в глубинах его памяти. У зверей своя память. Запахов и звуков, память теплых материнских сосков и холода подтаявшего под животом льда.

У человека иная память.

Впрочем, волк не может обладать такой памятью.

Если он настоящий волк.

Низко над лесом прошел клин гусей. Почти касаясь верхушек елей, птицы шумели крыльями, гортанно клекотали и садились на озеро. Матерый упруго вскочил на лапы. Тенью он скользнул по траве и растворился в наступающих сумерках. Подкрался вечер, а за ним должна была прийти ночь. Она всегда приходила. Заветное время Матерого. Не старый еще человек в утлой лодчонке на озере, одетый в грубый брезентовый плащ, собирал подбитых из двустволки гусей. Длинным шестом с крючком на конце он подтягивал их к борту лодки. В полевой бинокль, который висел у него на груди, он увидел, как большая белая собака спустилась по откосу и схватила зазевавшуюся серую птицу — подранка, плавающего в нескольких метрах от берега.

— Вот и куманек пожаловал! — прошептал охотник и перезарядил двустволку картечью. — дорогим гостям — дорогой подарочек.

Выстрелил дуплетом.

Когда он причалил к берегу, Матерый лежал с перебитыми передними лапами и раздробленной грудью. Все-таки выплыл. Охотник, не опуская стволов, подошел к волку. Человек в плаще был опытным охотником. И он знал, что может произойти. Смертельно раненный, Матерый прыгнул на человека. Охотник выстрелил почти в упор. Добил зверя.

Волчица вздрогнула. Эхо выстрелов докатилось до логова под корнями вывороченной из земли ели. Щенята завизжали от страха и спрятались под животом у матери. Волчица накрыла их лапами и, подняв голову, все нюхала и нюхала ветерок, приносящий сладкий запах деревенских костров и горький запах пороха. Сумерки сгустились, и пришла наконец ночь.

Словно покрывалом, она накрыла озера, увалы и лес. На небе высыпали звезды. Мириады звезд. Они были мелкими, но горели ярко. Казалось, протяни руку — и звезда окажется у тебя на ладони. Ниже пояса Ориона мерцала туманность Ориона, похожая на тетиву натянутого лука. Та самая, что известна знающим людям как Мессье 42, М 42 или NGC 1976. Кто-то считал, что она похожа на летучую мышь. С яркой частью в центре и быстро спадающим блеском «крыльев». В «засове» — середине дуги — бросалась в глаза трапеция из четырех звезд, а восточнее (в основании отходящего на юго-восток крыла) три звезды в линию. Темный провал в месте, где сходятся крылья туманности, иногда называли рыбий рот. Перед дугой крыльев в хорошую ночь видна прямая неяркая полоска — Меч. Охотник оказался знающим человеком, почти астрономом. Ночь была хорошей, и все детали туманности можно было наблюдать невооруженным глазом. Западную, неяркую, часть туманности, которая как бы охватывает крылья, ученые называли Парусом. Охотник развел костер, ощипал гуся и сварил похлебку. Все время он поглядывал на звезды, вычисляя Парус и Меч. У него по-прежнему висел на шее полевой бинокль, но он даже ни разу не взглянул в окуляры. Все и так было хорошо видно. Единственное, что охотник не мог увидеть даже в бинокль, — это коричневых карликов в нижней части М 42, субзвезд с маленькими массами — 0,0767 массы Солнца. Как и в звездах, в коричневых карликах шли термоядерные реакции ядерного синтеза. После исчерпания запасов ядер легких элементов термоядерные реакции в их недрах прекращались. Коричневые карлики быстро остывали и превращались в планетообразные объекты. То есть такие звезды никогда не находятся на главной последовательности Герцшпрунга–Рассела. Все астрономические подробности охотник, оказывается, хорошо знал. Он был школьным учителем и преподавал физику с астрономией. Одно время астрономию исключили из программы. Но он знал, что предмет о звездах обязательно вернется в школу. И он прекрасно был осведомлен о том, что коричневые карлики рано или поздно гаснут. Чему быть — того не миновать.

Учитель подбросил сухих веток в костер, расширив круг света от пламени. Потом освежевал зверя, удивившись его размерам, и бросил шкуру на толстые ветки талины. К ночи в лесу стало примораживать. Работая острым ножом французской марки «Опинель карбон», он мурлыкал себе под нос:

Под моею рукой чьи-то звезды лежат,
Я спускаюсь в кафе, словно всплывшая лодка,
Здесь по-прежнему жизнь, тороплюсь я назад
И по небу иду капитанской походкой.

И что-то еще про сына, у которого в руке «старый мишка зажат, как усталый король, обнимающий принца».

Красивая песня.

Только непонятна последняя строчка.

Вот о чем она?
 

Эпилог

И вновь пришла зима. С ее лютыми в здешних местах морозами.

На той же поляне горит костер. Сучья в костре взялись хорошо, затрещали, и в круге света возник незапланированный хаос. Сшибка фигур, речей и никем не контролируемых поступков. Даже самим автором. Проворная девка-молодайка выскочила с коромыслом и посредине поляны вылила вёдра с водой. Вода застыла на глазах и превратилась в ледяную глыбу. Охотник споро принялся высекать из глыбы крупную голову волка и русскую красавицу, сидящую на спине зверя в царской шубе.

— Ты куда прешь, Обломихина! — закричал человек с рупором в руках. Кажется, помощник режиссера.

— Вы вообще массовка второго редута! Ты что должна делать, Обломихина? Правильно! Заливать горку для катания ребятишек. А ты чего тут титьками трясешь?!

Становится понятно, что кто-то организовал съемки фильма. И куски съемки, не просясь, сами собой лезут в почти уже готовый роман. А у молодайки Обломихиной действительно под легкой и прозрачной накидкой мечутся две упругие груди, похожие на ладные дыньки сорта «Колхозница». Их видно, когда она низко наклоняется. В накидку на плечах у Обломихиной овечья шубейка и на ногах валенки, кажется, на босу ногу. Мелькают полные икры. Обломихина возмущенно оправдывается. Она отобрана в массовку из местного театра русской сказки:

— А я-то чего?! Никит Сергеич велел: Обломихина, вылей воды ведра четыре в центр поляны, в короб! Сейчас там будет происходить главное! Ну, я и плюхнула!

Фонари и софиты высвечивают две фигуры — царевны и волка. Больше никого нет в кадре. Голову волка покрыли отрезанной от шкуры оскаленной пастью. Подсветили звездное небо. Волк и царевна слились в единое целое. И они уплывают к звездам.

Снимают по наитию, единым куском, без репетиции. Тонкий тенорок режиссера, известный всей стране, грустно произносит из-за кустов:

— Вот так и мы, Обломихина... Бьем друг друга без разбора! Хлещемся в кровь... А потом все время улетаем. К звездам. — И добавляет уже по-деловому, без грустинки в голосе: — Снято! Всем спасибо. Горку для катания ребятишек заливать не надо.

Обломихина запахнулась в шубейку и тут увидела, что на поляну прилетели снегири. Красными пятнышками они мелькали на снегу в свете гаснущих софитов.

— Милые, — всплеснула она руками, — как вам-то не холодно?

Она метнулась в вагончик за хлебом.

Хотела покрошить снегирям. Когда вернулась, снегири уже улетели. Как будто их и не было.
 

Приложение

Притча «О богаче и Лазаре»

Евангелие от Луки

Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое; нынче он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.

Тогда сказал он: так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего, ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения. Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их.

Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых придет к ним, покаются. Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят.
 

«О воскрешении Лазаря»

Евангелие от Иоанна

Был болен некто Лазарь из Вифании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра ее. Сестры послали сказать Ему: Господи! вот, кого Ты любишь, болен. Иисус, услышав то, сказал: эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится через нее Сын Божий. Иисус же любил Марфу и сестру ее и Лазаря. Сказал ученикам: пойдем опять в Иудею. Ученики сказали Ему: Равви! давно ли Иудеи искали побить Тебя камнями, и Ты опять идешь туда?.. говорит им потом: Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его. Ученики Его сказали: Господи! если уснул, то выздоровеет.

Тогда Иисус сказал им прямо: Лазарь умер.

Иисус же, опять скорбя внутренно, приходит к гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит Ему: Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе.

Иисус говорит ей: не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию? И так отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же взвел очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня. Сказав это, Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет. Тогда многие из Иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него. Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом. Некто Каифа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божьих собрать воедино.

С этого дня положили убить Его.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0