Замереть в изумлении от этих вот слов, читанных сотни раз в Евангелии от Луки: «Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк. 18– 8). Ничего себе! Конечно, читал, но — понимал ли? И понимаешь ли, о чем идет речь?

Ну что же, пришла, вероятно, пора замедлить извечный свой бег по кругу в достижении иллюзорных целей и попытаться ответить на этот вопрос по мере своего малого разумения.

Что такое вера и откуда она — взялась, берется или же обретается? В чем особость ее и благодатная живительная ценность? Что такое по сути она? Можно ли привить ее человеку, ребенку, как прививается дикое дерево благородным черенком? Или принудить силой отречься от идолов, как некогда миссионерствовали огнем и мечом папские легаты и конкистадоры? Или, как ныне, преодолеть свой внутренний серый и безвидный кисель, преломить жизнь, образ ее, и восстать в завтрашний день с обновленной и просвещенной душой? Какова роль в возникновении веры Духа Святаго? Какова роль Церкви в укреплении веры, в огранке ее, если можно так выразиться? Ведь Церковь и вера — разные понятия и различные институты, хотя и живут друг другом, и подпитываются из одного живоносного источника, и основаны на одном и том же великом событии, отменившем мир ветхий и начавшем новую эпоху во всем: и в летосчислении, и в человеческом устроении, и в философии, и в архитектуре, в искусстве и музыке, все по некоему мановению было преображено наитием Духа и новой Истиной, — но при этом, смотрите, Господь говорит взаимоисключающие и страшные сутью слова: «Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 18). и вместе с тем: «Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк. 18–8), то есть Церковь останется нерушимой, несмотря ни на что, а вот веры... веры Он не найдет в человеках. В нас — не найдет. Потому и бытует мнение таковое — святоотеческое ли, старческое ли, околоцерковное — о том, что в последние времена будут золотить купола и украшать храмы, которые стоять будут пустыми...

Все говорит современному человеку об этом: уж кому-кому, а Русской православной Церкви устроили чуть ли не на целый век кровопускание с гекатомбами сакральных жертв, и даже, вероятно, горсть последних ископаемых иерархов советской предвоенной поры поколебалась в твердом исповедании слов о том, что «врата ада не одолеют ее», — и разве осудишь их страх, их маловерие и недоверие словам Спасителя — такое прошло перед ними?.. Ведь немыслимые испытания навалились ни с того ни с сего на церковных людей — ведь, как и все, хотели как лучше, поверили пропаганде, что Николай II — единственная помеха в достижении общего благоденствия, и посылали приветствия Временному правительству, когда необратимо все произошло, такого вот рода:

«21–22 марта 1917 г.

...духовенство и православная паства Екатеринославской епархии категорически заявляют, что возврата к старому строю никоим образом быть не может, так как этот строй всегда был гибелью для веры и церкви, и возвращение его было бы непоправимым бедствием.

...Постановили выразить от епархиального собрания сочувствие всем жертвам старого режима по синодальному и епархиальному управлениям...

...Ввиду неуместности дальнейшего сбора на построение памятника в честь Дома Романовых собрание постановило просить епархиальное начальство собранные на эту цель суммы обратить на постройку памятника освобождения Русской Православной Церкви от государственного гнета, для чего поручить Епархиальному комитету разработать проект постройки в г. Екатеринославе епархиального дома с церковью во имя Воскресения Христова и представить его следующему епархиальному собранию».

А следующего собрания уже, по всей видимости, и не было. началась настоящая свобода от всех и всего: деникинцы, махновцы, петлюровцы, красные комиссары «в пыльных шлемах», «английские рабочие» под Гуляйполем, революционные китайцы и верные ленинцы — латышские стрелки по движущимся великорусским мишеням: «Мы наш, мы новый мир построим...» «Что нынче невеселый, товарищ поп?» — еще и Блок свое приложил к ране открытой в закатной поэме «Двенадцать»... Близок локоток был, да не укусишь уже: поезд ушел, а бронепоезд, напротив, пришел. Загонять в счастье — пулями и снарядами...

Я ведь выхватил это церковное приветствие из груды подобных практически наобум: тысячи таких документов пылятся в архивах государственных актов. Видите, каким простым и емким было суждение о текущей церковной беде: «...этот строй всегда был гибелью для веры и Церкви, и возвращение его было бы непоправимым бедствием». А ведь церковные люди сочиняли такие резолюции. Накликали на свою голову «освобождение», а думали, что чают «движения воды», или пасхального обновления (о нем метафорически в связи с февральской революцией писал митрополит Серафим Чичагов, омывший позже жертвенной кровью общую недальновидность и слепоту).

Но я все-таки не о том начал речь, не об этих страшных и непоправимых ошибках наших духовных отцов и епископов Церкви синодальной поры. Хотя можно, наверное, о всеблагом Промысле Божием и здесь рассудить — как бы ни было больно и как бы дико это ни выглядело, но терновый венец, лишения, кровавые жертвы тысяч и миллионов русских людей во многом стали искупительными за столетия теплохладности, безверия, отступления, за мертвящий буквализм догм, за безжизненность и вопиюще гулкую пустоту обязательного преподавания Закона Божьего, за которым скорой стопой следовало одно только ледяное и равнодушное безверие, а то и кощунство над праотеческими вековыми святынями, — облетело все вмиг плохой позолотой, и оказалось, что веры-то нет, потерялась, иссякла, выхолостилась незаметно, и многоочитое академическое «знание надмевает» еще по старинке, а любовь, которая назидает, куда делась она?..

Любовь... да, любовь... Ведь все, вероятно, и начиналось с нее. Но «по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь». Во многих — но все-таки не во всех. И тот самый «остаток», сберегший огонек этой любви, — он и есть залог стойкости Церкви пред адовыми вратами.

Церковь выстояла — разумеется, не без потерь. И выстоит — несмотря ни на что. Более того, приросла тысячами и тысячами небесных своих ходатаев пред Богом, которые претерпели до конца и спаслись — для нас, оставшихся здесь и влекущих свои вялые и непонятные дни в сомнениях, в традиционном оглоушном неверии и в разнообразных грехах, порой и не почитаемых за таковые.

А вера? Что такое есть вера? И почему так печально-прискорбно слово Спасителя, что не найдет Он ее, когда придет снова на землю? Разве не для нас ли, тела Церкви Христовой, Он упросил Отца отправить на землю Духа Святаго, Который просветил истиной первых апостолов, и мужей апостольских, и первых великих отцов, и первых монахов — тот «малый квас», заквасивший всю 2000-летнюю мировую историю и миллиарды людей, которые бесконечными волнами благого прибоя прокатывались под бескрайними и равнодушными небесами, — в достижении разнообразных целей, в созидании нового мира, новых цивилизаций, новых смыслов великих и соборных целеположений? Но, увы, все забывается и затирается временем и новой заботой, все нивелируется войнами и связанными с ними катастрофами и бедами, но вот и в начале 3-го тысячелетия замираешь перед рублевским Спасителем, или перед Владимирской иконой Божией Матери, или под сводами константинопольской Софии, или перед Кёльнским собором и физически ощущаешь ее — несокрушимую и неведомую нам ныне веру, которой, по слову апостола Павла, «святые побеждали царства, творили правду, заграждали уста львов, угашали силу огня, избегали острия меча, укреплялись при немощи» (Евр. 11, 33–38). И Спаситель тоже свидетельствует нашему неверию и нашей врожденной теплохладности, что «всё возможно верующему». А мы, не разумеющие и вовсе не понимающие секрета, говоря словами искусствоведов, изобразительных средств, примененных Рублевым ли, безымянным ли творцом Владимирской иконы или же зодчими императора Юстиниана, все силимся поверить гармонию алгеброй, а дар и глубину веры — сугубой утилитарностью, слушаем «авторитетное» мнение: «особая выразительность иконы Владимирской Божией Матери была достигнута увеличением и особой миндалевидностью изображения иконописцем Ее глаз...» Прост рецепт, и найдена формула: теперь каждый богомаз влегкую может написать такую икону!.. Примерно такой же простой ответ и о храме Покрова на Нерли: гордыня князя Андрея Боголюбского — вот причина шедевра древнерусского зодчества: когда иностранные купцы поднимались к Владимиру на стругах по полноводной речке Нерли (вероятно, и берегов-то ее было не разглядеть), то, увидев храм Покрова, падали ниц, сраженные его красотой, — тут-то они и понимали расхожую истину о подлинном величии князя Андрея и готовы были красный товар даром отдать...

Конечно, рассуждения эти сродни революционному плакату в сопоставлении с каким-либо шедевром мировой художественной культуры. Мотивы и цели понятны: сегодняшнему человеку уже не свойственна духовная глубина, религиозное созерцание образа и через созерцание прикосновение к Первообразу, — человек изменился, стал настолько духовно другим, что радостно возвещают оракулы и самозваные прорицатели из телевизора нам о том, что мы живем уже в постхристианскую эпоху. Хорошо, согласимся без спора, но если Воскресение Христово в начале новой эры открыло человечеству путь в будущее, принципиально обновленное Крестной жертвой, искуплением и огнем апостольской проповеди, то что предлагается по сути сегодня, когда христианство стало вроде бы прошлым и вроде бы неактуальным? Есть ли умозрительная идея такой же непреодолимой силы и мощи, которая — без всякой всемирной паутины и СМИ — поколебала некогда великого язычника, римского императора Константина Великого, и прежний мир воистину стал ветхим, негодным и подлежащим замене? Хорошо, согласимся снова без спора, мехи христианства обветшали и прохудились, но какова природа «нового вина», ради которого следует мехи эти заменить? Но на это — нет никакого ответа. А будет ли? Билл Гейтс, Интернет, крайняя вседозволенность, отмена любых сдерживающих факторов, вялотекущая Третья мировая война — это ли не знаки «новой зари» постхристианского человечества? «Закат Европы», предсказанный Освальдом Шпенглером в 1918 году, удивительные и точные пророчества наших поэтов — Андрея Белого, Блока и Хлебникова в начале ХХ века, задолго до октябрьского переворота, о «желтой опасности» с Востока, о том, что «Не Судан ли наш будущий суд: суд над Францией болтунов, буржуа, адвокатов, банкиров...»? и еще из того же Белого — простите, тяжело удержаться — об «имеющих скоро возникнуть во Франции “неофранцузах”, — французах с ожогом лица, — образующих негрскою кровью своей — прожог на лице белой, нежной Европы; Европа сгорит, может быть, в динамите тропических стран, ей доставшихся в наследие от... черта», и: «Я боюсь — будет час; кровь с огромною силой прильет к голове организма французской Европы, — кровь черная: миллионами негров, мулатов вдруг хлынет в Париж, Марсель, Гавр, Лион, — Африка, так, что жилы страны разорвутся под мощным напором; и европейскую Францию быстро постигнет удар: почернеет ее голова, и в XXIII столетии будет Париж переполнен курчавыми толпами черных “чертей”: парижан!» (Андрей Белый. Африканский дневник. с. 329). Но мы оставим в стороне пророчества Андрея Белого о грядущем этногенезе, уточним только, что писатель ошибся столетиями — не в XXIII, а ныне все это уже происходит: мои приятели, живущие на Западе, вполне осознают, что присутствуют при заключительном акте европейской истории и цивилизации. Но вернемся к тому, что осталось от католической церкви в благополучной Европе: с содроганием видишь фотографии, как храмы приспосабливают под магазины, танц- и спортзалы — под цеха всевозможных производств, под рестораны. И ведь не свалишь вину за это на тот самый «призрак коммунизма», который бродит и бродит по многострадальной Европе. Нет, дело в самом человеке, живущем в этом текучем времени: ему больше не надобны эти храмы, и все, что с ними сопряжено, что олицетворяли они на протяжении немыслимых числом поколений, — не надо! Может быть, ошибается Спаситель и врата ада почти одолели Его Церковь? Ну, это все-таки дискуссионный вопрос.

Во-первых, на фотографиях мы видим католические и протестантские храмы, и всем нам известно, несмотря на камлания о «церкви-сестре» и недавний наш советский церковный экуменизм, что вышеименованные деноминации к Церкви Христовой имеют весьма косвенное (скажем мягко) отношение и вовсе, к счастью, не являются знаком того, что слова Спасителя о «вратах ада» неверны.

Во-вторых, в 20–30-е годы, а затем в 50–60-е в бывшей Российской империи куда как страшнее события происходили, чем ныне в Европе, и вот уж точно можно было бы соловецким епископам и духовенству, пребывающим в узах, усомниться об этих «вратах» — ведь они уже телом и пребывали в коммунистическом аду, а в городах и по лику поруганной нашей страны взлетали на воздух древнерусские храмы, горели костры из икон, плясали развеселую камаринскую освобожденные от векового гнета религии людишки на оскверненных мощах и костях, и народ осатанел и в несколько лет вроде бы позабыл накрепко, а может быть, навсегда обо всем, что дано было ему со времен равноапостольного князя Владимира. Но видите, по милости Божией Церковь наша все еще жива, и даже золотим купола, строим храмы и благоукрашаем их в меру своих сил и возможностей. Как тут не согласиться с архимандритом Константином Зайцевым о «Чуде русской истории»?

Так что — пока — успокоимся: «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии: аще не Господь сохранит град, всуе бдeстрегий» — земной дом наш, православная Церковь, устоит. А вот с верой — сложнее все, тоньше, таинственнее. Храм ты можешь увидеть, пощупать, зайти в него, помолиться о важном, насущном для тебя в данный момент, рассудить об архитектурных особенностях, в конце концов, поговорить со священником о том, что тревожит тебя, — с верой не так.

Апостол Павел дал определение, что есть вера: «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11, 1). Но какова природа этой «уверенности в невидимом»? Откуда она? Да, мы знаем, что вера — это дар Божий. Но — не сберегаемый неизменно в традиции. Древние иудеи, предавшие позорной и мучительной казни Спасителя, вполне были традиционно верующими, и, как выяснилось вскоре, совсем не по разуму. Таковым был и неистовый Савл, который по ревности к благочестию, «еще дыша угрозами и убийством на учеников Господа, пришел к первосвященнику и выпросил у него письма в Дамаск к синагогам, чтобы, кого найдет последующих сему учению, и мужчин и женщин, связав, приводить в Иерусалим» (Деян. 9, 1–2). Но Савл оказался, противу чаяния благословивших его на преследования, избранным сосудом Христовым. Единственный из апостолов, который никогда воочию не видел Христа, он сделал больше всех их в деле начальной проповеди христианства, заложил основы древнего и нового богословия, смыслы и обетования которого до сей поры не поняты и не прочувствованы до конца. Что же произошло с ним, который «дышал угрозами и убийствами»? Мы знаем: «внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня?» (Деян. 9, 4), и Савл превратился в Павла, из гонителя и убийцы новой истины — в сосуд избранный, исполненный Премудрости Божией и удивительного разумения божественных тайн.

В Деяниях апостолов мы читаем о том, как сошел Дух на апостолов в 50-й день после Воскресения Христова, — событие это было настолько значимым и ослепительным, что затмило собой все остальные проявления Духа Святаго, скажем так, частные, — а ведь и о них поминает Писание. так, рассказывается о христианах, принявших только «иоанново крещение», то есть водой: «Во время пребывания Аполлоса в Коринфе Павел, пройдя верхние страны, прибыл в Ефес и, найдя там некоторых учеников, сказал им: приняли ли вы Святаго Духа, уверовав? Они же сказали ему: мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святый. Он сказал им: во что же вы крестились? Они отвечали: во Иоанново крещение. Павел сказал: Иоанн крестил крещением покаяния, говоря людям, чтобы веровали в Грядущего по нем, то есть во Христа Иисуса. Услышав это, они крестились во имя Господа Иисуса, и, когда Павел возложил на них руки, нисшел на них Дух Святый, и они стали говорить иными языками и пророчествовать. Всех их было человек около двенадцати» (Деян. 19, 1–7). Апостол Филипп крестит в водном источнике евнуха эфиопской царицы, которому перед тем объяснял пророчества о Спасителе из Книги Исайи, снисходит на евнуха Дух, апостол же восхищен тотчас ангелом в Газу, а евнух продолжает свой путь в радости. А вот как рассказывается о крещении Корнилия-сотника: «Когда Петр еще продолжал эту речь, Дух Святый сошел на всех, слушавших слово. И верующие из обрезанных, пришедшие с Петром, изумились, что дар Святаго Духа излился и на язычников, ибо слышали их говорящих языками и величающих Бога» (Деян. 10, 44–45). То же мы читаем и в сюжете о Симоне-волхве: «Находившиеся в Иерусалиме Апостолы, услышав, что Самаряне приняли слово Божие, послали к ним Петра и Иоанна, которые, придя, помолились о них, чтобы они приняли Духа Святаго. Ибо Он не сходил еще ни на одного из них, а только были они крещены во имя Господа Иисуса.Тогда возложили руки на них, и они приняли Духа Святаго. Симон же, увидев, что через возложение рук Апостольских подается Дух Святый, принес им деньги, говоря: дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я возложу руки, получал Духа Святаго». (Деян. 8, 14–19).

Только в описании великого события Пятидесятницы изображается то, о чем мы сейчас говорим: «...внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они (апостолы. — А.Г.) находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деян. 2, 2–4). В других местах Писания уже не конкретизируется в подобных деталях физическое проявление Духа Святаго, но вполне все же подразумевается, как можно судить из вышеприведенных цитат из Деяний апостолов, — но современный читатель если и замечает эти детали, то все же не совсем они понятны ему. «Дух снизошел» — а как? Физически или, что нам привычнее ныне, метафизически? И если все же физически (в подобии огненных языков) — ведь его видели все присутствующие при этих событиях, — то почему сегодня наше духовное зрение, а тем более наши глаза не видят подобных действий Духа Святаго, никаких «огненных языков» — несмотря на то что во всех храмах ежедневно служится божественная литургия, которая сама по себе является расширенной эпиклезой, то есть призыванием Духа Святаго для преосуществления хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы? А все просто: Дух видимо снисходил на людей в таинстве крещения, литургическом преосуществлении, в сугубом утверждении новой реальности и нового во всем мира, в котором, по слову апостола Павла, «и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1Кор. 1, 22–23) — снисхождение Небесного Огня утверждало веру в языческом мире, преображало его некой даже обыденностью явного чуда, о котором сегодня мы даже не можем помыслить, но со временем, когда человек обрел необходимую на тысячелетия глубину и прочность веры, которой созидались умозрительные «мехи» под «вино новое» христианства, видимое сошло на нет, стало невидимым, и к этому вполне приложимы слова Господа к тому же апостолу Павлу: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» (2 Кор. 12, 9). Посеянная в человечестве вера стала приносить свои плоды и потому уже не нуждалась в чудесах и знамениях. К III веку, говорят, «огненные языки» вовсе исчезли — но не погасли. Мир, символически говоря, из Савла стал Павлом. Вот как глубоко говорит об этом протопресвитер Александр Шмеман в книге «Евхаристия. Таинство Царства»:

«Евхаристия, и это значит преложение Святых Даров, есть тайна, не могущая быть раскрытой и объясненной в категориях “мира сего” — времени, сущности, причинности и т.д. Раскрывается она вере: “Еще верую яко сие есть самое пречистое Тело Твое, сия есть самая честная Кровь Твоя”. Ничего не объяснено, ничего не определено, ничего не изменилось в “мире сем”. Но откуда тогда этот свет, эта радость, заливающая сердце, это чувство полноты и прикосновения “мирам иным”?» (Глава 11).

И сегодня насущно, как никогда, повторить вслед за апостолом Павлом: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил» (2 Тим. 4, 7), но прежде ответить на вопрос: а ты — подвизался, ты — совершил, ты — сохранил? И найдет ли Спаситель в тебе ту самую веру, когда придет снова на землю?

Или ответом твоим будет растерянное молчание?