Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Наши встречи в Рио

Александр Александрович Аннин родился в 1964 году в Вологде. Окон­чил факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова. Писатель, кинодраматург, публицист. Работал на различных должностях в московских газетах и журналах. Ныне сценарист на «Радио России». Автор нескольких романов и повестей, опубликованных столичными издательствами и журналами, постановок для детей на историческую тему, а также исторических передач для взрослых. Лауреат национальных и международных премий в области лите­ратуры, журналистики, телевидения и радио. Живет в Подмосковье.

В церкви Святой Зинаиды, что в Рио-де-Жанейро, нам с женой довелось молиться вместе с праправнуком декабриста Михаила Лунина и правнучкой писателя Николая Лескова.
 

Они шутят над своим возрастом

— Уступите место, мне уже девяносто семь лет! — изображая каприз, говорит интеллигентная дама присевшему на скамью мужчине.

— Конечно, конечно, — торопливо поднимается тот. — Я-то помоложе вас, Татьяна Юрьевна, мне всего девяносто шесть...

Этот задорный и вместе с тем фантастический диалог мне довелось услышать на воскресном богослужении в храме Святой Зинаиды, что стоит посреди Рио-де-Жанейро, в историческом районе Санта-Тереза. Здесь мы с женой Светланой очутились совсем незадолго до объявления пандемии COVID-19. Повезло, можно сказать — успели...

Татьяна Юрьевна — стройная, светловолосая дама в кофточке с коротким рукавом, расписанной голубыми, как у тельняшки, полосками. Она — единственная дожившая до наших дней правнучка Николая Семеновича Лескова, корифея русской прозы. Сама тоже Лескова, фамилию не меняла, замужем не была. Так сложилась судьба: свою долгую жизнь Татьяна Юрьевна всецело посвятила балету. И сегодня донья Лескова — самый уважаемый человек в кругах истеблишмента Рио-де-Жанейро, в среде эстетствующего бомонда, в особенности завзятых театралов.

Именно эта женщина, что молится рядом со мной, после окончания Второй мировой практически с нуля основала вместе с подругой — балериной Анной Волковой бразильскую школу балета. В Рио-де-Жанейро на протяжении десятилетий Татьяна Лескова служила руководителем труппы, солисткой, балетмейстером и педагогом. Помпезный (в хорошем смысле слова), незабываемой архитектуры Городской театр оперы и балета — это ее театр, Татьяны Лесковой.

Обедня отошла, и мы с Татьяной Юрьевной завязали разговор посреди храма. От предложения сфотографироваться госпожа Лескова мягко уклонилась: «Сегодня выгляжу не очень». Она поведала вкратце историю своей семьи: отец, дворянин Юрий Андреевич Лесков, внук писателя, в чине поручика принимал участие в Первой мировой, затем избрал дипломатическую стезю. Революция застала его в Лондоне — вместе с женой, баронессой Еленой Медем. Чета безуспешно пыталась возвратиться на родину, ставшую советской: то на ледоколе через Мурманск (Ллойд Джордж развернул ледокол обратно), то через Константинополь. А навстречу из России тянулись вереницы эмигрантов... Лесковы с ужасом слушали про то, что творится на родине. Наконец, подхваченные одной из волн беженцев, покатились вместе с ними обратно в Европу.

После странствий, исполненных тревог и мытарств, родители Татьяны осели в Париже, где в 1922 году и родилась будущая прима-балерина. Юрий Андреевич зарабатывал переводами, а баронесса Медем благодаря своей внешности и титулу устроилась в престижный салон моды — манекенщицей. Из-за этого ее решения отец и мать Татьяны Юрьевны расстались, дочь забрал к себе Юрий Андреевич.

«Я училась в школе для девочек княгини Палей, когда узнала, что мама умерла от чахотки. Сама тоже была болезненной, слабенькой. Отец был балетоманом, и с десяти лет я стала учиться азам балета у Николая Кремнева, затем — у Любови Егоровой, а в начале Второй мировой — у Бориса Князева».

Татьяна Юрьевна называет имена русских балетмейстеров, которые занимались с ней, перечисляет театры Парижа и других стран, где она танцевала... А я поражаюсь феноменальной памяти этой женщины, ее неувядающей благодарности всем без исключения своим педагогам.

В церкви — морозный сквозняк от непрестанно работающих кондиционеров, священник отец Сергий уже заметно простужен, он хрипит и сморкается. 97-летняя Татьяна Юрьевна заболеть нисколько не боится, а я боюсь, прошу настоятеля:

— Может, стоит выключить эту вентиляцию? Ведь сляжете, отче.

— Нельзя, — смиренно вздыхает отец Сергий. — Вот выйдут последние прихожане, отключу. Иначе жалуются на невыносимую жару в храме.

Мы покидаем церковь вместе с другими задержавшимися у ларька, а во внутреннем дворике уже накрыт обильный стол. Такова традиция: после воскресной литургии потчевать соотечественников всякой снедью — частично приготовленной на церковной кухне, а по большей части принесенной с собой нашими православными собратьями (вернее сказать — сестрами да матушками). Для них такое еженедельное застолье ценно как повод для встреч и разговоров с русскими людьми — и со старыми знакомыми, и с новыми лицами (например, такими, как мы с женой).
 

«Не встречайте рассвет на пляже»

Ходят на богослужения в церковь Святой Зинаиды и местные бразильцы, их наберется, пожалуй, половина храма, человек двадцать. Потому и читаются молитвы на двух языках: русском и португальском.

Что «забыли» в православном храме «урожденные» католики?

— Они живут рядом, — объясняет отец Сергий. — Кому-то лень идти в католическую церковь, она далеко. А Христос ведь один для всех. Кто-то, однажды побывав на нашем богослужении, так восхищается его красотой, что становится нашим постоянным прихожанином и детей своих крестит у меня в православную веру. Многим нравится, что, в отличие от католической церкви, у нас на протяжении всей службы надо молиться стоя, а не сидя.

Пока мы так говорили с отцом Сергием, глядь — уж и нет Татьяны Юрьевны Лесковой! Упустил... «Уехала на своей машине, дела у нее какие-то», — объясняет мне молодая прихожанка Ольга. Она живет с мужем-бизнесменом и маленьким сыном в лофте по-над пляжем Ипанема и, по ее словам, всю неделю ждет не дождется воскресных часов в Зинаидинской церкви. Это — праздник молитвы и общения.

Вот грузный сорокалетний бизнесмен Сергей отдыхает после богослужения в удобном, глубоком кресле. В теньке пристроился, хорошо ему, поди... Подхожу к нему с пластмассовой табуреткой — поболтать.

Сергей с семьей уже несколько лет живет в Рио, делает свои дела, зарабатывает хорошие деньги. Он настроен к городу критически, без того пиетета, что присущ многим нашим российским согражданам.

— Здесь надо четко соблюдать правила выживания, — говорит Сергей. — Они простые: не ходи туда, куда не надо ходить. В районы фавелл[1], например, особенно сюда, в квартал Санта-Тереза, где недавно пристрелили итальянца. Церковь наша стоит в очень опасном квартале, лучше без особой нужды здесь пешим не появляться. Ну, на машине еще туда-сюда. А ведь это исторический центр города! На окраинах, в фавеллах, вообще черт-те что творится, туда без охраны соваться нельзя категорически. Что еще? Нельзя ходить на пляж ранним утром, когда там еще нет скопления народа: местные караулят заезжих любителей встретить рассвет на бережку, грабят и избивают.

Надо же! А мы-то с женой и не подозревали об опасности, когда накануне шли в храм Святой Зинаиды на вечернюю службу. Чудесный, веселый Рио нас просто очаровал! Мы с первого дня влюбились в район Лапа, где снимали апартаменты, в знаменитые высоченные арки, поверху которых снуют трамваи, в красочную лестницу Селарона, в пирамидальный собор Святого Себастьяна... И конечно же в бескрайние пляжи вдоль залива Гуанабара с его ласковой, спокойной волной, с ненавязчивыми торговцами всякой всячиной: «всепланетной» отварной кукурузой, гурманской смесью ананасов с ягодами асаи, ядреной водочно-лаймовой капириньей, ледяным кокосовым молоком из огромных плодов, похожих на мячи для регби, только зеленой окраски...

А над пляжами то и дело — рукой подать! — идут на посадку отяжелевшие от туристов брюхатые лайнеры — везут людей навстречу счастью.

Субботним вечером, когда уже потихонечку спадал зной, мы вышли из нашей многоэтажки на авенида Гомес Фрейре, и как раз напротив дома высилась узорчатая, нарядная церковь Святителя Николая, построенная в начале ХХ века при российском посольстве. На личные средства Николая II, между прочим. Но... Храм уже давно не наш: в 1918 году власти Бразилии в связи с закрытием русского посольства передали Никольскую церковь Антиохийскому патриархату, и службы здесь ведутся на греческом языке.

Карабкаемся по извилистой руа Монте-Алегре, пронизанной запахами помоек и стекающих ручейками канализационных вод. Шумные кварталы остались позади, и только угрюмые, вороватые взгляды сопровождают нас из темных ниш и подворотен. Личности мужеска пола взирают словно оценивают бегло: стоит этих двоих «пощупать» или пускай себе идут...

По толстому кабелю, что провис над улочкой, степенно вышагивают две обезьянки — похоже, лакомились чем-то на балконе, что напротив гигантского дерева, где обитает обезьянья семья. Они тоже поглядывают на нас — а вдруг кинем на мостовую какой-нибудь фруктик.

На самой вершине холма, среди скромных, порой неряшливых домиков — беленая церковь с арочной звонницей. Ворота заперты. Вообще, Рио — город закрытых дверей, эта мера безопасности продиктована веками разбоя и насилия, с давних пор царившими в мегаполисе.

В церковном дворике слышны голоса.

— Пустите нас! — кричим мы.

Подходит привратник-бразилец:

— Русские? — спрашивает верзила с акцентом. — Заходите.

Помимо церковных служащих, мы с женой — одни в храме. Мало кто из русских прихожан рискнет сюда заявиться вечером. Темнеет стремительно, скоропостижно. На лице отца Сергия — неподдельная радость, он протягивает мне псалтырь, благословляет читать.

— Спасибо, что пришли, хоть есть для кого служить!

Я прикладываюсь к большому, в полметра длиной, медному кресту с церковнославянской вязью и выпуклой фигурой Спасителя.

— Это знаменитый Лунинский крест, — говорит батюшка. — Его подарил храму наш прихожанин, потомок декабриста Лунина. Особняк Луниных в Москве — это теперь Музей народов Востока, может, знаете? Так вот, во времена далекие напросился к Луниным переночевать убогий странник. Лунины юродивых привечали, накормили, отвели во флигель. А тот поутру достает из своего мешка этот крест (стащил, поди, в каком-то храме) и говорит: «Примите в дар, сей крест будет ограждать ваших потомков от надвигающихся на Россию невзгод». Вот и взял Николай Лунин эту тяжесть с собой в эмиграцию, полмира объехал этот напрестольный крест, пока не очутился здесь.

Так я узнал, что среди прихожан церкви Святой Зинаиды — потомок фанатичного декабриста Михаила Сергеевича Лунина, который, будучи богатейшим помещиком, принципиально не пожелал освободиться из каторги и в знак демонстрации своей ненависти к царскому режиму сгноил себя в Акатуйской каторжной тюрьме.
 

Поцелуют руку и зарежут

Кончилась субботняя всенощная, мы прощаемся с отцом Сергием «до завтра».

— Постойте, вы что, пешком по Санта-Тереза собираетесь идти? — ужасается настоятель. — Убьют! Я вам сейчас такси вызову.

Мы вяло отнекиваемся — мол, еще только восемь вечера...

— Я ехал на велосипеде, — сурово говорит отец Сергий, — на меня напали оборванцы, повалили, избили, отняли велосипед. И ведь знали, что я священник — тут все про всех всё знают. Вот так-то, дорогие мои. Такие уж здесь нравы: сегодня он будет тебе улыбаться, испрашивать благословение, а завтра — зарежет ни за грош. И ни о чем никогда не пожалеет, не раскается. Здешние грабители себя таковыми не считают, для них обчистить или покалечить чужака — почти что святое дело. Приезжий — законная добыча, Божья награда за все горести жизни.

Спрашиваю:

— Вам не нравится этот город, отче?

— Здесь невыносимо, — вздыхает настоятель. — Жду не дождусь, когда меня отзовут обратно в Москву вместе с женой и детьми. Помимо человеческого фактора, у меня еще и аллергия на дожди, а они бывают здесь затяжными.

«Ограбят, изобьют» — такие предупреждения мы слышали и от нашего портье, и от туристов на Копакабане. Словно в подтверждение этих слов, мы с женой то и дело встречали в шумных туристических местах убогие лавчонки, где не таясь торгуют украденными у путешественников предметами: фотоаппаратами и часами, мобильниками и детскими игрушками. Тут же висят ворованные пляжные шорты и футболки, которые лавочники даже не удосуживаются постирать — они еще источают запах пота своих бывших хозяев.

А что же полиция? Ну, полиция гордится массированными спецоперациями против наркомафии и вообще оргпреступности как таковой. И время от времени проявляет себя в иных деяниях. Одно из них случилось при нас.

В тот день в Рио-де-Жанейро начинался очередной карнавал, и Ольга позвонила, пригласила нас с женой к себе домой. Ее лофт — на верхнем этаже престижного дома, и как раз под ним, на Ипанеме, должно было совершаться красочное и многолюдное действо.

— Посмотрим с крыши на карнавальное шествие, вечерний фейерверк, — предложила Ольга.

Но мы так выдохлись за день, что вежливо отказались. И правильно сделали! Какому-то полицейскому чину взбрело в голову разогнать мирно веселящихся туристов, коих собралось в тот вечер на Ипанеме великое множество. Толпы безобидных отдыхающих были взяты в кольцо блюстителями порядка, в ход пустили водометы и слезоточивый газ. По Youtube той же ночью мы наблюдали, как метались на набережной сотни обезумевших людей, их сшибали с ног мощные струи из брандспойтов. С криками ужаса люди искали укрытие, но дымные волны слезоточивого газа настигали каждого.

А перед этим просмотром кошмарной бойни, когда мы еще ничего не знали (о случившемся нам рассказала по телефону та же Ольга), я и жена вышли на променад перед сном. И на наших глазах разыгралась такая сцена: полицейские с нацеленными пистолетами выволакивали из автобуса троих парней, которые всего лишь пели песню, причем другие пассажиры им охотно подпевали. Парней скрутили и повезли в кутузку.

Что ж, это Бразилия, здесь очень много диких... «обезьян».

Зачем все это было? Что за спецоперацию против законопослушных туристов и сограждан проводили в тот вечер полицейские Рио-де-Жанейро? По какой такой надобности?

Мы этого так и не узнали, слышали только, что вроде бы действия полиции проверяются прокуратурой. И всё.

На пляжах в дневные, безопасные часы полицейских дежурит предостаточно. Но в местах, потенциально опасных для туриста, их не встретишь. На каменном полу крытых галерей, опоясывающих некоторые магазины, — сонмища разлегшихся на старых газетах бомжей. Вид у бедолаг просто жуткий. Лавируешь зигзагами между телами и все ждешь, что тебя цапнут за лодыжку. Не схватили — и на том спасибо. Лишь глядели десятками угрюмых, похмельных и голодных глаз.

Возле киоска с мороженым один попрошайка не вытерпел и принялся буквально (буквально!) выхватывать у меня из руки оплывающий от жары вафельный стаканчик. Я гневно отогнал его, а теперь, спустя небольшое время, жалею... Все вспоминаю тот затравленный взгляд доведенного до отчаяния человека. Почему я не отдал свое мороженое? И цена-то ему 15 рублей на наши деньги. Да хоть бы сто! «Надо было отдать», — шепчет совесть. Но в тот момент, памятуя о надругательствах оборванцев над отцом Сергием, я не мог испытывать к ним сострадание.

Даже на банальные бананы, купленные туристом у фруктового развала, смотрят в голодной ажитации оборванные кариоки — так называют себя уроженцы Рио. Я-то думал, что здесь нищий запросто может пропитаться тем, что растет повсюду на деревьях. Но не все так просто. Действительно, в парках по земле рассыпаны опавшие дикие манго. Они маленькие совсем, с кулачок ребенка, и твердые, как картошка. Не больно-то насытишься, хотя некоторые совсем уж ослабевшие от бескормицы бедняги их таки грызут.

Неподалеку от пляжа Фламенко высится роща могучих деревьев — это бразильский орех. Плоды, смахивающие по виду своему (и по весу, кстати) на ржавые пушечные ядра, свисают гроздьями чуть не до самой земли. Дорогущее в России лакомство, а тут —  рви не хочу. Хоть прямо на глазах у дежурящего неподалеку полицейского патруля. Я открутил один тяжеленный орех, но так и не смог расколоть его о бетонный настил — бурый шар гулко отскакивал вверх, грозя поразить мое бренное тело, будто и в самом деле был ядром. Говорят, пилить надо электропилой... А бомжам-кариокам откуда взять электропилу? Да и не дураки они вовсе: голодные-то голодные, но вреда своему здоровью не причинят. Ведь за день можно съедать только горсточку зерен, коими набит шаровидный кожух. Иначе в организме образуется перебор селена, который в большом количестве присутствует в зернах. Селен он такой: одно лечит, другое калечит. А бомжи хотят пожить подольше, как все люди, впрочем.
 

Работала с Мясиным и Нуриевым, а Баланчин не взял

О дальнейшей судьбе Татьяны Юрьевны Лесковой мне рассказали в церковном дворике, за упомянутой обильной трапезой в формате фуршета. Другими словами, русские прихожане вкушали и пили чай-кофе стоя, что после долгого богослужения меня слегка напрягало. Кстати, о вожделенном чае: наконец-то я его испил! Купить «рассыпной» чай в Рио-де-Жанейро почти невозможно, здесь чай не в чести, один лишь кофе, кофе, кофе... Только обеспеченному человеку по карману купить настоящий, а не цветочный чай в дорогущих магазинах деликатесов.

Так вот, перед войной Татьяну приняли в парижскую труппу «Русские балеты», с ней она ездила по всему миру. Но в 1941 году, во время гастролей на Кубе, большая часть танцовщиков отказалась от дальнейших выступлений в связи с невыплатой денег. Они покинули труппу. Театр в Гаване разорвал контракт, оставшиеся артисты голодали. Каждый подрабатывал как мог. Девятнадцатилетняя Татьяна Лескова исполняла африканские танцы в ночном клубе. Скопив немного денег, уехала в Буэнос-Айрес, к Баланчину, но тот не взял ее в свой театр «Колон» по причине слишком юного возраста Лесковой: Аргентина — это вам все-таки не Куба начала сороковых, когда на острове царила вседозволенность.

Пришлось снова подрабатывать на коротких контрактах в игорных домах и ночных клубах. Так она очутилась в Рио — подписала вместе с Анной Волковой хороший контракт с казино. И подруги, разжившись деньгами, открыли собственную балетную школу в тогдашней столице Бразилии. Вскоре Волкова вышла замуж и уехала с супругом в Австралию, а Лескова с упорством и вдохновением принялась созидать бразильский балет на базе городского театра. Ее «коньком» стало возрождение постановок балетов Леонида Мясина, с которым Татьяна была хорошо знакома по парижской жизни. Мясин несколько раз приезжал к Лесковой в Городской театр оперы и балета Рио-де-Жанейро, а в начале 60-х Татьяна Юрьевна выступала солисткой при исполнении балетов Мясина в Париже. Уже в конце 80-х балетмейстер Лескова по приглашению Рудольфа Нуриева возобновила в театре «Парижская опера» три балета Леонида Мясина.

Я слушал обо всем этом, и у меня в голове не укладывалось: только что этот (эта?) выдающийся деятель мирового балета была рядом со мной, мы вместе пели «Верую» и «Отче наш», вместе подходили к целованию креста... Неужели все это происходило наяву, сейчас, здесь, в маленькой церкви посреди жестко криминального, прямо-таки бандитского квартала Рио-де-Жанейро, «на той стороне земли» от Москвы?

Кстати, в начале века Татьяна Юрьевна дважды приезжала на «эту сторону», в Россию. Посетила в Орле дом-музей своего великого прадеда Николая Лескова, подарила семейные реликвии...

Да продлит Господь ваши годы, Татьяна Юрьевна! Спасет и сохранит от страшной заразы — коронавируса COVID-19...
 

Последний гардемарин

А я «беру в плен» Дмитрия Николаевича Лунина, русского дворянина бог весть в каком поколении. Стоим у ажурной звонницы, поодаль — свободная банкетка.

— Давайте присядем, Дмитрий Николаевич! — прошу чуть ли не с мольбой: ноги болят после стояния в храме, к тому же позади несколько дней бесконечных хождений алчущего новых впечатлений туриста.

— Да вы не беспокойтесь, я не устал, — говорит Лунин.

Утешил, называется!

Низенький, щуплый, 96-летний Дмитрий Николаевич легок на ногу, да и весу в нем никак не больше шестидесяти. Так и продолжаем говорить стоя. Спрашиваю:

— Как вам удается в таком возрасте оставаться в хорошей форме?

— В Бразилии жить легко, — убежден Лунин. — А Рио-де-Жанейро — это вообще лучший город в мире. Здесь можно дожить до ста лет и ни разу не болеть. Мне осталось немного дотянуть. — И с довольной улыбкой показывает четыре пальца. — Тут еще брат мой живет, он помоложе и также молодцом. Дочь Вера здесь, в Рио, сын в Буэнос-Айресе. Живем дружно, как родители мои. Отец был в числе последнего выпуска кронштадтских гардемаринов 1917 года. Вскоре — большевистский переворот, и отец стал прорываться на Дон. По пути, в Киеве, познакомился с дочерью фабриканта, они обещали друг другу соединить свои жизни. Но события разлучили их. Отец сражался с красными, был радистом на черноморском эсминце «Беспокойный». Вместе с остатками деникинской армии отбыл в эмиграцию, через Константинополь и Тунис попал в Марсель. Там работал столяром-краснодеревщиком, театральным декоратором. Скопил денег и перебрался в Париж. Потом ему в двадцать втором году предложили работу в Берлине, и там — о чудо! — он снова встретил мою мать. Повенчались, и в 1923-м я появился на свет в столице Германии. Но через несколько лет, с приходом Гитлера, пережив интернирование в концлагере, родители уехали в Париж, а я остался в Германии с теткой. Учился на фармацевта, работал на заводе медикаментов. А в середине 50-х меня отправили в Рио-де-Жанейро: здесь открылся филиал нашей фармацевтической компании. С тех пор я тут и ни о чем не жалею.

— Значит, в Рио вам хорошо?

— Замечательно! Хожу купаться на Ипанему, на Копакабану. В мои годы это здорово поддерживает тонус.

Лет десять назад Дмитрий Николаевич приезжал в Москву, навестил отчий дом, ставший Музеем народов Востока. Флигель, где жил юродивый, подаривший крест, уже давно снесли. Подобно Лесковой, Лунин оставил музею несколько семейных реликвий.
 

И пришел бука

Эти встречи в храме Святой Зинаиды происходили в рождественские дни, на Святках. Тогда еще никто из моих собеседников не мог знать, какая беда надвигается на планету.

Как они там сейчас — отец Сергий, Дмитрий Николаевич, Татьяна Юрьевна, Ольга?

Я позвонил Ольге в самый день Пасхи, 19 апреля. Она как раз возвращалась домой вместе с сыном после праздничной литургии в церкви Святой Зинаиды, поэтому говорила со мной на ходу. После обмена поздравлениями Ольга рассказала, что бизнес ее туристический лопнул в первые же дни карантина, еще в марте. «Фирму мужа постигла та же участь, — вздыхает молодая мама. — Ищу подработку. Может, статьи начать писать?»

Ольга сообщила, что Рио совсем обезлюдел, самолеты не летают — даже на внутренних линиях.

— Работают только продуктовые магазины и аптеки да парочка баров. Как владельцам этих баров удалось добиться разрешения не закрываться — ума не приложу. Хотя все понятно...

— А пляжи — Копакабана, Ипанема, Ботафого, Фламенко? — спрашиваю без всякой надежды.

— Если кто-то пытается искупаться, полицейские тут же вежливо выпроваживают с пляжа, так что весь берег залива Гуанабара совершенно пуст.

Уличные и пляжные торговцы — а их в Рио легион! — сидят по домам, доедают нераспроданные лакомства. Если еще не доели.

— Значит, больше не купается Дмитрий Николаевич, — с грустью говорю я. — Писал сегодня Лунину на электронку, поздравлял с Пасхой. Он пока не ответил. В церкви-то сегодня был? А Лескова? И вообще, я удивлен, что ваша церковь совершает пасхальные богослужения вместе с прихожанами.

— Да, настоятель добился от властей, чтобы всю Страстную неделю церковь была открыта для верующих. Мы — единственное исключение в Рио, все остальные храмы — католические, православные — в общем, все-все, даже Святой Себастьян, закрыты на карантин. Завтра и наша Святая Зинаида закроется. На утренней пасхальной литургии было человек пятнадцать, большинство — бразильцы. Из русских — только я с сыном и наш консул Юра с женой. Ну, еще матушка, то есть жена настоятеля, с детьми, еще певчие, староста Милица...

— Это восьмидесятилетняя Милица Бакич, внучка белого генерала Бакича? Я с ней говорил, она рассказывала, как после расстрела ее деда большевиками семья бежала в Харбин, а уж оттуда, после того как китайское правительство стало выселять русских эмигрантов, в Рио.

— Да, она. Сейчас у храма почти совсем нет доходов, и Милица заплатила за электричество из своего кармана. А Дмитрий Николаевич и Татьяна Юрьевна ни разу не появлялись — ни на Страстной, ни сегодня, на Пасху. Заперлись по квартирам, отсиживаются.

— А общие разговины в церковном дворике были? Ну, по традиции.

— Нет, помолились — и домой. Отменили фуршет. Да и некому принести угощение, не до этого сейчас.

От Ольги я узнал, что теперь у храма новый настоятель — молодой священник Роман. Отец Сергий получил-таки долгожданное распоряжение Московской патриархии возвращаться в столицу России. И тут же уехал с семьей. Успел до отмены всех воздушных рейсов.

А между тем преступные группировки огромного города взяли на себя контроль за соблюдением карантина, объявили комендантский час в фавеллах, жестко патрулируют районы компактного проживания бедноты. С полицией заключено негласное перемирие и даже нечто вроде союза.

Оцепенел Рио-де-Жанейро от нежданной всеобщей беды. Только общая ли она? Всяк переживает разгул эпидемии в одиночку, у каждого свои напасти. Русские прихожане храма Святой Зинаиды привыкли к обеспеченной, безоблачной жизни, которая уже воспринималась как должное, а теперь все вдруг стало по-другому. Что будет завтра? Вот вопрос.

Коммерсанты — Ольга, ее муж, а также Сергей, с которым я общался в церковном дворике, — потеряли свой бизнес, похоже, навсегда. Старик Лунин, скорее всего, утратил свою убежденность в том, что здесь можно дожить до ста лет без болезней и печалей. Прима-балерина Лескова больше не может ходить на спектакли в созданный ею балетный театр — он закрыт.

От Святок до Пасхи ровно три месяца. Такой короткий срок минул со времени нашего знакомства с оптимистичными, удовлетворенными своей жизнью людьми — старыми русскими дворянами и молодыми российскими бизнесменами. И все они в одночасье столкнулись с резкими переменами в судьбе, уже по-другому смотрят на жизнь — прожитую и предстоящую. COVID-19 поделил их земное существование на до и после введения карантина.

Вдруг брякнула в голову странная мысль: а что с теми двумя обезьянками на руа Монте-Алегре? Ведь обезьяны Рио-де-Жанейро за долгие века привыкли к тому, что люди их подкармливают. В Интернете проскочило сообщение, что симпатичные зверушки остервенело воюют между собой за те дикорастущие плоды, что еще недавно валялись во множестве на траве городских парков. И один только Бог знает, сколько маленьких животных уже погибло в этой войне или умерло от истощения.

О Господи, а что с тем бедолагой, который в голодном безумии рвал у меня из руки мороженое? С мириадами нищих попрошаек, которые худо-бедно влачили свои дни посреди города-праздника, как-то питались подачками от туристов, круглогодично заполнявших Рио... Кто им подаст теперь, когда мировой курорт опустел? И куда им прятаться от вооруженных доброхотов местной мафии, взявших город под контроль и вознамерившихся «зачистить» его улицы в борьбе с коронавирусом...

И я снова возблагодарил Бога за крышу над головой, еду на столе и великий дар — быть рядом с любимой женой.

 

[1] Фавеллы — трущобы в городах Бразилии, часто расположенные на склонах гор, где отсутствует развитая инфраструктура и высок уровень преступности.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0