Пьеса — значит, определенные правила игры. Так, скорее всего, думают многие, и они правы: сцена ли перед нами, книга ли открытая, разум подсказывает нам готовиться к условностям. Действующие лица — это определенные жанром пьесы характерные роли. Действие и есть действие: вот сейчас будут подслушивать, подглядывать, не узнавать или узнавать друг друга, влюбляться, жениться или воевать, мириться или ссориться, умирать или оживать. Финал будет финалом — все запутанные узелки развяжутся, добро победит, зло будет наказано или наоборот, однако точка в конце последней реплики или поклон неизбежны...

Но бывает иначе. Когда через несколько первых явлений или страниц ты перестаешь понимать, где кончается реальность и начинается игра. Когда нет героев и злодеев, нет узнаваемых амплуа, нет захватывающих перипетий и вроде бы вообще ничего не происходит стоящего, чтобы об этом говорить и на что стоит смотреть, — а сердце щемит, и кто-то внутри тебя чувствует, слышит и понимает все, что не досказано репликами, и это ВСЕ терзает тебя точно так же, как и вымышленных драматургом людей...

Это Чехов.

Он всегда стремился «видеть перед собой не сцену, а жизнь». Самое смешное, что критики, впервые увидевшие «Трех сестер» в Художественном театре, в большинстве своем отзывались о пьесе отрицательно, обвиняя ее в несуразности и нежизненности.

Затруднялись они и с пафосом произведения: что это такое? что за «оптимистический пессимизм»? почему так затянуто, так буднично, так предсказуемо?

К сожалению и стыду своему, я не знаю, как реагировал Антон Павлович на такие оценки. Расстраивался ли? Вообще, было ли ему это важно? Знал ли, предчувствовал ли, что и поймут, и оценят, и восхитятся, и — на века? Впрочем, не это главное.

Драматург, создавший с помощью слова иллюзию жизни такую совершенную, что она кажется равной жизни (через зрительско-читательское послевкусие? через муки прозрения? через простоту сложного? через немыслимую сложность простого? через что?!), действительно новатор. «Новатор» — неверное в этом случае слово, неточное. Кажется, в нем есть что-то пластмассовое и мало жизни, а ее так много у Чехова. Но синонима не могу подобрать — наверное, мой русский не так «велик и могуч».

Вот это понятное, но неопределимое и есть новаторство Чехова. По-видимому, это еще и проблема для литературоведения: разобрать пьесу по косточкам и увидеть тончайшие авторские стежки можно, но что-то непременно останется недосказанным. Что-то, что нельзя «измерить», какое-то общее и одновременно личное послание Чехова каждому из нас. Хотя конечно же нас как исследователей интересуют именно конкретные «приемы»: что же он такого сделал и как?

Вначале Чехов наметил «какой-то сюжет художественной драмы с самоубийством или попыткой самоубийства Маши», то есть в замыслах был четкий и «материализованный» стержень, на который должны были нанизываться действия. Однако все мы хорошо знаем текст — ничего подобного в «Трех сестрах» не происходит.

Там вообще внешне, перед нашими глазами ничего не происходит «театрального». «Три героини, каждая свой образец, все три — генеральские дочки. Провинциальный городок а-ля Пермь, среда — военная», — писал сам автор о сюжете.

Первое действие: именины Ирины, в дом собираются гости, болтают ни о чем, пьют чай, сидят за столом. Сестры вспоминают свою жизнь в Москве, грустят, «подкалывают» влюбленного брата, обсуждают свою будущую невестку. Появляется новый гость — Александр Вершинин, только что из Москвы. Маша, средняя сестра, почему-то недовольна мужем. Это и все, что происходит на сцене!

Однако не покидает ощущение, что в этот день в доме героинь все некстати, все будто хотят сказать что-то важное, а вместо того говорят чепуху, говорят в никуда, говорят и недосказывают. Люди друг друга не слышат, не понимают, хотя сами (это каким-то непостижимым образом передано) очень хотят, чтобы их поняли...

Вот вроде бы завязываются несколько линий: как сложатся отношения Ирины и Тузенбаха? во что выльется уже плохо скрываемое раздражение Маши? какую роль в этой истории сыграет Вершинин, ведь его появление не может быть случайностью?

Автор нас не обманывает: далее по пьесе Ирина действительно даст свое согласие выйти за Тузенбаха замуж, Маша изменит мужу с Вершининым. Но это окажется не главным, это ни во что не выльется, не даст ответов на вопросы, а только породит новые...

Ладно, подумаем мы. Это только начало, может, дальше все будет развиваться интенсивнее, четче, может, еще увидим какие-то эффектные действия, может, какая-нибудь из «кривых» куда-нибудь да «вывезет». И — на тебе, пожалуйста!  Во втором действии на сцене происходит буквально следующее: на пару минут показывается уже законная супруга Андрея Наталья, Андрей долго-долго «беседует» с глухим «посыльным» из управы Ферапонтом, Маша рассказывает Вершинину о своем разочаровании в муже, а Вершинин, в 7 утра со скандалом ушедший из дома, голоден и хочет чаю (так и не допросится, кстати) и совершенно автоматически, заученными словами жалуется ей на свою не совсем вменяемую супругу.

Их сменяет пара Ирины и Тузенбаха, Ирина жалуется на постоянную усталость... Все собираются вместе, философствуют, в разговорах длинные паузы, пасьянс, переедем ли в Москву? Пьют коньяк. Соленый неожиданно признается Ирине в любви и говорит, что убьет соперника, ей все равно: слова, слова пьяного человека... Наташа всех выпроваживает.

Обычные картинки из жизни обычных, ничем не примечательных людей. Что тут интересного? Тоска какая-то! Да, внешне все это так. Но есть и «подводное течение»: как невыносимо одиноки все эти люди! Какая трагическая разобщенность! Какая пожирающая их изнутри неудовлетворенность такой жизнью, собой!

Они собрались в ожидании ряженых перед Рождеством, но праздник вышел невеселый. Атмосфера совсем не праздничная — атмосфера хронической усталости, бессмысленности, люди, убегая от своего одиночества, жмутся друг к другу по привычке, но никого это не спасает. Герои как будто обескровлены, их пассивность даже злит нас в какой-то мере. Они ничего не предпринимают к тому, чтобы их жизнь изменилась, но и смириться не могут, ропщут...

Примечание, что между вторым и третьим действиями проходит 4 года, во времена первых постановок «Трех сестер» уже было приговором пьесе: этого не должно было быть. Так «рвать» сюжет во времени? А как же один день, одно место действия, одна главная интрига?

Что же такого произошло в доме сестер Прозоровых за такой долгий срок?

Ну, на первый, поверхностный взгляд много чего. Во-первых, в доме всем уже давно заправляет Наташа. Она ни во что не ставит ни сестер, ни мужа, почти в открытую изменяет ему. Андрей проигрывает общие деньги в карты, закладывает дом, деньги отбирает жена.

Роман Маши и Вершинина в зените. Ирина соглашается выйти за барона замуж. Выясняется, что бригаду Вершинина вскоре переведут из городка.

Действие происходит на фоне пожара, за сценой — страшные звуки набата, в доме собираются погорельцы — семейство Вершининых. Собираются вместе почти все — пьяный Чебутыкин, Кулыгин, вечно ищущий Машу — Маша то смеется, то плачет, видеть не может мужа, сама с собой разговаривает, безумно уставшая Ольга, безумно тоскующая Ирина, барон со своей вечной любовью, Андрей, как загнанный в угол зверь, Наташа, безобразно скандалящая вроде бы из-за старухи няньки Анфисы...

Недовольство всех всеми достигает максимальной точки, но опять-таки ничего не разрешается, а только продолжает тлеть тщательно скрываемое отчаяние.

А будет ли она, развязка? Где «вот-вот, сейчас это произойдет»? В последнем действии — опять же внешне — налицо все условия для трагических развязок. Уезжает с полком Вершинин, и от него не могут оторвать плачущую навзрыд Машу. Кулыгин, ее муж, присутствует при этой сцене, он уже не может делать вид, что ничего не происходит... Ирина собирается уезжать с бароном, а он собирается на дуэль с Соленым и делает вид, что ничего особенного не происходит. Присутствующие узнают об убийстве Тузенбаха... И тем не менее даже такие страшные «точки опоры» для развития действия ничего не дают!!!

Кулыгин так любит Машу, что готов простить ей что угодно, лишь бы она не бросала его. Он даже чувствует себя счастливым: наконец-то бригадир уезжает, и все наладится! Маша понимает, что ее возлюбленный никогда не расстанется со своей семьей, и с тихим плачем покоряется судьбе... Ирина плачет об убитом Тузенбахе, а на самом деле о своих убитых надеждах хоть с ним вырваться из окружающей ее невыносимой жизни...

«Три сестры» и заканчиваются ничем: Ольга, обнимая Ирину и Машу, бросает как бы в никуда слова: «Жизнь наша еще не кончена. Будем жить!» А мы понимаем, что они будут жить именно так, как жили все это время. Там же. С теми же. Уже и не мечтая о Москве...

Получается, что в пьесе нет единого сюжетообразующего события, нет единого конфликта. Преобладают «центробежные» силы. Формальный толчок к развитию сюжета оказывается мнимым...

С конфликтами в «Трех сестрах» Чехова тоже происходит что-то невероятное.

Всем трем сестрам не мила невеста, а потом жена брата Наталья. Великолепно образованных, воспитанных, интеллигентных сестер коробит глупость, бесцеремонность, грубость, мелочность невестки. Они никогда об этом не скажут, но — она им не ровня, и они, сами того не желая, невербально дают это ей понять.

А Наталья прекрасно чувствует это, чувствует неуважение и покровительственное снисхождение, понимает, что ее терпят только ради брата... Ей в свою очередь непонятно, как можно так глупо распоряжаться домом, слугами и деньгами, как можно постоянно жаловаться на жизнь, непонятно, зачем мечтать о том, чего не будет никогда, — о какой-то Москве, когда и здесь можно отлично жить, вести хозяйство, растить детей, тянуть из мужа деньги и весело проводить время. Она и живет, может быть, единственная из всех героев пьесы, по-настоящему, а не в каком-то призрачном будущем или прошлом...

Конечно, они не могут не столкнуться. Поводом к скандалу, который закатывает Наталья, послужила старая нянька Анфиса: невестка не желает видеть эту дармоедку в своем доме. А вот цель была другая. «Ты в гимназии начальница, я дома. Не сметь меня раздражать!» — бросает она Ольге, топая ногами.

Я так ждала, что Ольга ответит, отстоит дом, свое право решать, ну хотя бы голос повысит или кулаком по столу хлопнет, — однако конфликт, дошедший до предельной точки, неожиданно гаснет: старшая сестра, потрясенная чудовищными выходками невестки, опешив от откровенного хамства, не в состоянии ответить адекватно. Кроме того, этому совсем не способствуют обстоятельства: пожар, бессонная ночь, безумная усталость — какие уж тут скандалы...

Да, этот конфликт формально не разрешен. И одновременно разрешен: Ольга упустила свой шанс что-то изменить и найти какую-то точку опоры. Моральная победа раз и навсегда остается за Натальей. А что, если Наташа — своеобразный символ нашей обычной реальной жизни? Она ломает слабых и безвольных людей, и ей незнакомо чувство вины или глупых сомнений...

Следующая ось: сестры — Андрей, их брат. Ольга, Маша и Ирина ждут от брата защиты и опоры, несмотря на то что с детства привыкли считать его рохлей. Отец их давно умер, функции хозяина дома должен взять на себя мужчина — но он совершенно не готов это сделать. Его женитьба на такой «странной» по понятиям семьи девушке — может быть, акт протеста, демонстрация самостоятельности, независимости. Однако приводит это к еще большей зависимости теперь уже от воли жены...

Талантливый человек с отличными перспективами научной деятельности вынужден быть «мальчиком на побегушках». Бунт Андрея в третьем действии, его готовность пойти на конфликт с сестрами разбивается о всеобщую усталость — девушки «уходят» от ссоры, а с женой спорить бессмысленно: она даже не поймет, что его беспокоит. Вот и приходится Андрею возить колясочку с ребенком (возможно, не своим), играть на скрипке, запершись в своей комнате, да с глухим Ферапонтом разговаривать — это вообще единственный человек, который искренне пытается поговорить с «барином»... Не разрешен и этот многослойный конфликт. Смешно? Страшно!

Единственная линия, доведенная до конца, — конфликт соперников в любви — Соленого и барона Тузенбаха. «Бретер от скуки», шокирующий общество хулиганскими выходками и высказываниями, Соленый в принципе очень даже неплохо относится к Тузенбаху. Они вместе выпивают, даже «на брудершафт», спорят...

Барон оправдывает его перед сестрами, говорит, что вне общества, один на один, Соленый очень даже приличный человек и мысли его здравые и совсем не злые... Однако все это не помешало дуэли. Дуэли из-за любви, которой ни тому, ни другому не дано. Ирина не любит ни одного из них, но Соленый отчего-то считает соперника «счастливым»!

И все-таки даже в этом конфликте не полновесная точка. Один человек от скуки, несчастливости, одиночества и назло своей гадкой жизни, ради поддержания своего «имиджа» убивает другого. О любви ведь речь не идет — он прекрасно знает, что Ирина все равно его не полюбит, а в случае убийства ни о каком сближении с ней не может быть и речи...

А другой, зная, что будет убит, ничуть не сопротивляется и идет как жертва на заклание, ничего не сказав своей невесте и вообще никому... Почему? Ведь благополучное разрешение конфликта было так возможно — стоило только Чебутыкину чуть раньше признаться о дуэли, стоило только самому Тузенбаху объясниться с Ириной...

Самое горестное то, что на самом деле такой исход — общая вина: никому нет никакого дела до чужих проблем. Даже Ирина, почувствовав что-то неладное, готова поверить успокаивающим словам барона, лишь бы ничего не делать. Ей, будем откровенны, все равно.

Думаю, что эпизоды с дуэлью, которая все равно ничего не изменила, были даны Чеховым именно для того, чтобы мы поняли глубину безразличия героев друг к другу. Даже если бы и уехала Ирина с Тузенбахом, вряд ли все сложилось бы счастливо — в этой паре нет главного: понимания, желания слышать друг друга. Жили бы два одиночества, тоску трудом убивали... Не очень похоже на счастье. Совсем не то, чего хотела Ирина.

Все это в еще более гротескном виде повторяется и с треугольником Маша — Кулыгин — Вершинин. Маша среди сестер (так же как и Соленый среди офицеров) — единственная, оказавшаяся способной на «протест». Другое дело, что этот протест также не имеет смысла, ни к чему не приводит, никаких проблем не разрешает.

Разочаровавшись в муже, она с трудом его переносит. Маша переросла Кулыгина: ей стыдно его плоских шуток, его ограниченности, его «чудачеств» с написанием истории школы и вечными «латинизмами», его подобострастия по отношению к директорату, его фанатичной преданности службе. Машу раздражает желание мужа постоянно контролировать ее, злит его отношение как к школьнице, у которой надо постоянно проверять уроки... Самое грустное, что она прекрасно осознает, что Кулыгин, которого в свое время она избрала своим «главным» в жизни, совершенно беспомощен и беззащитен перед, извините за штамп, «лицом жизни».

Для нее, в отличие от Ирины и Ольги, круг скучной, невыносимой, однообразной жизни совершенно замкнут: муж, потом ребенок. Все.

То, что она остановила свой выбор на Александре Вершинине, который ее «вот такой крошкой помнит», неудивительно: Маша ищет «руководителя», ищет того, кто поможет ей развиваться дальше, кто укажет путь, кто будет сильнее ее.

Она, конечно, обманывается: лета не показатель силы характера. Тем более полюбила она его из жалости. Да и... полюбила ли? Вершинин умеет только философствовать на общие темы, мечтать о далеком будущем, в котором его не будет, и «бить на жалость»: жена сумасшедшая, девочки бедные, семейная жизнь не удалась. По сути, Маша связалась со вторым Кулыгиным: он не способен действовать, он никогда не бросит свою семью, он не способен на поступок. Он вечная «жертва», вот и перед силой Машиного чувства не смог устоять! Он плывет по течению, поддается Машиной инициативе, ей же предоставляет и «расхлебывать»...

В этом смысле Кулыгин даже вызывает уважение. Своей безрассудной терпеливостью, своим сопереживанием страдающей жене, своей готовностью принести себя в жертву... А с другой стороны — он ведь чувствует, что Маша никуда от него не денется! Конечно, это все от любви. Такое чувство, что жена для Кулыгина — опора в жизни, без которой он не знает, как жить. Как же это ее гнетет!

Однако при очевидных предпосылках к конфликту — ничего не происходит! Вершинин уезжает с бригадой и при прощании в буквальном смысле слова отрывает от себя плачущую любовницу. Петр откровенно счастлив: Маша остается ему, а соперник убирается навсегда. а Маша... покоряется «судьбе». А ведь столько в ней потенциального действия, скрытых внутренних порывов, она больше других способна что-то изменить в своей жизни — и вот: «у Лукоморья... дуб... златая цепь...», и безысходность, и слезы бессилия...

У каждого героя свой внутренний конфликт. Желаемое не соответствует действительному, мотивировки не соответствуют действиям, самооценка не соответствует производимому на других впечатлению, слова не соответствуют делам. Трагикомедии несостоявшихся судеб...

«Миропорядок» всех героев «Трех сестер» разрушен, они потеряли не только «плечо», на которое можно опереться, но и какую-то собственную внутреннюю опору. Нет, не так: своеобразным стержнем служит им постоянное «будничное» страдание, страдание от недостижимости своих мечтаний, от безысходности тех положений, в которые они загнаны...

За это-то страдание мы и сочувствуем каждому из них. Чехов дает зрителям, читателям в полной мере прочувствовать чужую боль как свою, что не позволяет нам в конечном итоге осуждать или превозносить любого из его героев.