Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Дети войны

Владимир Миколаевич родился в 1941 году. Окончил МГИМО и Дипло­матическую ака­демию МИД СССР. С 1966 по 1986 год — на дип­ломатической службе, в том числе 10 лет в Секретариате ООН. С 1987 по 2001 год — работа в сфере внешних связей различных государственных и коммерческих струк­тур. С 2002 по 2014 год — на препо­­давательской работе (доцент Дип­академии МИД РФ). Живет в Москве.

Как прекрасен этот мир

Человека формирует окружающая среда, то есть жизненные условия. Разумеется, первое слово за генетикой: из дуба ель не сформируешь. С детства я слышал: «Сова не родит сокола...» Теперь же стало модно говорить: «От осинки не родятся апельсинки...»

Но после того как человек родился либо осинкой, либо апельсинкой, дальше начинают действовать внешние силы. Человек — как растение: он может вырасти большим и сильным, а может оказаться согнутым, а то и вообще искореженным жестокими ветрами жизни.

Серьезнейшее воздействие на формирование людей моего поколения в нашей стране оказало, конечно, послевоенное время со всеми его недостатками и особенностями. Для меня это послевоенное время протекало в Гродно, городке на западе Белоруссии.

Итак, с осени 1944 года наша семья стала жить в Гродно.

Если на Урале и в Сибири в годы войны нас с сочувствием называли беженцами, то в этом западном городке таких, как мы, звали восточниками, и очень часто не только без сочувствия, но и со скрытой антипатией... Для многих местных жителей, «тутэйших»[1], мы были, говоря языком современным, своего рода «понаехавшими».

Но само это сравнение, конечно, не точное: у современных «понаехавших» где-то есть дом, который они временно оставили в поисках лучшей доли и в который они всегда могут вернуться... Нам же возвращаться было некуда... В том 1944 году те из нас, что приехали из разрушенных восточных областей России и Белоруссии, по сути, были типичными погорельцами — и точнее о нас не скажешь... Ни кола ни двора!

Но сочувствия у многих коренных гродненцев мы не вызывали, а для антисоветской и ориентированной на Польшу части жителей мы и вообще были «оккупантами»...

Кроме двух ивовых корзинок, с которыми мама бежала из Каунаса, другого имущества у нас не было. А в тех корзинках — немного постельного белья, несколько полотенец да кое-какие носильные вещи, которых за время войны больше не стало, и новее они тоже не стали. Вот и все имущество.

Да еще уцелел с десяток фотографий из того невероятного прошлого, в котором не было войны, а были мир и благополучие... Неужели такое было?!

А главное «имущество» — трое детей, которых нужно кормить, одевать, растить!..

О самом-самом начальном периоде жизни в этом городке воспоминания у меня туманные, обрывочные, что и неудивительно, поскольку по приезде было мне всего три года и несколько месяцев. В памяти остались, образно говоря, отдельные смазанные картинки. Но тем не менее иногда они интересны, поскольку иллюстрируют тот навсегда ушедший срез времени.

Война еще не закончилась, однако мне довелось увидеть, образно говоря, лишь слабые тени уходившей на запад Великой Отечественной, услышать отголоски затихавшей грозы... И хотя в городке иногда еще звучали сирены воздушной тревоги и раздавались отдаленные взрывы бомб, а при вое сирены мы с сестрами прятались с головой под одеяло, война из Гродно уже ушла.

Чисто формально я, конечно, современник той героической эпохи, хотя хорошо понимаю, что «современник в три с небольшим года» звучит смешно. Но и полностью отрицать мою пусть пассивную, пусть слабо осознанную сопричастность с тем тяжким временем тоже было бы неправильно, ведь я же жил в те годы: смотрел по сторонам, реагировал, воспринимал, переживал, радовался и расстраивался, смеялся и плакал. То время и меня формировало.

«Дети войны» — так очень правильно позднее назвали наше поколение. У войны много лиц... Война — это ведь не только боевые действия: отступления, наступления, блокады, бомбежки, обстрелы, кровопролитные атаки, безнадежная оборона, подвиги и даже сама смерть. Это и оккупация, и эвакуация, и забитые беженцами теплушки. Это тяжкие будни, адский труд и послевоенное, совсем не геройское выживание... Это сироты и переполненные детдома и приюты. И очереди, и хлеб по карточкам, и пустые полки магазинов. И тиф, и вши, и холод. И жизнь впроголодь в полуподвалах и бараках. И сны о том времени, когда все было по-другому и которое никогда не вернется.

Именно эту сторону войны прежде всего видели дети, хотя могли и не понимать всего драматизма, а то и трагизма своей жизни, поскольку им не с чем было сравнивать...

Для «детей войны» грозились принять какие-то специальные программы социальной помощи. Правда, за исключением немногих регионов, в том числе Москвы, дальше обещаний, к сожалению, дело не пошло... Не смогли благодетели даже определить рамки термина и к кому его применять... Видимо, когда «дети войны» на 90% вымрут, тогда и социальные программы подоспеют. Тем более что уже есть опыт обеспечения жильем ветеранов войны... Как говорят в Белоруссии, «обяцанки-цацанки — дурню радость». Но, кажется, я отвлекся от воспоминаний о прошлом...

В мае 1945 года войне с фашистской Германией пришел конец. И я очень хорошо помню, как в июне праздновали День Победы в Гродно: тачанки и всадники на площади Ленина в центре города были окружены ликующими людьми. Танков не было — думаю, потому, что своими гусеницами эти многотонные «монстры» разворотили бы все улицы городка.

Смех, шум, крики «ура!», песни. На площади обнимались незнакомые люди. В руках букеты сирени, тюльпанов и нарциссов, которые отдавали военным. Где-то играли гармошки. Сам воздух был переполнен радостью...

На площадь я пришел с родителями и сестрами. В руках у меня тоже был букет цветов, который я отдал какому-то военному кавалеристу, поднявшему меня к себе в седло. Как это было захватывающе — сидеть высоко на лошади вместе с военным и видеть всю площадь, — а мне, ребенку, она тогда казалась очень большой...

Много позже поэт скажет: «Это праздник со слезами на глазах». Наверняка он был прав: не могло не быть и слез радости от Победы, и слез боли по тем, кто до нее не дошел. Но лично я слез не помню — вероятно, потому, что был слишком мал, чтобы их разглядеть... А вот чувство невероятной радости — помню! Она на той площади била через край и, казалось, охватила всех.

Конечно, теперь, по прошествии многих лет, когда в странах Балтии, на Украине, в Польше вылезла наружу русофобия, понятно, что и в Гродно, этом западном городке, помимо ликующих, должны были быть люди, которым тот праздник нашей Победы был поперек горла. Но тогда в бессильной злобе они попрятались, и думаю, что на празднике победителей просто не рискнули появиться. Поэтому на площади собрались только те, кто искренне радовался Победе...

С каждым последующим годом, прожитым мною в Гродно, воспоминания становятся все более отчетливыми. В памяти о том времени главными остаются не выстрелы по ночам, хотя они, конечно, были, и не развалины и пепелища, хотя и они были (при том что вообще-то в войну Гродно не сильно пострадал). Гораздо сильнее запомнилась та атмосфера горя и боли, которая окружала всех нас в течение многих лет после войны. Война вроде бы окончилась, но она так глубоко перепахала наше жизненное пространство, такие оставила воронки, столько насеяла несчастья и зла, что долгие годы урожай пожинали выжившие.

Разумеется, я не могу говорить, что уже в том раннем возрасте понимал всю остроту боли и страданий окружавших меня людей. Нет, конечно, как все мои сверстники, я жил в атмосфере детства и радовался жизни. Детей стараются щадить, не посвящают сразу и полностью во все невзгоды взрослой жизни. Хотя какое-то понимание и у нас было: что-то мы сами видели, о чем-то догадывались. Но настоящее осознание этой массовой боли придет постепенно и позднее, по мере взросления.

Мертвым, как правильно и философски мудро сказал Василь Быков, не больно... Главные проблемы были у тех и с теми, «кому выпало жить»... Кто лишился детей, родителей, жен, мужей, любимых. Кто остался без рук или без ног, без здоровья... Кто потерял кров и так до смерти не получил его от победившей Родины... Кто после плена и фашистских лагерей загремел в родные лагеря. Кто сел на наркотики, спился... Кто не нашел себя в послевоенном времени, потерял веру в справедливость...

Таких физически и морально искалеченных были не единицы, а тысячи и тысячи. Они не столько жили, сколько доживали... И, вопреки казенному оптимизму, создавали нашему обществу ауру боли и искалеченности.

Поскольку раз на дню встретишь то однорукого, то одноногого, то вообще безногого. Сколько было женщин в черных вдовьих платках, казалось, приросших к головам на всю оставшуюся жизнь! Сколько мрачных лиц, неулыбающихся губ, не поднимающихся глаз! Калеки, сироты, одинокие женщины, бездомные, люди, утратившие смысл в жизни, — сколько их было вокруг! И как медленно, в течение долгих лет, из глаз этих людей уходила боль... А у многих она так и не ушла — они унесли ее из этого мира вместе с собой.

Год за годом количество людей, физически или морально изуродованных войной, медленно, но неуклонно сокращалось, а гродненские кладбища раздвигали и раздвигали свои границы...

Давным-давно было сказано: «Все проходит!» И это по-прежнему остается истиной: все постепенно забывается, и боль с течением времени тоже стихает... И все громче звучит радостный смех, потому что с каждым годом вокруг все больше тех, кого война вообще никак не коснулась, и они не представляют, что такое война. И все больше зарастают окопы и траншеи в гродненских пригородных лесах. И уже не так часто поют песни о войне. И вот уже почти не звучит когда-то неизменный тост всякого застолья: «Чтобы не было войны!..» И это естественно.

Это огромное счастье, что людям дана способность к забвению... Не будь у нас этой способности, жизнь превратилась бы в сплошной мрак...

Но все же (и это мое глубочайшее убеждение!) полностью забывать пережитые трудные времена нельзя, потому что именно сравнение делает нас счастливыми или несчастными. И чтобы лучше ценить мир, пришедший в нашу жизнь после той войны, нужно иногда вспоминать и саму войну, и то, какой ценой далась Победа... А чтобы не брюзжать излишне на какие-то бытовые невзгоды, которые в жизни неизбежны и естественны, нужно иногда сравнивать нынешнее время с теми годами, когда мы жили бедно и убого...

Так что посмотрите вокруг: как прекрасен этот мир!

И порадуйтесь, что в этом мире нет войны...
 

Война кончилась, но не совсем...

Всякий раз, когда я слышу рефрен песни Булата Окуджавы: «Бери шинель, пошли домой», — вспоминаю, как меня в детстве поразил рассказ одного соседского мальчишки о том, что его отец, возвращаясь в июле 45-го с войны, погиб под городком Лидой, в 100 км к востоку от Гродно. Грузовик, в котором он ехал, был подорван на шоссе бандитами.

Мне трудно было поверить соседу — такой несуразной казалась эта смерть. Да как же так?! Война ведь закончилась! Его отец был даже демобилизован... Мальчишеское восприятие было очень простым, линейным: мир есть мир, война есть война. Но оказалось, что все не так просто.

Живя в Гродно, я не мог не знать про бандитизм, особенно непосредственно после войны, но реального представления о размахе и корнях его не имел. Лишь позже я узнал, а главное — понял, что с капитуляцией Германии завершились только масштабные военные действия против германских войск. Но «счеты с войной», как сказал Окуджава, еще не были покончены, и на западе нашей страны несколько лет, местами до 1952 года, продолжались «ограниченные войсковые операции». Основными нашими противниками на освобожденных от фашистов западных территориях, в том числе в Гродненской области, были прежде всего польские националисты, не признавшие возвращения Западной Белоруссии в состав СССР. А еще были литовские «лесные братья». Могли также встретиться украинские бандеровцы.

Действовали они в основном разрозненно, но объединяло их то, что все они были абсолютными противниками советской власти. Сегодня, по прошествии многих лет, можно их изучать, дифференцировать и классифицировать, раскладывать по разным политическим и национальным полочкам, а тогда главным был вопрос: ты с нами или против нас? И всякий, кто на вызволенной от фашистов территории был против и встал на путь вооруженной борьбы, был определен как бандит, хотя сами они могли называть себя и партизанами, и комбатантами.

Началась серьезнейшая борьба с бандитизмом. О бандитизме, конечно, всем что-то было известно, но об истинных его масштабах тогда, и многие годы после, мало кто знал, поскольку эта информация была тщательно засекречена. Лишь сравнительно недавно кое-что из секретных архивов (в том числе архивов НКВД) стало приоткрываться[2].

Вот, в частности, отрывок из доклада наркома внутренних дел СССР Л.П. Берии, направленного 18 сентября 1944 года под грифом «Совершенно секретно» И.В. Сталину, В.М. Молотову и Г.М. Маленкову:

«С освобождением Западной Белоруссии белопольские организации по указанию эмигрантского правительства в Лондоне начали активную борьбу против советской власти. Банды белополяков систематически нападают на сельсоветы, убивают партийно-советских работников, ведут активную агитацию среди польского населения, распространяют воззвания и листовки с призывом к населению не подчиняться органам советской власти и угрожают расстрелом тем, кто будет выполнять советские законы».

Конечно, теперь, спустя много лет, термины «белополяки» и «белопольский» звучат как анахронизм. Но в 1944 году, когда в сознании советских людей еще была жива память советско-польской войны 1919–1921 годов, видимо, эта терминология представлялась вполне уместной. Кроме того, нужно было дифференцировать тех поляков, которые в Армии людовой вместе с нами сражались против фашистов, от тех, которые не признавали воссоединения Западной Белоруссии с БССР и считали это захватом польских территорий.

Польское эмигрантское правительство, всю войну просидевшее в Лондоне, ни на один момент не признавало факта возвращения Советским Союзом Западной Белоруссии и Западной Украины. И по мере того как Красная армия продвигалась на запад, эмигрантское правительство активизировало разработку планов по воссозданию Польского государства в границах 1939 года. В частности, был разработан план под кодовым названием «Буря». Он предполагал проведение вооруженных выступлений с целью установления польскими националистами фактического контроля над городами, которые они считали польскими, до того как в них вступит Красная армия.

Так, когда Красная армия освободила Вильнюс, который поляки считали польским городом, на его улицах появились польские национальные флаги и вооруженные люди в форме польских военных. Правда, советские войска особо не церемонились с «конкурентами»: очень быстро их разоружили и интернировали, а флаги сняли. Аналогичная ситуация повторилась и при освобождении от фашистов Львова.

Намного драматичнее развивались события в Варшаве.

План, разработанный эмигрантским правительством в Лондоне и руководством Армии крайовой в Варшаве, предусматривал начать восстание за 12 часов до вступления в Варшаву советских войск, провести короткие бои (максимум 3–4 дня) с обессилевшими и отступавшими под ударами Красной армии германскими войсками. Предполагалось создать впечатление, как будто поляки сами освободили Варшаву, без помощи Красной армии. После этого планировалось провозгласить политическую и административную власть польского эмигрантского правительства, затем произвести высадку 1-й польской парашютно-десантной бригады, дислоцированной на территории Англии, и подготовить в Варшаве все необходимое для торжественного прибытия эмигрантского правительства из Лондона.

Не составляет никакого труда понять, что этот план был направлен против Германии лишь формально — судьба Третьего рейха уже была предрешена, и, с Варшавским восстанием или без него, ничто уже не могло остановить победное движение Красной армии. По сути, это была политическая акция против Советского Союза. Координировать действия повстанцев с наступающими советскими частями поляки не собирались. Более того, даже информировать советскую сторону о готовящемся восстании польский план не предполагал...

К 1 августа танки Красной армии дошли до пригородов Варшавы... Тут-то и был отдан приказ начать восстание.

А 30 июля, то есть накануне восстания, в Москву из Лондона прилетает Станислав Миколайчик, премьер польского правительства в изгнании. 3 августа его принимают в Кремле, и он сообщает Сталину о начавшемся восстании, хотя Сталин был, конечно, в курсе всех польских интриг. Миколайчику казалось, что все идет как задумано, и он повел переговоры со Сталиным так, как будто план уже осуществился.

Однако очень быстро стало ясно, что план прогорает, и уже через неделю, на следующей встрече со Сталиным, Миколайчик запросил у него помощи. Но при этом Миколайчик не соглашался на признание границы между СССР и Польшей по «линии Керзона»[3], хотя ему официальный Лондон, и даже лично премьер Черчилль, накануне поездки Миколайчика в Москву настоятельно это рекомендовал.

И «хитроумный» план лондонского эмигрантского правительства кончился трагедией. По официальной статистике, погибло около 15 тысяч повстанцев. Кроме того, немцы в наказание за восстание выгнали из Варшавы сотни тысяч жителей и разрушили значительную часть польской столицы.

С той поры польские горе-стратеги и их потомки не переставая клянут Красную армию и Советский Союз за то, что они «не остановили немцев, не спасли Варшаву и варшавян».

До разрушения Советского Союза и развала Варшавского Договора официальные польские лица не позволяли себе категоричных оценок и осуждения, но теперь, когда верх в Польше взяли русофобы, исчезла не только благодарность к тем, кто освободил польские территории от немцев, но даже элементарная порядочность. А ведь если бы Красная армия не сломала хребет немецкому вермахту, осталось бы о Польше лишь воспоминание в виде созданного нацистской Германией генерал-губернаторства[4], которому немцы не дали даже выхода к Балтийскому морю. И не видать бы полякам ни Померании, ни Силезии, ни Мазовии, ни Пруссии как своих ушей. А просуществовать Третий рейх, по замыслу Гитлера, должен был как минимум 1000 лет... Такая вот перспектива ожидала поляков, если бы не Красная армия.

В боях с немецкими частями на территории Польши Красная армия потеряла 600 тысяч человек. 600 тысяч жизней! Еще больше должно было погибнуть советских людей из-за политических притязаний и военных просчетов польских стратегов!

Я призываю к логике и здравому смыслу. Можно, конечно, предположить, что Красная армия могла бы сделать еще больше, чем сделала. Но за это нужно было бы дополнительно заплатить жизнями наших солдат... А почему за авантюру правительства пана Миколайчика и подпольного командования Армии крайовой в Варшаве должны были погибать русские солдаты? Кто кашу заварил, тот и должен ее расхлебывать. Высказывать претензии нужно не к руководителям Красной армии и Советского Союза, а к руководителям польского правительства в Лондоне.

Не борьба против фашистской Германии была на уме у польского руководства в эмиграции, а козни против «Советов». План провалился, потому что был плохо проработан, потому что не был заранее согласован с советским командованием. Да это и не план был, а авантюрная комбинация, имевшая целью схитрить, словчить, чтобы любой ценой ухватить из огня политические каштаны. И цена этой авантюры оказалась трагической. Неподготовленные и плохо вооруженные участники восстания против фашистского гарнизона в Варшаве были, бесспорно, доблестными людьми, но им противостояли профессиональные, хорошо вооруженные германские войска, имевшие опыт ведения военных действий. И руководители восстания знали, что силы были не равные, но тем не менее принесли в жертву своих отважных соотечественников ради собственной авантюры.

И в связи с этим я не могу не повторить слова Черчилля, сказанные им про поляков: «Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных!» А теперь, по прошествии времени, потомки «гнуснейших» нагло сваливают вину за неудачу своих идейных отцов на тех, кто Польшу освободил...

Выступления «аковцев»[5] в Вильнюсе и Львове, а также Варшавское восстание подтверждают то, что польское правительство заранее готовилось к ведению борьбы против советской власти. На территории Западной Белоруссии и Западной Украины были оставлены в подполье несколько десятков тысяч «аковцев», организованных в банды, которые после освобождения советскими войсками этих территорий от немцев начали борьбу против Советов.

Практическая деятельность этих банд сводилась к нападению на тылы Красной армии, убийству советских работников, к подготовке и проведению диверсий, включая разрушение железнодорожных путей, к срыву мобилизации граждан в ряды Красной армии, дезорганизации деятельности советских учреждений.

С точки зрения советской власти это был разгул бандитизма. И он был пресечен жесткими мерами. «Если враг не сдается, его уничтожают...» Да, физически было уничтожено много людей, которые были принципиальными, смелыми, непокорными, но они были не просто противниками — они были врагами, которые не только не признали новый порядок, новую власть, но и встали на путь вооруженной борьбы. За что и были жестко наказаны.

Размах бандитизма был настолько серьезен, что в Белоруссию, как следует из сообщения Л.П. Берии от 1 ноября 1944 года, были направлены 13 полков войск НКВД общей численностью почти 19 000 человек.

В это же время Президиум Верховного Совета СССР принимает решение о направлении в Белоруссию выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР с предоставлением ей прав военно-полевых судов. Военная коллегия имела право на ускоренное рассмотрение дел и «вынесение приговоров о повешении или ссылке на каторжные работы осужденных главарей бандгрупп и участников диверсионно-террористических актов». Повешение тех, кто был приговорен к смертной казни, предписывалось производить публично, по месту совершения осужденными преступлений.

В 2010 году, путешествуя по Польше, я увидел, кажется во Вроцлаве, вывеску «Związek Polskich Sybiraków» («Общество польских сибиряков»), которая меня очень обрадовала: значит, не так все было жестоко, как подавали (и до сих пор подают) русофобы и в Польше, и за ее пределами. Значит, те поляки, кому повезло не погибнуть в лесных боях против советской власти и кто сложил оружие, не были расстреляны или повешены, а были сосланы на лесоповал в Сибирь и теперь доживают свой век, вспоминая сибирские морозы...

Вот и хорошо! Больше людей осталось в живых... Остается надеяться, что они-то сделали правильные выводы из своего жизненного опыта...
 

Люди в военной форме

Для меня, как и для большинства, если не всех, мальчишек того послевоенного времени, военные были кумирами, олицетворением героизма и мужества... В западном приграничном городке Гродно в ту пору военных было особенно много: здесь квартировали и штаб армии, и штаб дивизии, и погранотряд, и масса всяких армейских частей, баз и учреждений. За плотно закрытыми воротами с красной звездой могла скрываться боевая часть, но могла быть и просто армейская овощная база или какая-нибудь ремонтная мастерская... Но откуда нам, мальчишкам, было это знать? Мы-то видели, как туда входили и оттуда выходили люди В ФОРМЕ — значит, настоящие мужчины. Ничего, кроме «блеска позументов», мы не видели...

В таком отношении мальчишек к военным ничего удивительного не было — время было такое: только что закончилась тяжелейшая война, и все было буквально пропитано свежей памятью о ней. Люди помнили о тех, кого потеряли, кого, вопреки всему, могли еще ждать, помнили о своих бедах и тяготах в военные годы, понимали, что причиной их полунищего послевоенного бытия была все та же война... Она продолжала жить в сознании людей, была главной темой разговоров дома, во дворах между соседями, в гостях за столом. Долгие годы после войны первым тостом любого застолья было: «Чтобы не было войны!»

А сколько звучало военных песен! Не берусь утверждать обо всех гродненских домах, но в домах моих друзей, где мне доводилось бывать, целый день без перерыва, с утра и до ночи, работали радиоточки...

В 6 утра повсюду раздавались позывные «Широка страна моя родная...», после чего звучал гимн Советского Союза... В 12 часов ночи опять звучал гимн, и радио замолкало до утра, то есть 18 часов кряду, без перерыва, черненький динамик радиоточки что-то «вещал». Он никогда не выключался, и, осознанно или подсознательно, человек слушал, слушал и слушал. И даже если он не слушал, он слышал, и подкорка не оставалась к этому безразличной.

Очень часто из динамика неслись марши и патриотические песни военных и довоенных лет. Героическое время родило множество содержательных, достойных песен. И если в те годы они порой звучали излишне часто, то теперь, спустя несколько десятилетий, они звучат слишком редко, и я решил, что могу сделать полезное дело, ознакомив молодых читателей с содержанием тех песен, а моим ровесникам напомнить, о чем мы пели в нашей молодости. Возможно, мой список не полон, возможно, я оказался не в состоянии припомнить все достойное... Но я искренне старался составить список отрывков текста наиболее популярных песен....

Вот какие строки вспомнились мне спустя много лет:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!

Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это!

Когда нас в бой пошлет
                                        товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас
                                                       поведет...

Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет Отчизна нас!
И сотни тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину — огонь! Огонь!

Узнай, родная мать, узнай,
                                             жена-подруга,
Узнай, далекий дом и вся моя семья,
Что бьет и жжет врага стальная
                                                  наша вьюга,
Что волю мы несем в родимые края!

Ведь с нами Ворошилов,
Первый красный офицер,
Сумеем кровь пролить
За СССР...

Веди, Буденный, нас смелее в бой!
Пусть гром гремит,
Пускай пожар кругом:
Мы — беззаветные герои все,
И вся-то наша жизнь есть борьба!

По земле грохочут танки,
Самолеты петли вьют.
О буденновской тачанке
В небе летчики поют <...>.
Эх, тачанка-полтавчанка,
Наша гордость и краса.
Пулеметная тачанка,
Все четыре колеса!

Мчались танки, ветер подымая,
Наступала грозная броня.
И летели наземь самураи
Под напором стали и огня.
И добили — песня в том порука —
Всех врагов в атаке огневой
Три танкиста, три веселых друга —
Экипаж машины боевой!

За них, родных,
Любимых, желанных таких,
Строчит пулеметчик
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!

По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с боем взять Приморье —
Белой армии оплот.
Наливалися знамена
Кумачом последних ран,
Шли лихие эскадроны
Приамурских партизан.
Этих лет не смолкнет слава,
Не померкнет никогда —
Партизанские отряды
Занимали города.
И останутся, как в сказках,
Как манящие огни,
Штурмовые ночи Спасска,
Волочаевские дни.

И без страха отряд
Поскакал на врага,
Завязалась
Кровавая битва.
И боец молодой
Вдруг поник головой —
Комсомольское сердце
Пробито...
Он упал возле ног
Вороного коня
И закрыл свои карие очи:
«Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Что я честно
Погиб за рабочих!..»

Радостно мне, я спокоен
                                   в смертельном бою,
Знаю, встретишь с любовью меня,
                   что б со мной ни случилось.
Смерть не страшна, с ней не раз
                          мы встречались в степи.
Вот и теперь надо мною она кружится.

И становится радостно
На душе у бойца
От такого хорошего,
От ее письмеца.
И врага ненавистного
Крепче бьет паренек
За советскую Родину,
За родной огонек.

Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага.

Так что ж, друзья, коль наш черед, —
Да будет сталь крепка!
Пусть наше сердце не замрет,
Не задрожит рука;
Пусть свет и радость прежних встреч
Нам светят в трудный час,
А коль придется в землю лечь,
Так это ж только раз.

Так что нужно ли удивляться, что мальчишки обожали военных! И играли мальчишки в основном в войну...

Какое-то время в послевоенном обществе поддерживался культ военных. И это было правильно — они это заслужили. Особенно заслужили те, что с войны не пришли. Но с ними проблем не было: им ставились памятники, особенно на братских могилах, их именами назывались заводы, колхозы, школы, пионерские дружины и отряды.

Главные проблемы были у тех и с теми, «кому выпало жить»... И среди них были многие тысячи физически и морально искалеченных людей. Они не столько жили, сколько доживали — и создавали нашему обществу ауру боли и искалеченности.

Но мы, влюбленные в военных мальчишки, мы жили в своем иллюзорном мире и до поры до времени ничего об их проблемах не знали.

Не знали мы, что к концу 1948 года восемь с половиной миллионов недавних военных-победителей были демобилизованы, и столкнулись они с массой повседневных проблем послевоенного времени. И откуда нам было знать, как трудно было жить инвалидам войны, а их, по неточным данным, было в стране более двух миллионов. И не знали мы, как обидно было военным за то, что государство перестало платить надбавку за ордена и медали...

И даже классическую поговорку «Кому ордена и медали — а нам ни х... не дали» я, например, узнал только спустя лет двадцать. А те, кто войну прошел, хорошо знали ее, как и некоторые другие поговорки, составлявшие оборотную, негероическую и повседневную, сторону войны.

Но шло время... Все дальше в прошлое уходили героические военные годы. И не так заметны становились стареющие люди в военной форме, все больше изнашивались их гимнастерки и галифе.

Постепенно стал меркнуть блеск орденов и медалей... И не так внимательно подрастающие школьники слушали воспоминания ветеранов войны, и менее привлекательна стала профессия военных.

А позже обрело известность понятие «дедовщина», а еще через какое-то время узнали, что значит «косить от армии».

Потускнело понятие «армия»...

Хотя сама армия продолжала выполнять приказы Родины. С 1945 года, когда закончилась Великая Отечественная война, наша страна в той или иной форме, с большей или меньшей степенью вовлеченности участвовала в десятках вооруженных конфликтов почти во всех уголках мира, хотя о многих мы узнавали далеко не сразу...

Мы помогали северным корейцам и северным вьетнамцам, египтянам и сирийцам, кубинцам и никарагуанцам. Оказывали помощь освободившимся народам Ганы, Гвинеи, Мали, Йемена, Сомали, Эфиопии, Мадагаскара, Мозамбика, Анголы и многих других новых государств. И помогали не только оружием... Мы посылали своих военных советников, и нередко эти советники возвращались домой в свинцовых гробах, порой многочисленных... Все это были дети нашей Родины, выполнившие ее приказ...

К сожалению, в нашей сравнительно недавней истории был период, когда государство по недомыслию перестало уделять должное внимание людям в военной форме. Вкупе с известными политическими просчетами это привело к тому, что сегодня, через 76 лет после Великой Победы, все бывшие социалистические страны Европы и даже некоторые бывшие республики Советского Союза входят во враждебный нам блок НАТО, а военные базы блока существенно приблизились к Москве... Мы наивно поверили западным политикам, которые похлопывали нас по плечу и усиленно заверяли в своем миролюбии.

Нет, именно потому, что наша страна с таким трудом выиграла ту Великую войну, так много потеряла своих людей, мы не имеем права расслабляться, доверять лицемерным обещаниям наших вечных противников. Упаси нас Бог поверить в добрые намерения наших «коллег и партнеров». Еще в Древнем Риме говорили: «Хочешь мира — готовься к войне!»

А чтобы ее действительно не было, нужно всегда оставаться сильными и быть готовыми дать недвусмысленный отпор... Тем более что на наши просторы и наши богатства так много вокруг алчных глаз и загребущих рук.

Вот для чего нужны люди в военной форме, хорошо знающие свое военное дело и готовые, если нужно, убивать... Да-да, убивать! Как бы жестоко это ни звучало, мы с юных лет должны знать, что наша страна будет жить только в том случае, если она будет сильной, если у нее будет мощная армия...

Можно жить без войн! И прекрасно жить... Но без военных — никак нельзя...

Мне очень нравятся наши современные военные: мускулистые, стройные, подтянутые, с мужественными, умными лицами. Видно, что они профессионалы... Пожалуй, они не хуже, чем те, которые были кумирами мальчишек в послевоенные годы.

Достойные продолжатели!

И я очень надеюсь, что им не придется воевать. Пусть они одним своим видом на парадах и профессионализмом на учениях расставляют все точки над «и»...

 

[1] Тутэйшы — белорусское слово, производное от слова «тут». Тот, кто тут живет, то есть местный.

[2] Разумеется, все, что я пишу в этом очерке о бандитизме, ни в коей мере не претендует на мемуарность. Я бы это назвал попыткой систематизировать информацию о прошлом с учетом открывшихся фактов.

[3] «Линия Керзона», названная по имени британского министра иностранных дел, была рекомендована еще в 1919 году Верховным советом Антанты в качестве восточной границы польского государства. Начиная с 1946 года именно по этой линии (с некоторыми отступлениями в пользу Польши) проходила советско-польская граница.

[4] Генерал-губернаторство — административно-территориальное образование на территории оккупированной в 1939 году Германией Польши. Делилось на пять округов: Краковский, Варшавский, Люблинский, Радомский и Львовский.

[5] Аковцы — члены АК (Армии крайовой), действовавшей на территории Польши, Белоруссии и Украины с 1942 по 1945 год. В 1945 году АК была официально распущена, но ее формирования продолжали еще несколько лет разрозненную и нескоординированную борьбу против советской власти.





Сообщение (*):

Вадим

04.05.2021

Материал интересный. Но вот я рождения 1936 г. описываю своё нахождение на оккупированной территории, но почему-то нигде не проходит....

Комментарии 1 - 1 из 1