К 140-летию со дня рождения А.М. Герасимова

Разное рассказывали про первого президента Академии художеств СССР Александра Герасимова. Друг К.Е. Ворошилова, любимец И.В. Сталина (ему — единственному — вождь разрешал курить трубку в своем кремлевском кабинете). С трубкой и модным галстуком-бабочкой он не расставался даже во время работы. Всегда щеголь, всегда при параде. Барин, одним словом. Имел собственный автомобиль ЗИМ. Хотя во время путешествий где-нибудь за городом останавливал машину, нарезал полынь и, расстелив ее на полу, говорил негромко:

— Ну вот теперь как на возу.

И заводил двигатель.

— Ты, милай мой, меня послушай вот чего, — обращался он к спутнику (беседы свои начинал всегда с этих слов). — По роду занятий отца моего — а он у меня прасол был, лошадьми торговал — исколесил я на телегах и санях все наши тамбовские дороги. Часто ездил один в ночную пору, когда среди мерцающих звезд царствует луна.

Тогда я еще не понимал, почему мне не скучно в длинном пути и почему я забываю, по какой надобности меня послали. Просто мне нравились луга, поля, горьковатый аромат полыни и едва уловимые запахи придорожных цветов.

Степные тракты, большаки, по которым я ехал на лошадях с отцом, а чаще один — в любое время года и в любую погоду, как того требовали дела, — были первыми сильными впечатлениями от природы. Оторвешься от всего надоевшего, нет этих ежедневных мелких забот, со всех сторон обступают тебя новые места и люди — вот и появляются новые мысли и чувства. Позднее я понял, дорожные впечатления ручейками стекались в мою любовь к природе, а эта любовь нашла выход в живописи.

Еще в 20е годы А.М. Герасимов написал картину «Поэт Кольцов у степного костра». Кольцова он боготворил. Стихи его знал наизусть. Читал их, даже оказавшись за рулем автомобиля.

В небе зоренька
Занимается,
Золотой рекой
Разливается, —
А кругом лежит
Степь широкая,
И стоит по ней
Тишь глубокая...
Ковылем густым
Степь белеется,
Травкой шелковой
Зеленеется...

«Как же трудно передать на холсте степные мотивы! — признается он однажды. — Насколько же легче написать пейзаж, где есть лесок, речка, лодочка, а тут ведь только небо и земля!

Бесподобна “Рожь” Шишкина, но здесь есть сосны — они разнообразят пространство. Хороша рожь на картине Мясоедова “Страда”, но пейзаж оживляют косцы на первом плане. В картине Михаила Клодта “На пашне” крестьянка ведет лошадь с бороной. Есть и еще картины, в которых изображается равнинный пейзаж. Но мне казалось, что в русской живописи не было еще художника обширных горизонтов и бескрайних далей нашей страны, которая, по словам великого Гоголя, “разметнулась на полсвета”. В литературе степь воспел поэт Алексей Кольцов. Он чувствовал очарование степного пейзажа и посвятил ему столько вдохновенных слов! Пожалуй, никто другой так не чувствовал всей прелести, всего приволья степных просторов.

Как бы я счастлив был написать картину, хоть немного, хоть частицу вобравшую в себя поэзию Кольцова и народных песен».

В 1925 году в Москве, на выставке Ассоциации художников революционной России, А.М. Герасимов представил пейзажи «Май», «Уборка сена» и громадное полотно «Степь цветет». Обаяние тамбовских степей, стихи Кольцова «Степь, трава — парча широкая», памятные с детства, так сильно волновали его поэтическую душу, что он буквально сбежал в 1924 году из Москвы на родину, чтобы написать картину «Степь цветет». «Напишу ее так, чтобы у зрителя рождалось впечатление, что степь заколыхалась от дуновения ветерка», — говорил он. И ведь добился этого. «Без неба, без горизонта — просто живой кусок ярко, броско написанного разноцветья, разнотравья, над которым стремительно проносятся ласточки, касаясь крылом колокольчиков и ромашек. Картина, от которой захватывает дух и замирает сердце», — писал друг художника И.Шевцов, увидев ее.

Всякий раз, приезжая в родные места после душной, суматошной и теряющей национальное лицо Москвы, с наслаждением бродил А.М. Герасимов по окрестностям Козлова, жадными глазами смотрел на природу.

Сколько этюдов было написано им в ту пору! И каких! Самые их названия рождают праздничное и светлое настроение: «Вешние воды», «Весна», «Яблони цветут», «Лесная сторожка», «Большак», «Свежий ветер», «Осень», «Последние грачи», «Зимняя дорога»...

Написал он как-то картину «Скошенный луг». Простейший сюжет: стожки скошенного сена, на заднем плане лесок. Но с какой любовью картина была сделана! Недаром древние говорили: «Простота — печать истины».

А его цветущие сады в картине «Пчелы гудят»! Лучше названия и не придумать. Действительно, посмотришь и скажешь: «А ведь правда — гудят».

А знаменитый этюд «Мокрая терраса» («После дождя»), написанный на одном дыхании в 1935 году! Шедевр, покоривший мир!

«Я сделал этюд в полтора часа, — вспоминал Александр Михайлович. —Произошло это так. Я писал на террасе групповой портрет моей семьи. Припекало солнце, яркими пятнами разбегаясь по зелени. И вдруг набежали тучи. Порывистый ветер, ссыпая лепестки у роз и рассыпая их по столу, опрокинул стакан с водой. Хлынул дождь, и мое семейство скрылось в доме. А меня охватил неописуемый восторг от свежей зелени и сверкающих потоков воды, залившей стол с букетом роз, скамейку и половицы. К счастью, оказался под руками подрамник с холстом, и я лихорадочно начал писать. Не понадобилось ничего переставлять или добавлять — настолько было прекрасно все, что находилось перед моими глазами. Я не придавал както особого значения этому этюду и только на выставке не без огорчения заметил, что многие зрители больше отдают внимания этюду “Мокрая терраса”, чем громадной картине “Первая Конная”».

В течение нескольких лет этот шедевр печатали в советских учебниках по русскому языку, предлагая школьникам написать сочинение об увиденном. Долгие годы этюд был украшением Третьяковской галереи. И пропал. Исчез. Почему? Так и хочется спросить у нынешних руководителей галереи: чем не пришелся им по душе истинно русский пейзаж?

Резкий, крутой, самолюбивый первый президент Академии художеств СССР А.М. Герасимов строго придерживался традиций русской реалистической школы и оставался верен своим принципам. Не отдавал их и не уступал. Непримиримый противник декадентства твердо стоял на своих позициях.

Ему памятны были слова его учителя К.А. Коровина, презрительно относившегося к мистикам и сезаннистам, не говоря уже о футуристах. Он говорил ученикам:

— Вы думаете, что эти художники эстеты? Нет, это просто сволочь!

Авангардистов и формалистов Герасимов не признавал и на дух не переносил.

Однажды у него спросили:

— А как вы лично смотрите на художников-абстракционистов?

— Никак, — ответил он.

— Ну как же так? — последовал вопрос.

И пришлось Герасимову давать подробное объяснение своему «никак»:

— Представьте себе, я выслушал какую-нибудь классическую вещь в исполнении прекрасного симфонического оркестра, а потом на эстраду поднялся субъект с кирпичом в одной руке и с пустым железным ведром в другой и начал колотить кирпичом по ведру. А вы меня спрашиваете: как я отношусь к этой «музыке»? Я отвечу вам то же самое: никак.

Однажды Александру Михайловичу позвонили из отдела культуры ЦК и предложили от имени Академии художеств пригласить в гости Пабло Пикассо.

— Не знаю такого художника, — притворно ответил Герасимов.

Он не любил Пикассо, считал его шарлатаном в искусстве, преднамеренно бросившим вызов реализму.

— Да что вы, Александр Михайлович, как можно, это же всемирно известный художник, борец за мир, лауреат Ленинской премии.

— Борца за мир пусть приглашает Комитет защиты мира. А при чем тут Академия художеств? — категорично ответил Герасимов и положил трубку.

Легенда гласит, что в отделе культуры ЦК поднялась суматоха. Спешно стали звонить «на самый верх», докладывая об отказе Герасимова. И через некоторое время в кабинете А.М. Герасимова раздался звонок «с самого верха».

Хочешь не хочешь, а пришлось Александру Михайловичу сказать приветственное слово на официальной встрече.

Будто бы Герасимов приветствовал борца за мир, коммуниста, друга советских людей и прочее, что говорят при таких случаях, а закончив, сказал, не думая о включенном микрофоне, так, что все услышали:

— А художник он никакой.

Об отношении А.М. Герасимова к Пикассо написала журналистка Патриция Блейк. Весной 1956 года вместе с Герасимовым она побывала в ГМИИ имени А.С. Пушкина, где главный художник СССР всю вновь экспонируемую западную живопись назвал «отвратительным мусором». Выразительная фотография к этой статье показывала Герасимова стоящим перед картиной Пикассо «Старый еврей с мальчиком» (1903) из закрытого усилиями Герасимова Государственного музея западного искусства. В подписи под фотографией приведены были его слова: «Отбросы, — воскликнул Герасимов, жестикулируя перед “Евреем” Пикассо. — Конечно, — добавил он поспешно, вспомнив, что испанский художник — коммунист, — это не мешает ему быть великим борцом за мир».

Прямота была у него в крови. И это не зависело от того, где и с кем он находился.

Илья Глазунов рассказывал о знаменитом случае, связанном с одним из банкетов для интеллигенции в Кремле, которые так любил давать товарищ Сталин:

«В ту пору любимцем вождя был писатель Алексей Толстой, которому он предоставил первое слово. Бывший граф Толстой, глядя на дымящего трубкой Иосифа Виссарионовича (в то время как другим курить было не принято), сказал о том, что наша культура понесла большой урон, ибо лучшие художники и писатели оказались за рубежом, такие художники, как Бунин, Зайцев, Малявин и т.д., и теперь приходится начинать с нуля, а пока в искусстве господствуют второстепенные личности. Когда Толстой закончил речь, Сталин выпустил дым из-под усов, обратился к А.М. Герасимову:

— Скажите, Александр Михайлович, а вы согласны с предыдущим оратором?

Герасимов, потягивая мундштук незажженной трубки, ответил:

— Я совершенно согласен с ним, товарищ Сталин. Вот и в литературе у нас остался один Толстой. Да и тот не Лев.

— Закуривайте, товарищ Герасимов, — отозвался Сталин, поднося спичку к его “сталинской” трубке».

В редкую минуту, забываясь, он вдруг начинал говорить на родном тамбовском диалекте, от которого долгие годы старался избавиться.

«...Ходим мы с А.М. Герасимовым по Вечному городу, — вспоминал скульптор Евгений Вучетич, — стараясь не проронить лишнего слова, чтобы не нарушать чувств и переживаний, которыми наполнено было сердце каждого из нас.

Громадную колоннаду обрамляют два сочных и многоводных фонтана. Здесь за пятьсот лет до этого ходил в своих стоптанных сандалиях один из самых великих гениев, какие когдалибо знало человечество, не всегда сытый, но во веки веков великий Микеланджело Буонарроти.

Незаметно, исподлобья смотрю на Александра Герасимова. Старик идет, низко опустив голову. Интересно, с чего это? Спрашиваю.

— Милай друг! — почти кричит он на всю площадь в ответ, резко обернувшись в мою сторону и широко разбросав в пространство свои короткие, но крепкие руки. — Милай друг, и чего ито ты спрашиваешь? Сам должен понимать. Ить здесь витает дух вяликого Микеланджело, а ты со своими вопросами, как на базар приперси. Ступай молча, не мяшай дышать святым воздухом.

И я, понимая его возмущение, пытаюсь извиниться. Герасимов совсем рассердился.

— Послушай, милай друг! Чего ето, на твоей макушке черти дярутся, что ли? Иди молча, говорю. Не мяшай дышать вяликим духом...

Он прав. Медленно поднимаемся по крутому маршу широкой лестницы. Входим в собор. Сразу же резкая разница температур. В соборе прохладно и тихо. Гулко слышатся шаги идущего гдето монаха. Александр Михайлович останавливается, обращаясь ко мне:

— Ну вот, милай друг, я покараулю, а ты ступай поглядеть енто чудо, — говорит он, кивая вправо, где за черной изгородью у стены виднеется микеланджеловская “Пеета”.

— Неудобно, Александр Михайлович, там же загорожено.

— Ступай, говорю табе!

Не успел перекинуть через изгородь ногу, чувствую: ктото хватает меня за пиджак. Оборачиваюсь. Монахи в черных сутанах, сразу два.

— Милай друг, вынь етим деятелям по “Казбеку”, — смеется Герасимов и, оборачиваясь к монахам, говорит чтото по-французски с великолепным произношением.

Меня отпускают. Я вынимаю две коробки папирос “Казбек” и подаю им...»

Озорной характер, народный язык Герасимова, остроумие, любовь к красивым женщинам (чего стоят одни его женские портреты) и талантливость во всем привлекли к нему внимание Клима Ворошилова.

Произошло это в 1927 году. В то время Александр Михайлович, не имея своего жилья в Москве, «квартировал» на Волхонке, в помещении правления Ассоциации художников революционной России. Здесь он жил и работал около года.

«Бывало, после заседания, — вспоминал Герасимов, — уберу с председательского стола канцелярские принадлежности, расстелю на нем свой тулуп и засну сном праведника.

По вечерам мы рисовали здесь с натуры. Как-то между сеансами подошла ко мне скульптор Денисова-Щаденко.

— Есть ли у тебя ящик с красками? — спросила она.

— Есть, — ответил я.

— Тогда пойдем сейчас к товарищу Ворошилову. Я леплю с него бюст, а ты заодно напишешь этюд.

К сожалению, у меня не оказалось под рукой холста, и я взял кусок фанеры. Понятно мое волнение. Я еще ни разу не видел Ворошилова, в то время занимавшего пост нарком-военмора, но когда он вышел и запросто с нами поздоровался, мое волнение моментально исчезло. Климент Ефремович позировал терпеливо, спрашивал, так ли сидит и не мешает ли мне что работать. Просидев ровно час, взмолился: “Дайте отдохнуть”. Подойдя к моему этюду, выразил большое удовлетворение. Тогда я, осмелев, попросил его дать мне возможность серьезно поработать над его портретом — и он согласился позировать. Портрет этот был приобретен Музеем революции».

Встреча с Ворошиловым, устроенная подругой художника — красавицей Денисовой-Щаденко, сыграла судьбоносную роль в жизни А.М. Герасимова. Талантливый живописец и «первый красный офицер» сразу понравились друг другу и подружились.

На 10й выставке Ассоциации художников революционной России, посвященной 10летию Красной армии, А.М. Герасимов представил конный портрет К.Е. Ворошилова. Для исполнения его Александр Михайлович ездил в Хамовнический манеж, где собиралась верхушка Красной армии.

Нарком заезжал в мастерскую к Герасимову каждую неделю. Однажды пригласил на охоту в Нальчик, где уже находилась группа ответственных работников Реввоенсовета — полководцев страны.

«...Мы ехали верхами, держа путь в долину; ктото предложил “попробовать” лошадей, — вспоминал Герасимов. — Впереди всех оказался тогдашний секретарь обкома КабардиноБал
карии Бетал Калмыков. Я вспомнил старину, пригнулся к гриве и подстегнул лошадь нагайкой. Короче, я обогнал Бетала. Он был не только удивлен, но и раздосадован.

— Где это вы так ловко научились ездить на коне?

Я в шутку сказал ему:

— Только вы не говорите никому — я раньше был конокрадом.

Представьте, он поверил. Потом спрашивал у всех: правда ли, что Герасимов был конокрадом?»

В детстве Герасимов был тихим и смирным, но, когда после церковноприходской школы определили его в уездное училище, сделался озорником и задирой.

В дневнике у него только по истории и географии мелькали четверки и пятерки, а по остальным предметам — все больше колы и двойки. Как окончил уездное училище, для него самого оставалось загадкой.

Мальчишкой увлекался разным молодечеством: с Крещения каждый день купался в ледяной проруби; скакал на лошадях сломя голову, бился на кулачках. Часто отец говорил ему: «Не сносить тебе, Сашка, твоей дурацкой головы».

Мало изменился он с той поры.

Бесшабашный характер Герасимова подкупал Ворошилова. Чем-то похожие друг на друга, они сблизились настолько, что общались домами.

В конце 1929 года над семьей Герасимова нависла беда: родителей обвинили в кулачестве. 27 декабря Герасимов пишет Ворошилову письмо с просьбой защитить его семью от раскулачивания. И тот незамедлительно ходатайствует перед председателем ЦИК СССР М.И. Калининым: «Меня в этом деле интересует только художник Герасимов. Он принадлежит к группе старых, притом хороших мастеров, которые работают с нами с Октябрьской революции. Насколько я его знаю, сам Герасимов — типичный представитель художественной богемы. В Москве он живет и работает в полуразвалившейся студии С.Коненкова. Живет полубосяцкой жизнью, думаю, не совсем сытой. Учитывая ценность худ. Герасимова, мне кажется, ему надо помочь вылезти из всей этой истории, поскольку он связан со своей семьей...»

Просьба наркома Ворошилова была уважена: Герасимовы не только избежали репрессий, но и сохранили за собой обширную усадьбу.

Александр Михайлович приступал тогда к работе над картиной «Ленин на трибуне». Ворошилов, близко знавший Владимира Ильича, по просьбе художника консультировал его, делая ценные замечания. Картина была закончена в 1930 году и растиражирована «Изогизом» миллионными тиражами.

В 1933 году К.Е. Ворошилов заказывает Герасимову монументальное полотно «Первая Конная армия». Размер картины, на которой должны были уместиться сорок пять командиров-первоконников, составил четыре на пять метров! (На Всемирной выставке в Париже она получит Гранпри.)

В том же году К.Е. Ворошилов знакомит А.М. Герасимова с И.В. Сталиным.

6 июля 1933 года Александр Михайлович вместе с художниками Исааком Бродским и Евгением Кацманом проведет целый день, до позднего вечера, на даче вождя. Играли в городки, пили вино и говорили об искусстве. Обстановка была непринужденной. Сталин — человек еще царского извода — целые дни читал, собрав огромные библиотеки из конфискованных НКВД книг, и был довольно образованным человеком, очень интересным в разговоре. Считают, А.М. Герасимов успел сделать несколько портретных набросков, зная, что Сталин специально не позирует художникам. За ужином Иосиф Виссарионович поднял тост «За великий русский народ!». Герасимов, посмотрев на Бродского и Кацмана, поправил: «За народы Советского Союза». Сталин ухмыльнулся и обронил: «И вы тоже дипломатничаете. Я пью за великий русский народ. Я както сказал Владимиру Ильичу: если дрогнет русский народ, дело революции погибнет».

Сталин явно благоволил художнику. Позволял даже курить трубку при себе — уж очень красочен и остроумен был Герасимов.

Благодаря наркому Ворошилову Александр Михайлович позже напишет несколько портретов вождя, к которым тот отнесется явно одобрительно. Художник сумел уловить то, каким Сталин хотел видеть себя и каким хотел остаться в истории.

Разговоры А.М. Герасимова с наркомом Ворошиловым об искусстве, назначении его, не проходили бесследно.

В 1936 году создается Всесоюзный комитет по делам искусств. А вскоре на стол Сталину попадает докладная записка «О необходимости изъятия из открытой экспозиции московской Третьяковской галереи и ленинградского Русского музея работ русских художников-авангардистов группы “Бубновый валет” и других подобных формалистических группировок».

Вместо «формалистов» в Третьяковке по протекции К.Е. Ворошилова открывается первая персональная выставка А.М. Герасимова, посвященная 25летию творческой деятельности. Открывала выставку картина «После дождя».

Также в честь юбилея творческой деятельности художник получил звание заслуженного деятеля искусств и государственную награду — орден Ленина.

И когда доверенного художника попросят запечатлеть Хозяина с кем-то из сподвижников, он конечно же изобразит Ворошилова.

Знаменитая картина «И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов в Кремле» (1938) стала своеобразной охранной грамотой для высокопоставленного друга художника. Так А.М. Герасимов отплатил наркому обороны за былую услугу.

В 1937 году над Ворошиловым сгустились тучи. Неожиданно был арестован его сват — отец жены приемного сына наркома. А вскоре арестовали и мать девушки. Ворошилов в гневе позвонил Ежову, и женщину быстро отпустили. Но вот выручить свата, занимавшего ответственный пост в Наркомземе СССР, уже не удалось. Таким образом Сталин дал понять, что больше не потерпит вмешательства наркома обороны в работу НКВД.

Неизвестны до конца причины, по которым в 1937 году в дом к Ворошиловым заявились сотрудники ОГПУ арестовывать Екатерину (Голду) Давидовну Ворошилову, обвиняемую в «эсэровском» прошлом: до революции она была активным членом партии эсеров и к большевикам присоединилась только в 1917 году.

Хотя есть версия, что это был лишь предлог, а правда заключалась в том, что Екатерина Давидовна в силу доверительных и дружеских отношений с женой Сталина могла знать истинную причину самоубийства Надежды Аллилуевой, произошедшего как раз после ее ссоры с мужем на банкете в доме Ворошиловых. Одно было очевидным: арестовать жену наркома обороны чекисты могли только по приказу вождя. Скажем здесь: в отношениях Ворошилова и Сталина есть и остается много загадочного. Беспрекословно выполняя все приказы вождя, нарком совершенно его не боялся. Вот почему заявившиеся в его дом чекисты явно не ожидали такого приема: Ворошилов, расчехлив кобуру, вынул пистолет и несколько раз выстрелил в потолок, откровенно указав, кому из пришедших достанется следующая пуля. Чекисты ретировались ни с чем.

В тот же день о случившемся доложили Сталину. Говорят, выслушав, Иосиф Виссарионович лишь усмехнулся: «Ну и черт с ним». И Ворошиловых оставили в покое.

Начиная в 1937 году работать над картиной «И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов в Кремле», А.М. Герасимов не мог не знать и о возникших разногласиях между Ворошиловым и его заместителем М.Н. Тухачевским, ближайшее окружение которого ратовало за отставку «бездарного» наркома обороны. На этом посту им виделся М.Н. Тухачевский, не скрывавший неприязни к своему начальнику. Сам К.Е. Ворошилов считал своего заместителя — на кого ставил Л.Д. Троцкий — скрытым контрреволюционером.

Обостряло обстановку молчание вождя.

И.В. Сталин занимал выжидательную позицию, хотя и не мог не опасаться того, что в руках М.Н. Тухачевского сосредоточились слишком большие силы, достаточные для совершения госпереворота.

Если военачальники из окружения молодого маршала говорят о необходимости смещения наркома обороны, не пожелают ли они в следующий раз говорить о смещении и самого генерального секретаря — вот о чем не мог не думать И.В. Сталин.

Неожиданно для всех 22 мая 1937 года М.Н. Тухачевский был арестован. К.Е. Ворошилов, обязанный по должности завизировать приказ об аресте, сделал это. Вскоре М.Н. Тухачевского и его ближайших соратников расстреляли.

В ноябре 1938 года с должности наркома НКВД будет смещен Ежов, а на его место из Тбилиси вызовут Лаврентия Берию.

Следом начнется выдавливание ворошиловских стрелков из недр аппарата НКВД.

В такое тревожное для К.Е. Ворошилова время на выставке, посвященной 20летию Красной армии и Военно-морского флота, и появилась картина «И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов в Кремле».

Она завораживала с первого взгляда. И.В. Сталин и К.Е. Ворошилов идут по древней Боровицкой улице Кремля. Только что прошел весенний дождь, и обновленными выглядели просветлевшее небо, отражающееся в лужах на асфальте, и яркая зелень листвы. Образ прошедшего дождя был явно не случаен. Художник как бы говорил об обновлении не только природы, но и всей страны благодаря деятельности ее главных героев, с уверенностью смотрящих в будущее.

Но внимательный взгляд зрителя останавливался на одной бросающейся в глаза детали: за спиной у К.Е. Ворошилова по неизвестной причине отсутствовала чугунная балюстрада. Со стороны казалось, будто нарком обороны стоит на краю обрыва и ему надлежит двигаться крайне осторожно. Художник как бы предупреждал своего друга Клима о вероятной опасности, ведь все примеры дуумвирата в истории всегда заканчивались одинаково: один из властителей сворачивал шею другому.

Интересно, на предварительных эскизах картины ограды тоже нет, то есть художник «забыл» о ней сознательно.

Весь 1938 год А.М. Герасимов, по собственному признанию, провел в предчувствии скорого ареста. Он ездил к родне в Козлов, много времени проводил с семьей. Писал портреты родных, соседей, друзей, цветочные натюрморты, которые очень любил, читал допоздна, часто молился, иногда вслух.

Но гроза миновала. В 1939 году А.М. Герасимов по протекции К.Е. Ворошилова был назначен председателем оргкомитета Союза советских художников, и жизнь вошла в привычную колею. Он много ездил по стране, принимал участие в международных конференциях. И... не расставался с этюдником. Иногда казалось, что работает А.М. Герасимов 24 часа в сутки.

По ходатайству К.Е. Ворошилова ему был выделен участок для постройки дома в поселке художников Сокол в Москве.

Здесь, работая над картинами, он отдыхал душой. И какие то были работы!

Вспомним лишь некоторые из них: «Групповой портрет старейших советских художников И.Н. Павлова, В.Н. Бакшеева, В.К. Бялыницкого-Бирули, В.Н. Мешкова», портрет балерины О.Лепешинской, народной артистки СССР А.К. Тарасовой, поэта С.Я. Маршака, скульптора Е.В. Вучетича. А портреты известных военачальников, знаменитых ученых, командиров индустриализации. Не забудем и его лирические пейзажи, цветочные натюрморты...

«Я любил и люблю сильное и яркое в природе, ищу то же в человеке и когда нахожу, мне неудержимо хочется запечатлеть его в красочном образе», — вспоминал А.М. Герасимов.

Три тысячи картин написано было художником!

Интересно: будучи четырежды лауреатом Сталинской премии и главным советским художником, А.М. Герасимов не был коммунистом. Настойчивым приглашениям вступить в партию он сопротивлялся до последнего, и заявление о приеме в ряды коммунистов его буквально заставили написать в 1949 году, когда (по протекции Ворошилова) готовился указ о его назначении первым президентом Академии художеств СССР.

Да, он был очень непростым человеком. Но его заслуга состоит в том, что он сумел оставить точный портрет своей неповторимой эпохи. Не потому ли со времен Хрущева и до настоящего времени работы его находятся в запасниках?

И невольно возникает вопрос: а надолго ли?