Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Откроются нам времена

Максим Сергеевич Ершов (1977–2021) родился году в городе Сызрань Самарской области. Поэт, критик, учился в Литературном институте имени А.М. Горького по специальности «поэзия» (семинар С.Ю. Куняева). Лауреат журнала «Русское эхо» (г. Самара) в номинации «Литературоведение». Автор книги стихов «Флагшток» (Самара, 2011). Член Союза писателей России. Автор журналов «Наш современник», «Москва», «Юность», газеты «День литературы». Стихи автора вошли в двухтомник «Большой стиль» журнала «Москва», 2015 г. и альманах «Антология поэзии», издательство «У Никитских ворот», 2015 г.

Романтика

…И вечер, и кафе, и звуки томных лир,
и прикурить от грез стотысячная проба,
и дохлый разговор, и завтрашний кефир,
и эта правота, с которой пьем мы оба…

Никто и ничего не в силах изменить,
уже не протянуть сердец поверх бутылок.
Но молодость во мне осколками звенит,
но юность бунтовски целует мне затылок!
 
И я сорвусь в галоп — седлать кабацкий стон,
как бунт на корабле, устану я кружиться.
А друг успеет снять на чудо-телефон,
как бьется о паркет ощипанная птица…

Я выйду из такси по выжженной земле,
мобильник день начнет с похмельного испуга.
И к линиям судьбы на утреннем челе
Приложит чуткую ладонь нелепая подруга…

Никто и ничего не в силах изменить,
измерена душа количеством бутылок.
Но молодость моя как колокол звенит,
свобода каждый день целует мне затылок.


Крошка

Милых расплывчаты лица.
Память как вьюга поет…
Времени синяя птица
свой продолжает полет —

тень пролегает густая,
свищут вполнеба крыла…
Лет моих целая стая
клином за нею ушла.

Может, увидишь их, жалких, —
дай им рассыпчатый хлеб:
будет в ладони вожак их
тыкаться, будто ослеп.

Будут они у причастья
драться за крохи твои!
Будут желать тебе счастья,
может, в такой же любви…

Впрочем, все счастья капризны.
Птица летит вы-со-ко.
Дерзкая преданность в жизни,
может, важнее всего.

Дерзкая преданность, крошка!
Вот что такое любовь.
Стае моей — на дорожку —
сыпь, не жалея, хлебов…


Праздник май

Там, где песню выговорить проще,
где устало поле звать в полет,
над холмом — погостом —
                        речкой — рощей —
птица беспокойная поет.

Эта неопознанная птица
воспевает Родину, как мать.
Чтоб услышать — поднимите лица!
Лица надо чаще поднимать…

Мы идем по снам и закоулкам,
тыря в кошельки собачий лай,
а на землю — молодо и гулко
вновь роняет небо праздник май.

Упадет на плечи тень Победы,
в сердце глянув, скажет ветеран:
«Только песни сильных будут спеты,
только дух рисует карты стран…

Я чужие чувствую прицелы.
Слышу, как трещит
                            меж нами шов…
Девушка! Спасибо, что Вы целы.
Парень! Молодец, что ты пришел.

В этом круге, в этом тесном круге
все мы так похожи на людей.
Как тогда, когда на Южном Буге
мы пешком ходили по воде…

Наша птица кружится над вами.
Два крыла — Россия и любовь!
Пейте воздух теплыми губами
и держите купол голубой.

Многое на свете повторится;
не забудьте Родину и мать.
Поднимайте, поднимайте лица —
лица надо чаще поднимать!»



Подкова

Когда во мне останется ни слова,
а только рев рифмованных зверей,
представьте, что я ржавая подкова, —
прибейте ради счастья у дверей.

Налейте триста грамм в цветном бокале,
подайте хлеб и троньте за плечо.
Пусть вы меня в два счета обскакали —
я вас любил когда-то горячо.

С тугим лицом куря по тыще пачек,
я так хотел чего-то вам сказать.
Когда вас одолеют сны и дачи,
несите мне вспотевшие глаза.

В те времена я буду углевиден
и как подагра одинок.
Но каждый, кто мечтал об Атлантиде,
однажды жал мой старенький звонок.

Я вам открою — как я вам открою!
Вдруг полюдев, мы спустимся во двор.
Согреть огня оранжевою кровью
чахоточный евангельский костер.

Мы вспомним, что когда-то завещали
себя большой загадочной судьбе.
И вот — посредь России и печали —
мы вдруг поймем о мире и себе.

И сохранив в глазах счастливый проблеск,
мы выйдем к людям, как идет весна.
Пусть горьким смехом встретят нашу доблесть,
а всё ж для святцев спросят имена.


* * *
Был полдень ноябрьский.
Вдруг что-то случилось
со временем
и в пальцах дерев
вдруг застыли
кривые смычки.
И пауза длилась,
ложась твердокаменным
бременем:
наивный Вивальди
искал под ногами очки…

И так эта осень
застыла
над пропастью города,
и так пахла дымом
туманная
кротость стихий —
как будто бы кто-то
впервые
цитировал Господа
и грел себе пунш,
вместо газа сжигая стихи…


Отцу

Как спешит календарь…
Как слова о любви неуместны!
Как уходит в разрыв
невозвратность признаний и дат!

Наши встречи редки,
но зато расставанья — прелестны,
лишь темнее металл
на штыках Оловянных Солдат…

Мы однажды поймем,
как забавна в судьбе
                            турбулентность,
и простим себе всё —
даже то, в чем так мало вины!

И я снова приду —
представлять вымирающий этнос,
с ожиданьем тепла,
с темнотой из-за гордой спины.

Ты усадишь за стол,
хоть я вовсе не сделал работу,
будешь мудро смотреть
сквозь прозрачную карюю даль…

Может быть,
               ты услышишь во мне
всероссийскую ноту,
как я вижу в твоей седине
всесоюзную сталь.


* * *
Всегда загадочно-простая,
с чуть наклоненной головой,
так беззащитно проступая
по мостовой
под свет ресниц, позолоченных
бессмертным веяньем весны,
с глазами новопосвященных,
средь тишины,
с тревогой новой, новой лаской,
для всех вчерашних далека —
проходит женщина с коляской…
через века.


Лошадка

В хомуте — как в оконной раме!
Нет привычней, чем вкус удил.
Чья-то удаль в лиловом шраме —
кто-то в лоб ей наотмашь бил.

И растеряна, и пуглива,
и хороших не ждет вестей…
А в глазах — перезрелых сливах —
дым сгоревших степных страстей.


* * *
Вечное время считает
надменно и глухо.
Желтым огнем
запускает по небу свои корабли.
В городе вечного хама
и вечного брюха
вечная девочка ищет,
как воздуха,
вечной любви.

Вечная девочка пишет стихи
о добре и бессилье —
в мире, живущем инфарктами
вечной войны…
Милая девочка,
беленький ангел предвечной России,
где же сорвать тебе
веточку вечной весны?..


* * *
Посеешь — пожнешь!
Молчи, молчи,
лица не коверкай —
надо ли?
В глупых сердцах
не буди волчиц
смрадом словесной падали.

Посеешь — пожнешь!
Пойдет, взлетит,
умрет
и родится-вырастет.
Мы все — зеркала…
Не надо мстить!
Оставь отраженье милости.


* * *
Однажды за берегом мглистым
откроются нам времена.
В сияньи незыблемых истин
сольются навек имена.

Мы будем свободны как птицы,
имущие свод голубой.
И сбудется счастье — родиться
затем, чтоб остаться собой.


Девятая рота

И носится эхо предсмертного крика…
Горланит аорта…
Из кубиков
имя свое
собери-ка:
Д-Е-В-Я-Т-А-Я  Р-О-Т-А…

Художник не знал, что
по центру рассвета
не гор этих свора,
а шаг мертвеца через жизнь
и последний
припадок затвора.

И факсом до Бога:
тела,
словно гильзы,
дымятся беспечно
пред сорванным воплем
непрожитой жизни
в горбатую вечность…

Но мы победили!
Заклания — ротам,
обоймам — вопросов:
стреляй,
пэтэушник с кривым пулеметом —
губастый
матросов.


* * *
Созревает «Прощай…».
Отцветает капуста.
Нет таланта прощать —
значит, не было чувства.

Мне уже все равно —
я постиг эту драму:
я — танцую кино,
ты — танцуешь рекламу.

Я опять наугад
быть пытался хорошим.
Пустота. Листопад.
Был я предан, стал — брошен.

Ведь, как глупый щегол
или пьяный Анисим,
я не смог ничего,
кроме песен и писем…

Зря сгорела свеча:
ты не стоила воска.
И тоска сгоряча
гонит строчечки жестко.

Ну а мне все равно:
я найду себе драму.
Кто снимает кино,
тот не любит рекламу.





Сообщение (*):

Лара Беркут

11.04.2014

Искренне,от души! Спасибо!

Комментарии 1 - 1 из 1