Начали мы его в апреле, в отпуске, еще до выхода на пенсию. Месяц расчищали территорию от трехметрового бурьяна. И не сказать чтобы мы так запустили ее. Нет, каждый год по приезде чистили, но — благодатный чернозем! Не передохнув, уехали увольняться с работы. Самое приятное: когда мы вернулись из Москвы, наш огород был уже вспахан и картошка посажена, аж 15 соток. Это постарались сестра с мужем. Мы кинулись наверстывать упущенное время. Витя сначала впал в ступор: да — свобода, да — воля, да — пенсия. Но работы — непочатый край! Что делать, с чего начинать, что сажать, что из техники и инструментов осваивать в первую очередь? Мы же столько всего наметили сделать! А как же прогулки, стихи, беседы на природе? Пришлось срочно осваивать мотоблок, пахать им землю под грядки с овощами в саду и около дома, ставить штакетник. Когда образовались ровненькие грядки, когда начали появляться на них первые всходы, ликованию нашему не было предела.

Деревня уже знала, что мы приедем, ждала нас и первое время присматривалась: что делаем, что сажаем, что покупаем в автолавке, которая приезжает дважды в неделю. Бабушка восьмидесяти с лишним лет расспрашивала Витю: «А чего ты строишь? Жалко, я слепая, не дойду до вас. А так охота посмотреть! Топор стучит, звук такой сладкий, прямо как раньше, когда я молодая была». Витя строил верстак, летний душ, колол дрова, чинил крыльцо и т.д. Я полола огород, где сорняки росли скоро, как в мультике. Потом мы растворились среди деревенских жителей, стали своими, как будто всегда тут и жили, и на нас перестали обращать внимание.

Конечно, без привычки мы уставали. Проведя день на грядках, вниз головой, я жаловалась Вите: «Кости попы болят». Он хохотал: «Там нет костей». Но однажды попытался мне помочь с прополкой и еле дополз до конца грядки. Любил повторять: «Все болит! Но — счастливы!» Его сестра из Алтайского края затревожилась: «Береги себя!» Он успокоил: «У меня все болит оттого, что кости расширяются! Каждое плечо на два сантиметра увеличилось! Мышцы на груди играют! Живот исчез!» И ей-богу, какая-то доля правды в этом была.

В жару (а она наступила скоро) дважды в день поливали досыта овощные грядки, бегали под душ (вода в бочке нагревалась уже к обеду), готовили домашний квас из ржаной муки. Отличный квас, с пенкой, с пузырьками, иногда с мятой. Трехведерный бак с квасом выпивали за два-три дня. Витя вытащил в сад резиновую двухместную лодку и каждый день из шланга наполнял ее водой. После обеда он плескался в ней, как дельфин, читал там же и писал иногда стихи. А вот осы… они сотнями тонули в ванночках с водой, которые стояли возле дома (мы, пенсионеры, экономили газ, ведь заправить газовый баллон — 500 рублей, поэтому воду для всяких нужд грели не газом, а солнышком).

Начались наши с Витей праздники: Праздник цветущего ириса, Праздник первого огурца, Праздник сбора полевой клубники… Дикая клубника у нас прямо за садом, да такая, что наступишь — и под стопой ягодок тридцать погибнут...

Мечталось о путешествиях, но мечты не осуществились. Из транспорта у нас — только велосипеды и мотоблок, к которому Витя тележку выменял на сломанный мотоцикл (мы обнаружили его в гараже второго, купленного для гостей, дома). Но первая же поездка к племяннице в село Темяшево (темяшевский чернозем признан лучшим в России, именно оттуда везут землю для подмосковных хозяйств, поставляющих экологически чистые продукты нашим доблестным правителям) окончилась плачевно. На обратном пути колеса у тележки разъехались, бензин кончился, и километров семь мы, упираясь сзади, толкали это чудо до дома. Забегая вперед, скажу, что осенью Витя все-таки свозил нас с сестрой на мотоблоке за яблоками и терном в бывший совхозный, а ныне ничейный яблоневый сад (как часто — увы! — будет присутствовать здесь слово «бывший»!). Из терна мы пытались сделать вино, но оно не бродило, и тогда мы, не мудрствуя лукаво, добавили сахара, дрожжей и выгнали банальный самогон.

Племянник на машине возил нас несколько раз на пруды — прекрасные, чистейшие, огромные рыбные пруды километрах в десяти от дома. Песочек, камыши, утки плавают, и живут цапли. Там есть заброшенная бывшая барская усадьба, называется Зубков сад, развалины дома и от них три аллеи — липовая, лиственничная и березовая. И яблоневый сад. Все это заросшее, запутанное и таинственное. Можно было бы ездить туда и на велосипедах, но — не в жару, ведь пока вернешься — сваришься. Зато территория наших двух усадеб, с их изломанной, странной геометрией, когда в одно закрытое место можно попасть сразу из нескольких разных мест, казалась нам почти бесконечной. Не доехали мы и до Тамбова, где нас ждала моя бывшая преподаватель истории. Ее подруга работала в архиве Патриархии и намеревалась многое рассказать Вите о его предках по матери — священниках Лавровых. Один из них, Витин прадед отец Сергий, похоронен в ограде главного собора. Живы и до сих пор живут в Тамбове многие Лавровы. Но жара…

За лето у нас выпало только два дождя. Один из них, сильнейший, июньский, с грозой, застал нас на картофельных грядках. Кое-как переждали его в баньке у сестры. А придя домой, обнаружили лужи на полу в горнице, рассыпанную по избе бумагу, залитые водой телевизор и старый массивный радиоприемник. Сыночек моей племянницы укорил: «Эх, вы, ОБЖ не изучали! Окна закрывать надо, когда из дома уходите!» Летом тучи дразнили нас, но деревню обходили стороной. В соседнем Алгасове был крестный ход: целый час верующие стояли на коленях у реки и молили Бога о дожде. У них дождь прошел. А у нас только в августе немного побрызгало.

Если температура на улице была ниже температуры тела хотя бы на один градус, это было благо. Сварился в земле и стал прозрачным чеснок. Осыпались недозрелые крыжовник и смородина. Засохла одна из трех яблонек, которые мы посадили в прошлом году. В самую лютую дневную жару, 47 градусов в тени, мы спасались ремонтом в доме. А когда его закончили, не могли налюбоваться: «Как чисто! Красиво! Как просторно! Не то что наша однокомнатная клетушка в городе. Как же мы уедем-то отсюда?»

Начались пожары. Горел Шацкий район Рязанской области, а это почти рядом с нами. Горели торфяники возле Канады — это совсем рядом. Горели леса в соседнем лесничестве. Страшновато, скажу я вам! Слава мобильным телефонам! В безветрие и перед сном созванивались, узнавая, откуда идет огонь, на случай бегства. Но Бог миловал.

С путешествиями не задалось, а вот с общением проблем не было. У моей молодой племянницы из Темяшева — муж и четверо детей, мы с ними виделись часто, и дети по очереди гостили у бабушки, а значит, и у нас — уж очень любят Витю, ведь больше никто так с ними не занимается. Каких только городов и деревень они не налепили из пластилина и подсобных мелочей! Сестра с мужем заходили почти ежедневно. Когда пошли грибы, мы на их машине объездили все окрестные рощицы и посадки. Из журнала «Сельская новь», проездом, заезжала коллега, Танечка Смирнова. Приходила со своими фирменными блинчиками Анна (если кто помнит очерк «Женя» в моей «Хронике Погореловки» — вдова Жени Сложеникина).

Приезжали к нам гости из райцентра Знаменка Тамбовской области: журналисты, учителя, работники книжного магазина, художник, краеведы — члены клуба любителей поэзии «Муза». Пять лет они пытались познакомиться со мной и вот наняли автобус и приехали за 200 км в один конец. Очень тепло и красиво общались! Было живое и радостное застолье, стихи, потом водили гостей на наше древнее городище, где они активно щелкали фотоаппаратами, а Витя рассказывал им байки про то, что в этом месте зародилась индоевропейская речь, что его жена — потомок охотников на мамонтов, которых именно здесь-то и пасли. Витя их очаровал. Вскоре мы получили по почте районную газету, которая тоже называется «Сельская новь», с заметкой об этой поездке («Встреча в Погореловке»), диск с фотографиями и стихи, посвященные нам и проведенному накануне их приезда Празднику сжигания ботвы. (Подробности в Интернете, газета «Сельская новь» от 06.10.2010.) Также звонили нам Москва, Новосибирск, Алтайский край, Питер, Ярославль. Мы получали письма! Больше, пожалуй, никто в деревне не получал писем, только местную газету «Согласие» (мы ее тоже выписали). Даже почтальонка удивлялась (эх, о ней бы рассказать — Шекспир отдыхает!). Так что тоски по сладким голосам друзей у нас не было — мы слышали эти голоса по телефону и читая дружественные послания от всех, кто нас не забывал.

Даже власти нас посетили — духовная и мирская, административная. По случаю зашел в гости батюшка из соседнего села, и мы провели несколько часов в хорошей беседе. И глава сельской администрации побывала у нас — она вела перепись населения, вот и нас не забыла. Витя все шутки шутил: «А можно в графе “национальность” написать “русский мордвин?”» Женщине было не до шуток (побегай-ка по всем деревням!), она переспросила: «А как пишется “русский мордвин”? Через черточку? Я узнаю, можно ли так написать». И что-то черкнула в блокнотике.

Потом, уже осенью (опять забегаю вперед, но раз уж о гостях идет речь), приехала долгожданная дочь Вити, обещавшая этот визит еще с апреля и на протяжении всего лета. Приехала с мужем и его приятелем (ах, как Витя жаждал помощника!). Мы тут же набросились на них с перечнем работ (в течение лета этот перечень менялся, неизменной оставалась только наша надежда на помощь извне). Они было рьяно взялись: топорища поломали, мозоли набили. Тут уж мы сбавили тон, поняв, что они ошалели так же, как и мы по приезде. А потом ничего, пообвыклись, сами уже находили, чем заняться, и признались, что и спят в деревенской тишине отлично, и всякая дурь, то бишь стрессы, из головы выветривается, и планы уже начали строить на будущий год. Убрались на усадьбе, посадили каштаны. Восхищались нашими трудами, восклицали «ого-го!!!», когда я светила фонариком в глубину погреба и они видели ряды банок с компотами и разносолами.

Отдельно — о том, как Витя вписался в жизнь малочисленного деревенского коллектива. Бабки-то давно его приняли, в прежние наши приезды. Он каждую встречную-поперечную норовил облобызать («А я думал, это наша родственница!»). Подходя к автолавке, приветствовал их: «Здравствуйте, девочки!» И престарелые «девочки» с посохами (по-местному с «бадиками») буквально расцветали. Но, слыша неумолчный стук топора и жужжание пилы, даже единственный на всю деревню живой ветеран войны уточнил у меня: «Как Виктора по отчеству?» Муж сестры зашел, похвастался: «Я горжусь свояком! Его все уважают: городской, а все делает не хуже деревенских». Когда сломалась водонапорная башня (слава богу, уже не поливали, лето кончилось), решили привести в порядок колодец — один на полдеревни, как раз напротив нашего дома. Мужиков набралось — раз-два и обчелся! Витя принял самое активное участие: копал ямы под столбы, обтесывал ворот, какие-то необходимые железки у нас в хозяйстве нашел, не отказался и от магарыча, да еще стихи об этом написал — ну, тут уж слава о нем пошла по всей Погореловке великой!

И вот — картошка! Из всей деревни она уродилась только у нас и у моей сестры. Не потому, что мы оказались такими умельцами. Просто наши огороды в пойме реки, где более влажная земля. Кстати, там уродились даже овощи, которые я сажала семенами в землю без полива и не поливала за лето ни разу! А какие арбузы со своего огорода мы ели все лето! Но — ближе к картошке. Процитирую только Витю: «Я понял, что стихи надо писать так, как выращивать картошку: подготовить землю, посадить, помотыжить, прополоть, окучить, не раз опрыснуть от колорадского жука, скосить ботву, дать дозреть, выкопать, перетаскать на своей спине, не однажды перебрать — это на семена, это мелочь, это на еду — и, наконец, убрать на хранение». Оказывается, картошечка-то — золотая!

А когда все с грядок было убрано, переработано, высушено и засыпано в мешочки, закручено в банки (пустые стеклянные банки мы покупали в Моршанске на рынке, их было так много, что приходилось обратно добираться на такси), опущено в погреб и спрятано в большой сундук (от мышей), тогда Витя вручную, лопаткой, перекопал грядки под зиму, мы расчистили все-все пространство, вывезли мусор и наслаждались чистотой возле дома. И, пожалуй, цивилизация, со всеми ее удобствами, ничего не стоила рядом с этим наслаждением.

Да, поначалу трудно было без горячей воды, без ванны, без компьютера (в деревне, где одни старики, ни у кого нет не только выхода в Интернет, но и компьютера как такового). Есть только телефоны, на которые городские дети регулярно кладут родителям денежки и звонят в определенные часы. Ведь мобильные телефоны принимают сигнал только в доме, только от специальной антенны, а кто же будет сидеть у телефона, когда все деревенские дела — на улице! Правда, у нас, как и у всех, был телевизор, но — некогда, некогда, некогда… так, изредка новости и вечерние фильмы. Но великое дело— привычка. То, что устрашало как тягостная необходимость (например, несколько раз в день выносить помойное ведро, мыться в холодную погоду в тазике, выгребать золу из печек, отстирывать рабочую одежду в ванночке, а не в стиральной машине и т.д.), по истечении некоторого времени делалось уже на автомате, без принуждения и нежелания.

А потом, в октябре–ноябре, деревня стала редеть. Осталось домов десять, где топились печки. Дети забирали стариков на зиму в город. Стало сыро, мрачно и безлюдно. Нас с надеждой спрашивали: «А вы-то еще не уедете пока?» Но вот настал момент, когда продавщица автолавки поинтересовалась у моей сестры: «А что это ваши-то не идут? Проспали?» И сестра ответила: «Уехали».