1

Страна готовилась к празднику Великой Победы. Как-никак шестидесятилетие. Тем, кто уходил на фронт, даже со школьной скамьи, восемнадцатилетними, — им всем уже под восемьдесят. И сколько их останется к следующему юбилею? Поэтому было принято решение — чтобы широко, значительно, на весь мир.

И вот кто-то из созданной правительственной комиссии припомнил, что еще десять лет назад, когда отмечалось пятидесятилетие, где-то неподалеку от Москвы, то ли в Калужской, то ли в Брянской области, был воссоздан, в лесу, партизанский лагерь. Этакий лесной городок с крепкими землянками, кухней, баней, даже было воссоздано, по рассказам старых партизан, что-то вроде клуба с Ленинской комнатой. Был свой роддом. Ведь лагерь просуществовал в тылу врага практически всю войну. А женщины, если их посещают мужчины, рожали даже во время войны. Никуда от этого не денешься.

Лагерь был окружен системой минных заграждений и систе­мой замаскированных укрепленных блок­постов. Но надежнее всех мин и блиндажей хранили партизан непроходимые топкие болота, двумя непролазными кольцами окружавшие лагерь. Это был стационарный лагерь, мозговой центр большого партизанского движения в тылу врага. Говорят, была даже связь со Ставкой в Кремле и была сеть летучих отрядов, которые по разработанным планам осуществляли конкретные задания.

Вот именно этот лагерь и был воссоздан к пятидесятилетию Победы.

Планировалось сделать что-то вроде общероссийского музея под открытым небом, посвященного партизанскому движению.

Были вбуханы миллионы, еще больше разворовано, и в результате проект конечно же был осуществлен к назначенному сроку, но в урезанном виде. Что-то там было не достроено, вместо хорошей асфальтированной дороги и комфортабельной гостиницы была проложена временная бетонка, и торчали из земли ребра будущего отеля. Все же остальное: землянки, блиндажи — все это было воссоздано в лучшем виде.

Понятно, что по бетонке даже нетрезвого Ельцина не повезешь, и объект был тихо исключен из списков федерального значения.

Областные власти провели на местном уровне мероприятие. Завезли в лагерь, чуть ли не на танках и бронемашинах, ветеранов. Территорию предварительно огородили колючей проволокой, чтобы не проникли всякие нежелательные элементы и возможные террористы. Ветераны пили бесплатную водку, закусывали колбаской и красной рыбкой и пробовали кашу из походной кухни. На сценической площадке артисты, в солдатских сапогах и гимнастерках и с красными от возбуждения и выпитой водки лицами, вдохновенно пели песни военной поры. Звучала гармошка, кружились пары под аккордеон, за праздничным длинным столом под навесом сидели в белых рубашках, с ослабленными галстуками и расстегнутыми верхними пуговицами областные чиновники. Они произносили тосты, говорили речи и вручали ветеранам ценные подарки. То тут, то там мелькали люди в штатском. Впрочем, они хорошо знали свое дело, и их присутствие было похоже на скольжение теней обслуживающего персонала. Были тут корреспонденты областных, общероссийских и западных газет. Была хорошая погода, и один репортер, из британской телерадиокомпании, каким-то образом проник за пределы огороженного лагеря и отснял фото- и видеоматериал, так сказать, «сквозь колючую проволоку». Потом этот материал показали все ведущие телеканалы мира. На экранах была следующая картинка: за колючей проволокой идет праздник; толсторожие белорубашечники прогуливаются под ручку с трясущимися ветеранами, звучат речи, водка льется рекой, без лимита пожираются балыки и всякие там деликатесы, в основном артистами и всеми теми, кто призван обслуживать мероприятие, — а через проволочную ограду, с той стороны, где лес, болота и вся остальная Россия, припав к ней любопытными лицами, жадно глядят ребятишки из окрестных деревень. Их деды здесь воевали, отцы восстанавливали и огораживали этот лагерь, матери теперь кухарили возле походных кухонь и подавали на столы, а ребятня ждала своего часа. Можно представить себе этот час, когда разъедутся гости. В общем, так оно и случилось. Все было допито, доедено, снято, откручено, сорвано и унесено. Дощатые столы и сцена разобраны и увезены в неизвестном направлении, и конечно же колючая сетка не оставлена.

А потом в стране начался или продолжал развиваться бардак-кавардак, и сама по себе умерла идея общероссийского музея партизанской славы. Но лагерь остался. И вот этот самый лагерь решено было реанимировать и в течение двух лет успеть подготовить к шестидесятилетию Победы.

2

А между тем жизнь продолжалась. Бетонные плиты, брошенные кое-как, наспех, от времени покосились и расползлись. В щелях буйно разрасталась трава, а по обочинам стояли вечные, непросыхающие болота. Само собой разумеется, что сразу же были сняты провода со столбов, а сами столбы, словно утратив связующую их цель, пьяно разбрелись вдоль заболоченной узкой просеки.

«Дорога жизни», связующая партизанский лагерь с Большой землей, находившейся по ту сторону лесов и болот, перестав быть дорогой, прекратила жизнь и самого лагеря.

Такие, по крайней мере, сделала выводы местная администрация после большого пожара лета 1998 года, когда от жары и засухи горели калужские и брянские леса. Решение было кратким и лаконичным: «По причине отсутствия денежных средств на восстановление мемориального партизанского комплекса, пострадавшего в результате крупного лесного пожара и последующих подтоплений верхними грунтовыми водами, признать мемориальный комплекс несуществующим».

И когда пять лет спустя, в 2003 году, кремлевские чиновники вспомнили о мемориале и послали соответствующие запросы в Брянскую и Калужскую области, они получили ответ, подтвержденный соответствующими документами и протоколами экспертиз, о ликвидации данного объекта по причине стихийного бедствия.

Судьбу брянско-калужского мемориала должна была решить столичная комиссия, специально созданная для расследования. Присланная в Москву пачка надлежащих документов вполне удовлетворила комиссию, и для соблюдения формальностей надо было снарядить оперативную группу. Задача группы состояла в том, чтобы съездить на место и вместе с администрацией области составить протоколы осмотра, вынести окончательное заключение и доложить в Москве.

3

Жили-были два брата. Один заика, другой по призыву в армию ушел. Тот, который заикался, был младшим и, пока старший службу служил, окончил рязанское техническое училище и был выпущен с дипломом мастера-краснодеревщика. Вернулся Андрюха после учебы домой в свою деревню Шторы, а через несколько месяцев и старшой, Иван, со службы пришел.

Вот братья огляделись: колхоз развалился, работы в деревне нет. Кто постарше, так живет своим хозяйством: куры, свиньи, корова, бесконечные огороды со сплошной картошкой. А кто и бизнесом занялся: палаточку поставил рядом с пустым сельмагом — пиво, балованная водочка да «сникерс». Другие приладились самогон гнать да по чирику за пузырь продавать. Не узнали братья свою деревню. Так изменилась за каких-то два года. И задумали они бежать. А бежать известно куда — в Москву. Там деньги, там работа, там жизнь.

Оставалась у братьев в Шторках родительская изба, в которой жила старушка мать. Отец работал в колхозе трактористом. Как-то возили сено, воз наклонился на деревянном мосту и как был доверху нагружен отавой, так и рухнул в воду и трактор за собой утащил. Шестнадцатый год шел Ивану, когда схоронили они батю. Была у Ивана девчонка в Шторках. Оксанка-хохлушка — так ее прозвали по ее отцу. Григорий Пантелеймонович, по прозвищу хохол, был бригадиром машинно-тракторной бригады, в которой работал отец Андрея и Ивана. Хороший каменный дом, крепкое хозяйство и деньжата, водившиеся у хохла, помогли ему устоять в это смутное время. Он вышел из колхоза, выкупил трактор и самосвал, взял из погибающего стада пяток хороших коровок и на выделенной земле стал фермером. В райцентре на консервном заводе Григорий Пантелеймонович арендовал цех и организовал производство по переработке молока. Творожок, сметанка, сливки. Пять человек в райцентре и пятеро в деревне работали у хохла по найму. Позвал вернувшегося из армии Ивана, трактор предложил, зарплату неплохую. Иван было согласился, да что-то в последний момент остановило.

— Нахохла батрачить не хочу, — твердо заявил матери сын.

— Да мы всю жизнь на кого-то батрачим, и отец твой, и я… — развела мать руками: мол, что тут уж поделаешь, видно, судьба такая.

От судьбы не уйдешь, это Иван и сам понимал. Но тут была обида. Обида за отца, за мать, за брата-заику и за себя. Как-то все не по-людски развернулось, пока он службу служил, долг свой перед Родиной выполнял. Кто-то взял и записал их всех в людей второго сорта. И не то чтобы хохол был рвачом каким. Нет. Они с батей дружили. Батя был постарше, и когда Григорию Пантелеймоновичу потребовалась рекомендация в партию, то эту рекомендацию дал отец. И дом свой каменный Григорий Пантелеймонович строил, можно сказать, всем колхозом. Колхоз ссуду дал, техникой помог. Опять же батя да дядя Михей строить дом помогали. А дядя Михей был тогда первым каменщиком на весь район. Водка сгубила дядю Михея.

Вот так оно и развернулось. Дядя Михей на кладбище, батя погиб, а хохол в люди вышел. А он, Иван?

Андрюха-заика, брательник, вон своими золотыми руками крыльцо резное, наличники и всякую там в доме хрень налепил хохлу. А тот ему спасибо сказал. Правда, мать сказывала, что Андрюха сам отказался от денег. Будто у него к Оксанке любовь безответная.

У Ивана к Оксанке тоже любовь. И ждала она его два года, и писала, и ни с кем ничего. Это Иван знал точно. И поэтому Иван не пойдет в найм к хохлу. Он не Андрюха. А этот заика, тихоня, туда же со своей любовью. Батрак он, что ли? Нет. Надо валить из деревни. Москва большая, места всем хватит. А с деньжатами когда вернусь, так и разговор другой будет с хохлом.

Андрюху долго уговаривать не пришлось. Так братья и порешили. Двое — это уже бригада. Строительство, ремонты, дачи, квартиры. Пару годиков, а там, глядишь, и хохол мал покажется.

А Оксанка? Вроде и любили они друг друга, писала по два письма в месяц она, писал ей и он. Верил Иван ей как самому себе, а вон родной брательник Андрюха к ней клеился, а она ни словечка о том. Училище медицинское в Рязани окончила и в Москву, в институт поступать, собирается. Другой она стала — взрослой, что ли. Когда два года назад Иван в армию уходил, провожала его рыжая веснушчатая девчонка с двумя смешными косичками. Вот эти две косички два года снились в казарме Ивану. Да еще огромные глаза — озера с зеленоватой поволокой. Спустя полгода прислала Оксанка фотку. Рыжая челка, аккуратное каре, тонкая шея и на плечах белый халат. Студентка медучилища. Только глазищи и узнал Иван. А вернулся когда, то и вовсе увидел другую девушку. Самостоятельная, взрослая — другая. Лишь когда шрам у него на левом боку увидела и, внимательно рассмотрев, погладила белый рубец, будто электричеством пронзило Ивана. Вспомнила его душа, ощутила ту далекую Оксанку, которую он целовал в тонкие губы, теплые, мягкие руки, и запах кошеной травы от ее волос. И смотрела она ему в глаза, как смотрела тогда, на вокзальной станции, с перрона которой уходил поезд, увозящий Ивана на два долгих года. Но голос и то, как она расспрашивала о ранении, — в этом уже была другая Оксанка, о которой Иван не знал ничего и которая не спешила открываться.

«В Москву девочка глядит», — решил для себя тогда Иван.

Вот и получалось по всем раскладам, что дорога лежит в Москву.

4

Был у Ивана армейский дружбан. Служили вместе. Жил Валерка Гнездовский в городе Реутове. Вот к нему и поехали братья. Валерка восстанавливался в институте, из которого с первого курса его забрили в армию. Ребятам помог. Жил Валерка с родителями в трехкомнатной квартире и целую комнату предоставил братьям. А самое главное, отец Валерки познакомил Ивана и Андрея с Яном Ашотовичем. Ян Ашотович занимался организацией строительных бригад и обеспечивал их заказами. Схема была простой. Ян Ашотович, имея несколько строительных бригад, находил заказчиков, заключал договоры на объем необходимых работ, следил за выполнением этих работ и платил.

После знакомства и некоторых предварительных разговоров Ян Ашотович сказал, что его бригады уже сформированы и что жесткая конкуренция на дачно-строительном рынке не позволяет рассчитывать на какие-то внеплановые заказы, но что у него был недавно разговор с одним человеком, который набирает бригаду, и что надо ехать куда-то то ли в Калужскую, то ли в Брянскую область. Там намечается строительство крутого объекта. Заказ на все лето с постоянным, на месте, проживанием, и деньжата вроде обещают неплохие.

На том и порешили. Иван и Андрей согласились встретиться с этим человеком, а Ян Ашотович обещал в ближайшие день-два все еще раз уточнить.

Уже на следующий вечер раздался звонок: звонил от Яна Ашотовича Роман Романович, который и был тем самым человеком. Встреча произошла на следующий день, а еще через день Иван и Андрей на стареньком «опеле» неслись по залитой утренним июньским солнцем киевской трассе. Проехали Калугу и свернули на Брянск. Не доезжая пятидесяти километров до Брянска, свернули на Рошатово.

— Районный центр, население десять тысяч, мужская часть — поголовные алкоголики, дочки проституцией промышляют в Москве, — прокомментировал подъезд к городишку немногословный Роман Романович.

Затем машина свернула с главной улицы города Рошатова и, плавно переехав несколько колдобин, остановилась возле двухэтажного особнячка, скрытого в глубине разросшегося сада.

Роман Романович вышел из машины, вошел в калитку и скрылся в зарослях. Было слышно, как скрипит под его подошвами гравий. Затем хлопнула дверь, и все стихло. Иван, открыв дверь, курил. Андрей захотел выйти. Он потянул дверную ручку.

— Сиди. Не светись, — сказал брату Иван.

Почему надо было продолжать сидеть в машине и почему после пяти часов дороги нельзя было выходить — этого Иван и сам не знал, но он после долгой езды в машине с молчаливым Романом Романовичем именно так чувствовал ситуацию.

А через пять минут вновь заскрипел гравий, и из зарослей показался Роман Романович. За ним шел невысокий, широкий в плечах грузин. Подойдя к машине, Роман Романович улыбнулся Ивану:

— Все в порядке. Еще полчасика — и мы будем на месте.

С этими словами Роман Романович захлопнул открытую Иваном дверцу, а сам сел на переднее сиденье. За руль уселся грузин, и машина тронулась.

Романа Романовича будто подменили. Стал расспрашивать ребят о дороге, рассказал какой-то анекдот и попросил документы. Он объяснил, что нужны паспорта для соблюдения некоторых формальностей. А потом начал говорить грузин. Братья узнали, что бригада уже набрана и даже работает, что в бригаду нужны еще каменщик и плотник, что работы будут идти на закрытом объекте и что жить они все будут там же. Машина ехала по лесной дороге, глухо и тряско стуча на стыках плит. Потом раздался телефонный звонок, и грузин что-то ответил. Еще минут через двадцать машина остановилась посреди леса. Впереди была огромная лужа. Дальше дороги не было, только виднелось уходящее в темный еловый лес слабое подобие наката среди густо поросшей и кое-где примятой колесами машин травы. По сторонам блестело болото, а в зарослях густой осоки квакали лягушки.

— Приехали, — сказал грузин, и все вылезли из машины.

Тут же руки и лица облепили тучи комаров. Они гудели, как гудит линия электропередач, и укусы их были как электрические уколы.

С той стороны лужи, из глубины леса, показалась беззвучно приближающаяся машина. Большой, с агрессивной мордой джип-вездеход. «Такому и дорог не нужно», — подумал Иван.

Машина въехала в лужу. Колеса полностью ушли под воду, но огромный железный монстр этого вроде и не заметил. Лишь приостановился на секунду, затем рявкнул и, рассекая черную жижу и раскачиваясь то вправо, то влево, спокойно переехал болото.

Грузин и ребята пересели в поданную карету, и джип, развернувшись, опять нырнул в черную воду. Иван, оглянувшись, увидел разворачивающийся «опель».

5

Сергей Борисович Григораш третий год возглавлял Рошатовский район. В район входили сам город Рошатово, еще два мелких городишка — Пичугинск и Норусово, да два десятка деревень. Кое-как продолжали существовать три колхоза, была неплохо налаженная лесопереработка, действовали мебельный комбинат, два кирпичных завода, с которых красный кирпичик покупала даже Москва. Были нефтепереработка и бытхимкомбинат. Собственная пищевая промышленность обеспечивала район и работала даже на область. В общем, ничего особенного. Средненький район, но стабильный, исправно вносящий в областной бюджет свою долю.

Сергей Борисович через своих доверенных лиц наладил крепкий бизнес без закидонов и выпендрежа, но доля акций в основных промобъектах, несколько лесопилок и строительных баз, работающих напрямую с областью и Москвой, и сеть торговых точек по району. Все это позволяло с оптимизмом смотреть в будущее, которое, по мнению Сергея Борисовича, выглядело достаточно приятным и перспективным. Вот и проект, который он для себя коротко зашифровал как «дачка», успешно приближался к завершению. В хорошем, настоящем лесу, где растут экологически чистые грибы и ягоды, где можно хорошо поохотиться на кабанчика, лису и даже завалить лося, рос небольшой, на десяток персон, дачный поселок,  огороженный добрым забором гектар. На участке свой лес, отрытые прудики и все необходимые строения для полноценного отдыха от трудов праведных. Идея была областная, деньги шли сверху. Восемь участков забирала область, и два отдавали ему на район.

Изначально была одна проблема. Этот, строящийся, дачный поселок был подвержен затоплению. Мало того, что вспухающие снегами весной окружающие болота сбрасывали воду на благословенные участки, так еще и сами болота портили экологию присутствием гнуса, лягушек и всякой болотной нечисти, которая умудрялась распространять неимоверную болотную вонь на всю округу. И было найдено простое решение с осушением этих самых болот в радиусе нескольких десятков километров. Тихо  и, самое главное, грамотно были прорыты канавы и каналы, и водичка болотная стала отступать. А вот куда она стала отступать? Ведь надо же ей где-то собираться. И вот тогда и было решено затопить тот самый, забытый, партизанский лагерь. Подумали и так решили: пусть на месте погорелых, уже подтопленных страшненьких, полусгнивших землянок лучше будет красивое лесное озеро.

Время шло. В лесу появилось красивое озеро, а дачный объект к началу сентября должен был быть сдан. Шли отделочные работы. Еще в прошлом году проложили неброскую, едва две машины разъедутся, дорогу. Решили не асфальтировать, а, соорудив достаточную насыпь и забутив туда камни, песок и щебень, сделать хорошую грунтовку. Десять километров коммуникаций: вода, газ, электричество, телефон. Хотели поначалу рыть колодцы, но от этого пришлось отказаться. Болота и торфяники делали воду непригодной для питья. А уже как сошел в этом году снежок, по каналам и канавкам водичка утекла и после этого все аккуратно подсохло, так погнали КамАЗы с лесом и кирпичом, и заварилась каша, закипела работа. Ведь за четыре-пять месяцев надо было освоить отпущенные денежки.

Все бы хорошо, да вот нежданно-негаданно из Москвы пришел запрос о состоянии партизанского лагеря. Вспомнили, черт бы их побрал! Москва начинала готовиться к шестидесятилетию Великой победы, и формировался план мероприятий. И вот в список был каким-то ветром занесен тот самый партизанский лагерь, который восстанавливался когда-то, потом дважды горел и который с молчаливого согласия Москвы был местными властями не просто похоронен, а затоплен.

Но решение было принято на самом высшем уровне, и надо было что-то делать. И вот тогда и вызвал Сергея Борисовича глава области Ефим Николаевич Черняк и, показав московское распоряжение, спросил о состоянии дел в музейном комплексе.

Дачи были, озеро было, а музейного комплекса не было. А из Москвы ехала комиссия для осмотра объекта на предмет включения в список мест проведения ответственных государственных мероприятий. Решено было, так сказать, нанести упреждающий удар. Надо было убедить комиссию соответствующими документами о том, что нет никакой целесообразности реанимировать недостроенный, побывавший в двух пожарах и, наконец, подтопленный болотами партизанский лагерь.

И такой пакет документов должен был подготовить Сергей Борисович. Он добросовестно выполнил распоряжение области. В Москву был послан пакет с подтверждающей документацией. Столица заглотила пилюлю, и решено было объект закрыть.

Вроде бы выходило все неплохо. Наверху все решено. Для общественности нужна комиссия, нужна группа с выездом на место. А задача района — эту группу достойно встретить и достойно проводить.

Сергей Борисович это понимал, и для этих встреч были все условия.

Волновало другое. Как ни крути, а показывать что-то все равно придется. И это лежало лично на Сергее Борисовиче. Ведь именно он подписывал все заключения экспертных комиссий и давал обоснование о необходимости закрытия музея. Тогда он сам почти верил в то, что обосновывал и под чем подписывался, а самое главное, не было еще ни дач, ни дороги, ни озера, а был реальный партизанский лагерь, полусгоревший, недостроенный, частично подтопленный, но все же лагерь.

6

Зажурчал звонок секретарского вызова.

— Что, Наташа, приехали?

— Да, Сергей Борисович, приехали и ждут в приемной.

— Хорошо. Приготовь вторую переговорную, коньяк, кофе и все, что положено. Готовность десять минут.

Сергей Борисович отключил связь.

Идея, которую он был готов воплотить, вдруг потребовала немедленной коррекции. Все составляющие успеха до сегодняшнего утра были у него в руках: достаточная власть, деньги, люди, время. Идея заключалась во временном, так сказать, восстановлении партизанского лагеря.

Задача была следующей: надо было озеро слить и показать московским гостям партизанскую стоянку. А с высоты вертолетного обзора все даже очень хорошо пройдет. Действительно, будет виден подтопленный и погоревший лагерь — посреди глухого леса поляна, на которой будут видны остатки землянок и всяких других сооружений. Покружится вертолетик. Вряд ли москвичам захочется высаживаться в полусгоревшую, полузаболоченную лесину. Но утром раздался из области звонок, и Сергей Борисович узнал, что группа московских экспертов уже приезжает через три дня. А по плану слив озера и подготовка лагеря требовали неделю.

И вот теперь Сергей Борисович сидел во второй переговорной и слушал доклад инженера Копейкина, который год назад разработал и воплотил проект превращения заброшенного, полусгоревшего партизанского лагеря в лесное озеро. Теперь стояла не просто обратная задача — осушить озеро, а сделать это за кратчайшее время, да еще успеть воссоздать чертов лагерь. Инженер не видел больших технических проблем со сливом озера. Но так как отводные каналы в эти сроки никак готовы быть не могут, то озерная водичка должна будет вернуться туда, откуда ее слили. Дачный поселок должен будет не просто чуть-чуть постоять в подтопленном состоянии, но, скорее всего, до весны или даже до лета следующего года — воду откачать возможности не будет. А это равносильно гибели, ведь вода и зимние морозы начисто разрушат бетонные фундаменты и кирпичные стены домов. Тут можно и к бабке не ходить. Положение было не из приятных. И тогда был предложен инженером Копейкиным и утвержден Сергеем Борисовичем авантюрный, рисковый, но единственно возможный план. Реализация этого плана убивала разом всех зайцев: и Москва удовлетворялась, и в сроки они укладывались, и, главное, сохранялся сухим и невредимым поселок. План заключался в следующем: была так называемая вторая дамба, перегораживающая давно пересохшее русло реки. Ее построили, когда осушали земли под поселок и формировали на месте партизанского лагеря озеро. Дамба должна была преградить сливаемой воде путь по бывшему руслу в дальнее болото. Воду следовало сконцентрировать в одном месте, а не дать растечься. А с дальнего болота вода, не в силах впитаться в плотную трясину, соскользнула бы как по маслу лавиной с севера на поселок. Теперь ситуация другая. Между дальним болотом и поселком с севера возведена еще одна дамба. Такими валами уже огражден поселок со всех сторон. Теперь инженер Копейкин мощными взрывчатками разрушает вторую дамбу, вода лавиной устремляется по сухому руслу на дальнее болото и, уперевшись в северную дамбу, наполняет доверху болотную котловину. И вот тут начинается неприятная часть авантюры. Быстро ушедшая из озера вода наполнит болотную котловину. Затем вода, не в силах поглотиться болотом, так же неотвратимо лавиной по руслу реки рванет назад. Это физика — закон сообщающихся сосудов. Такой кульбит — это вопрос нескольких десятков часов. Двое суток от силы. Время предельно достаточное, чтобы слить, хоть как-то зачистить лагерь и показать москвичам приемлемую картинку.

Вторая часть задачи заключалась в том, как максимально быстро после ухода воды подготовить злосчастный лагерь.

Для декоративной реконструкции был вызван Семен Пинкин, ответственный человек Сергея Борисовича.

Итогом чрезвычайного и закрытого совещания было поручение инженеру Копейкину завтра же начинать подготовку к осушению озера.

Семену Пинкину было поручено рассчитать всех рабочих по договоренности и оставить человек пять, наиболее надежных, и с ними высадиться на осушенную территорию и максимально быстро создать подобие лагеря. Все необходимое — инструменты и все, что нужно, — будет сброшено с вертолета. Работа скорая и конфиденциальная, оплачивается по особому тарифу.

7

Семен Иосифович Пинкин, как было велено, рассчитал двадцать девять человек рабочих, выплатив каждому круглую сумму в долларах и сверх этого по десять тысяч в рублях — премиальные за стахановский, как он выразился, труд. Всем было предложено в течение получаса собраться. Машина их ждала, и для каждого заранее были заказаны билеты на поезд.

Только двух братьев Сорокиных, Ивана и Андрея, да двух татар, Рашида и Алика, Семен попросил задержаться. Плохо ли — два дня поколупаться в болоте и получить столько же, сколько получили бы за три месяца работы! Тут, как говорится, и тещу родную за такие деньжищи в шахту пошлешь!

Ребята согласились. Пока собирался лагерь работяг, отвел Семен ребят в особый домик. Там они переоделись, поели, и для них уже была приготовлена банька. А наутро в лес.

Инженер Копейкин начал взрывать дамбу в тот же день. На следующее утро, когда напаренным ребятам оставалось спать еще чуть более часа, на месте, где вчера еще плескалось безмятежное озеро, стали появляться из уходящей воды поваленные деревья и виднелось уже действительно что-то напоминающее то ли землянки, то ли огромные могилы-ямы с бревенчатыми стенами. И вот когда к полудню вода схлынула и поляна полностью открылась, туда по лестнице с вертолета были спущены пятеро хорошо экипированных мужчин. Задача была ясна, как только Семен Пинкин увидел из иллюминатора поляну. Ямы, как могилы, были доверху заполнены черной водой. И пока вода будет стоять в ямах, непонятно, что это — просто ямы или действительно землянки с деревянными стенами. Воду нужно было извлекать. Это была задача номер один. А у них один подходящий инструмент — саперные лопаты. Сюда бы бензиновые гидронасосы — за пару часов осушили бы все. Но когда их привезет вертолет? А у них времени до завтрашнего утра. Завтра облет, и все должно быть в ажуре. Это Семен понимал.

Спрыгнули, осмотрелись, сосчитали ямы. Двадцать три. По четыре с хвостиком на брата. Время — полдень. У них, стало быть, около суток. За час до вертолетов будет сделан контрольный звонок. Объект должен быть готов завтра к девяти утра.

— Ну, ребятки, вперед. Роем отводные траншеи и выводим из землянок воду.

Легко сказать — роем и выводим. Иван опустил в первую яму палку. Оказалось, хорошие метра полтора воды, а там жижа, переходящая в вязкую грязь. Надо было спустить воду не менее чем на метр, чтобы с воздуха было хорошо видно, что это не просто ямы, заполненные водой, а строения с остатками бревенчатой кладки. Стало быть, рыть щели не менее метра глубиной и тянуть их куда хочешь, а вода должна уходить.

Иван с Андреем стали работать в паре. Так сподручней. Рашид, Алик и Семен стали работать втроем.

И водичка все же потекла по прорытым щелям, и к ночи была осушена добрая половина землянок. Еще оставалось с десяток ям, когда Семен объявил получасовой перерыв. Двенадцать часов в болоте с лопатами, с установкой на одну извилину — только рыть, рыть, рыть. Консервы, галеты, сок, концентрированное молоко и по сто граммов чистого спирта, чтобы через полчаса, насквозь мокрые, сжираемые болотным гнусом, они снова поднялись и, взяв лопаты с фонарями, разошлись по рабочим местам. Зрелище было жуткое: среди глухого леса, в черном болоте, под освещением переносных фонарей пятеро человек остервенело, молча, как могильщики, роются в чавкающей жиже.

Иван оглянулся. На том месте, где еще минуту назад стоял Андрюха, никого теперь не было.

— Братишка! — коротко крикнул Иван и, бросив в жижу лопату, прыгнул к яме.

Вода из ямы ушла почти наполовину, и приоткрылся бревенчатый скелет.

— Андрюха! — позвал Иван.

— Я тут. Сорвался, дай руку.

Иван нагнулся и посветил фонарем. В яме, на треть заполненной жидкой грязью, стоял похожий на черта брат и пытался вытянуть ногу из засасывающей жижи. Иван крутанул фонарем. Что-то белым пятном мельк­нуло в дальнем углу.

— Андрюха, глянь-ка! — и Иван лучом фонаря махнул, куда следовало глянуть Андрюхе.

Андрюха, разглядев белеющий поплавок, стал пробираться к нему.

— И-и-и-ив-в-в-ва-а-ан, — заблеял Андрей, — э-это же ч-че-е-рреп!

Иван сверху хорошо видел, что держал в руках брат. На него черными дырами скалился человеческий череп.

— Что это? — заикался из ямы Андрей. — кладбище, что ли, какое это?

— Черт его знает, давай вылазь, а то вторым там будешь.

Иван выдернул брата за руку из ямы.

— Это не наше дело. Слышишь? Нам велено дело делать и, значит, не рассуждать, здоровее будешь! — отбрасывая жижу лопатой, хрипел Иван.

Но он видел, что братан все — сдох. Падение в яму и эти кости с черепом доканали.

Иван навел на брата фонарь. Андрюха стоял оперевшись грудью на лопату и блевал. По его грязному лицу текли слезы.

— Ну, баба! — ругнулся Иван, но не стал трогать брата, лишь с большим остервенением стал махать лопатой.

«Откуда здесь могилы? — мысли обрывками, не задерживаясь скользили в мозгах. — откуда здесь могилы? Лагерь, говорили, здесь в войну был. Стало быть, могилы от войны остались. Вода размочила грунт, и всплыли кости».

Оставалась одна не до конца слитая яма, когда у Семена зазвонил мобильник и все как по команде покидали лопаты и упали там, где кто стоял.

Семен, опустившись на край бревна, докладывал и слушал распоряжения. А потом, спрятав в непромокаемый карман телефон и плеснув из лужи в лицо воды, тихо, но четко, так, что услышали все, сказал:

— Баста. Готовим укрытие. Через два часа вертолеты.

Часы показывали без четверти девять утра.

И опять все поднялись и стали готовить укрытие. Самую сухую землянку было решено приспособить под укрытие. Накидали веток, палок. Соорудили из еловых лап навес. Дно выстелили плащ-палатками и, выпив по сотке спирта, тут же замертво повалились отсыпаться. Вертолет в лучшем случае прилетит за ними после того, как покатает москвичей, потом заправится и только потом прилетит. Это будет не раньше пяти часов.

В начале двенадцатого дня над поляной появились два вертолета. Они сделали два круга, на несколько минут зависли и затем улетели. А мужики в землянке спали. Они не слышали вертолетов. Молчал у Семена мобильник. И не знали они, спящие в землянке времен Второй мировой войны, что уже несколько часов, как быстро прибывает возвращающаяся вода и что никто за ними не прилетит.

Первым проснулся Андрей. Было тихо. Он поднялся, вылез на бруствер и выглянул из укрытия. Сначала он ничего не понял. Вокруг была вода. Ничего, кроме воды, не было. Где поляна, по которой они всю ночь рыли траншеи? Где блиндажи и землянки? Где все? Вода была уже почти на уровне высоты деревянных стен их землянки и вот-вот могла хлынуть вниз.

— Иван, вода, вода! — закричал Андрей.

Все сразу проснулись и конечно же ничего не поняли. Солнце ярко и миролюбиво освещало восточную стену, у которой все спали. Наверху сидел Андрюха и кричал.

— Чё орешь, дурак! — крикнул Семен.

— Вода! — заикаясь и размахивая руками, продолжал кричать Андрей.

Первым вылез Иван. За ним Семен, Рашид и Алик. Мобильник Семена не соединялся. Дачи на связь не выходили.

Иван прыгнул со стены и по грудь осел в воде. Двигаться с намертво затягивающими в жидкую глину сапогами было невозможно. А оставаться здесь — это значило, через час всем настанет конец.

Семен в досаде зашвырнул мобильник в воду:

— Сволочи, они нас кинули, сволочи!

Он бросился в жижу и стал пробираться к чуть выступающим над водой бревнам следующей землянки. Другие землянки уже были полностью под водой. Семен, утопая по грудь, стал продираться от землянки к землянке. Затем, когда Семен был от всех метрах в пятидесяти, в воду не сговариваясь бросились оба татарина.

Вода прибывала быстро. Она хлестала че&