Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Жизнь и удивительные приключения Алеси Петровны, рассказанные ею самой. Часть 4

Алеся Петровна Казанцева, известный блогер, родилась в Барнауле. Окончила факультет журналистики Алтайского государственного университета. Лауреат премии «Золотое перо» Алтайского края. В 20 лет пере­ехала в Москву. Работала в журнале «Индустрия рекламы», в кинокомпании «Базелевс». С 2007 года — фрилансер и второй режиссер на съемках рекламных роликов, фильмов, сериалов.

Кардан

Мы когда кино снимали, у меня четыре месяца не было ни одного выходного. Несколько раз я ловила себя на мысли, что надо все-таки посмотреть новости. Вообще не представляла, что происходит вокруг. Сон больше пяти часов — роскошь. Прийти домой вечером — невероятно. Если приходишь в двенадцать ночи, а в девять утра надо на съемку — это выходной.

У меня под столом всегда стояла сумка с набором полярника. Потому что днем готовишь съемку в офисе, а вечером идешь на площадку. А на улице зима-зима. Я переодевалась в офисном туалете. Носки по строгой системе: сначала тонкие, потом еще тонкие, потом чуть потолще. Потом тонкие штаники. Еще раз шерстяные носки, чтобы натянуть сверху на штаны — ни щелочки для зимы остаться не должно.

Потом комбинезон. Водолазка. Тонкая красная кофта. Толстая синяя кофта. Свитер. Толстовка. Все должно быть именно в этом порядке, подгоняешь каждую складку, тут система. Пакуешься в шарф. Шапка. Наконец, куртка. Поднимаем воротник... Все!

И тут ты понимаешь, что бли-и-и-ин... Обувь не надела, а теперь не согнешься!.. Умру! Стоишь, жарко, шапка колется, все эти шкуры снимать, потом одевать, ты потная уже, туалет кафельный, под дверью бегают, зовут...

Мы работали сутками, мы не спали, мы не ели, мы умирали. Я ненавидела эту работу! Я жить без нее не могла. Я сейчас очень скучаю по ней. Тоскую. Оказывается, так хорошо мне никогда не было.

Я помню, что был конец смены. Снимали на проспекте Вернадского погони автомобилей. Семь часов утра. Скоро небо порозовеет. И ты, как Настенька из народной сказки, в которой надо было успеть связать чулочки до рассвета, семенишь ножками, наверх поглядываешь и приговариваешь: «Не вставай, солнышко, не торопись, батюшка...» А этот круглоголовый батюшка вверх лезет, лучи свои везде рассовывает, желтой грудью вперед таращится, и ни-по-чем ему! А нам надо успеть до рассвета погоню снять, очень надо успеть!.. Потому что если машины мчались до угла ночью, а завернули за него днем, то зритель не поймет.

А мы не успеваем, катастрофически не успеваем! В одном конце улицы стоит Андрей, второй режиссер, сейчас по графику должны снимать сцену с карданом. А кардана — нет! То есть он есть, но в другом конце улицы. Проспект Вернадского, он — горами. Почти весь горами, и рация из-за этого не берет. А Андрей стоит и говорит в рацию: «На площадку нужен кардан, принесите кардан...»

Вся группа убитая, еле ноги таскает, мысли только о смерти.

А Андрей повторяет: «Кардан, кто-нибудь меня слышит? Кардан, нужен кардан, на площадку кардан...»

Он уже сам убитый, он сам себя не слышит, как зомби, речитативом: «Кардан, кардан...» А я рядом стою.

«Постановщики... Кто-нибудь... Кардан...»

На Андрюху уже внимания никто не обращает. Какой кардан?! Спать!

«Кардан, где кардан... Давайте кардан...»

И я понимаю, что если сейчас сама не найду этот долбаный кардан, не принесу на эту долбаную площадку и не поставлю перед этой долбаной камерой, то мы вообще отсюда не уйдем.

На мне триста кофт, мне жарко, мне холодно, я хочу спать, ноги вообще не поднимаются, бум-бум ими по улице, бум-бум... и на фиг мне это надо... бегом, бегом... еле-еле... в горку... умру... жарко... бум-бум...

Поднимаюсь. Стоит грузовик, кузов открыт, из него торчит кардан. Рядом с грузовиком стоит постановщик в шапке типа «петушок» и ковыряет антенной от рации в ухе. Светлеет, но еще темно. Он приглядывается и видит, что из-за горки наплывает какое-то пыхтящее чмо (это я). Чмо отдувается на бегу и кричит, что «мы там..., а ты тут..., и если ты не..., то мы там... и какого... ты здесь, если ..., ..., ..., а ты ..., ..., ... понял ... или нет ...?»

А постановщик в «петушке» отвечает: «Алеся, куда я потащу эти карданы?» (ну, он не так сказал, но смысл тот.) А у нас два запасных кардана с собой было, то есть всего три на съемку взяли. «Алеся, куда я потащу их, на машине же надо везти!»

Девочки, кардан — это такая громадная железная труба, которая крепится в брюхе машины, и что-то она там вращает. Короче, такая длинная тяжелая дура, очень тяжелая. Особенно если от грузовика, а у нас была именно от него.

А поскольку эта дура жутко тяжелая и таскать ее нереально, то бутафоры сделали пенопластовые карданы. Если близко смотреть — ни за что не догадаешься! Натуральный кардан! В руки берешь — граммов двести весит, не больше.

А постановщик про это не знал. А я знала. Смотрю на него и думаю, что как бы дала сейчас по его петуху! А он стоит смотрит. И я с криками: «Ну и ..., ..., а ты..., ..., ... ... ... ...!» — хватаю три кардана под мышку и быстро убегаю.

Мне потом рассказывают, что у постановщика был приступ. Он говорит: «Она подбегает, орет, а я думаю: ну как их тащить, тут минимум четверых надо, а она говорит, что ну и мужик пошел, хватает три и бежит!..»


Актеры массовых сцен

Мы как-то снимали у метро «Рижская». Участвовала массовка из 50 человек. И еще человек 500 прохожих. Прохожие — это отдельная песня. Их надо отгонять, потому что лезут, мешают, берут автографы.

Я не люблю массовку. Мне иногда кажется, что это сборище неудачников.

Хотя на самом деле не всегда так. Чаще всего массовка это обычные, адекватные люди, которые занимаются самыми нормальными человеческими профессиями. А участие в массовых киносценах — это хобби. Дополнительный заработок. Приятное и интересное времяпрепровождение.

Не встречала еще ни одного человека в массовке, который бы был несостоявшимся актером. Или актером со сложной судьбой.

Зато однажды встретила человека, который работал еще с Эйзенштейном! Для справки: великий режиссер Сергей Михайлович Эйзенштейн родился 1898-м, а умер в 1948-м.

Самое удивительное, что тот человек, который работал еще с Эйзенштейном, снимался у него тоже в качестве массовки. Правда, еще совсем маленьким мальчиком. Я все хотела спросить: «Это вы в “Броненосце «Потемкине»” в коляске по лестнице ехали, вы, да?»

А потом он подрос. И начал сниматься дальше. И тоже в массовке. А?потом и вовсе стал взрослым человеком. И продолжал сниматься. И?опять в качестве массовки. Не пошел учиться после школы, в жизни не владел ни одной профессией, не женился ни разу. Всем претенденткам заявлял, что некогда, занят на съемках постоянно. Тут уж, извини-подвинься, кино. Единственное, чем он занимался всегда, — был массовкой. Почти во всех советских картинах. Послужной список круче, чем у любого народного артиста. Знает про кино все. Расшифрует все технические термины. Такой древний-древний дед. Не заслуженный и не народный. Просто очень любит кино.

На площадке лучше не говорить «массовка». Потому что не массовка, а актеры массовых сцен. Уважительно.

Я отвлеклась. Итак, мы снимали у метро «Рижская». Участвовала массовка из 50 человек. А холод стоял невозможный. Минус двадцать семь– двадцать девять. К трем часам ночи до тридцати температура опускалась.

На здании метро электронное табло показывает поочередно время и температуру.

А я такая запаренная, что не могу даже разобраться — это по Москве или по Цельсию?

Для массовки вызвали два автобуса. Большие, теплые, комфортабельные.

Помогаю режиссеру массовки разводить сцену. Этих туда, этих сюда, маму с ребенком по переднему плану, деда на задний план, молодежь вот здесь курит.

— Уважаемые актеры массовых сцен! Всем внимание, стоим на местах и ждем команду режиссера! Перед машиной не бегать! Осторожно, скользко!

— Миленькая, нас погреться-то отпустят?

— Отпустят, будет перерыв, обед, всех отпустят. Пока стоим, терпим!

Попросили общественный платный туалет не закрываться на ночь. Денег дали, а то туалет для группы столько посетителей не сможет принять.

— Миленькая, а в туалет отпустишь?

— Идите, конечно. Куда все?! По одному!

Мне двадцать пять лет. Всего год работаю в кино. Взрослые люди отпрашиваются у меня в туалет. Как я в детском саду у воспитательницы. Еще весь первый класс у учительницы по инерции разрешения просила.

Обычно сложнее всего собрать стариков. Возраст, болезни... Но идут. Потому что пенсия, лекарства... А некоторые приходят от скуки.

Иногда кажется, что кино — это такое место, где сильнее всего выявляется страсть людей к деньгам. Или готовность идти на все ради них.

У метро мы должны были снимать бабушку, которой плохо. Приезжает «скорая», начинает реанимировать, одежду на груди расстегивать, током ее бить из специальных приборов. На роль бабушки выбрали народную артистку. Ее на морозе раздевать нельзя. Начали искать дублершу. Согласилась старушка лет семидесяти. Пришла на съемки — кашляет, вся скрюченная. Понятно, что планировался не один дубль.

Массовка 50 человек. И чувствую, что их как-то меньше становится. Меньше и меньше.

В автобусах нет. На площадке нет. По дороге из автобуса на площадку — нет.

И тут мне кто-то подсказывает, что вы, миленькая, в туалет-то спуститесь. Кто-то добрый подсказывает, стукачок среди массовки.

Туалет довольно-таки общественный и ужасно вонючий. И вот там, в дыму, смраде и под звуки слива, тусуется добрая половина народа. Полночи уже тусуется. Мужики общаются про политику, про спорт. Даже пара женщин в мужском отделении затесалась.

Типа клуб по интересам. Лишь бы не работать и, просидев ночь в туалете, получить бабла. Пока старики мерзнут на улице, эти здоровые лбы тут...

— А ну-ка-а-а, быстро вышли! Все! Все! Быстро! И пошли наверх!

И они стадом, покорно, шаркая по ступенькам, благоухая впитавшимися запахами, идут...

— Все по своим местам! Стоим и ждем! И никаких туалетов! У меня лично будете отпрашиваться! Лично! По списку!

Мама привела своего ребенка. Вместе они играют маму с ребенком. Ребенок хочет спать. Мама дергает его за руку.

И тут я проявляю полный непрофессионализм. У меня его и так не много.

Их жалко, жалко этих стариков, жалко этого ребенка. Хотя я должна жалеть съемку, группу, бюджет фильма. Эти люди сами сюда пришли, они за это денежку получат. Но мне их все равно жалко. Потому что холодно, мне ужасно холодно. И им тоже.

Висну на режиссере массовки — ну когда отпу-усти-и-им, люди заме-о-орзли-и-и, давай отпу-усти-и-им.

— Обед на площадке! Уважаемые актеры массовых сцен! Вы можете погреться в автобусах и перекусить.

И все разом — гоп! Бегом, толкают друг друга, тащат за руки детей, которые еле ногами достают до земли. Бегом в автобусы! Занять место потеплее!

Я бегом в буфет. Массовку обычно кормят «Дошираком». Им надо кипятку из термоса. Кипяток катастрофически быстро заканчивается. Я?бегу выбивать еще термос. В автобусах какая-то тихая паника. Ощущение войны и голода.

— Тихо! Кипятка хватит на всех!

Если бы был пистолет, можно было бы сделать выстрел в воздух.

Ощущение полного сумасшествия. На них просто противно смотреть. Нелюди. Но их ужасно жалко.

— У вас есть полчаса! За это время вы должны погреться и покушать. Да?

— Да-а-а... да-а-а... — гул по всему автобусу.

Проходит час. Слышу команду в рацию: «Алеся, выводим массовку из автобусов». — «Всех?» — «Давай частями».

В автобусе тихо, люди спят. Полумрак.

— Уважаемые актеры массовых сцен!

Помните, в фильме «Экипаж» стюардесса, знающая, что дела плохи и, возможно, самолет разобьется, выходит к пассажирам и делает улыбающееся лицо: «Уважаемые пассажиры...»?

— Уважаемые актеры массовых сцен! Потихонечку собираемся и выходим.

Из-за спинок кресел торчат головы, кто-то слышит, но делает вид, что спит.

— Сначала выходят мужчины.

И идешь по рядам, считая по головам:

— Вы, вы, вы, встаем, просыпаемся, и вы тоже, и вы, и вы, вы, вы и вы. Встаем, встаем. Идем на площадку!

У нас бригадиром массовки была женщина с чудным именем Эльза Серафимовна. Задача бригадира массовки обзвонить всех, собрать, следить, чтобы не разбежались.

Мы попросили ее привести пару темнокожих студентов. Трясу одного из них:

— Извините, просыпайтесь... Пойдемте.

Он делает вид, что не понимает.

— Эльза Серафимовна... Помогите поднять ребят, наших... э-э-э...

Думаю, как сказать-то... слова путаются... наших... негров? Так не политкорректно.

— ...наших афроамериканцев.

Эльза Серафимовна зычная женщина. Из другого конца автобуса как заорет:

— Эй! Африка! Поднимаемся и идем работать!

— Ну да. Африка. Так. Все мужчины выходят. Женщины, старики и дети остаются.

И вот теперь у меня уже полное ощущение, что я их собираю в газовую камеру. Сначала мужчин, потом остальных. А в рацию уже всех требуют.

— Так. Теперь женщины. Вы, вы, вы и вы. И вы.

Мамаша тянет ребенка. На ухо ей:

— Оставьте ребенка в автобусе.

— Режиссер заметит! Будет ругаться.

Ну и дура же ты, думаю.

— Оставьте ребенка в автобусе.

Дедок засобирался на площадку.

— Нет, вы пока сидите.

И строго глядя ему в глаза, чтобы все слышали:

— Для вас у нас будет отдельная сцена. Вам еще долго работать. Будьте здесь и никуда не выходите!

Нельзя ему честно сказать: «Сиди, дед». Чтобы другим неповадно было.

Выхожу из автобуса и замечаю замешкавшегося мужика.

— Пойдемте на площадку.

Набегалась за ночь, уже без эмоций. Во взгляде читается: «Мужик, давай без разговоров. Выходи, сука». Невыспавшаяся женщина — это страшно. Он чуть испуганно смотрит и головой медленно мотает, мол, не-а, не пойду. Стараюсь быть спокойной и вежливой. А у самой внутри все клокочет!

— Пойдемте, пойдемте. По-хорошему пойдемте. Я сказала — по-хорошему.

Он губы поджимает и по сторонам оглядывается. Подмогу ищет. За автобус держится и меня почему-то не понимает.

— Послушайте... Или вы сейчас, вот прямо сейчас, со мной идете, или идете один, но домой и без гонорара.

— Извините, но я не пойду.

— Почему?

— Я водитель автобуса.

На площадке тем временем вовсю уже идет съемка. Время пять часов утра. Мороз крепчает. По сюжету стоят мангалы, и пара кавказцев изоб­ражает, как жарится шашлык. За место у мангала идет драка. Русские напирают и возмущаются, что только кавказцы жарят и греются. Армяне категорически не сдают позиции. Начинается небольшой национальный конфликт.

А-а-а, думаю, да пошло оно все. Не могу так. Тихонько подхожу к старикам и отправляю в автобусы. Они стоят, и у них от мороза в глазах слезы. Как бы сказал мой дедушка, «глаза, полные слезьми». По морщинам текут, они их платочками вытирают, валенки друг об дружку обстукивают.

— Сейчас в автобус, я вас позову.

А сама думаю, что мне по шее за такие дела будет. Ну и ладно. Одному старику не повезло. Он с женой пришел, их надо было вместе отправлять. А нельзя. Она баба, всем остальным растреплет. И тогда все усилия напрасны.

Детей отправляю. Массовки все меньше и меньше, но уже все в такой запарке, что не обращают внимания.

Тут и конец смены.

Подходит дед, ну, тот, которого я в автобусе оставила.

— Внучка, спасибо.

Он понял.


* * *

Снимали сцену про пышное торжество. Пригласили массовку. Столы накрыли пафосно. Ну, где-то фрукты настоящие, колбаски бутафорской порезали. Но самое главное, что поставили большие блюда с черной икрой. Громадные глубокие тарелки, и ложки сверху воткнуты.

Когда снимают застолья, то чаще всего еду керосином поливают, чтобы массовка не ела. Или придумывают что-нибудь несъедобное, но на еду похожее.

Заранее, конечно, предупредили: «Не ешьте! Это не съедобно! Икра — это не икра. Это пшенка, перемешанная с мазутом и постным маслом. Пшено по форме такое же мелкое, как икра, а мазут и масло дают цвет и блеск».

Когда съемка закончилась, начали убирать декорацию. А под столами сплеванное пшено кучками. Много кучек таких нашли.


Таракан

Один раз в кинокамеру залез таракан. И жил там неделю. Доподлинно известно, что жил неделю. Потому что всю неделю на эту кинокамеру снимали сериал. Когда получили материал, то увидели, что по переднему плану в расфокусе некто шевелит двумя усами и двигает массивным корпусом.

Обычно механики камеры с трепетом относятся к главному съемочному аппарату. Когда они несут камеру на площадку, то кричат на всю съемочную группу: «Пропустите кормящую мать!» Механики камеры обязательно называют камеру мамой.

Вероятно, в этот раз таракан оказался куда расторопнее киноспециалиста. Пока тот заряжал пленку, животное проникло в аппарат и залезло так глубоко, что обнаружить его там не было возможности.

Никто даже не подозревал, что целую неделю съемка идет с участием незапланированного актера. Материал группа смотрела с большим интересом. Поглядывала то на багрового режиссера, то на расфокусного таракана. Кто-то кусал щеки изнутри. Некоторые не выдерживали и вываливались ржать в коридор. Там как раз курил зеленый продюсер, подсчитывая стоимость недельной съемки.

Пока герои страстно любили друг друга, теряли и находили детей, расставались и встречались — на фоне этого разыгрывалась настоящая драма одного таракана.

В кинокамере страшно, темно. Обтюратор трещит, вращается. «А-а-а! Выпустите меня отсюда-а-а! Передайте моей жене, что деньги я положил под плинтус!.. Что вы делаете, сволочи?! У меня девятнадцать детей! Я так мало жил!..»

На шестой день таракан начал умирать. Слезная сцена встречи матери и ребенка, которая по сюжету происходит через двадцать лет, снималась на фоне агонизирующего животного. Наконец он утих. Еще немного шевельнулся. Никто уже не смотрел на материал, все ждали конца. Вот еще одно движение... Последний рывок... Усы поникли... Массивное расфокусное тело повело в сторону.

Красиво ушел.


Джеймс Бонд

История про то, как я была знакома с нынешним Джеймсом Бондом.

Было это году в 2003-м. Продюсер мне сказал: «Встречаешь группу в аэропорту. Главного актера сажаешь в отдельную машину, всех остальных — в автобус. Точно поняла?»

А мне так страшно — все ж таки первое задание дают. Я совсем недавно стала ассистенткой продюсера и должна точно выполнять все поручения.

Стою в аэропорту с табличкой. Он выходит. Вы, спрашиваю, Дэниэл Крэйг, главный актер? Он говорит: «Йес». Ну, думаю, и актера они себе нашли... С бабой какой-то прилетел, японкой что ли. Я ему на английском, мол, вас ожидает отдельный транспорт, а вот гражданочку вашенскую попросила бы пройти в автобус со всей киногруппой на общих, так сказать, основаниях.

Он испугался, жмет ее к себе. Она тоже японский глаз на меня таращит — боится, значит. Я его за рукав к выходу подтягиваю, мол, не положено с гражданочкой, мне было велено, чтоб вы единолично проследовали в отдельном транспорте. А японку эту телом от актера отминаю, чтоб не лезла в автомобиль. Мне ж сказали, что актера отдельно, группу отдельно. И баста. Порядок такой.

Тут продюсеры прибежали, которые актера этого главного сопровождали. Я хоть по-английски-то не очень, но соображаю, что он им жалуется. И даже просится в автобус со всей группой, на общих основаниях, лишь бы только с дамочкой своей вместе ехать. Мол, раз уж в России такие порядки, что мне с дамочкой нельзя, то я согласный на автобус, и порешим на этом.

Как доехали — не помню, но на протяжении всего проекта этот главный актер меня боком обходил. Кто ж знал, что через пару-тройку лет он станет Джеймсом Бондом.

Дэниэл Крейг тогда приехал сниматься в фильме, который назывался «Архангел» (производство BBC). Смысл такой: несмотря на то что в новой России есть Макдоналдсы и иностранные жвачки, в глубине души мы остаемся рабами и с радостью примем нового Сталина. По сюжету в Россию приезжает английский ученый (Дэниэл Крэйг), который всю жизнь занимался разгадкой личности Сталина. Ученый (Дэниэл Крэйг) случайно узнает, что секретные службы все это время скрывали сына Сталина! И вот весь фильм английский ученый (Дэниэл Крэйг) за этим сыном гоняется и в конце концов убивает его — освобождая тем самым новую Россию от возможной тирании. Короче, такой Брюс Вылез.

Ну что я могу вам сказать как человек, лично знакомый с Агентом два ноля семь... Хорек хорьком. Я уж не знаю, какую мышцу он теперь себе накачал, но вид у него исключительно непрезентабельный. Весь в мелкую щетину на лице, скромный, даже чая на съемочной площадке толком не просил. И баба у него японская. Ну, или почти японская. Боится всего. Например, ни за что не поедет на автобусе со всей группой. Так она и простояла с краешку все съемочные дни... Меня сторонилась. Видела ее недавно. Когда показывали сюжет по первому каналу с церемонии премьеры «Казино Рояля». Стоит, жмется опять к нему... Ну ничему жизнь не учит. Наверное, их после премьеры развозили на транспорте. Поди-ка опять в автобусе поперлась.


Как я провела лето

Почти два месяца я работала на съемках одного кино. Когда выйдет — не знаю, как называется, — не скажу.

Группа жила на спортивной базе олимпийских чемпионов по биатлону и прочему лыжному спорту. Обеды на съемочную площадку привозили с базы, питались мы с олимпийцами в унисон. И у меня возникал один и тот же вопрос: как так жрать и не выигрывать?..

Постепенно появились новые друзья. Я познакомилась с мухой и комаром, которые поселились в комнате. Впрочем, комар скоро улетел и оставил о себе плохие воспоминания и неприятный зуд, что как-то уж очень по-мужски. А муху я назвала Николаем Ивановичем. Потом его пришлось поймать и убить. Потому что дружба не может быть такой навязчивой.

А потом я познакомилась со змейкой. Нашла ее на берегу. Небольшая такая, тонкая. Я ее держала за хвост, пропускала через пальцы и запускала в воду. В это время на берегу какие-то строители вкапывали турникеты и прочие снаряды для олимпийских чемпионов. Один строитель проходил мимо и как даст по змейке лопатой. Голова осталась в одной стороне, а длинное тело в другой. И говорит: «Ты что, дура? Это гадюка! Ядовитая! Это же смерть! В прошлом году на базе девчонка в траву полезла, там гадюка цапнула, еле откачали».

А я с ней полдня возилась, в воду запускала... Хотела взять с собой жить. Поила бы молоком.

Каждое утро на базе начиналось одинаково. Я втыкала наушники и шла на съемочную площадку. Не хотелось ни спать, ни есть. Меня поднимало неимоверное состояние бодрости. Мимо проносились олимпийцы на роликовых лыжах. На стадионе у них была надпись «Ванкувер-2010». Следующая зимняя олимпиада будет там. И каждый раз, глядя очередной жилистой заднице вслед, я думала, что ей так бежать еще три года. Еще три года ей просыпаться в половине седьмого утра и бегать по этому лесу. Три года режима, а потом Ванкувер-2010 и двадцать девятое место в общем зачете. Или семнадцатое. Три года до места номер семнадцать. В?тот момент сразу нестерпимо хотелось курить. Я вытаскивала сигарету и шла по стадиону, где спортсмены разминались под надписью «Ванкувер-2010». Жилистые зад­ницы кричали вслед моей мягкой: «Задымление на трассе!»

Когда можно было не работать, я брала подушку и покрывало, находила подходящий пышный куст под сосной и валялась в том кусту часами. Широко растопыривала пальцы ног, обхватывала колени руками, рассматривала корешки, щурила глаза, каталась с боку на бок, тянулась и сворачивалась в калач, нюхала воздух, слушала звуки. Пожалуй, так хорошо мне не было давно. В такие моменты нравилось, что никто в целом мире не знает, где я.

Я знала, где все, но никто не знал, где я.

Постепенно стали появляться поклонники. Самый, пожалуй, запоминающийся жил в бане. Вернее, он там не жил, а сторожил ее. Или топил. В общем, я не знала этого человека точно, но когда проходила мимо бани поздно ночью, то он всегда включал свет, чтобы было светло подниматься по лестнице на базу.

Баня стояла на берегу озера. И когда можно было не спать, я выползала на мостки, которые уходили почти на середину водоема.

В августе на земле случается звездопад. И вот как раз в августе я выползала на мостки одного большого озера и валялась там часами. Сверху на меня падали звезды.

Когда возвращалась обратно, то невидимый человек всегда включал свет на бане. Я улыбалась и кивала ему головой. Мол, спасибо. Наверное, это был какой-то очень уставший дядечка, который топил сауну для олимпийских чемпионов и гостей базы. Он пил чай и был одинок. Или не одинок. Но то, что ему случалось скучно, — это точно. Мы с ним по­дружились, хотя так ни разу и не общались. Такое бывает. Иногда дружишь с тетечкой, у которой покупаешь газеты. Ты не знаешь, как ее зовут, да и она не представляет, как тебя. Это и не важно. Просто каждое утро перед входом в метро ты покупаешь у нее одну и ту же газету. Вы друг к другу привыкаете. Однажды, когда у тебя не хватит пяти рублей, она скажет: «Да ладно, завтра занесете...» Потом, когда она будет стоять с насморком, ты спросишь: «Болеете? Знаете, моя мама недавно быстро вылечилась...» — и станешь вспоминать препарат, но не вспомнишь и начнешь звонить маме. А потом однажды не увидишь ее на привычном месте и, может быть, не заволнуешься сильно, но про себя отметишь... А?потом она появится опять и вдруг сама скажет: «Была в отпуске, потом перебросили на другую точку...»

Мы совершенно точно подружились с тем человеком из бани. Я благодарила его за бескорыстные внимание и заботу. А он, наверное, думал, что я сумасшедшая: ходит ночами, смотрит на воду. Он не знал, что в этом году у меня произошло очень важное событие внутри: мне стало с самой собой не скучно. А когда человеку хорошо с собой наедине, когда у него светится внутри, то обязательно появится кто-то, кто зажжет ему свет снаружи.

Когда пришло время уезжать, я решила принести ему рыбу. Мне подарили большую и вкусную рыбу, я очень такую люблю.

Я вообще очень люблю рыбу. Если у меня начать отнимать рыбу, то могу даже ударить. Но мне так хотелось отблагодарить его, этого невидимого человека, что готова была отдать самое дорогое и вкусное.

Я шла и думала, что постучусь, он откроет дверь и я протяну ему газетный сверток в масляных разводах. Мы улыбнемся друг другу, а я скажу: «Завтра уезжаю».

Подхожу к бане. Зажигается свет. Я улыбаюсь. Конечно, я улыбаюсь. Стучусь в дверь. Никто не открывает. Я жду. Тихо. Не слышно шагов. Смотрю на фонарь и вижу, что на нем стоит датчик движения. Или как его там... В бане никто не жил, свет загорался автоматически.

Я положила рыбу и ушла.

Так я провела лето.


Колоб

Меня спасает то, что я родилась в Барнауле, а живу в Москве.

Первое обстоятельство спасает от второго, я это давно заметила.

Когда в программе «Новости» по первой программе рассказывали погоду на завтра, то про Барнаул никогда не говорили. А я всегда ждала. Это бы было приятно и гордо. Наверное, в этот список включены только те города, где построен Макдоналдс, я не знаю.

Сколько бы я тут ни жила, меня всегда все удивляет и регулярно случается какой-нибудь восторг. Самый последний восторг был под Новый год, когда предложили снимать новогодний праздник для одной передачи.

Это как знаете что... Ну, это как вам рассказывали бы всю жизнь сказку проколобка, а потом вы попали бы в эту сказку и с удивлением обнаружили бы, что колобок вовсе не хлебный, а совсем даже поролоновый. Он уже старый, в пояснице радикулит, и у него регулярно кружится голова. Он не румян, а бледен, все дело в гриме. И он не в муке, а в пудре. Чтобы колобок катался волшебным образом, постановщики трюков всегда прибегали к одной и той же хитрости: все съемочные площадки стояли под наклоном. Вот и вся магия, а так бы он не покатился ни за что. Если только толкнуть хорошенько в бок, но он никогда не любил этих фамильярностей, потому что народный артист, он, между прочим, в свое время ушел от деда и ему до сих пор Путин обязательно шлет телеграммы на юбилеи. Да и какой он вам колобок? Колоб. Не мальчик уже, поди...

Мы работали день и ночь пару-тройку месяцев, Новый год я встречала каждый день начиная с осени. У меня было много времени, чтобы возненавидеть мишуру, елочные игрушки и научиться досконально разбираться в бездымных бенгальских огнях. Потому что дымные нельзя, с ними после каждого дубля в павильоне стоит туман, снимать невозможно. Я нарядила около тридцати елок, повесила километры гирлянд и выпила сто бутылок лимонада, который символизировал шампанское. После смены я вытряхивала из самых неожиданных мест искусственный снег и конфетти. Я знаю весь новогодний репертуар передачи наизусть и могу гастролировать весьма удачным образом, собирая полные залы массовки. «Ну что вы стоите такие кислые, вашу мать, пятый дубль снимаем! Ну давайте сосредоточимся! Три часа ночи, все хотят домой! Давайте огонечки бенгальские зажгли, зажгли-и-и огонечки... Макс, почему массовке не раздали зажигалки?! Зажгли огонечки, а теперь поднимаем их, улыба-а-аемся... Улыбаемся, я сказала! Прекратите зевать! Внимание, включаем конфетти-машину! Пригото-о-овились... Включаем конфетти-машину, я сказала! Вы меня слышите?! У нас сейчас огни догорят! Макс, почему не работает машина?! Где Макс?! Макс, ты где? Значит, разбуди их, Макс! Встань около этого долбаного конфетти, Макс! Почему мы не улыбаемся опять?! Пригото-о-овились... И-и-и... Начали!»

А вот этот звонок в шесть часов утра помешавшегося от горя продюсера владельцам павильона: «Алло, я по поводу декорации... Просто хотел спросить... Откуда в моей элегантной декорации за ночь появились эти длинные ржавые трубы через весь павильон?» Ну как откуда... Плановая замена труб, а чё?

А вот этот волшебный момент, когда певица стоит в декорации фонтана, а на нее падают куски пенопласта? Просто сыро, клей не выдерживает,  и иногда нет-нет да и упадет декорация в кадре...

Клей, кстати, часто не выдерживал. Блестящий пластик, который служил нам стенами, пошел пузырями. А уже съемка вот-вот, звезды в гримерной томятся, ассистентка по актерам сделала им уже чай, кофе, а декорация не готова.

Я страшно далека от нашей эстрады и едва всех знаю, но должна вам признаться, друзья, что не стоит к этим людям относиться презрительно. Они очень стараются, я сама видела. Например, почти все эстрадные женщины всю съемку не имели возможности даже присесть, так как не позволял туго затянутый корсет. Так и простояли весь день, как скаковые лошади. Большинство из них при ближайшем рассмотрении страшные, как смертный грех. В одной и той же гримерной всем им было или очень жарко («Сделайте что-нибудь! Мне жарко, грим течет!»), или очень холодно («Включите обогрев! Мне холодно, грим не ложится!»).

Балет «Тодес» — это не балет, честно вам скажу. Это какая-то танцевальная армия. Никогда не опаздывают, было ощущение, что они на съемку едут строем с речевкой. Более дисциплинированного коллектива я не знала.

9.00: «Лариса, “Тодес” приехал?» — «Конечно! Уже гримируются!» — «Черт, рано... Напои их чаем». — «Они уже поели». — «Ну, займи их там чем-нибудь».

15.00: «Лариса, что делает “Тодес”?» — «Ничего. Уже в гриме и костюме. Вести в кадр?» — «Нет, рано, просто спросила...»

21.00: «Лариса, где “Тодес”?» — «Спит». — «Срочно в кадр! Срочно в кадр! Мы их ждем! Где они, Лариса? Лариса-а-а-а!»

А вот эти замечательные ребята из «Завода знаменитостей» (не будем указывать конкретные названия коллективов). Они просто потрясающие. Их было человек 15, по-моему. Обращаться: «Эй, ты, мальчик в костюме, сдвинься левее по кадру», — как-то неудобно... Я их решила переписать по списку. Спрашиваю: «Как вас зовут?» И вдруг на этом ангельском личике такое изумление, граничащее даже с брезгливостью: «Извините, што? Не понял вопроса». — «Как вас зовут?» — «То есть... как это как?..»

Действительно, как это как?! Я не знаю до сих пор участников «Завода знаменитостей»?! Стыдно, Алеся, стыдно.

В КВНе у команды Дагестана в свое время была шутка: «Это Карен! Наша знаменитость! Его брат жил в поселке, в котором жил Шабан, который видел Филиппа Киркорова!»

Филипп Киркоров поразил меня тем, что у него страшно увеличена голова. Понимаете, у человека какая-то явно не пропорция черепной коробки относительно тела. Людмила Гурченко — девушка-старушка. Что никоим образом не умаляет ее профессионализма.

Все были в полном восторге от Софии Ротару. Мы даже сами не ожидали, что в такой восторг придем. Она удивительная. Она какая-то такая нереальная, что от нее не падает даже тень. Ротару поразительно красивая, и дело не в пластических операциях, а в чем-то таком...

Мне как-то режиссер один рассказывал, как снимал рекламный ролик (по-моему, для Украины) с Пугачевой и Киркоровым. И в конце съемки режиссер так был ею вдохновлен, что просто грохнулся на колени и целовал руки: «Богиня! Вы богиня!» И все побежали брать у нее автографы. А?чуть поодаль стоял Киркоров, к которому никто не побежал, и у него на лице было написано: «Ну почему?..»





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0