Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Миграционная политика: есть ли у государства стратегия?

Дмитрий Сергеевич Попов — кандидат юридических наук, руководитель Уральского информационно-аналитического центра РИСИ (Екатеринбург).
Сфера научных интересов — внутренние политические и социально-экономические процессы в республиках Центральной Азии; внешняя политика стран региона и их взаимодействие с США, Китаем и другими державами, а также международными организациями в контексте национальных интересов России.

 

Переход к активной миграционной политике в России наметился лишь в последние пять лет. При этом отечественные научные и общественно-политические институты рассматривают миграционные процессы преимущественно в экономическом (сокращение дефицита рабочей силы) и демографическом (преодоление убыли населения) планах. Но этого явно недостаточно.


Россия и страны СНГ


Главные направления современных миграционных потоков на постсоветском пространстве сложились еще во времена СССР. Логично предположить, что в обозримом будущем объем и направленность миграции из государств СНГ несколько изменятся под воздействием ряда обстоятельств.

Роль главного поставщика рабочей силы (как правило, низкоквалифицированной) для нужд российской экономики возьмут на себя страны Центрально-Азиатского региона. Этому в немалой степени способствует тот факт, что миграционный потенциал государств Закавказья, которые в 90-х годах прошлого века обеспечивали значительную долю миграционного прироста российского населения, практически исчерпан. Сократился и миграционный обмен между Россией и славянскими странами — Украиной и Белоруссией. Последняя, например, несмотря на более низкий в целом уровень жизни, оказалась единственной страной на постсоветском пространстве, с которой Россия имеет отрицательное сальдо миграции (белорусская диаспора в РФ сократилась с 1 млн 206 тыс. (или 0,82%) в 1989 году, до 815 тыс. (или 0,56%) в 2002 году).

Следует также принимать во внимание и политику сдерживания, которую проводят отдельные государства СНГ по отношению к этническим русским. Счетная палата России, проверявшая эффективность использования средств федерального бюджета, выделенных в 2007–2008 годах на реализацию Программы содействия переселению в РФ соотечественников, проживающих за рубежом, пришла к выводу, что новые представительства ФМС РФ в Казахстане, Молдавии, Узбекистане и на Украине не были созданы из-за противодействия властей.

В то же время некоторые республики стали более активно добиваться возвращения своих соотечественников на историческую родину. Так, перспективы возвращения украинцев обсуждаются на Украине. Казахстан, реализующий программу переселения в страну оралманов (этнических казахов из Китая, Монголии, Ирана, Турции, Афганистана и бывших советских республик), с 1991 года принял 706 тыс. соотечественников. В Белоруссии с 2002 года действует Закон о демографической безопасности, в котором сформулирована задача содействия добровольному возвращению белорусов на этническую родину.

В докризисный период в связи с ростом экономики повысилась собственная потребность отдельных государств СНГ в дополнительной рабочей силе. Если Россия, согласно данным Всемирного банка, с 2006–2007 годов занимала второе место в списке ведущих стран мира, принимающих мигрантов, уступая только США, то Казахстан по этому же показателю занимал в то время девятое место. Украина и вовсе, по данным того же источника, занимает четвертое место, но скорее как транзитное государство на пути мигрантов в Европу.

Как следует из сделанного еще в 2004 году заявления министра труда и социальной защиты Республики Казахстан Гульжан Карагусовой, имеющая достаточно скромные официальные квоты республика для реализации собственной стратегии индустриально-инновационного развития ежегодно нуждается в привлечении до 1 млн «импортированных рабочих» (1/8 часть экономически активного населения страны). По данным, на которые в мае 2009 года сослался президент республики Н.Назарбаев, учитывая нелегальную миграцию, Казахстану на заявленную цифру выйти удалось.

Осмысление собственного миграционного потенциала как весомого геополитического ресурса иногда подталкивает страны-доноры из числа членов СНГ к различным спекуляциям на эту тему. Именно в таком ключе, по-видимому, следует воспринимать сотрудничество Таджикистана с Саудовской Аравией, с которой представители Душанбе 25 августа 2009 года на переговорах в Эр-Рияде подписали соответствующий меморандум. В таджикских средствах массовой информации широко оповещалось, что, согласно этому меморандуму, власти Саудовской Аравии готовы принять у себя до 1 млн таджикских рабочих. Судя по всему, разрабатывая данный сценарий, таджикская сторона рассчитывала и на реакцию официальной Москвы, поскольку его реализация не только диверсифицировала бы миграционную политику этой центральноазиатской республики, но и вывела бы из сферы российского социокультурного и информационного влияния наиболее активную часть населения Таджикистана, существенно ослабив его экономическую зависимость от денежных переводов из России. Между тем информация о намерении Саудовской Аравии принять столь значительное число мигрантов из Таджикистана пока не подтвердилась. Скорее речь идет об ограниченном числе квалифицированных специалистов (до 1 тыс. человек с медицинским образованием).

Сказанное, конечно, не исключает возможного изменения миграционной картины на постсоветском пространстве в будущем. Интерес к трудовым ресурсам центральноазиатских республик могут проявлять страны Персидского залива, в частности ОАЭ, где потребность в рабочих руках в отдельных отраслях практически полностью покрывается за счет привлеченной трудовой силы. По некоторым данным, значительное количество трудовых мигрантов из Узбекистана (более 1 млн) уже сегодня обслуживают интересы экономик Евросоюза, США, ОАЭ и Турции.

Россия не всегда извлекает реальные геополитические выгоды из своего доминирующего положения в сфере трудовой миграции. Это обусловлено и тем, что взаимосвязь между миграционными процессами в СНГ и политикой российского руководства во многом недооценивается.

Так, многие республики СНГ испытывают серьезную экономическую зависимость от денежных средств, направляемых на родину их гражданами, работающими в России. Подобная зависимость от стран-реципиентов наблюдается во всем мире. Например, в 2004 году в мире в целом общая сумма денежных переводов в развивающиеся страны оценивалась в 167 млрд долларов, что вдвое превышало официальную помощь, выделявшуюся на развитие этих стран. В 2009 году эта цифра, согласно докладу Всемирного банка, возросла до 317 млрд. При этом если на долю России в 2000 году, по данным того же источника, приходилось менее 1% всех переводов от трудовых мигрантов в мире, то к 2008 году этот показатель вырос до 6%. По состоянию на 2008 год сильнее всего от денежных переводов мигрантов зависели Таджикистан (50% ВВП), Королевство Тонга (38%), Молдавия (31%) и Киргизия (28%). Как видим, три из указанных стран — это бывшие советские республики.

Мировой финансово-экономический кризис отразился на экономике стран-доноров, поскольку сократился объем денежных переводов от их мигрантов. Согласно докладу Азиатского банка развития, объем средств, отправленных мигрантами в государства Закавказья и Центральной Азии из России, сократился в первой половине 2009 года на 25,5% по сравнению с аналогичным периодом 2008 года. Это негативно повлияло на внутреннее потребление и отрицательно сказалось на платежных балансах стран — экспортеров трудовых ресурсов.

Несмотря на это, по прогнозам Всемирного банка, серьезного уменьшения количества международных трудовых мигрантов не предвидится и потоки денежных переводов в развивающиеся страны сохранят свою устойчивость по сравнению с другими внешними источниками финансовых средств.

Трудно отрицать и взаимосвязь, существующую между миграционной политикой РФ и социально-политической стабильностью в тех странах СНГ, откуда люди приезжают в поисках заработка. Показательно, что в 2009 году в некоторых из этих стран (в Узбекистане и Таджикистане) был отмечен рост социальной напряженности, непосредственно связанный с предпринимаемыми российским руководством антикризисными мерами по сокращению безработицы среди граждан РФ. Сокращение Россией официальных квот на привлечение иностранной рабочей силы вдвое, стимулирование внутренних трудовых резервов (таких, как студенческие стройотряды на олимпийских объектах в Сочи), политика замещения трудовых мигрантов (власти Москвы, например, заключили соглашение с 30 регионами европейской части РФ о найме на работу в столицу проживающих там российских граждан) и другие шаги привели к оттоку части мигрантов или к их переходу на нелегальное положение. В результате в государствах — «поставщиках» рабочей силы обозначились такие негативные тенденции в социальной сфере, как рост безработицы и преступности, падение уровня жизни и др.

Вместе с тем, как было отмечено, связь российской миграционной политики и социальных процессов в посылающих странах взаимообусловлена. Можно также предположить, что если обострение социальной напряженности в тех странах СНГ, которые являются для России постоянными источниками трудовых ресурсов, произойдет по причине резких принудительных ограничений миграционных потоков в конкретных направлениях, то это может спровоцировать отток граждан данных государств из зоны нестабильности, в которую превратится их родина. В силу определенного миграционного опыта, знания основ русского языка и по целому ряду иных причин многие из них, надо полагать, будут искать убежища в Российской Федерации, что не самым благоприятным образом может сказаться на экономическом и социальном состоянии России, спровоцирует гуманитарные проблемы и усилит нелегальную миграцию. А последняя, согласно большому числу оценок, в 2008 году в России примерно равнялась миграции легальной и приближалась к 5 млн человек.


 

Китайский подход


Экономическая составляющая преобладает в миграционной политике многих стран. Скажем, в Канаде, где в миграционной сфере применяется продиктованный потребностями экономики принцип «включить — выключить». Он, кстати, является объектом критики со стороны некоторых специалистов, которые утверждают, что такой подход затрудняет долгосрочное планирование.

Вместе с тем многие затронутые международной миграцией государства, как показывает мировая практика, помимо решения собственно экономических задач активно используют «миграционный ресурс» для достижения перспективных стратегических целей.

В этом смысле показательным примером является Китай. Китайская «ползучая экспансия» осуществляется под постоянным, хотя и не всегда явным, контролем государства. При этом, в отличие от других крупных государств-доноров (Индии, Филиппин, Мексики), миграционная политика КНР ориентирована не столько на получение денежных переводов от своих граждан, сколько на реализацию более масштабных стратегических планов, рассчитанных на историческую перспективу. Такими планами, по мнению некоторых экспертов, являются создание новых (в постсоциалистических России, Венгрии, Румынии) и расширение уже существующих китайских диаспор, усиление политического влияния путем формирования «прокитайского лобби» (особенно в странах Юго-Восточной Азии и США), проникновение представителей диаспор в государственный аппарат и средства массовой информации, а также получение доступа к новейшим научно-техническим разработкам и технологиям.

Сегодня китайской миграцией охвачено более 100 стран мира. Число проживающих за пределами КНР китайцев (хуацяо) достигает, по некоторым оценкам, 55–60 млн человек, из них до 30 млн выехали из Китая в течение последних 20 лет. Концептуальные подходы Пекина к регулированию огромных миграционных потоков нашли отражение в обнародованной в 2000 году глобальной внешнеэкономической стратегии «Идти вовне». Один из ее центральных приоритетов — увеличение принадлежащей Китаю доли международного рынка труда с нынешних 2–3% до 10%.

Китайская стратегия «миграционного империализма», основанная на частной экономической активности и этнической устойчивости хуацяо, позволила КНР достичь внушительных результатов. В Малайзии, где китайцы составляют треть населения, через частные состояния они контролируют 70% национального богатства, в Таиланде (15% населения) — 80%. Схожая картина наблюдается в Индонезии, на Филиппинах и в Сингапуре. В целом же гражданам китайского происхождения принадлежит больше половины официально зарегистрированных компаний Юго-Восточной Азии, а главными прямыми инвесторами в экономику Китая (60–80% прямых инвестиций) выступают Тайвань, Сянган (Гонконг), Аомынь (Макао), Сингапур и Индонезия, то есть территории, где проживает больше всего китайцев.

Пример Китая для России интересен тем, что его миграционные процессы при их внешней стихийности лежат в русле общей государственной стратегии. Так, Пекин стремится снять излишние бюрократические препоны, препятствующие миграции в нужном ему направлении. В 2002–2003 годах облегчен порядок получения заграничных паспортов. Китайцы, приобретающие иностранное гражданство, сохраняют за собой право на возвращение гражданства КНР. Примечательно и то, что в огромных зарубежных китайских диаспорах действуют многочисленные общественные организации, связанные с центральным правительством. По некоторым подсчетам, более чем в 70 странах существуют более 130 организаций, объединенных общим названием — «Союз за мирный и единый Китай». Они нередко привлекаются для организации согласованных выступлений китайцев за рубежом, в том числе и против независимости Тайваня.

Официальный Пекин, таким образом, стремится превратить миграцию в эффективное средство достижения своих стратегических целей. Это ставит, в частности, перед российским руководством задачу по выработке долгосрочной асимметричной политики в данной сфере. Объективные характеристики китайского миграционного потока (многочисленность, слабая контролируемость, ориентированность на возвышение исторической родины и т.п.) заставляют говорить о необходимости надлежащего правового его регулирования, чтобы мигранты, в том числе и из КНР, играли роль лишь вспомогательного резерва для пополнения трудовых ресурсов России, которым имеет смысл воспользоваться только в том случае, если возникнет дефицит притока рабочей силы из приоритетных источников — из диаспоры соотечественников за рубежом и близких по ментальности стран СНГ.

Однако возможности России оказывать влияние на политику Китая посредством регулирования миграции хуацяо сильно ограничены. В то же время нельзя полностью исключить, что Пекин может использовать растущую китайскую диаспору в РФ, численность которой оценивается приблизительно в 500 тыс. человек, в качестве сетевой структуры и в собственных внешнеполитических целях.


 

Россия и соотечественники


В настоящее время за границей проживает, по разным оценкам, около 20–25 млн этнических русских и 4 млн русскоговорящих соотечественников, что в абсолютном выражении сопоставимо с численностью китайцев за пределами КНР. Вместе с тем возможности России эффективно использовать этот ресурс по «китайскому образцу», надо полагать, ограничены в силу объективных различий между русской и китайской диаспорами.

Прежде всего, русские за рубежом, в отличие от китайцев, во многом утратили чувство этнической индивидуальности и связи с исторической родиной. Вследствие этого их пассионарность убывает, отсутствуют общие для всего «русского мира» сферы приложения усилий, что в свою очередь является очевидным результатом отсутствия целостной и проработанной должным образом идейной основы современной российской государственности. Совсем иная ситуация в китайских общинах за рубежом, где поддерживается мысль о принадлежности к «Великому Китаю», сохраняются ритуалы по типу праздника «Чуньцзе», связывающие хуацяо с «могилами предков». Как ни парадоксально, миграция за рубеж активных и образованных китайцев, ориентированных на предпринимательство, в некоторых аспектах даже соответствует национальным интересам КНР: по расчетам китайских экономистов, выезд 1–2 млн трудоспособных граждан уже приводит к появлению в КНР и за ее пределами 10–20 млн новых рабочих мест, расширяются возможности для накопления капитала, появляются перспективы закупки современных технологий и сырья. При этом, вопреки распространенному мнению, образовательный уровень китайских «пассионариев» в целом достаточно высок. По данным опроса, проведенного в РФ в 2002 году, высшее образование имели 29,5% мигрантов из Китая, неполное высшее — 18,1%, полное школьное — 32,5% и только 19,4% — неполное школьное образование.

Кроме того, численность русских за границей сокращается, что отражает как общую неблагоприятную демографическую тенденцию, свойственную современному русскому этносу, так и тенденцию к этнокультурной ассимиляции русских в государствах проживания. Согласно некоторым исследованиям, на Украине, например, почти 1,8 млн русских во время переписи населения 2002 года назвали себя украинцами. В целом же из общего числа русских, проживавших в 1989 году в республиках, позднее ставших самостоятельными государствами на постсоветском пространстве, около 2,5 млн добровольно или вынужденно изменили свою национальную принадлежность. К этому следует добавить характерные для русской зарубежной диаспоры сокращение численности трудоспособного населения, рост числа пенсионеров, утрату «национального ощущения» лицами, родившимися за границей после 1991 года. Китайская же диаспора за границей, как известно, практически не подвержена ассимиляции и сохраняет свою идентичность в этнокультурном (чувство расового превосходства) и экономическом планах. Так, по опросам 2002 года, только 8,7% китайцев работали в России по контракту с российскими фирмами, остальные же так или иначе обслуживали интересы китайского бизнеса.

Наконец, российская диаспора за рубежом слабо организована и не склонна слушать «голос Москвы», поэтому ее трудно привлечь к реализации каких-либо стратегических задач.

Самое же главное состоит в том, что Россия, в отличие от Китая, переживает принципиально иную демографическую ситуацию. Перед страной стоит задача преодолеть негативные тенденции в демографической сфере, заложенные Великой Отечественной войной и усугубившиеся в 90-х годах XX века. Согласно Концепции демографической политики Российской Федерации на период до 2025 года, целями государства являются стабилизация численности населения к 2015 году на уровне 142–143 млн человек и создание условий для ее роста к 2025 году — до 145 млн; повышение качества жизни и увеличение ожидаемой ее продолжительности к 2015 году до 70, а к 2025 году до 75 лет. Эти цели, по-видимому, должны предопределять и отношение российского руководства к диаспоре за рубежом.

Учитывая демографические трудности и некоторые названные выше характеристики русской общины за пределами РФ, России было бы более выгодным возвращение соотечественников на родину. Если программа их переселения станет массовой, то в будущем это, безусловно, ограничит возможности Москвы использовать «русский фактор» при реализации своей внешнеполитической стратегии, однако позволит увеличить удельный вес титульной нации в составе населения страны (по данным переписи 2002 года, с 1989 года доля русских сократилась с 81,5 до 79,8%) и восполнить трудовой потенциал экономики. Соответственно, одной из задач в Концепции демографической политики России названо содействие добровольному переселению соотечественников, проживающих за рубежом, на постоянное жительство в Российскую Федерацию, а также стимулирование возвращения эмигрантов на родину.

В противовес сказанному, в 90-х годах прошлого века миграционная политика России исходила из того, что сохранение за рубежом российских диаспор выгодно для страны. По сути, она была направлена на сдерживание притока русских мигрантов. При этом государству не удалось тогда эффективно использовать их потенциал, к чему стремится в своей стратегии современный Китай. По оценкам специалистов Института социально-политических исследований РАН, такая политика противоречила национальным интересам РФ. В период с 1989 по 2004 год в Россию из ближнего зарубежья прибыло около 5,5 млн русских, из которых, по некоторым данным, около 2 млн затем вернулись обратно, столкнувшись на исторической родине не только с материальными трудностями, но и с неблагожелательным отношением со стороны государства.

В то же время мировая практика знает немало успешных примеров решения аналогичных проблем. Франция во времена президентства генерала де Голля инициировала переселение из Северной Африки до 1,5 млн французов, что увеличило население страны на 3,3%. Послевоенная Германия вернула на родину более 10 млн этнических немцев (15% населения), благодаря которым во многом состоялось немецкое экономическое чудо. Япония после капитуляции репатриировала из районов оккупации в Китае, Корее, Юго-Восточной Азии и на Южном Сахалине около 4,5 млн человек, что увеличило население страны на 5–6%. Наконец, Израиль, население которого в 1948 году составляло 805,6 тыс. человек, к 1995 году увеличил его до 5 млн 619 тыс. за счет переселенцев из более чем 80 стран мира.

Сегодня российскому руководству пока не удается обеспечить устойчивый миграционный приток соотечественников из-за рубежа. Указом президента РФ утверждена Государственная программа по оказанию содействия добровольному переселению в Российскую Федерацию соотечественников. Изначально, в соответствии с этой программой, планировалось до 2012 года принять около 443,2 тыс. переселенцев. Однако на данном этапе эти планы оказались нереалистичными, и планка была понижена до 25 тыс. человек в год. Вместе с тем, как следует из проведенного по заказу Федеральной миграционной службы РФ исследования, по состоянию на 1 октября 2009 года в Россию въехало и было зарегистрировано в установленном порядке только 14,478 тыс. соотечественников, что существенно меньше запланированных показателей. При этом подавляющее большинство переселенцев въезжает в Россию из стран СНГ. Среди соотечественников, имеющих иностранное гражданство, больше всего граждан Казахстана (33,3% приехавших по программе вместе с членами их семей), Узбекистана (16,3%), Украины (12,1%), Киргизии (10,6%) и Молдавии (9,1%). Признанный положительным опыт трех областей — Калининградской, Калужской и Липецкой, куда переселилось 80,5% всех соотечественников, впоследствии планируется распространить на 51 субъект Российской Федерации.

Согласно уже упоминавшейся Концепции демографической политики РФ 2007 года, к 2016 году предполагается обеспечить миграционный прирост населения России на уровне не менее 200 тыс. человек ежегодно, а к 2025 году — не менее 300 тыс.

Учитывая особенности широкомасштабной китайской миграции и проблемы с реализацией российской Программы переселения соотечественников, естественными «демографическими партнерами» России в этой ситуации являются титульные этносы бывших советских республик. Миграционный поток из стран ближнего зарубежья — важнейший стратегический ресурс, необходимый для последующего успешного развития РФ. Его отличительная качественная характеристика состоит в том числе и в цивилизационной близости мигрантов населению самой России.


На современном этапе российскому руководству следует переосмыслить значение миграционных ресурсов постсоветских государств и дать новую оценку имеющимся возможностям сотрудничества в данной сфере.

Кроме того, наблюдается сужение «русского цивилизационного пространства» как сферы распространения общих для России и бывших советских республик ценностных установок, то есть того социокультурного поля, на котором присутствовала идея принадлежности к наднациональному единству. Вытеснение русского культурного влияния на постсоветском пространстве осуществляется целенаправленно в рамках становления в государствах нового зарубежья собственной национальной идентичности. При этом в качестве действенного средства такой политики используются административные ограничения сферы применения русского языка.

Так, в октябре 2009 года в Таджикистане вступил в силу новый закон «О государственном языке», согласно которому русский язык полностью исключается из государственного делопроизводства, рекламы, научных исследований и культурных мероприятий. За нарушение требований закона предусмотрены штрафы, максимальные из которых эквивалентны приблизительно 160 долларам для граждан и 320 долларам для организаций, что достаточно много для в целом небогатого населения республики.

В соответствии с социологическим опросом, проведенным в Свердловской области осенью 2008 года среди трудовых мигрантов из Таджикистана, только 16% из них свободно владеют русским языком, 65% знают его основы и могут объясниться, а 18% практически не говорят по-русски. При этом о недостаточном уровне владения русским языком заявили в основном лица наиболее трудоспособного возраста (25–40 лет). Российское государство может преодолеть эту неблагоприятную тенденцию, создавая дополнительные условия для широкомасштабной «образовательной миграции» молодежи из государств СНГ и Балтии в Россию. Среди прочего это будет способствовать воспитанию в соседних государствах элит, благожелательно настроенных по отношению к РФ, которые в перспективе сменят воспитанных еще в советское время руководителей этих стран.

Потенциал России в «миграционной сфере» в некоторой степени сковывает и недостаточное внимание со стороны государства к сетевой инфраструктуре, позволяющей воздействовать на миграционные потоки изнутри. Традиционно и преимущественно государство влияет на миграционные процессы с помощью линейных законодательных, административных и экономических рычагов, мало привлекая к этой работе собственно диаспоры, некоммерческие объединения и этнические средства массовой информации.

Так, в общественном секторе Среднего Урала, насчитывающем более 5 тыс. некоммерческих организаций (НКО), официально зарегистрировано 46 национально-культурных общественных объединений, еще 28 работает без регистрации. Этнокультурные НКО мало вовлекаются в работу по формированию внутри диаспор выгодного для России отношения к происходящим в государствах исхода событиям и популяризации российских оценок действий руководства стран СНГ, что могло бы дать ощутимые результаты, например, в отношении таких государств, как Украина и Узбекистан. Для активизации этой работы целесообразно было бы изучить возможные меры государственного стимулирования НКО, с тем чтобы превратить эти институты гражданского общества из аполитичных объединений в весомую, пророссийски настроенную общественную силу.

Недооценка значения сетевых структур этнических сообществ приводит к тому, что они подпадают под влияние международных и иностранных институтов, распространяющих среди мигрантов предвзятые, а иногда и откровенно антироссийские точки зрения. Например, исследования в области миграционных процессов на постсоветском пространстве стали одними из наиболее актуальных в деятельности таких организаций, как Фонд Сороса и «Human Rights Watch». Причем особое внимание они уделяют отслеживанию в российском обществе негативных и конфликтных явлений, связанных с пребыванием в стране мигрантов: случаям ущемления их прав органами власти, распространению в СМИ их негативного образа, нападениям со стороны националистов и т.п. Подобный поиск «болевых точек» приводит на постсоветском пространстве к усилению взаимного отторжения мигрантов и российских граждан.

Тема нарушения прав мигрантов вызывает, как правило, большой политический резонанс, а потому традиционно используется в качестве громкого информационного повода для обвинений в адрес государства-реципиента. С некоммерческими объединениями и СМИ, специализирующимися по миграционной тематике, активно взаимодействуют и иностранные государственные структуры.

Интерес внерегиональных государственных и негосударственных структур к «сетевым» формам работы с мигрантами вполне оправдан и не вызывает недоумения. Россия тоже должна развивать и использовать этот опыт. Достаточно вспомнить, что большинство занятых на территории РФ трудовых мигрантов из стран СНГ — это лица трудоспособного возраста, которые в своих республиках пользуются избирательным правом. А значит, культурное, образовательное и информационное взаимодействие с диаспорами посредством гражданских институтов не только будет способствовать ускоренной адаптации мигрантов к условиям жизни в принимающем государстве и усилению его цивилизационной привлекательности, но и позволит настроить значительную часть электората постсоветских республик на доброжелательное отношение к стране пребывания.


Все сказанное выше означает, что России необходима более осмысленная и целенаправленная государственная политика в области внешней миграции, приоритетом которой были бы национальные интересы страны и которая учитывала бы мнение своих партнеров по СНГ. Тем более что в ближайшие годы Россия начнет терять свое влияние на миграционные процессы на постсоветском пространстве. И одной из предпосылок для такого развития событий является именно отсутствие государственной стратегии, отражающей геополитическое значение миграции и фиксирующей основные направления, на которых должны выстраиваться миграционные отношения с соседними государствами. При нынешнем подходе миграционное регулирование остается исключительным приоритетом внутренней политики, которая за счет трудовой миграции решает задачи демографического и экономического развития страны, но, конечно, не отражает ее внешнеполитических интересов.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0