Обработка камня (Каменотесы)

Самые дерзкие замыслы творцов всех времен и народов воплощаются в камне и живут века. Еще первобытные люди, изготавливая орудия труда из камня, постепенно узнавали его свойства. Из глубокой древности пришли к нам и наскальные рисунки, в которых наш предок выразил свое отношение к окружающему миру. Позднее возникла художественная обработка камня. Про это свидетельствуют такие исторические памятники, как скифские и половецкие каменные бабы, древнеславянские идолы. Резные плиты Десятинной церкви и Софийского собора в Киеве, Спасского собора в Чернигове — высокохудожественные образцы резьбы по камню. В средние века на славянских землях развились центры камнерезного промысла. Особенно много изготовлялось надмогильных каменных памятников, среди которых выделялись кресты. По желанию заказчика кресты украшались надписями, узорами, символическими знаками, фигурами. Придорожные каменные кресты устанавливались для увековечивания трагических событий, как охранные или пограничные знаки.

И ныне не забыт опыт старых мастеров-каменотесов. Гранит, диорит, туф, песчаник, известняк, алебастр, ангидрит, мрамор — это далеко не все породы, с которыми работают резчики по камню. У каждой породы свои достоинства и недостатки. Ангидрит или алебастр достаточно декоративны и настолько легко обрабатываются, что можно даже не обзаводиться специальным инструментом, а использовать столярный — пилу, долото, стамеску, рубанок, нож, сверло, напильник. Гораздо труднее работать с гранитом, базальтом или мрамором. Тут уже нужны специальные инструменты. Большой закольник, различные кирки, шпунт служат для грубой обработки камня — «оболванивания», как говорят художники. Ручной закольник, скарпель и тесовик употребляются для черновой тески плоских поверхностей. Удобно обрабатывать плоскости и крестовой зубчатой бучардой, ударяя ею по камню так, чтобы инструмент ложился всей рабочей поверхностью, а не ребром или углом. Обрабатывать фигурную поверхность помогут цилиндрическая бучарда, троянки с различной шириной лезвия, фигурные скарпели. Перед высеканием орнамента поверхность камня шлифуют, а в некоторых случаях даже доводят до зеркального блеска...

«Дал Бог крест, даст и силы его нести», — говорят в народе. Каждый несет по жизни свой крест. И каждому этот крест становится вечным надгробным памятником. Во все времена хватает работы мастерам-каменотесам. Свой крест у каждого в жизни и свой крестовый путь к звездам. Вечный покой среди них и каменных могильных крестов. Мир праху тех, кто лежит под ними.

Сквозь жернова времени

Когда в очередной раз собирались к сельским родичам, отец непременно напоминал: «Посмотрите там ступу. Сохранилась ли она? Может, в клуне где или за хатой». За этим следовал, каждый раз с небольшими вариациями, но всегда один и тот же короткий рассказ, в котором подчеркивались важность и значительность тех давних событий, будто преподносилась азбучная истина: «Сколько себя помню, ступа у нас стояла на полу посреди хаты. Большой силы и особого ума не требовалось, чтобы работать на ней. Знай себе дави ногой на дощечку-рычаг и подсыпай зерно. Доставалось нам, малолеткам, той “ступальной” работы с лихвой». Если при разговоре присутствовал дед, то обязательно добавлял: «Ступа и жерна — беда черна. Ох, хватили мы горечка, как ветряки стали рушить».

Когда заходила речь о различных способах помола, и дед, и бабушка, и отец легко извлекали из памяти бесчисленное количество сюжетов. Дед, например, настаивал на том, что первый ветряк в селе построил наш далекий предок. Бабушка вспоминала, сколько мук она натерпелась, пока ее супруг, склонный к участию в сомнительных, но сулящих скорую наживу предприятиях, пребывал на должности уполномоченного по «мирчуку» — меры за помол. Отцу не давала покоя ступа, которую он намеревался сдать в музей.

Путь у зернового хлеба один — на мельницу. После каких бы мытарств и в каком бы виде ни было доставлено из закромов зерно, старые люди убежденно говорили: «Перемелется — мука будет». И для зажиточного, и для самого худого хозяина создание мучного запаса — дело наипервейшее, забота первоочередная. Неудивительно, что сельский люд от мала до велика был так или иначе связан с переработкой зерна на муку. Сначала почти в каждом селе были ступы и крупорушки, камни-«топчаки» и ручные жернова, зернотерки. Накопив изобретательский опыт и развив наблюдательность, крестьянин стал использовать для своих нужд силу воды и ветра.

Хоть и считалось, что на мельников вода и ветер работают, однако и владельцам водяных и ветряных мельниц забот хватало: муку с нетерпением ждали в каждом доме — не замесишь густо, если в коморе пусто. Между прочим, некоторые исследователи считают, что украинское «млын» (мельница) произошло от русского «блин» — изделия из помеленного зерна. И где только не ставили мельницы — и ветряные, и водные. Если рассматривать близкий нам по родству лесной Шатурский район Подмосковья, то ветряки здесь располагались еще в XV–XVI веках близ деревни Маланьинской (по дороге от Кривандина на Дмитровский Погост). А уж водяных мельниц в этом озерно-речном крае не перечесть. Достаточно запрудить плотиной небольшую речушку, и вот уже сила воды закрутит мельничное колесо. Так появились водяные мельницы на реке Дмитровке у деревни Дмитровки — в основном для обслуживания кузниц, на берегу реки Ялмы у деревни Дубасово, на реке Сухушке (современные краеведы затрудняются идентифицировать ее местоположение: то ли это речка Самотечка, протекающая севернее деревни Бордуки, то ли речушка Сеченка на юге деревни Бордуки) по старой дороге на Владимир, у деревни Бордуки.

В двух километрах восточнее урочища Илкодино того же Шатурского района, расположенного на месте переселенных в 50-х годах прошлого века деревень в целях создания артиллерийского полигона, на реке Поле находится место, которое когда-то перегораживала плотина, работала мельница, и стояло здание местной малой гидроэлектростанции, обеспечивавшей электричеством контору колхоза, коровник и клуб. По воспоминаниям жителей Илкодина, мельница работала с перебоями, постоянно ломалась, останавливалась. Приезжавшим молоть рожь приходилось ждать очереди по нескольку дней. Имелись мельницы и выше по течению Поли, но они тоже функционировали с перебоями. И вот было решено построить новую водяную мельницу. Говорят, работала она отлично, и слух о ней разнесся далеко вокруг. С переселением села Илкодина гидроузел на реке Поле разобрали — демонтировали электрогенератор и жернова мельницы, после открытия шлюзов плотину через несколько лет смыло паводковыми водами. Ныне это место по старой памяти называется урочище Старая Мельница; невдалеке расположен родник, забранный в стальной стакан.

...Ступу мы так и не разыскали. Крупорушку тоже найти не удалось. Спрашивали у соседей, по хуторам прошлись — нет, ни у кого не сохранились. А вот ветряк... Когда речь о нем завели с сельским знакомым, нас сразу направили к старому школьному учителю. Причем, объясняя дорогу, повторяли, будто сговорившись: «Держите курс на ветряк». Удивились, не поверили, но пошли по указанному адресу. От центра села свернули в проулок и остановились перед железными узорчатыми воротами, над которыми всплескивались маленькие радуги. За воротами приветливо белела большая хата, к которой прилепилось ажурное голубое крыльцо. Взгляд скользил по зеленому двору и упирался в железную трубу... выше, еще выше — над трубой, примерно на десятиметровой высоте, застыли три серых жестяных крыла. Да, труба и крылья над ней не что иное, как ветровой двигатель.

— Раньше наш дом тут неподалеку на хуторах стоял, — ответил учитель на нашу похвалу его хозяйственной сметке. — Добротно, вольно жили. Там я и построил свой первый ветряк. Было мне тогда тринадцать лет. Конечно, дед помогал и советами, и материалом. Ветрячок вышел небольшой, высотой, может, метра три, а то и того не будет. Но крыльями махал так, как надо. Я там еще придумал передачу, которая трусила решета — в одну сторону высевки сыпались, в другую — мука. Мимо нашей хаты проходил большак, и люди заглядывали в ветряк, как сороки в маслак. А времена тогда были скаженные — млыны уничтожали по всей округе. Мельники у властей были не в почете. Мой бы тоже на дрова пошел, но директор школы специально в район звонил — отстоял ветрячок. Тогда ведь тоже были и люди, и нелюди. До самой войны жернова крутились. А это сооружение я сотворил уже в шестидесятые годы. Ветер мне везде помощник: и воду качает, и зерно мелет, и разные механизмы ворочает.

На прощание старый учитель нарисовал на память в блокнот чертежик своего первого ветрячка и сказал: «Вот только на бумаге и остался. Где еще? Ни одного в районе не сохранилось». Ветряная мельница на рисунке была в точности похожа на ту, которую описывали два века назад...

Ярмарка и торговцы

Ярмарка

«Куда, кум, путь держишь?» — «На ярмарку». «А ты куда, кумонька?» —«С ярмарки». Из села — на ярмарку, с ярмарки — к родному жилищу — вот тот извечный круг (иногда единственный!), по которому двигалась жизнь сельского человека. Покупка и продажа самым естественным образом присутствовали в его ежедневных заботах. От хутора до хутора, от села к селу и дальше, к большим и малым городам, пролегали пути, по которым двигались торговцы. Без них даже в самые худые времена не вился дым над хуторами, не стояли села, не дышали города.

Торговцы в зависимости от способа торговли, товара и его количества подразделялись на определенные категории. Гуртовщиками называли оптовых торговцев, а перекупнями — мелких лавочников, что торговали в магазинах-«лавках». Не велась торговля, не ходил товар меж людьми и без суетливых перекупок и перепродух, благочинных баб-сидух. Не могли обойтись села без фурщиков — владельцев повозок-«фур», которым кустари часто поручали продажу своих изделий.

В любую пору можно было встретить в селах щетинников — торговцев мелким товаром, который они нередко меняли на щетину, продукты. «Отдам щетиннику», — иногда пугали матери непослушных детей. Прасолами называли торговцев преимущественно рыбой и солью. Они также были известны как скупщики однородных предметов, что в незначительном количестве были малоценны, а в большом уже могли принести торговцу некоторую прибыль. Прасолов, своеобразных посредников между крестьянами и городскими покупателями, интересовали пух, перо, конский волос, воск, семена. На Украине, как сам этот промысел, так и прасольский товар называли кое-где шибайным. Странствующих же торговцев-прасолов именовали шибайниками или ходебщиками (эти бедолаги носили за спиной «хожай» — большой мешок).

Покупка и продажа осуществлялись в отведенном властью или определенном общиной месте, которое называлось торгом, торговицей, торжком. Большой торг на постоянном месте — это рынок, базар, ярмарка. Устраивались они, как правило, в воскресные и праздничные дни. Кому базарный день был будничной заботой, а кому — праздничной радостью. «Со злого торга лишь бы с носом», — шутили в народе. Однако подобные базарные заботы взрослых мало тревожили детей, которые, как праздника, ожидали родителей, так как те не возвращались с ярмарки без подарков-«базаринок».

Подторжьем называли торговлю накануне базарного дня, расторжьем, розбазарьем — завершение ярмарки. Были такие, которые спешили подороже продать и подешевле приобрести именно в эту пору, однако настоящую цену товара делал именно базарный день. Аж на десятый яр был слышен шумный базар. Оживленная ярмарочная торговля не обходилась без шума, споров, ругательств. Торговали — веселились, подсчитали — прослезились. И среди продавцов, и среди покупателей было немало обиженных, недовольных торгом. Но в нем, как известно, нет гнева — сердилась баба на торг, а торг того не знал.

Однако хорошо знал базар и о зависти, и об алчности, и о похвале, и об обмане. Так «набижка» (прибыль, барыш) нередко оказывается в кармане торговца в результате обмана. У лавочника без барыша голодна душа. И ради «набижки» он готов и цену заломить, как за родную мать, и подсунуть некачественный товар. Однако не всегда везло и ловкому перекупщику, и битому жизнью и злым торгом фурщику, и почтенному гуртовщику. Без ума торговать — суму надевать. Голова на плечах нужна была и тому, кто покупал. А еще — острый язык, умение при надобности поработать им, как на току цепом. Для некоторых покупателей поторговаться с сидухой, чтобы та сбавила цену, все равно что потешиться с милой. Среди базарных завсегдатаев бытовало поверье о неразменной серебряной монете — «инклюзе»: если ею оплачивали приобретенный товар, она впоследствии возвращалась к хозяину.

Отношения между продавцом и покупателем регулировались неписаными торговыми правилами, базарными народными ритуалами. Немало из них касались покупки-продажи скота. Не хотела коза на торг, а ведут. Продавали и покупали на ярмарках коз, баранов, волов, коров, коней. Кстати, самая большая на Украине Крещенская ярмарка в Харькове начиналась именно конным торгом. Продавцов коней называли барышниками, а тех, кто их обменивал, — менджунами. Животинники скупали скот на убой, а доверенные лица покупателя — спрятанники — перегоняли его в указанное новым хозяином место.

Продажа скота и некоторого другого товара нередко происходила «на пропало» и «по-сознательному». В первом случае товар не мог быть возвращен продавцу, а поэтому и ценился дешевле. Во втором — покупатель, заплатив дороже, имел право при определенных обстоятельствах возвратить товар и забрать деньги. Чтобы этого не произошло, покупатель, конечно, должен был со всех сторон внимательно осмотреть, ощупать то, что он собирался приобрести. Недаром на западе Украины торговлю кое-где называли гляданкой.

Шумная ярмарка во многих местностях была известна как «толчок» («точок»), «толкучий базар». Действительно, немало разных людей со всех волостей толклось на базарной площади. Кое-кого тянуло сюда, в человеческий водоворот, как пьяницу к рюмке. Среди серьезных торговцев случались и мелкие торгаши, которые приходили на ярмарку не за свежей копейкой, а чтобы пообщаться с товарищами, «набыться» после хуторского уединения на людях. Им хоть и барыша ни гроша, лишь бы слово хорошее. Такие торговцы не гнались за «побрязкачами» — звонкой монетой. Они часто торговали даже «збудьками» — малоценными предметами — ради самого процесса. Продал какой-то ржавый гвоздь или подкову за три взгляда, опрокинул рюмку-другую с земляком, потолкался промеж людей — и на душе посветлело. О подобных базарниках можно было услышать: «Сумасшедший Марку, ходишь по ярмарку: не покупаешь, не торгуешь, только робышь сварку». Но базарный завсегдатай только ухмылялся, хвастливо подкручивая усы. Торг красен не только товаром, но и веселыми людьми!

Не обходились ярмарки без скоморохов и даже театров. Здесь можно было узнать о всяких новостях — народу собиралось из ближайших и дальних окраин немерено. Таким образом, в былые времена это были своеобразные информационно-развлекательные центры. Всего же в дореволюционной России насчитывалось 16 тысяч ярмарок. Крупнейшими из них считались Мологская, Макарьевская, Нижегородская. Первой в России историки считают Мологскую ярмарку, располагавшуюся в устье реки Мологи. Купеческих судов было так много, что, перегораживая реку, они давали возможность людям переходить по ним с одного берега на другой. По торговым делам здесь бывали немцы, поляки, литовцы, греки, армяне, персы, итальянцы и допускавшиеся не на все ярмарки турки и татары. Меновой торг шел бесперебойно четыре летних месяца. Продавцы раскладывали на обширном лугу свои товары, удивлявшие «красотою узорочья» незнакомую с фабричным производством Россию. Со временем на Верхней Волге, где располагался город Молога, стали появляться мели, препятствовавшие проходу больших судов. Купцы потянулись к Макарьевской ярмарке, сосредоточившейся на Волге ниже Нижнего Новгорода.

Это место было ближе к азиатским торговым центрам, а потому сюда съезжались из Сибири, Закавказья, Средней Азии, Ирана, Индии. В ход шли пушнина, ткани, рыба, зерно, изделия из металла. Пожар 1816 года истребил основные ярмарочные строения, и торг был перенесен под Нижний Новгород. Нижегородская ярмарка стала крупнейшей на то время торговой площадкой, сюда приезжали купцы со всей России, Востока и Западной Европы. Просуществовала она до 1917 года, а затем возродилась в период нэпа.

Торговцы

Во все времена важным занятием горожан, да и селян тоже, являлась торговля. Товары попадали в населенные пункты или через торговые площади, или посредством купцов-коробейников. В каждом городе торг располагался недалеко от пристани, под стенами кремля. Покровительницей торговли считалась святая Параскева Пятница, чьи храмы неизменно воздвигались на торжищах. А торговые связи славянского населения Московской земли отмечаются еще до появления городов. О них, например, свидетельствуют клады с арабскими монетами на Руси. При раскопках во множестве находятся складные весы. И все же подлинный расцвет торговли относится уже ко времени появления городов. Здесь при раскопках XIV–XV веков найдены все атрибуты торговли: монеты, складные весы для определения веса денег, гирьки-разновесы.

Торговцы на обочинах дорог стали чуть ли не главной приметой и нашего неспокойного времени. Большинство к таким базарчикам уже попривыкло и даже находит в них для себя немалые удобства. Однако еще немало и таких, кого это новое явление удивляет, обескураживает и даже возмущает. Впрочем, без таких вот придорожных торговок и вообще мелких торговцев невозможно представить себе жизнь больших и малых селений в недалеком прошлом. Издавна возникла у людей потребность обменивать, продавать и покупать необходимые для обустройства жизни вещи. Погнало горе к морю воду пить — нередко в поисках самого насущного приходилось ехать за сотни, а то и тысячи верст от родного дома. Не все были способны на такие, полные невзгод и лишений, опасные торговые путешествия.

Торговля во все времена была делом почетным, однако рискованным. В дикой степи от, скажем, чумаков или купцов, что с караванами отправлялись по Шелковому пути, требовались и смелость, и выносливость, и хитрость, и практическая сметка. «Не хочешь казаковать, иди чумаковать», — советовали старики внукам, в которых играла молодая кровь. Некоторые исследователи считают, что торговцы-чумаки появились в степи даже раньше казаков.

У каждого человека своя судьба и своя жизненная стежка. То же и у народов. Но почти все торговцы славились рвением торговаться, набивать цену, расхваливать свой товар. «Благодаря неповоротливости малоросса и его занятиям, привязывающим его к родному месту, в Малороссии очень распространены ярмарки, где торговцы являются евреями и великорусами», — писал один исследователь народных нравов. Подшучивая над умеющим ко всему приспособиться суетливым торговцем-евреем, «мужик считал его как бы естественной принадлежностью села», подмечал другой автор. Однако жизнь, передвижение народов через границы меняли со временем старые нравы, и украинцы не хуже русских (и даже евреев!) научились торговать и торговаться.

Купцы, чумаки, гуртивныки, перекупки, сидухи, фурщики, офени, коробейники — мелкое торговое сословие и на Украине, и в России было чрезвычайно пестро и разнообразно. Многих торговцев называли по товару, который они предлагали покупателю.

«В торгу два дурня: один продает, другой торгует», — говорили в народе, подразумевая, что барыш оседает в кармане торговца в результате обмана. Но и торговцу случалось прогорать, если рынок вдруг оказывался заваленным одинаковым товаром. Как продавец, так и покупатель стремились к выгодной сделке, которая нередко в полной мере удовлетворяла обе стороны. Взаимоотношения между торговцем, который пытался продать подороже, и покупателем, что надеялся купить подешевле, регламентировались неписаными торговыми правилами, базарными народными ритуалами. Так, считалось, что вола нельзя продавать вместе с веревкой. Покупалась другая веревка и из-под полы передавалась новому хозяину.

Особенно нельзя было зевать в ярмарочной сутолоке: того и гляди, прогадаешь. Недаром говорилось: «На ярмарке каждая корова дойная». Даже иноземные купцы поражались смышлености и хитрости русских на торгах. Не зазорно было выдумывать всякие хитрости и лукавства, чтобы обмануть своего ближнего. При этом русские люди считали грехом не отдать лишек человеку, который при платеже денег по ошибке уплатил слишком много. В большом ходу было заламывать за товар цену в десять раз большую и торговаться с покупателем до седьмого пота.

Продавали — веселились, подсчитали — прослезились. Весьма живописные сценки иногда разыгрывались на шумных торжищах. Вот как, например, могла происходить продажа-покупка коня. Покупатель со всех сторон осматривал животное: по зубам определял возраст, старался не проглядеть нежелательных наростов на деснах, давил на ноздри, чтоб лошадь «прыснула», щекотал под коленками. Торговец стоял рядом и нахваливал коня, которого «ни за что не продал, если б...» — далее сообщалось о великом горе, постигшем семью. Этим преследовались две цели: обосновать острую нужду в деньгах, которой и оправдывалась столь якобы невыгодная для владельца доброго коня продажа, а также разжалобить покупателя. После того как сделка завершалась, оба били по рукам, обернув ладони полами. Потом продавец бросал на лошадь горсть земли и напутствовал ее нового хозяина.

«Купила на рубль, а продала на карбованец», — говорят в народе о любительницах базарных сделок и перекупок. Еще их называют толкущими: и с людьми столковаться могут, и толк в разных делах разумеют, и в жизненной толкучке своего не упустят. Что ж, во все времена торговое дело требовало от человека именно этих качеств...

Путники и бродяги

Выйдет впервые мальчуган с отцом-косарем в поле, увидит безграничную, как небесная стезя, степную ширь, по которой бежит к горизонту пыльный шлях, и сразу затрепещет его сердце — десятки вопросов начнут дергать в разные стороны переполненную новыми впечатлениями душу. Где берет начало и где заканчивается дорога? Откуда и куда гонит ветер тучки? Достигал ли кто-нибудь того края, где небо соприкасается с землей? Быстро пролетит день, и после розового вечера темнота сожмет в объятиях притихшую землю. Тогда протянется по небу звездный путь.

— А куда, папа, ведет эта дорога? — спросит малыш у отца.

Тот почешет затылок и ответит:

— Поинтересуйся, сынок, у чумаков — они все на свете знают.

У чумаков свои разговоры около вечернего костра. Страшно мальчику подступиться к этим строгим, черным от знойного солнца дядькам. Но путешественники охотно принимают в свою веселую компанию любознательного малыша. Затаив дыхание, он слушает их рассказы о степных приключениях, чужих землях, удивительных обычаях. Однако ночь свое право имеет, и наконец глаза начинают прятаться в мешочки — сон накрывает малыша своим волшебным радужным одеялом. Спится — снится, рассветет — все минет. Но останется солнечная утренняя дорога, чумаки в брылях и их скрипучие возы.

Долго будет стоять на обочине мальчишка, провожая ночных гостей. И глазки новых вопросов заблестят на росистых травах. Кто эти сильные люди? Из какого рода-племени? Какие чудеса и приключения ожидают их впереди?

Издавна селянину-гнездюку, привязанному к своей белой хатке и уютному вишневому садику, странными и непонятными казались люди, на долю которых выпали дальние странствия. Родной матерью было путешествие для чумаков и разумников в очках на носу и торбой с книгами за плечами, казаков и искателей приключений и богатства — нищих и бродяг. Никто их вроде бы не выставлял, не выталкивал из родного жилища, но не могли они жить без степных ветров, ночных костров, ежедневной смены пейзажей.

«Бросай сани, бери воз!» — распевали для них малые птахи весной. Зов дороги был для этих людей зовом судьбы. Отправиться на длинные лозы, пойти куда ноги несут и глаза смотрят, неожиданно махнуть за тридевять земель — для рыцарей дороги это все равно что для гречкосея поехать на ярмарку в соседнее село.

По мнению домоседов, возможно, не ученые, однако на жизненных перепутьях толченые бродяги, которые прошли огонь, воду и побывали там, где чертям рога закручивают, держат в голове то, что не влезет в память и десятерым сельским мудракам, и умеют делать такое, на что не способны даже старые знахари. Скажем, их трудно чем-то удивить, они кого угодно могут подвести под пень кашлять, кого угодно обуть в лапти, кому угодно пустить пыль в глаза. Дорожный люд живет по своим странным правилам. Все у них наоборот, не по-человечески. Если для селянина свой край как рай, а чужая краина как гроб-«домовина», то для бродяги не там семья, где мать родила, а там рай, где хороший край. Люди благодарят за дождь, а путник ругается. Приключение для домоседа — неприятность и лишние заботы, путешественника же «прыгоды боронять от шкоды».

Путнику под гостеприимной крышей всегда и хлеб-соль, и тепло, и доброе слово, и почетное место в красном углу. Еще бы! Ведь сколько света, столько и дива, а кто за морем не бывал, тот и дива не видал. Хоть краешком уха услышать о заморских чудесах не терпится и домоседу, и его жене, для которой только и света что в окне ее уютной хатки, и конечно же их любознательным деткам. Путешествующие люди, как правило, словоохотливый народ. Давно известно: тогда дорога спешная, когда разговор потешный. Поэтому и сами путешественники принимают в свою компанию в первую очередь людей веселых, острых на язык.

После сытного ужина в хату набиваются соседи. Якобы по хозяйственным делам забегают на минутку односельчане, но это только предлог, на самом деле цель у гостей одна: послушать дивные рассказы бывалых людей.

— Откуда же это вы, людоньки, идете?

— Да пришлось послоняться по чужим землям.

— И что вы там такое видели? Что слышали от людей?

— А там не люди живут.

— Как это не люди? Разве такое бывает?

— А чему вы удивляетесь, что город — то норов. Скажем, сразу за морем живут одни басурманы. Все они там, как один, турки. Вот такое малое и писклявое, а, гляди, уже турок. И такое же, я вам скажу, ловкое и языкатое: еще только голос у него прорезается, он уже начинает по-турецки чесать, будто горохом сыпать. Дальше на юг живут ахрыканы. Вы не поверите, но все они там от пят до чубов черные, как смола, и горячие, словно раскаленная сковородка. На севере же, где вечная темнота и вечные снега, обитают снежные существа. Они очень быстро бегают, чтобы не замерзнуть, их внутренности греет какой-то огонек, поэтому они выдыхают один дым. Эти снеговики едят твердое как камень сырое мясо...

Затаив дыхание, путешественников слушают и седые деды, и непоседливые малыши. Много чудес в заморских землях, но не меньше диковин и на родных дорогах. И здесь что волость — то новость, и здесь во всяком подворье свое поверье.

— Чирзик-чирзиса, — вдруг весело восклицает один из гостей, — расскажу я вам, братцы, про черноморские чудеса: ветром оплетаем, небом укрываем. У полещуков как село, то и голо, в одной хате мак, а во второй так. На Подолье — приволье, колбасами хлев плетеный. В Хороле люди не знают ни горя, ни боли. А вот у горцев сам черт не разберет, кто ласкает, а кто дерет: что другое сельцо там, то другое словцо, что хуторок, то говорок, что хатка, то своя хватка. Бойко, скажем, в молоке волосы моет, а в масле рубашку варит, гуцул тем же молоком собак кормит, а маслом горные тропинки поливает.

Гости замолкают, набивая трубки. Все терпеливо ждут. Хозяин, будто о чем-то вспомнив, хлопает себя по лбу и исчезает в соседней комнате. Через минуту он появляется с графином.

Путешественники с большим удовольствием, цветущий узор которого отражается на их лицах, опрокидывают чарки, смахивают капли с подбородка. Тут подает голос старый хуторянин-затворник, который приплелся в компанию, покинув свое гнездо.

— Мы, гречкосеи, люди сельские, смирные, живем без всплесков. А вы, как я понимаю, хорошо погуляли по малым и большим городам. Расскажите же нам о них.

— Пожалуйста. О Киеве вы уже, по-видимому, знаете, — туда язык каждого доведет. Хотя кое-кто и утверждает, что на огороде бузина, а в Киеве дядька, но на самом деле дядькам там делать нечего. Там одни господа по киевским улицам слоняются, столица — она и есть столица.

— Чем же людоньки живут в тех поселениях? Каких обычаев придерживаются? — вопросы сыпятся со всех сторон.

Путешественники за словом в карман не лезут — добросовестно отрабатывают свой хлеб.

Тяжела земля, да легкий день. Он позовет завтра в дорогу своих верных рыцарей. Что их ожидает на обочинах пыльного шляха? По каким большакам и проселкам поведет их судьба? Этого не знают обитатели хат, на крышах которых аисты вьют свои гнезда. Спасение и надежда путешественника и бродяги — в пожелании благодарного за волшебный вечер крестьянина: дай, Боже, легкую дорогу и добрый час!

Как и в старину, стремительные ветры, которые рождаются за большой водой, зовут людей в дорогу. Отправляются они в странствия по другим землям, где еще много чудес и химер. А на родных перекрестках, на которых хватает своих див и волшебных узоров, все чаще звучит иностранная речь...

Странные люди

Под Епифанью нас накрыл дождь. Едва успели спрятаться под каким-то шатким и хлипким навесом. Со всех сторон продувало, с крыши сначала капало, а потом откровенно потекло. В общем, через полчаса промокли и продрогли. Конец июня. Ночь почти северная — короткая, светлая. Однако провести ее под мокрым кустом желания не было. Ткнулись в один дом, другой, так добрались до церковного дворика. Сонный настоятель подозрительно осмотрел наши навьюченные велосипеды, забрал паспорта, только после этого пустил нас во двор. Ночь мы провели в каком-то хозяйственном подвальчике, в окружении ликов святых, которые из темных углов смотрели на нас со старых икон, приготовленных для реставрации. Утром настоятель оказался приветливее и разговорчивее. Даже принес пряников к чаю.

— Вообще-то у нас тут странники часто останавливаются, — сказал он, возвращая паспорта. — Дня за три до вас один был. В Задонский монастырь из Тулы пешком шел. Совсем молодой парень. Однако подюжее вас будет. Нам тут все выкосил, бидоны с водой перетаскал...

Удивительно, но по дороге мы почти не встречали «культурных» туристов, которые двигались с определенной целью. Зато немало попадалось стариков с котомками, паломников, бродяг. Откуда эта столь живучая в веках страсть? Что заставляет человека покидать насиженное место и искать на обочине пыльной дороги свое место под солнцем?

В старину люди, которым аромат придорожных трав перебивал запах родного очага, составляли особое сословие, своеобразную касту. «Странник», «скиталец», «бродяга», «побродяга», «беглый шатун», «тягака», «побридяка», «заброда», «забига», «блудяга», «волоцюга», «шкитавый», «галайда», «бегарник», «знайдибеда», «зайдисвет», «потипаха», «швакайло», «мандрьоха» — это еще далеко не все прозвища, которыми домоседы награждали бродячий люд. Большинство странников — это люди, выбитые из жизненной колеи. Их спасение и утеха — колея дорожная. Стыдно бывает обездоленному (в старину о том, кто терял коня, скот, а случалось, и хозяйство, говорили, что он «припешал» — становился пешим скитальцем) в мир пуститься, а пустится — не погибнет. Потому что мир, как известно, хоть и слезам не верит, и суров без меры, однако же не без тихих гаваней и добрых людей. В полной мере и мы это испытали...

Продолжение следует.