На дорогах сплошные заторы,
Скарабей, воробей, муравей.
Словно Шейлок, пришли кредиторы
За трепещущей плотью твоей.
Владимир Костров

Судя по всему, Россия выйдет из кризиса, начатого в 2008 году, сильно похудевшей. Видно, что Россия — не субъект этих процессов, а жертва. Может быть, нашим вождям и «хотелось как лучше», но придется довольствоваться тем, как получится у кучки мировых финансовых гномов с их интеллектуальными штабами. Они и решат, сколько отпустить России кислорода в виде цены на нефть.

Раз на этот кризис мы повлиять уже не можем, надо задуматься о будущих кризисах. Если так дело пойдет, как началось с Горбачева, то лимит на кризисы у нас будет исчерпан — еще раз, два и обчелся. С живодерни шкура пойдет на сапоги, а кости на удобрение. И задуматься надо именно нам, кто составляет эту шкуру и кости, пока еще ходячие. Хватит попрекать Дерипаску с Абрамовичем — что же это они не позаботились о нашей судьбе. «Контракт соотечественника» с нами давно разорван, они участники глобального круиза миллиардеров, и бесполезно кричать им, что их сияющий лайнер — «Титаник». Во-первых, нет для этого убедительных аргументов, а во-вторых, наши жалобы все равно их не тронут — Ницше им сказал: «Бог-то умер!»

Если мы не используем этот кризис как учебную задачу для ответа на вопрос «как мы дошли до жизни такой?», то будущее будет все печальнее и печальнее. Конечно, как говорил поэт, «весь я не умру», но то, что останется, в данном случае будет уже совсем «не мною». Произойдет переход сокращающегося «количества России» в такое качество, при котором станем мы изгоями на нашей собственной земле. Встанем в очередь за миской чечевичной похлебки, если хозяева не озлобятся. Эта земля привлекала именно качеством, какого не было больше нигде в мире. Мы приняли предложение так переформатировать Россию, что на каждом витке совершается скачкообразный переход вниз. Вся эта «реформа» работает на понижение России — с уровня на уровень.

Этот кризис — новый уровень. Пока мы на нем сидим, можем разобраться, что главного мы упустили в наших мыслях, как нас соблазнили играть с мировыми наперсточниками в их лохотрон, устройства которого мы даже не знали и им не интересовались. Это урок более наглядный и простой, чем рассуждения о духовности, к которым нас так тянет. Тут все измеримо и поддается расчету. Правда, постфактум.

Вспомнить надо не для того, чтобы найти виноватого. По факту все мы были сообщниками. Те, кто пытался остановить этот поворот, виноваты в том, что опирались на доводы, не имевшие силы. Сейчас мы видим, что главных угроз и они не предусмотрели, а говорили о вещах вторичных.

Вот один из первых конфузов, о нем русская интеллигенция стыдится вспоминать: очереди за акциями ОАО «МММ». Вся эта очередь — сплошь из людей с высшим образованием. От них и ожидали разумного совета, за ними и шли. Они снесли свои сбережения жулику, который соблазнил их незаработанными барышами. Это, мол, изобретение и социальное завоевание капитализма. Зарой свои два золотых на Поле чудес, полей их немножко — и будет тебе два золотых дохода. Процент!

Психологи, которые изучали эту очередь, удивлялись: большинство этих людей «в очках и шляпе» и сами понимали, что обещанных дивидендов получить никак не возможно, а протягивали свои деньги в заветное окошечко. Нахальные даже пытались пролезть без очереди, как им не стыдно!

Конечно, большинство не хотело, чтобы их два золотых достались коту Базилио. Но не смогли противиться соблазну, да и голосок лисы Алисы очаровал. Хотя много было и тех, кто не соблазнился и пытался предупредить наших Буратино. Не будем сейчас говорить, почему эти многие оказались организационно беспомощны против кота и лисы. Речь о том, почему наши Кассандры так невнятно формулировали свои предсказания.

Пробежим сегодня новыми глазами нашу оппозиционную прессу конца перестройки и начала реформы. Говорили о том, что с «рынком» к нам придут эксплуатация и безработица, что с развалом СССР Россия перестанет быть великой державой, что будет плохо финансироваться наука и т.п. Все это верно, но все это — вещи второстепенные, издержки переходного периода. А на деле вопрос стоял так: «Будет ли жизнь после перехода?»

Этого вопроса никто явно не поставил и не продумал. Нас он и сегодня не пронял, хотя реальность ежедневно тычет в него носом. Вот ведь в чем дело: для России места в глобальном капитализме не будет. Казнить, нельзя помиловать!

Россия — цивилизация, неприемлемая для западного капитализма, как второй медведь в берлоге. С Китаем Запад уживется по взаимному расчету. С исламом тоже, хотя это и обойдется дороже. Но вырастет там массовая европейски образованная интеллигенция, и смягчится суровость шейхов и мулл, это видно и по студентам Ирана, и по поведению исламской диаспоры в США и Европе. С Россией так не получается. Может быть, в этом заблуждаются и Запад, и наши патриоты? Может быть, но пока что не видно доводов, которые развеяли бы эти заблуждения. А вот доводов за то, чтобы принять их как рабочую версию, становится все больше.

Перестройка и реформа были решающим (можно сказать, убойным) экспериментом. Курили русские трубку мира до одурения, перековали мечи на орала демократии и стали ожидать, когда их примут в «наш общий европейский дом» как родных. Но их обобрали, обругали по-всякому и устроили такую жизнь, что хоть ложись и вымирай. Под анестезией, но с летальным исходом.

Допустим, в этом не было злого умысла Запада, такова уж ниша для России в их доме, иначе нельзя. В этом случае положение наших мыслителей-славянофилов еще хуже. Ведь о русофобии Запада они хоть что-то говорили (может, слишком эмоционально), но и сами не могли вообразить, что Запад в своем доме нас уморит и без злого умысла — самим укладом своего дома. Ведь об этом не было сказано ни слова (может, только А.С. Панарин к этому подошел в своих последних книгах). Никто ведь не сказал: куда вы лезете, мужики? Там для вас нет жизни, как бы все ни старались приспособиться. Система оберет вас и уморит автоматически.

Ну, пережили мы лихие 90-е годы, с целым роем американских советников в Москве. Изрезали они все органы России, а потом говорят: «У больного оказалась другая анатомия организма». Мол, изрезали по незнанию, но вы сами просили. Да, глупо их упрекать, но почему же наши академики не закричали про «другую анатомию организма»? Не знали — или постеснялись признаться, надеялись скрыть этот позорный факт?

Искалечили нас, мы что-то подлечили, кое-какие протезы наладили, стали дальше жить. Казалось бы, обязаны были сделать вывод из такого жестокого опыта, не лезть снова в ту же мышеловку. Но что делали Греф с Кудриным? Они залезали в эту мышеловку все глубже и глубже, причем лезли туда со своим сыром, да еще подарки несли хозяину мышеловки! Потом жалуются: «Америка нас заразила кризисом». Да не заражала она нас, наше правительство само сделало стране укол с заразной сывороткой. Хотело, чтобы анатомия нашего организма стала такой же, как у «всех цивилизованных стран».

О том, как лезли в эту мышеловку, Моисей Гельман говорит с грустью мудрого человека: «Якобы внезапно возникший дефицит ликвидности в банках страны, так по-ученому камуфлируется исчезновение всех или почти всех финансовых средств, размещенных в этих кредитных организациях их клиентами, рулевые нашей экономической политики объяснили просто и понятно: мол, мы являемся частью мировой экономической системы, а потому зависим от всего того, что в ней происходит. Говорится это с плохо скрываемой гордостью неопытного подростка, лишенного невинности развратной девкой, заразившей его дурной болезнью».

Тут плохо и то и другое — неопытность и гордость. Но допустим, что гордость эта напускная — мы, мол, сами хотели заразиться. А вот что мешало нам обрести опыт на ошибках других? Ведь для этого и служат разум и знание. Но факт, что мы полезли в очень опасную игру, нисколько не изучив ее правила. Мы зубрили учебники марксизма про индустриальный капитализм — заводы, рабочие, производство. И только в завершение цикла — прибыль от продажи произведенного продукта, деньги. Но ведь уже в начале ХХ века капитализм стал совсем иным.

Со времени индустриальной революции началась схватка между производственным капиталом и финансовым, ростовщическим. Ростовщики были париями западного общества, но имели многовековой опыт. Они не торопились и разрабатывали свои монетарные технологии, недоступные пониманию профанов. Денежное дело стало искусством и оружием. Испанцы завозили из Америки огромные количества золота и серебра, но прямо из Севильи они утекали, вследствие махинаций голландских банкиров, в Амстердам и Лондон. Испания стала должником и проиграла войны — ее элита не владела методами монетаризма. А с начала ХХ столетия банкиры стали брать реванш над производственниками — и к концу века совсем их подчинили и заставили «срастись» с финансовым капиталом.

Тогда и Россия, впустив к себе в начале ХХ века западные банки, не сумела с ними справиться. Эти банки завладели хлебной торговлей и большей частью промышленности. Начался отток капиталов, большие внешние заимствования, теневой контроль над торговлей и энергетикой. Угроза была так велика, что проектированием системы защиты российской финансовой системы занялась военная разведка. Должны были наши духовные авторитеты изучить этот урок, прочитать книги руководителя этой программы генерала Нечволодова? Наши, похоже, не читали, а не наши, если и прочитали, промолчали. Нечволодов вообще был объявлен антисемитом, и о нем боялись вспоминать.

Если бы в 90-е годы мы хоть немного следовали здравому смыслу, то, прежде чем сесть играть за стол мирового финансового казино, мы бы изучили азы истории денег и усвоили первую элементарную истину: в этом казино до совершенства отработана одна общая технология обирания слабых и падких до соблазнов людей — кредит. Конструкцию этой ловушки улучшали множество поколений ростовщиков, начиная с библейских времен.

Когда в ХVII веке произошла научная революция и природные процессы стали изучаться и осмысливаться с помощью рационального метода, логики и расчета, одна лишь экономическая наука осталась привержена представлениям алхимии. Видимо, влиятельные силы позаботились. Это вызвало замешательство в ученом мире, но экономисты стояли на своем. Они утверждали, что деньги растут, а капитал есть самовозрастающая сущность.

Монетаризм исходил из главной догмы алхимиков, согласно которой металлы растут в рудниках и даже испытывают трансмутацию — облагораживаются вплоть до превращения в золото. Если применить к ним некоторые утраченные в древности рецепты, то превращать свинец в золото можно почти сразу, прямо на конторке. Аналогией этого стало получение ренты с денег, помещенных в банк, и получение большого барыша от спекуляции валютой или ценными бумагами. У нас в метро до кризиса была даже расклеена реклама — московские алхимики за небольшую плату предлагали обучить желающих этим рецептам. На рекламе портреты Сороса, Мэддока, Баффета. К концу ХХ века изобрели еще несколько крутых способов добывать «деньги из воздуха» (так называемые деривативы).

Попытку разоблачить эту алхимию сделал лауреат Нобелевской премии английский физик Фредерик Содди. Он открыл явление радиоактивного распада элементов в природе и их трансмутации в разные изотопы. Однако он с ранней юности думал также о природе денег и вскоре после получения Нобелевской премии (в 1921 году) занялся исследованием их роста, распада и трансмутации. Он перевел эти процессы на язык рационального метода, предписанного Декартом, и прочитал в «кузнице кадров» монетаризма — Лондонской школе экономики две знаменитые лекции «Картезианская экономика».

Поскольку эти лекции были сильным разоблачением ростовщичества и банковского кредита, их предали забвению и они глухо упоминаются лишь историками экономики. Только сейчас, когда бомбы искусственных финансовых кризисов стали рваться в одной стране за другой, их начали вытаскивать из библиотечной пыли и почитывать. А мы «с небес бросаемся в монетаризм» и такой литературы не читаем.

Лекции Содди насыщены актуальными сегодня идеями, но здесь упомянем лишь одну. Он показал, что богатство в форме денег не растет, а испытывает распад. Ростовщики (банки), чтобы получить выгоду, должны соблазнить клиентов нести им деньги со скоростью, превышающей скорость распада. Для этого им внушают как непререкаемую догму, что деньги растут. Они вырастут, если ты их положишь в банк, и еще больше, если ты возьмешь у банка взаймы и вложишь их в дело или даже купишь себе что-то ценное (квартиру, машину, балалайку).

Как же могут банки платить вкладчикам сложный процент на их деньги, если деньги при этом распадаются, как какой-нибудь изотоп цезия? Как же может устоять такая пирамида? Никак, говорил Содди и показывал реальные временные ряды. Необходимой операцией в этой системе является регулярное обрушивание пирамид. Иногда это катастрофа-фарс, вроде краха банка «Чара». Иногда дефолт 1998 года, иногда и кризисы покруче, где сгорают триллионы долларов, как началось с пирамиды ипотеки в США. Так или иначе, раздутые денежные «навесы», не обеспеченные реальными ценностями, время от времени сбивают, как весной навесы снега с крыш, «сжигая» эти дутые деньги, а заодно и срезая кошельки у растяп.

Это — железный закон финансовой экономики. Как выразился Содди, «нельзя иметь пирог и в то же время есть его». Представьте, предложил он, что некто положил в банк под 5% 20 фунтов стерлингов. При сложном проценте сумма удвоится через 12,5 лет, а через 200 лет превысит 1,3 миллиона фунтов. Наследники вкладчика будут миллионерами, а исходное богатство остается неизменным. Этого не может быть. Через какой-то срок в норме эти деньги должны быть как-то уничтожены.

Деньги не растут, и, чтобы давать рантье его сложный процент на вклад, надо кого-то обобрать. Когда на ренту начинают жить многие, приходится обирать массу людей с большой жестокостью — вплоть до устройства мировой войны. Сейчас, впрочем, заимодавцы поднаторели, до этого дело не доводят, собирают со всего мира, хотя небольшие войны приходится устраивать постоянно.

Чтобы «сжигать» дутые (по сути дела, фальшивые) деньги, «возникают» финансовые кризисы. Не так уж важно, провоцируют ли их мировые ростовщики специально или они возникают оттого, что при некоторой комбинации обстоятельств система захлебывается (паника на бирже, изъятие денег вкладчиками и проч.). Важно, что тонкий слой мировой финансовой элиты знает, когда ситуация приближается к критической, и готовится к ней. А масса вкладчиков и акционеров подготовиться не может и дергается на ниточках манипуляторов.

Участвовать в этой игре, не зная тонкостей методов и не имея кадров, входящих в теневые клики мировой финансовой элиты, не просто трудно, а невозможно. Более того, у некоторых культур есть для этого мировоззренческие и этические препятствия. Таковы культуры, выросшие из православия и ислама, которые запрещали давать деньги в рост. Конечно, эти барьеры ослабевают, но все еще сильны. Поэтому финансисты таких стран не участвуют активно в крупномасштабных спекуляциях ценными бумагами. Скорее они выстраивают защиту своих финансовых систем против атак спекулянтов-профессионалов.

Этим и занимались в России начала ХХ века, а после Гражданской войны этим занялось советское правительство. А денежную реформу разрабатывал в начале нэпа царский министр Кутлер — горький опыт не пропал. Практика показала, что создать эффективные защиты и не «заражаться» от гномов с Уолл-стрит спекулятивной лихорадкой вполне возможно. При этом приходится отказываться от сумасшедших доходов, но избавляешься от кризисов, в которых рискуешь потерять все. Этой политике следовала и советская экономика. На нее финансовые кризисы Запада не влияли, что хорошо видно из динамики инвестиций в хозяйство СССР с 1925 по 1990 год.

От этой политики Россия отказалась с 1991 года. Это был исторический выбор. Почему его сделала верхушка будущих «собственников», более или менее понятно: эта политика позволяла «ободрать» активы народного хозяйства страны, к которой эта верхушка никаких симпатий и тем более сыновних чувств не питала.

Нам повредило и то, что советское обществоведение унаследовало представление о кризисах индустриального общества (капитализма, «рыночной экономики»), данное Марксом: циклические «кризисы перепроизводства». Ради их смягчения или преодоления ищутся новые рынки сбыта, что порождает противоречия и конфликты между промышленно развитыми странами. Поскольку в плановой системе резких дисбалансов не возникало, а развитие хозяйства было быстрым настолько, что производственные мощности были полностью загружены и ощущалось постоянное «недопроизводство», то особого интереса механизмы кризисов не вызывали. Советский обыватель даже завидовал западному: у того «кризисы перепроизводства», а у нас «дефицит», вот бы нам его проблемы!

Но если вчитаться в Маркса, то можно увидеть, что и в классическом капитализме никакого «перепроизводства» сюртуков и бушелей пшеницы не было. Было сокращение платежеспособного спроса, и кризисы зарождались именно в финансовой сфере. Вдруг возникла острая «нехватка денег».

Маркс приводит слова видных деятелей Франции периода буржуазной революции: «Деньги сделались всеобщим палачом»; «Деньги объявляют войну всему роду человеческому»; финансы — это «перегонный куб, в котором превращают в пар чудовищное количество благ и средств существования, чтобы добыть этот роковой осадок» и т.п.

Многие страны пытались защититься от монетаризма, сохранив натуральные налоги и взаимозачеты. «Эта форма платежей составляет одно из таинственных средств самосохранения Турецкой империи. Если внешняя торговля, навязанная Европой Японии, вызовет в этой последней превращение натуральной ренты в денежную, то образцовой земледельческой культуре Японии придет конец», — писал Маркс в середине ХIХ века. Это происходило и у нас под носом в 90-е годы: и вызванный монетаризмом «кризис неплатежей», и паралич хозяйства, и обнищание.

После некоторого порога монетаризация хозяйства делает его равновесие неустойчивым, обратные связи легко превращаются в порочные круги. Сокращение платежеспособного спроса сразу создает на предприятии дефицит оборотных средств, производство сокращается, оказывается нечем выплачивать кредиты. Спрос на краткосрочные кредиты вызывает скачок цен, а на бирже — падение курса акций. Это и есть порочный круг. Если этот процесс не удается остановить (или есть влиятельные силы, заинтересованные в углублении кризиса), то кризис распространяется по всей системе мирового рынка и финансов.

На Западе, а теперь и в России популярна предложенная Н.Д. Кондратьевым теория экономических циклов. По его расчетам, каждые 45–60 лет происходит смена «запаса основных материальных благ» капиталистической системы. В этой волне есть фаза роста производства, которую сменяют спад и обесценивание производительного капитала. Эта нисходящая фаза завершается кризисом, который используется в производственной системе для перехода к новому технологическому укладу.

Эта модель родственна концепции «кризиса перепроизводства» Маркса. Товары, созданные в рамках прежнего технологического уклада, теряют покупателей, слабые производители гибнут, а сильные используют кризис, чтобы модернизировать технологическую базу и организацию производства. Внешне реальные кризисы так и выглядят. Однако, делая акцент на производстве товаров, и Маркс, и Кондратьев оставляют в тени «кровеносную систему» капиталистического производства. Но именно здесь возникают те тромбы, которые придают кризисам лавинообразный характер.

В отличие от производства, финансовая сфера контролируется относительно очень небольшой группой «ростовщиков», которые изначально были связаны эффективными каналами информации. Их решения реально могли влиять на денежные потоки и сдвигать неустойчивые равновесия в ту или иную сторону, в том числе в зону, где зарождались цепные процессы, приводящие к кризисам неплатежей, скачкам цен и обрушениям бирж. Даже сегодня собрание десятка управляющих «гномов» Федеральной резервной системы США за один день меняет на мировых биржах движение денег на сотни миллиардов долларов.

Именно здесь — невралгический узел мировой капиталистической системы. Если бы не было лавинообразного обрушения финансовых пирамид (во второй половине ХХ века — «долларовых навесов»), то смена технологических укладов могла бы проходить и без разрушительных кризисов, в виде череды «микрореволюций», которые на уровне национальных экономик выглядели бы эволюционным процессом.

Нам важно понять, почему программу демонтажа созданной в ХХ веке защиты финансовой системы и выдачу России мировым шейлокам пассивно приняла, даже не пожелав вникнуть в ее смысл и оценить угрозы, которые она в себе таила, наша многомиллионная трудовая интеллигенция.