Треугольник

Треугольник был моим одноклассником. Кто и когда его так прозвал, за давностью лет я не помню. По мере познания новых геометрических фигур наш класс апгрейдил его прозвища. Так, после Треугольника Кеша побывал сначала Параллелепипедом, а потом Параллелограммом. Какое-то особое чувство удовлетворения мы испытывали, называя Треугольника новым словом в своем лексиконе, причем длина этих прозвищ никого не смущала. Все упорно и старательно выговаривали каждый слог и букву. Но вскоре это всем надоело, и Кеша вновь стал Треугольником.

Он на это не обижался, даже гордился тем, что у него такие замечательные ники. Или делал вид, что гордился? Слова «ник» тогда, конечно, никто не знал.

Семья у Кеши нормальная, но далеко не богатая. Папа — учитель музыки и мама — учитель музыки. Плюс малолетняя сестренка Дашка.

В советское время мы не обращали внимания на то, как кто одевается. Стандартная форма, все ходят, как клоны, в пионерских галстуках. Но в зимнее время появлялись отличия — у кого свитерок югославский или шарф индийский мохеровый — это, понятно, дети мажоров. В старших классах многие начали щеголять в дутых китайских пуховиках. Но в массе — привычный прикид советского школьника. Школа у нас самая обычная, без понтов.

Все девять классов Треугольник одевался хуже всех. Плюс ко всему фигура его выглядела довольно нелепо. Треугольник был высоким, тощим и очень сутулым, с вечно взъерошенными волосами. В старших классах его образ дополнил невероятных размеров кадык.

Учился Треугольник неважно, и лишь на уроках пения он преображался: голоса он не имел, но слух — отменный. Ни для кого не стало сюрпризом поступление Кеши в музыкальную школу.

Издевались над ним страшно. Классов пять подряд он носил зимой одну и ту же ушанку рыжей леопардовой расцветки, за что одно время успешно звался нами Леопольд. Почему Леопольд, а не Леопард — кто его знает. Скорее всего, под впечатлением от мультфильма про кота Леопольда. Треугольник и походил на Леопольда: ни с кем не ссорился, призывал всех дружить и вечно получал подзатыльники. Дети-подростки жестокий народ.

Одним из наших развлечений было выкрасть из Кешиного ранца его леопардовую ушанку и играть в «пятнашки», которые мы называли «сифа». Кеша никогда не плакал, по крайней мере этого никто не видел. Он бегал от одного к другому и говорил: «Йебята! Отдайте шапку!» Мы перекидывали ушанку через Треугольника. С каким-то исступлением Кеша продолжал гоняться между партами за своей ушанкой, падал, вставал и снова бегал, бегал с прокушенными до крови губами. Нелепый такой, нескладный. Нас все это смешило.

На уроках по всяким точным наукам Треугольник реально тупил, а потому его ненавидели учителя. Наша классная, однажды доведенная тупостью Кеши до состояния берсеркера, жестоко избила Треугольника указкой по голове, да так, что указка поломалась. Треугольник воспринял это как должное наказание за свою тупость. И вроде бы даже родителям ничего не рассказал. По крайней мере, для классной ее срыв прошел безнаказанно. Треугольник же на самом деле сидел за уроками часов по шесть в день, с маниакальным упорством решал задачи, но, как правило, неверно.

Однажды Треугольник нашел на улице облезлого щенка со слипшейся шерстью, отнес домой и спрятал в коробке под кроватью. Наивный Кеша хранил свою тайну ровно два дня, пока на запах не сбежалась вся семья. Тайна раскрылась. Коробку извлекли на свет. Треугольник занял твердую позицию: «Или щенок остается, или я пейестаю ходить в музыкальную школу». Щенка оставили и назвали Йосей.

В густой копне кешиных волос какой-нибудь некрупный воробей мог заблудиться и сдохнуть с голоду. Как-то на перемене Треугольник, зверски почесывая голову, сообщил окружающим, что, «кажется, у Йоськи вши завелись». А потом, обиженно хлопая глазами, долго не мог понять, чего все так ржут. Когда вошедшей классной объяснили причину массового веселья, она со словами: «Да что такое, опять этот Маркин! Еще педикулеза мне не хватало!» — за воротник вывела Треугольника к доске, прочитала лекцию о гигиене и подчистую отрезала ножницами Кешины волосы.

Маркин — фамилия Кеши.

* * *

В шестом классе Треугольника назначили мне в подшефные. В те времена нас разбивали на звенья: спортивное, трудовое, тимуровское и еще какое-то, уже не помню. Каждую четверть звеньевые отчитывались перед классной за поведение членов своего звена и успеваемость. Чтобы не получить по башке от классной, звеньевые назначали неуспевающим шефов, то есть отстающего по какому-либо предмету ученика должен был подтянуть отличник по этому предмету. Математика мне давалась легко, и потому Треугольник достался мне. Тогда-то я и узнал Треугольника лучше.

Жили они по-спартански. Зато в зале стоял роскошный рояль, на котором Кеша с гордостью мне что-то играл. Классикой я тогда не увлекался, а потому стоял себе со скучным видом, ничуть не восхищенный умением Кеши перебирать клавиши. Кеша огорченно прекращал играть и предлагал порисовать.

Иногда мы рисовали, иногда лепили из пластилина всяких зверей. Потом между зверями происходил жестокий бой, во время которого они теряли конечности, их грудные клетки безжалостно сминались, а головы расплющивались. Пуская от восторга слюни, Кеша провожал меня до двери, говорил: «Классно мы поигйались!» — и прощался.

Как-то я рассказал пацанам, что Треугольнику мама разрешает к себе друзей приводить. Тут же в друзья к Треугольнику записалось еще человек пять. Польщенный Треугольник без вопросов согласился на «поиграть у него дома сегодня».

Все пришли со своим пластилином. Пластилин довольно жесткий материал, и, чтобы что-то вылепить, его требовалось хорошо размять руками. Кому-то пришла идея греть его на батарее отопления. Идея имела успех. Потом я забыл про свой кусок пластилина на батарее, а когда опомнился — обнаружил кроваво-красные струи по всей высоте батареи. «Здорово!» — сказал кто-то восхищенно. Треугольник возбужденно заорал: «Йебята! А давайте все батайеи покйасим!» Мы тут же похватали и разложили оставшиеся куски на все батареи в квартире.

Осенью темнело рано, но возвращаться домой никому не хотелось. Мы опустошили Кешин холодильник и выпили литров десять чая с печеньками. Треугольник, как радушный хозяин, разрешил нам покидать с балкона все яйца, ведь они так прикольно взрывались. Йосю выкрасили гуашью так, что, увидев его сейчас, я бы решил, что у меня белая горячка. Потом играли на рояле, стуча кулаками по клавишам. Апофеозом стало пускание корабликов по полу затопленной ванной.

На следующий день Треугольник в школу не пришел. Позже я узнал, что впервые в жизни его наказали. Ну, это еще мягко сказано. Замордованные жизнью родители Треугольника пришли в отчаяние от того, что мы натворили. В состоянии аффекта они побили Кешу так, что он не мог ходить.

* * *

Последний раз я видел Треугольника год назад. Одет он был все так же плохо, зато сигареты смолил по-черному. Увидев у меня в руке пиво, попросил его угостить. Я угостил. Кеша залпом, в пять крупных глотков залил в себя пиво и немного о себе рассказал. Он окончил музучилище, играет на баяне. Одно время промышлял в кабаках игрой на рояле. Йоська до сих пор жив, правда облез сильно.

Мы говорили минут десять, я очень спешил. Отмазавшись стандартным: «Ну, встретимся еще, пивка попьем», — я удалился. Сейчас я даже не помню, куда я спешил. Зато навсегда запомнил выражение скорби на лице Треугольника. Скорби, но не обиды. Треугольник никогда ни на кого не обижался.

А в сегодняшней местной газете прочел новость. Новость с заголовком «Ценой своей жизни». Ценой своей жизни Кеша спас десятилетнюю девочку, потом кинулся за ее старшим братом, но утонул сам: в сентябре вода обманчива. В статье фотография улыбающегося Кеши. Я это фото сразу узнал — увеличенный портрет Иннокентия, вырезанный из групповой классной фотографии. Видимо, позже Кеша не фотографировался.

Если бы я мог вернуться в то школьное время! Но ничего не изменишь.

Кеша, Треугольник, Параллелепипед, Параллелограмм... Иннокентий Матвеевич Маркин, прости.

 

Старик и пес

Зима в этом году выдалась теплой. Старик и не помнил, когда раньше было такое, чтобы поздней осенью стояла плюсовая температура, а дети во дворе играли не в снежки, а в классики. В ноябре-то. Всех признаков зимы — короткий день да длинная ночь. А так — всё как летом. Вон мужики в беседке у гаражей в шахматы играют; Олька, Маруськина дочка (а не внучка ли?), с мячиком у стенки играет; молодежь пиво пьет у подъезда.

Старик окинул взглядом двор. Метрах в двадцати что-то усердно вынюхивает Гиссар, стариковский пес. Чуть дальше виднеется старый забор. Забор настолько ветхий, что даже совсем мелкие ребятишки с легкостью отрывают от него очередную доску для каких-то своих новых, непонятных старику игр, после чего местный председатель, размахивая клюкой, гонялся за ними, грозясь вступить в половые отношения не только с виновниками, но и с их родителями.

Гиссар вальяжно подходит к дереву и задирает ногу. Деревья во дворе высокие, выше дома вымахали. Спасибо им, летом даже в полуденное знойное солнце дома прохладно. Старик помнит, как они всем двором сажали эти деревья. Анька с Машенькой были маленькими, а Ваньки даже в планах не было. Было им с женой чуть за тридцать, и жизнь-то вся еще впереди была, чего они, молодые, не особо-то и понимали, думая, что вот оно, всё, молодость прошла, а с ней вместе и жизнь закончилась, а впереди только дети, работа, «Столичная» с оливье по праздникам да мандарины с «Советским» шампанским в Новый год. Да, еще они коммунизм строили, а впереди было светлое будущее. Вот оно, будущее, самое настоящее будущее. Беспросветное.

Обнюхав сделанное, Гиссар бежит к песочнице. В песочных россыпях копошится детвора. Присматривает за ней свора никчемных старух, обсуждающих представительниц первой древнейшей, коими, на их взгляд, являются все соседи женского пола. Старик вздохнул. Сплетни и пустопорожние разговоры он считал занятием злобным, от безделья и не от хорошей жизни, но вступать в споры с бабками не решался, не хватало еще, чтоб и ему на старости начали косточки перемывать. Одного раза хватило. «Курицы вы, и мозги ваши куриные», — как-то не сдержался старик. С тех пор весь двор знал, что в войну Александр Никитич Прохоров служил в гестапо. И даже вынесенные во двор советские ордена и медали не всех убедили. «Нет дыма без огня», — твердо верили в народную поговорку одни. «Сергеевна-то зря говорить не будет», — шептались с уверенностью в непогрешимости Фаины Сергеевны другие.

— Здравствуйте, Сан Никитич, — поздоровалась Алевтина, проходя мимо с корзиной свежевыстиранного белья.

— Здравствуй, здравствуй, — ответил старик. — Всё модничаешь?

— А то ж! — воскликнула Алевтина. — Да только кто на меня смотрит?

«Посмотрят, Алевтина, обязательно посмотрят», — подумал Прохоров. И правда. «О, пошла, шалава! — зашептались курицы. — Ишь ты, вырядилась!»

Алевтина и в сорок лет имеет неисправимую привычку тщательно готовиться к каждому выходу в свет. Пятиминутный выход во двор для развешивания белья тоже приравнивался к выходу в свет. Никитич помнит время, когда Алевтина с его Анькой местных пацанов с ума сводили. Анька сейчас в Канаде, присылает на Рождество открытки, а Алевтина вот она, три раза замужем, в поисках четвертого. Дома — сын-балбес, великовозрастный Эдик: работы нет, да не надо, зачем, и так хорошо живется. Перебивался Эдик какими-то смутными заработками, а чаще размышлял: где, как да за чей счет.

Старику уже под восемьдесят. Гиссара, туркменского алабая, старику подарили бывшие сослуживцы на семидесятилетний юбилей. Никто не думал, как такую собаку будет содержать старик, живущий на пенсию. Просто кому-то из милицейского начальства это показалось удачной идеей. Но пес не привередничал, ел то, что покупал старик на выкроенное из пенсии, да и в столовой, находящейся неподалеку, подкидывали, что оставалось.

Из-за густых, подернутых сединой бровей взгляд Никитича всегда хмурый и насупившийся. Спина прямая, несгибаемая, такая, какую должно иметь офицеру милиции, да не в той, что сейчас, где боровы жирные верховодят, а в той, где за честь, за совесть, где «вор должен сидеть в тюрьме», а «человек человеку брат».

Пес похож на хозяина. Такой же взгляд исподлобья, та же молчаливость. От Гиссара не добиться бесполезного лая. Зачем тратить время на лай, если можно просто вцепиться, вырвать кусок мяса и куснуть еще? Алабаи не боятся никого. Предки Гиссара, случалось, вступали в неравную схватку с медведем или барсом. Одним словом — волкодавы. Но волкодавами кличут не потому, что могут в одиночку справиться с волком или другим хищником. Отсутствие страха перед дикими волками, барсами, медведями — вот что делает собаку волкодавом.

Подобным волкодавом в годы службы был и Прохоров. Не робел ни перед ворами кавказскими, ни перед руководством партийным, тем более не гнулись коленки при виде заточки иль ствола, направленного в лицо.

Так и жил. Чужого не брал, подонков не боялся, не врал, не подличал — по совести жил, по совести и умирать собирался.

* * *

— Гиссар, ко мне!

Пес подбежал к старику, язык наружу: «Что, хозяин?»

— Пойдем пройдемся! Рядом.

Старик гладит пса, тяжело поднимается — ноги не те. Гиссар прижимается к ноге, позволяя Александру Никитичу опереться о загривок. Неторопливо шагая, оба движутся со двора в сторону аллеи — «подышать». Гиссар сосредоточен: не торопится, не забегает вперед, не отстает — страхует.

Бывало, во время таких прогулок старик падал, а пес подкладывался под него, чтобы смягчить падение. Каждые пять–семь минут Никитич останавливается отдышаться. Пес садится рядом, смотрит в глаза, спрашивая: «Ну что, старичок, совсем форму растерял?» «На себя посмотри! язык до асфальта!» — отвечает Прохоров, и они идут дальше.

Так, разговаривая, отдыхая, дошли до аллеи, отсиделись на лавочке и направились назад к дому. По дороге старику стало совсем плохо, и путь занял больше часа. На лестнице Гиссар обеспокоился, заволновался, стал торопить старика: «Дома что-то не так, поторопись, старый ты пень!» Собирая последние силы, Александр Никитич послушал пса и, не слушая сердце, которое стучало «стоп-стоп-стоп», стал подниматься быстрее.

Дверь не заперта. Свет, который старик всегда выключал, сберегая электроэнергию, включен. Гиссар, убедившись, что хозяин зашел, рванулся в спальную комнату. Старик услышал чей-то вскрик, возню, сдавленное рычание Гиссара. Громкий крик: «Ах, сука, тварь, отпусти!» Прохоров спешит в спальню. Ящики открыты, белье из шкафов выброшено на пол, кое-где раскиданы ордена, медали. В углу на полу скрючившийся мужской силуэт, над которым, рыча, нависает Гиссар.

— Фу! — кричит старик.

Подрагивая от возбуждения, Гиссар нехотя отпускает вора и садится рядом. Прохоров прищуривается и узнает в незваном госте соседского Эдика, сына Алевтины.

— Эдька? Ты какого рожна влез сюда? Чего надобно? — тут старик замечает напиханные по карманам ордена с медалями и вскипает. — Ах ты, подлец, твою мать, ты чего надумал? Кровью полученные ордена воровать? Мы ж за тебя, за будущее твое кровь проливали, гаденыш! Да я тебя за такое...

— Пошел на хрен, дед! За собаку свою еще ответишь! — орет опомнившийся от первого шока Эдик, встает, пихает старика и убегает.

* * *

— Слыхали, слыхали? Прохоров-то копыта отбросил.

— Да ты что? Это после того случая, что ли?

— Ну да, когда он на Алевтинкиного Эдика пса своего натравил. Она ж это так не оставила, заявление в милицию написала.

— И чего?

— Приняли. Штраф деду влепили, и пса усыпили.

— Эту страхолюдину-то? Ну, слава богу, есть справедливость на свете! А то у нас тут дети малые по двору шастают, и псина прохоровская туда же! Я ему сколько раз говорила, что заявление на него напишем, что собаку свою без поводка выгуливает! А он все посмеивался, старый хрыч. Вот и досмеялся!

— Не говори. А то, что сам упокоился, — с сердцем у него что-то было, — так давно пора, засиделся Никитич на этом свете.

— И то верно. Да так ему и надо, гестаповцу этому. Заслужил.

— Конечно, заслужил.

Фаина Сергеевна перекрестилась.

 

Баха и весна

Баха лежит на крыше. Нога на ногу. Левую руку — под голову, в правой — карандаш. Баха грызет карандаш и мечтательно смотрит на синее-синее небо. По небу плывут облачка. Чтобы проследить за их движением, надо смотреть на небо. Крыша уже за утро нагрета: яростно весеннее солнце. Несмотря на прохладный ветер, Бахе тепло. Баха улыбается.

Пришла весна. Текут ручейки растаявшего снега. Ощущение, что пахнет свежестью. Тут Баха понимает: зимой не пахнет ничем. Весной, даже если еще холодно, на улицах перво-наперво появляются запахи. И это здорово!

Баха вспоминает, как они с пацанами всегда мечтали, чтобы поскорее высохло футбольное поле. И выскакивали потом туда с мячом, радостно гомоня, разбивались на две команды. Выбирали двух капитанов, а капитаны — себе игроков. Играли дотемна, даже позже, пока обеспокоенные родители не начинали кричать в окна, зовя сыновей. Баха улыбается. Он вспоминает те астрономические счета, с которыми заканчивались матчи: 108:102 например, хотя играть хотели до ста.

Тут Бахе приходит в голову мысль. Он садится и на клочке бумаги пишет: «Весна пришла! Как много в этом звуке!»

Где-то это уже было... И звук тут совсем не один. Зачеркивая написанное, выводит почти то же самое: «Весна пришла! Как много в этих словах!»

«Ерунда какая-то», — думает Баха и снова все зачеркивает. Ложится на крышу, продолжая грызть карандаш.

Весной девчонки оголяют коленки. Поздней весной начинается летняя рыбалка, открываются веранды в кафе. Весной пахнет новой жизнью и все начинается сначала. Весной у каждого появляется новый шанс.

«А-а-а! Супер!» — Баха, не в силах сдержать восторг, вскакивает.

Пританцовывая, начинает петь:

— Весна пришла! Как много в этих словах! Футбол, рыбалка, девчонки, сирень! У детей скоро каникулы! А! Весна! Прекрасна! Жизнь! Прекрасна! Йоу!

Вдруг Баха останавливается, достает сигарету и ложится. Облака никуда не делись, все так же плывут. И небо — синее-синее — никуда не делось. По-весеннему яркое — глазам больно. И весна...

Баха глубоко затягивается и улыбается небу. Потом чуть поворачивает голову, жмурит глаза, обласканные теплом и светом, улыбается солнцу.

— Бахыт Талгатович! Мы вас обыскались!

Баха возвращается на землю и слезящимися глазами смотрит на Кристину, свою секретаршу:

— Кристин, а ты в курсе? Весна пришла!

— Да, Бахыт Талгатович, — улыбается Кристина. — В курсе. А вы в курсе, что вас в приемной уже человек двадцать дожидаются?

— Теперь в курсе, — вздыхает Бахыт Талгатович.

Он с трудом встает, берет с крыши пиджак, на котором лежал, и тяжелой походкой направляется к лестнице.

Кристина смотрит ему вслед и качает головой: «Седьмой десяток старику, а все туда же!»

 

Саня

Быстрым шагом он подошел, с легкой улыбкой, красиво так сквозь всех нас проскочил. Правой рукой — небрежная пощечина, другой цепляет Рустама за ворот:

— Узнаешь меня? Узнаешь? Пойдем поговорим.

Зло так говорит, но улыбка с лица не сходит. Рустам кивает, его щеки моментально наливаются красным. Только что он смеялся и что-то рассказывал. Уже не смеется, покорно идет за ним.

Мы переглядываемся и неспешно идем за ними. На расстоянии.

По-хорошему — не стоит нам вмешиваться. Посмотрим, что к чему там у них. Может, без кулаков разойдутся.

— Пацаны, не бить только. Если что — просто разнимаем, и хватит, — говорит брат.

Брат знает, о чем говорит. Никто нас не поддержит, если узнают, что мы вшестером били одного.

Но когда тот парнишка бьет Руса, да так, что Рус начинает вопить: «Пацаны! Пацаны!» — Серый не выдерживает. Он резко ускоряется и с размаху опускает банку с пивом тому на голову. Банка всмятку, пиво фонтаном вверх. Чужак резко разворачивается, бьет Серегу в живот. Серега загибается. Чужак встает в стойку и улыбается нам. С виска у него тонкой струйкой льется пиво. За его спиной Серый отползает в сторону, медленно встает и снова загибается. Рус водит рукой по асфальту, ищет разбитые очки.

— Налетайте, черти, — весело говорит чужак.

— Урой его, Дрон! — вопит Серый.

Брат медленно обходит противника, загораживая ему путь к отступлению. Потом в два прыжка оказывается около него и замахивается. Но тот, шустрый малый, ныряет ему под руку, цепляет ее в захвате и выкручивает. Брат хоть и весь в белом, но уже изрядно поддатый, а потому просто валится в грязь.

Тут уже наша очередь, втроем набегаем. В общем, кое-как завалили мы его, пинали, пинали, отошли в сторонку курить.

Курим. Возбужденно обсуждаем, пытаемся отдышаться. Он поднимается, в грязи весь, только глаза сверкают и зубы в улыбке. Кровью отплевался, огорченно на костюм свой спортивный посмотрел — промок насквозь, в глине измазался. Подошел. «Сигарету дайте, — говорит, — а то мои промокли».

И сигарету дали, и огня. Курим уже вместе. Познакомились. Чужак Саней представился. Не Сашей, не Александром и даже не Шуриком, хоть и шустрый. Саня.

— Из-за чего сцепились-то? — спрашиваю я, вроде как к Русу обращаюсь, но и на Санин ответ тоже рассчитываю.

Рус мнется что-то, Саня этот ухмыляется.

— Да так, мелочь, забыли, — говорит Саня. — Ладно, пацаны, побрел я.

И сваливает. А Рус выдает:

— Эх, прямо как в душу плюнул...

 

Ставки сделаны

Умирать всегда страшно. У меня два варианта — повеситься или прыгнуть из окна. Я не могу определиться.

* * *

Я был студентом в одном высшем учебном заведении. Вдали от дома, от родителей, в столичном городе, в общежитии. Длинными зимними ночами мы играли в карты — обычные карточные игры, которые знает каждый школьник. Играли на щелбаны. А что? Студенты.

Я предложил поиграть на деньги. Конечно, на копейки. Относительно большие деньги у нас появлялись, когда их присылали родители. А такое случалось нечасто.

Играть стало интереснее. Мы начали внимательнее следить за выполнением правил. И если раньше сдающий мог ошибиться с раздачей, а потом спокойно пересдать, то сейчас все стало иначе. На кону стояли наши деньги. Так начала формироваться система штрафов за ошибки игроков. Ошибся с раздачей — удваиваешь свою ставку.

Спорить всем быстро расхотелось. Проштрафился — отмечайся. И не колышет.

Одному парню родители насобирали денег на оплату обучения, влезли в долги. Эти деньги он проиграл за ночь. Потом на коленях умолял вернуть, грозил пожаловаться декану... Был послан в известном направлении. Занял у кого-то денег на билет и уехал домой.

Тогда я уяснил два главных правила игрока: не играть на необходимые либо чужие деньги и не отыгрываться. Уяснить-то уяснил... Но редко следовал этим в общем-то нехитрым правилам. Азарт, чего уж.

Азарт. Ученые обнаружили у мышей ген, вызывающий эйфорию от наркотиков, алкоголя и... азарта. Уж черт его знает, в чем проявлялся азарт мышек, но то, что тяга к игре сравнима с тягой к наркотикам и алкоголю, — это бесспорно.

Потом кто-то открыл для нас игровые автоматы, и мы начали ходить туда. Их тогда много втыкали по станциям метро. Как-то я сорвал там джекпот и получил десять тысяч долларов.

* * *

Представь, что ты — студент-второкурсник. Ста долларов тебе хватает на то, чтобы сносно прожить два месяца. И тут ты выигрываешь сумму, стократно превышающую твою двухмесячную норму. Ты сидишь, непонимающе смотришь в автомат, а к тебе уже бегут другие игроки. Они хлопают тебя по плечу, поздравляют, восторгаются, а ты боишься вымолвить слово, боясь проснуться. Но это не сон, менеджер куда-то звонит, приезжает еще один менеджер, а может быть, хозяин, жмет тебе руку и тоже поздравляет.

На радостях ты раздаешь всем по пятьдесят баксов, а персоналу даришь тысячу. Тебе кажется, что оставшиеся восемь с половиной тысяч — это почти то же самое, что и десять.

Ты думаешь, что пять тысяч надо положить на счет. Тысячу или даже две — отправить домой родителям, потому что им тяжело. На оставшиеся деньги можно приодеться и жить не тужить до конца семестра.

По пути домой ты с друзьями заходишь в супермаркет. Вы покупаете ранее неизвестные вам на вкус виски и текилу, набиваете пять корзин всякими деликатесами и идете в общагу праздновать. Триста долларов, оставленные тобою в кассе, кажутся пустяком.

В этот вечер все тосты поднимаются за тебя и твою удачу. Девчонки недвусмысленно предлагают «сходить куда-нибудь вместе».

В четыре утра ты, икая, предлагаешь всем рвануть в ночной клуб. Тебе сегодня крупно повезло, ты счастлив и хочешь осчастливить остальных. Остальные — это еще человек тридцать. Вы берете с десяток такси и едете в самый дорогой клуб в городе. Ты развязно проходишь мимо секьюрити к кассе и заказываешь тридцать билетов. Названная кассиршей сумма немного тебя смущает, ты трезвеешь, но не хочется терять лицо.

Веселье угасает. Многие теряются, кто-то растворяется на танцполе, а ты заговариваешь с барменом на тему о самом крутом коктейле этого заведения. Бармен готовит тебе коктейль, а ты не моргнув глазом расстаешься с сорока долларами. Вика и Яна, самые красивые девушки твоей группы, заказывают себе то же самое. Не моргнув глазом ты все оплачиваешь. Ты пьешь коктейль, не понимая, в чем же его крутость, но факт его дороговизны придает твоим вкусовым рецепторам дар распознавать мельчайшие оттенки дорогих компонентов...

Утром ты не идешь в институт. Тебе стыдно. От небывалой суммы выигрыша осталась только половина. Ты твердо решаешь максимально рационально использовать оставшиеся деньги, умываешься, чистишь зубы, одеваешься и собираешься идти в банк.

На выходе тебя ловит Женька, твой сосед по комнате, и предлагает сходить в казино. «Скинемся по сто баксов, — говорит Женька, — и сыграем на один карман». В казино ты никогда не был, ты решаешь, что сто долларов — невелика сумма. Вы идете в казино.

* * *

Да, вы тогда слили все твои деньги. Вернее, ты сам их слил, потому что Женька, проиграв свои, далее был только в роли наблюдателя. Вы пятнадцатый час сидели за столом, ваши глаза покраснели, а головы были готовы расколоться. И безумно хотелось отыграться.

На сукне возвышалась кучка фишек, где-то около ста долларов. И это были твои последние деньги. В кармане пальто оставалась мелочь, которой не хватило бы даже на пачку пельменей.

Последние сто долларов задерживают вас за столом еще часа на три. Игроки называют это качелями. Это когда ты то выигрываешь, то проигрываешь, но в среднем не выходишь за пределы первоначальной суммы. Качели.

Здравый смысл подсказывает тебе, что и сто баксов неплохая сумма. Пару дней назад, выиграв ее, ты бы безумно радовался. Разум говорит, что самое время уйти, хотя бы для того, чтобы не приходилось до конца месяца ездить в метро зайцем, а на ужин есть не только китайскую лапшу. Пачка пельменей уже кажется тебе роскошью.

А еще твой разум вспоминает о родителях, которые перебиваются от зарплаты до зарплаты, влезают в долги, но стабильно присылают тебе деньги на жизнь и учебу. Взять эти сто долларов и уйти — это облегчить жизнь родителям на пару месяцев.

Но реальный стольник меркнет по сравнению с той сияющей пачкой зелени, которая оттягивала тебе карман еще вчера. Тебе кажется, что еще не все потеряно, вот сейчас придет заветный Роял Флеш, и ты снова будешь на коне.

На улице светает, но ты этого не знаешь: плотные черные шторы закрывают окна. К восемнадцатому часу в казино ты делаешь последнюю ставку. Без удивления находишь, что тебе ничего не пришло, кидаешь карты и с трудом встаешь из-за стола. Твоя задница словно прилипла к стулу, а кости хрустят при каждом движении.

Все что ты об этом думаешь: «Отвратительно!» Горе, апатия, нежелание жить и что-то делать.

Вы с Женькой молча одеваетесь и бредете в общежитие. Метро закрыто, денег на такси нет.

* * *

Это был тяжелый период, но я выстоял. Я чувствовал, как кое-кто за моей спиной крутит пальцем у виска: все были в курсе моего фиаско.

С Женькой все было тяжелее. Мой выигрыш на автоматах как-то затронул его психику. Он стал играть постоянно. Во все. Он покупал лотереи, играл на автоматах, ходил в казино, делал ставки в тотализаторе. Потом он стал воровать деньги у товарищей, ровно до тех пор, пока это не раскрылось. На следующий день Женьку нашли с пробитой головой.

А я перестал играть. Знакомый психолог, когда я рассказывал ему эту историю, говорил что-то о «повышенной социальной ответственности». Думаю, он имел в виду, что у меня тогда в борьбе совести с азартом победила совесть. Мысль о полунищенской жизни моих родителей стала надежной преградой для азарта.

После Нового года я поехал домой на каникулы. Моя сестренка Оля пошла в тот год в первый класс, и мое сердце обливалось кровью при виде того, куда она кладет свои учебники и тетрадки. Это был мой старый рюкзак. Я всегда был аккуратным, рюкзак выглядел довольно сносно, но вы представьте себе худенькие плечи первоклашки и широченные лямки здоровенного рюкзака одиннадцатиклассника! Да, она ходила в первый класс с моим рюкзаком, потому что в семье было туго с деньгами. Отец вкалывал на двух работах, мать — на трех, но денег не хватало. В то время зарплату задерживали, и хорошо, если всего на год.

Поэтому, получив свой первый заработок (бизнес-план для соседа, решившего заняться своим делом), я втайне от родителей пошел с Олей на рынок. Ее глаза сверкали от восторга, когда мы купили ей детский девичий рюкзак, новые тетради, пенал, карандаши, фломастеры и еще кучу тех прибамбасов, которые осчастливят любого первоклашку. Да, все было китайское, но не надо брезгливо морщиться: в то время китайское барахло было внове.

На остатки денег я повел ее в цирк, в кино и в кафе-мороженое. Сестренке уже двадцать пять, но она до сих пор с нежностью вспоминает этот день.

И каждый раз, когда мне хотелось поиграть на деньги, неважно во что — на автоматах или в карты, — я вспоминал ту маленькую девочку с большим рюкзаком на спине.

Я не играл десять лет.

* * *

Институт я окончил с красным дипломом. Потом аспирантура и триумфальное возвращение домой кандидатом экономических наук.

С поиском работы проблем не возникло. Денег в семье стало столько, что мы не успевали их тратить. Евроремонт, большой японский телевизор, сменивший советский «Электрон», обстановка.

Потом Наташка, моя любовь и страсть. Женитьба. Быстрое продвижение по карьерной лестнице. Рождение сына. Поездки в Европу и на Карибы. А потом... Пресыщение жизнью.

Я снова начал играть. Так, по мелочи поначалу.

Я забил тревогу, когда вместо работы стал заниматься поиском в Сети выигрышных систем в рулетке.

Систем было навалом. Но любая система требовала денег для проверки.

Была еще одна проблема, но в то время я о ней не догадывался. А возможно, догадывался, но не хотел верить. Впрочем, все мы любим верить в сказки. В том числе и в сказку, по которой выигрышная система игры в казино есть. Кто знает, может, и есть, но не про мою честь.

Первое время спускал я свободные деньги. Иногда выигрывал, но воли уйти — не хватало, и следом за выигрышем проигрывал все наличные деньги. Это были приличные суммы, и Наташке я ничего не рассказывал.

Она сама все узнала. Я влез в долги. Я продал машину, заложил квартиру и все равно не смог рассчитаться.

Пользуясь своей репутацией, я взял большой кредит в банке. Моей зарплаты должно было хватать на семейные нужды и погашение первого кредита. Нового кредита хватало на погашение долгов и кредита по квартире. И даже оставались деньги на новую машину.

Из банка я шел с четким намерением завязать с игрой и привести жизнь в норму. Та, «доказиношная» жизнь уже не казалась мне скучной и серой. Напротив, она стала для меня эталоном счастья. И из банка я шел с четким намерением стать счастливым.

* * *

Да, я не удержался и снова зашел в стены игорного дома. Мне казалось, что, играя по максимальной ставке, я отобьюсь. Я не отбился. Я разом проиграл самую колоссальную сумму в своей игровой карьере.

Уже не помню, какая добрая душа бесплатно довезла меня до дома в семь утра. Наташка обеспокоенно встретила меня: в казино я не отвечал на ее вызовы.

Я сказал, что кредит получил, все зашибись, а ночь я провел с партнерами в ресторане. И лег спать. А когда проснулся — не нашел ни жены, ни сына.

Днем позже мне позвонили и вежливо попросили вернуть долг: «Во избежание неприятных инцидентов, которые не нужны ни нам, ни вам, Алексей Владимирович...» Пообещал вернуть частями. С процентами.

Еще через неделю меня уволили. Без объяснения причин.

Итак, на мне два кредита, заложенная квартира и отсутствие работы. Ушедшая жена и сын, стыдящийся отца. Не самый лучший итог в тридцать пять лет.

Вам знакома эта ситуация? Если нет, просто представьте ее, поставьте себя на мое место. Лично я заметался, оккупировал телефон и стал обзванивать тех, кого я считал своими друзьями.

Когда я трижды перелистал свой блокнот, когда после пяти часов бесполезных разговоров, просьб мое ухо стало нечувствительным, я сел в кресло и стал раскачиваться.

Раскачиваться и размышлять...

* * *

Я проиграл свою жизнь. Разменял ее на фишки и проиграл.