Антология одного стихотворения

Журнал «Москва» начинает публикацию кратких очерков о русских поэтах и поэзии. Поэзия по-прежнему самое интересное, самое сильное, самое жгучее, что есть в языке, в литературе. Автор публикаций, поэт Вячеслав Киктенко, ведет страстный, личностный разговор с читателями всех возрастов. Он заново открывает биографии поэтов прошлых веков — великих и забытых.

Учитывая печальный опыт многотомных академических изданий и неподъемных учебных хрестоматий, Вячеслав Киктенко нашел лаконичную, обнаженную форму — лишь одно стихотворение поэта. будь то немеркнущий Пушкин, или же «полутеневой» Державин, или вовсе забытый Ржевский…

Эта антология — своеобразный пунктирный итог духовной работы нескольких поколений поэтов. В каждом очерке кратко даны основные вехи судьбы и творчества поэтов, а также наиболее интересные, порой курьезные, порой драматические, события в их реальной жизни.

Ржевский Алексей Андреевич

Имя Алексея Андреевича Ржевского (1737–1804) мало что говорит современному читателю. И это один из тех редких случаев в русской поэзии, когда имя весьма не бесталанного литератора, подававшего громкие надежды уже самыми первыми опытами, произведшими в печати шум и даже неудовольствие царствующей персоны, ученика двух крупнейших поэтов того времени — Сумарокова и Хераскова (они прочили блестящее будущее молодому поэту, публикуя в своих журналах почти все, созданное юным Ржевским) — это имя забыто, причем забыто основательно и — закономерно. Несправедливо забытых русских поэтов немало, о них мы говорили и будем говорить, по мере сил и возможностей пытаясь смягчить несправедливость. Это и Бенедиктов, и Вельтман, и Полонский, и Случевский... ряд можно длить и длить. Но это все — поэты-рыцари, до конца преданные своей музе, потому и горечь от явной несправедливости, горечь напрасной утраты.

Да, богата, с избытком богата литература, могущая позволить себе забвение такого уровня поэтов, которые способны украсить первые ряды любой другой литературы, кроме, наверное, русской. А вот с Алексеем Ржевским все как раз наоборот. Авансы, выданные ему, были столь щедры, что расплатиться за них он не смог. Да и не захотел, как видно. Потомок старинного дворянского рода удельных князей Ржевских, Алексей Андреевич «залетел» в русскую поэзию как бы мимоходом. Иная прочилась ему судьба — государственная, но на свою беду оказался он блестящим виртуозом словесности (как сейчас бы, наверное, сказали — авангардистом-версификатором). Молодость, блеск славы, кипенье сил, первые громкие удачи — все это годков на пять замедлило его карьер­ный рост.

Одно из первых стихотворений — мадригал заезжей красавице, итальянской певице, попался на глаза императрице Елизавете, которая считала себя непревзойденной красавицей и терпеть не могла соперниц. Тем более публично восхваляемых. Издатель получил нагоняй, а страница с «неприличными» стихами была вырезана из нераспроданных экземпляров журнала. Такому старту мог позавидовать любой начинающий стихотворец. Ржевский мгновенно прославился и еще несколько лет на волне успеха публиковал у Хераскова и Сумарокова свои басни, эпиграммы, мадригалы, блистая виртуозной (по тем временам почти небывалой) техникой. То оду выдаст, составленную лишь из односложных слов, то такой «навороченный» сонет, что и теперь глядится диковинкой на фоне ровной и предсказуемой словесной эпохи. Хотя и до того случались в русской поэзии «фокусники». Симеон Полоцкий, например, вирши свои и в спираль закручивал, и сердечки рисовывал любовными посланиями. Но это было чисто внешнее, формальное баловство.

Ржевский же форму расшатывал изнутри, и немало в том преуспел (тройной сонет, который мы сегодня предлагаем, наглядный тому пример). И, казалось бы, поощряемый современниками, стяжал бы он лавры на поле русской словесности далее и далее. Но в 1763 году, с восшествием на престол Екатерины Великой, имя Ржевского исчезает со страниц периодики (а книгу он так и не удосужился издать). Ржевский резко пошел вверх по карьерной лестнице, закрутился в придворных коловращениях и вывернулся наконец в первые ряды государственных деятелей. Он стал сенатором. Долго еще вздыхали его друзья и почитатели о загубленном таланте, но самому поэту было уже не до того. Иные страсти надолго захватили его, и только ближе к концу жизни он вновь попытался оседлать Пегаса... увы — бледные, невыразительные строки выходили теперь из-под сановного пера. Преданная муза отомстила: ничего хоть сколько-нибудь значимого Ржевский больше не написал. Так и остался в редких хрестоматиях вечно молодым, подающим надежды стихотворцем.

История поучительная, и все же, все же... в нашей антологии одного стихотворения именно Ржевский адекватен себе самому, как мало кто еще: ровно одно стихотворение (правда, «утроенное» изнутри — и тут изловчился виртуоз) — вот все, пожалуй, что осталось нам от его наследия, что способно еще, на наш взгляд, заинтересовать читателя два с лишним века спустя. Стихотворение одно, но сколько в нем выдумки, изящества, озорства... Впрочем, судите сами:

Сонет, заключающий в себе три мысли: читай весь по порядку, одни первые полустишия и другие полустишия.

Вовеки не пленюсь красавицей иной;
Ты ведай, я тобой всегда прельщаться стану,
По смерть не пременюсь, вовек жар будет мой,
Век буду с мыслью той, доколе не увяну.

Не лестна для меня иная красота;
Лишь в свете ты одна мой дух воспламенила.
Скажу я не маня: свобода отнята,
Та часть тебе дана, о ты, что дух пленила

Быть ввек противной мне измены не брегись,
В сей ты одна стране, со мною век любись.
Мне горесть и беда, я мучуся тоскою,
Противен мне тот час, коль нет тебя со мной;
Как зрю твоих взор глаз, минутой счастлив той;
Смущаюся всегда и весел, коль с тобою.


Два варианта

Вовеки не пленюсь,
Ты ведай, я тобой.
По смерть не пременюсь,
Век буду с мыслью той.

Не лестна для меня
Лишь в свете ты одна.
Скажу я не маня:
Та часть тебе дана

Быть ввек противной мне.
В сей ты одна стране
Мне горесть и беда,
Противен мне тот час,
Как зрю твоих взор глаз,
Смущаюся всегда.

Красавицей иной
Всегда прельщаться стану,
Вовек жар будет мой,
Доколе не увяну.

Иная красота
Мой дух воспламенила.
Свобода отнята,
О ты, что дух пленила

Измены не брегись,
Со мною век любись.
Я мучуся тоскою,
Коль нет тебя со мной.
Минутой счастлив той
И весел, коль с тобою.