Разные бывают венцы: крестные, брачные, терновые, лавровые — мученичества и достоинства, бесславия и позора. Вот, к примеру, в декабре 2011 года в подвале старого особняка на углу Арбата и Староконюшенного переулка открылся музей истории телесных наказаний Валерия Переверзева. Музей небесспорный: орудия истязаний соседствуют в нем с «трудовыми» досье именитых палачей, а истории мерзостных душегубов уживаются с историями первых христианских мучеников и инсталляцией «Ко второму пришествию готовы» самого основателя экспозиции. Как ни странно, от посетителей нет отбоя. Впрочем, какое отношение этот объект новых своеобразных паломничеств имеет к нашей основной теме? Увы, имеет...

Благодаря проповедям и житийной литературе все мы наслышаны о страстотерпцах и мучениках Христа ради. За что их мучили, понятно. Как? Об этом расскажут на Арбате, в указанном музейном пространстве. Там же нашлось место и для пресловутой помещицы­изуверки Дарьи Салтыковой, Салтычихи, с какой­то демонической жестокостью уничтожившей десятки собственных крепостных. Процесс над Салтычихой был непрост, но в итоге преступница оказалась в Ивановском монастыре. Да, наряду с проживанием в увенчавшей Ивановскую горку обители многих подвижниц и молитвенниц тот монастырь недобрую волею государевых людей был «одарен» и иным венцом — позорным, бесславным, узническим. Что ж, еще в древнем Риме судачили: «Сенаторы — хорошие люди, а их Сенат — бестия». И вот не без «добрых» людей наша обитель мало­помалу населялась не только откровенными бандитками типа Салтычихи, но и супругами великих князей, государей, вина которых сводилась лишь к их венценосному положению, то есть законной и потенциальной претензии на престол. А бывало и так, что венценосным особам жены попросту надоедали, и им насильно подбирали венцы монашествующих, вне воли стригли и отправляли к «Иоанну Предтече». Так или иначе, в ивановских застенках оказались Евдокия Сабурова, супруга царя Василия Шуйского Мария, вторая жена царевича Ивана Ивановича Пелагея — ее постригли по настоянию могущественного и Грозного свекра. Доставляли сюда и политических, и духовных, и уголовных преступниц — кого­то и под видом тронувшихся умом. Был и такой случай: здешняя старица Анастасия, потворствовавшая секте хлыстов, приютила поборников ереси, в том числе их вожаков — муромского крестьянина Ивана Суслова и купца Прокофия Лункина. Опять­таки закаруселился процесс, в результате которого всех троих приговорили к смертной казни, а погребли в монастырской ограде. Однако дело по новой поднял небезызвестный сыщик тех лет Иван Осипов («Ванька­Каин»), и новые палачи, извлекшие из гробов останки, сожгли прах за чертой Первопрестольной. Тех же сестер, что поддерживали старицу и покровительствовали сектантам, разослали по дальним монастырям — не дойти, не доехать — и наложили епитимью в качестве тяжких физических нагрузок. Как «уголовную» на Ивановской горке в течение 33 лет содержали и поминаемую выше Салтычиху. Невзирая на знатное происхождение, столбовую дворянку Дарью Николаевну Салтыкову вслед за 6­летним расследованием посадили в склеп под соборным храмом, куда доступ имел лишь солдат­охранник, но от которого уничтожившая чуть не полторы сотни невинных душ принесла ребенка. Позарился же служивый. И тогда Салтычиху перевели в пристроенную к собору клетку. Под улюлюканье зевак сидевшая на цепи узница грызла от злобной безысходности прутья, плевалась и пыталась атаковать собравшихся палкой. Так и почила — а вот погребли в Донском, на фамильном участке: как­никак Салтыкова. Впрочем, среди знатных ивановских невольниц попадались и другие личности...

Известно, что в 1785 году закрытым повелением императрицы Екатерины на Ивановскую горку тайно привезли не простую уголовницу, а, судя по всему, даму августейшего рода. Кем же являлась та особа, обманным путем вывезенная из­за границы екатерининским фаворитом Орловым? Тайна. Однако и тогда, и сейчас многими считается, что постриженная в Ивановской обители не по своей доброй воле являлась родной дочерью царицы Елизаветы Петровны. От вполне законного, но тихого брака императрицы с Алексеем Разумовским чета имела сына и дочь. О наследнике, кроме того, что он проживал в одном из монастырей Переславля­Залесского, ничего не известно. Разноречивы и сведения о наследнице. По одним данным, ее отдали тетке В.Драган, и по созвучию, дескать, возникла княжна Тараканова. Княжна — весьма и весьма схожая обличьем с Елизаветой Петровной — жила за пределами Российской империи и, говорят, к престолу не рвалась вовсе. Тем не менее о ту пору проявилась некая авантюристка, поддержанная поляками и называвшая себя Таракановой, а вместе с тем замахнувшаяся в правах на русский трон. Аферистку арестовали, но боявшейся заговора и пришедшей к власти путем неправедным Екатерине этого показалось мало. Истинную дочь предшественницы (или кем уж она была?) Орлов доставил в Москву, и там, в Ивановской обители, ее спешно постригли с именем Досифеи. Логичная с точки зрения хватавшихся за шаткое право престола история. Между тем таинственная страдалица поначалу как­то пыталась бунтовать, да мало­помалу смирилась. Более того, новоиспеченная матушка Досифея через мудрость духовного смирения пришла и к мудрости преподобного Исаака Сирина, которую впитали в себя лучшие насельницы Ивановской обители. Основой жития на Ивановской горке стало смиренномудрие. «Смиренномудрый не останавливается посмотреть на народные стечения, волнения, шум, разгул. При тех делах бывает много забот, помыслов, а через них отверзается дверь страстям, удаляется тишина рассудительности, и потому смиренномудрый охраняет себя от всего многого и во всякое время пребывает в тишине, покое, мире, скромности, благоговении. В смиренномудром никогда не бывает поспешности, торопливости, смущения, горячих и легких мыслей — ничего, что могло бы его изумить, смутить, ужаснуть, ибо ни в печалях не ужасается он, ни в весельях не приходит в удивление. Все его веселье и радование — о том, что угодно Владыке» — так назидал преподобный Исаак, так постепенно стала жить загадочная затворница Досифея. К слову, ивановские сестры свои иноческие пределы практически не покидали. Да и посетители внутрь монастыря не допускались, как того требовал местный устав. До того выросла матушка Досифея, едва ли не все время пребывания здесь находившаяся в безмолвии. «Безмолвие для монашествующих превыше, чем благотворительность», — учил Исаак Сирин. Старица Досифея, пробывшая в обители четверть века, сподобилась и смириться, и безмолвствовать, и добродетельствовать: предметы ее рукоделия распродавались на престольных ярмарках, а вырученные деньги через келейницу раздавались болящим и неимущим. Замечу: в бытность Екатерины к матушке Досифее, помимо игуменьи, келейницы да исповедников, не допускался никто — страдалицу томили в отдельной клетушке, совмещенной проходом с надвратной церковью. Однако на общие богослужения и трапезы узница не выходила. Службы для нее совершали отдельно, да и потчевали таинственную постриженицу много изысканнее, нежели остальное сестричество. Тем не менее несвобода есть несвобода. А вот с кончиной Екатерины тюремное небо над Досифеей чуть­чуть просветлилось — с визитами к ней неоднократно жаловал митрополит Платон (Левшин), приезжали старцы Новоспасского монастыря, а однажды пред затворницей предстала и фигура царской фамилии. Любопытно, что ивановская затворница собственными советами окормляла двух будущих старцев — братьев Путиловых, Исайю Саровского и Моисея Оптинского, последний из коих, между прочим, вспоминал: «Духовномудрая старица Досифея послужила мне указанием к принятию монашества». Ну а сама инокиня к концу жизни и вынужденного, но, наверное, промыслительного сидения в Ивановской обители ушла в полное уединение. Ее не стало в феврале 1810­го. От стен Ивановского великий ход, верховодимый Московским главнокомандующим Гудовичем, направился к Новоспасскому монастырю, родовой усыпальнице царствующих Романовых. Там и обрела земное упокоение загадочная старица, о принадлежности к августейшему семейству которой говорит многое, очень многое. И вот ведь что еще примечательно: Ивановский монастырь не раз опустошался огнем страшных пожаров и вслед за одним из них был закрыт вообще — лишь указом императрицы Елизаветы Петровны от 1761 года его восстановили и населили вдовами да сиротами знатных лиц. Ведала бы тогда государыня, что пройдет полвека и воссозданная ею обитель станет темницей дочери. Метафизика, мистика какая­то. Не потому ли от всех тех высочайших закабалений, насильных постригов и надруганий над человеческой волей жутким мистическим образом вслед за Октябрьской революцией монастырь обратился в подобие концлагеря?

Да­да, наряду с Новоспасским, Рождественским, Андрониковым Ивановский монастырь стал «домом ВЧК», лагерем принудительных работ на 400 человек. Образно говоря, обитель примерила к себе венец мученичества и исповедничества, а вместе с ней терновый тот венец достался ее новым «насельникам» — в частности, до отправки на Соловки здесь пребывал митрополит Кирилл (Смирнов). Ивановские сестры тогда перебрались на принадлежавший монастырю с начала ХХ века хозяйственный и образовательный хутор возле современной платформы «Новодачная» Савеловской железной дороги, но впоследствии арестовали и их, приговорив к тюремным срокам и ссылкам. К слову, духовником сестер являлся служивший во Владимирской церкви села Виноградова схиархимандрит Илларион. Большинство сестер имели светское образование, знали языки и потому активно занимались переводами служебников. Кроме того, раз в год, в престольный праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи, инокини выносили к вратам, на традиционную ярмарку, производное своего рукоделия: шерстяные изделия, кружева, шитье золотом. Трудолюбие, кротость и духоносность ивановских обительниц находили уважение даже среди трущобного люда распластавшейся поблизости Хитровки — поскольку насельницы монастырскую ограду почти не покидали, в делах доставки куда­либо документов, а то и денег им нередко вспомоществовали пресловутые «хитрованцы». И краж, кажется, не было вовсе. Так благодаря ивановским подвижницам буква за буквой сочинялся патерик здешней святости, а над Ивановской горкой вновь очерчивался венец добродетели. Действительно, обитель, вознесшаяся над крутым городским холмом и служившая «одним из достопримечательных видов Москвы», привлекала внимание не только финансировавших ее царских особ, зажиточных фабрикантов или, скажем, интересовавшихся ее прошлым Карамзина, Забелина, Сытина. Ивановский монастырь так или иначе отражен в отечественной художественной литературе — к примеру, мимо его стен прогуливался лирический герой романа А.Ремизова «Взвихренная Русь», а «сырая камера» обители, где томилась Салтычиха, упоминалась Чеховым в рассказе «Переполох». Более того, венчавший одну из красивейших круч московского урочища Кулишки, монастырь еще и внес вклад в формирование общегородской топонимии, одарив Первопрестольную парой Ивановских переулков — Большим (ныне улица Забелина) и Малым. Однако и это не все: помимо преподобного Моисея Оптинского, а также известных или неведомых новомучеников и исповедников лихой революционной годины, Ивановская обитель увенчана именами местночтимых и прославленных всей Русской Церковью святых...

Вот, к примеру, еще в XVII веке подвизалась за здешней оградой скрывавшаяся под венцом юродства блаженная Марфа. В миру ее, как и ивановскую пленницу Салтычиху, нарекли Дарьей. Только свою жизнь она скроила по иным лекалам, а потому и отношение к себе выстроила совершенно иное. Почему­то ее особенно почитали ожидавшие родов женщины, стекавшиеся к могилке блаженной, служившие панихиды и... получавшие чуть позже поддержку. Чтил прославленную местным чином Марфу Московскую и сам святитель Филарет (Дроздов) — именно он, посещая Ивановский монастырь, распорядился благоустроить место погребения блаженной. Его же, митрополита Филарета, благословением обители была дарована очередная жизнь после полного разорения французами и состоявшегося упразднения. Под благословение нашлись и средства, предложенные полковницей Елизаветой Алексеевной Макаровой­Зубачевой, в память которой в обители появилось действующая и ныне домовая церковь во имя небесной покровительницы доброхотки — преподобной Елисаветы Константинопольской, прослывшей дарами целительства, а также ночными молитвенными бдениями с осенявшими ее необычными свечениями. Свечение — а точнее, горение — в деле возрождения Ивановской обители, бесспорно, выделяло возглавлявшего комиссию по строительству монастыря недавно прославленного преподобного Пимена Николо­Угрешского, умело распорядившегося вкладами полковницы Зубачевой, купчихи Мазуриной и выделенными государственной казной. Да, государство и здесь, вслед за разорением 1812 года, явило себя завидным опекуном монастыря на Ивановской горке. Ну а как еще складывалась обительская история и какие еще венцы украшали или уродовали лик древнего монашеского гнездилища?

Во­первых, не миновать нам в этой истории венца мифов, загадочности, недосказанности и неведения ивановской родословной. Нет никаких точных данных о времени ее основания — только догадки и предположения, по одной из коих обитель впервые упоминается под 1415 годом, в связи с рождением великого князя Василия. Тогда, желая облегчения родов, из Кремля родители послали за старцем, подвизавшимся в монастыре Иоанна Предтечи под Бором, за Моск­вой­рекою, то есть в Замоскворечье. Позднее тот монастырь — быть может, и после пожара — упразднили и перевели на новое место, в Кулишки, к загородным государевым садам на Ивановской горке. И стал монастырь женским — к чему бы? Впрочем, это лишь версия, но, не отвергая ее, на миг остановимся подле древнейшего иноческого стана, у прародителя нынешней Ивановской обители, в современном замоскворецком Черниговском переулке...

Итак, наследниками стародавнего «подборовского» монастыря являются два храма в Черниговском да выходящая на Пятницкую колокольня одного из них — во имя Усекновения главы Иоанна Предтечи. Конечно, соборная церковь Предтеченского монастыря поначалу красовалась в деревянном облачении, но к 1514 году ее перекроил в камне именитый заезжий мастер Алевиз Фрязин — от той постройки ныне напоминает подклеть. Увы, так и не ясно, почему совершился перевод иноческого обиталища на Кулишки и вследствие чего новый Ивановский монастырь «сменил» мужской пол на женский. И вообще, когда состоялось само переселение? Быть может, то произошло благодаря Елене Глинской, мечтавшей увековечить рождение сына, будущего Ивана Васильевича Грозного, чье тезоименитство выпадало на день Усекновения главы Крестителя Господня? Возможно, обитель на новом месте заложил и сам Грозный, но некоторые исследователи полагают, будто это случилось еще раньше: при Иване III или Василии II. Бытует также предание, что на земле нынешнего Ивановского монастыря в конце XIV века проживал некий старец, предсказавший сыну Дмитрия Донского, Василию Дмит­риевичу, появление наследника. Так или иначе, с переносом обители в Кулишки храм Усекновения главы Иоанна Предтечи в современном Черниговском переулке стал приходским и к 1658 году тщанием богатого прихожанина В.Максимова значительно переделан. Следующая перестройка с возведением вставшей отдельно от храма, по Пятницкой, колокольни, где нынче располагается церковная лавка, будет произведена в 80­х годах XVIII столетия за счет купца Ф.Замятнина, а с 1896 по 1904 год приход обновил интерьеры, и тут уже поспособствовали новые опекуны — владельцы Даниловской мануфактуры Мещерины. Последние привлекли к работе даровитейшего Ф.Шехтеля, спроектировавшего в числе прочего мраморный иконостас. Любопытно, что в Пасхальную ночь и по иным великим праздникам колокольня Ивановской «подборовской» церкви, третьей по счету, вслед за кремлевским «Иваном» и «Василием Блаженным», откликалась на общемосковский перезвон. Однако минут революционные дни, и храм окажется разграбленным, колокола — сброшенными. Будут в крепких церковных стенах и управление продтоварами, и — на моей памяти — выставочно­демонстрационный зал стекла. По новой замоскворецкий Ивановский храм освятят в 1992­м, а за год до этого почти напротив, через переулок, возобновится служебная жизнь другой церкви древней Ивановской обители — во имя черниговских чудотворцев и мучеников Михаила и Феодора, по которым, собственно, и назовут впоследствии весь переулок. Говорят, именно здесь москвичи встретили останки умученных в Орде князя Михаила и боярина Феодора Черниговских и в память сего позднее срубили деревянную церковь. С конца XVII века храм вырядили в камень — то был вклад купчихи Ульяны Малютиной. Между тем и эта святыня не избежала поругания: после затвора и разграбления (кстати, образ Троицы, писанный мастерами Оружейной палаты, отсюда попал в собрание Третьяковской галереи) Черниговский храм почему­то передали баптистам, а затем — более традиционно — разместили в нем склад. Напомню: печальной участи не избежал и наследник замоскворецкой обители — монастырь на Ивановской горке, одним из чудовищных преступлений в котором стало полное уничтожение погоста, где наряду с сестринскими выделялись могилы попечителей, представителей старинных боярских и княжеских семейств Ордын­Нащокиных, Волконских, Оболенских, Мосальских, Шаховских, Волынских...

Впрочем, и до располосовавшей наш мир революции Ивановский монастырь то и дело примеривал к себе венец бед и запустений. И все­таки он вновь и вновь оживал и возрождался. Так было и по опустошении в Смуту поляками, и вслед за жутким мором 1654 года, когда из 130 насельниц погибли более ста. Так было и после уносивших жизни инокинь и пожиравших монастырские строения многочисленных пожаров, и по изгнании из Москвы «двунадесять языце», крепко бесчинствовавших и внутри обители на Ивановской горке. Правда, тогда, в 1912­м, часть имущества с большинством насельниц удалось переправить в Вологду, и, таким образом, в кельях остались игуменья Елпидифора да несколько престарелых монахинь. Раздосадованные французы разворовали что было, а горстка униженных и перепуганных инокинь тайком подалась в Хотьково. Монастырь тем временем испепелили поджоги — сгорело почти все, монашеское бытие прервалось. Соборный храм Иоанна Предтечи, представший в камне к 1657 году, перевели в разряд приходских. Мало­мальски подремонтировав келейные корпуса и созидавшиеся при содействии Петра I настоятельские покои, их заселили служащими Синодальной типографии, но в 1859 году велением Александра II обители указано было вновь возродиться. Средствами скончавшейся к той поре полковницы Зубачевой распоряжалась ее душеприказчица — купчиха Мазурина, начавшая быстрый разбор огарков и новую работу. А потом все как­то забуксовало — судачили, будто суеверную попечительницу остановила мысль об обычае быть погребенной при опекаемом заведении. Купчихе же, естественно, хотелось жить долго, и всяческие думы о смерти она отгоняла. Так или иначе, в монастыре появилась переведенная из Аносиной пустыни матушка Рафаила, а заминки в строительстве стал безукоризненно исправлять преподобный Пимен. Работу, в том числе по возведению нового и величественного храма, осуществлял замечательный московский зодчий Михаил Быковский, о романтическом почерке которого можно судить по уцелевшим постройкам усадьбы «Марфино», Покровского и Спасо­Бородинского монас­тырей, храмов Знамения в Ховрине и Троицы у Покровских ворот. И тут, в стесненных территориальных условиях, архитектору удалось поднять грандиозный, флорентийского обличья, Ивановский собор, ставший доминантным венцом всей местности. Украшением стали и взметнувшиеся над монастырской оградой башни — колокольни в готическом духе. Собор и домовую Елизаветинскую церковь освятили в 1879­м. Кроме того, в восстановленном монастыре открылись духовное училище для девочек­сирот, иконописная школа, больница для инокинь и послушниц всех московских женских монастырей, ясли для подкидышей, библиотека, а также лазарет для раненых воинов русско­турецкой кампании. Обустроился и загородный хутор — ненадолго, впрочем: после очередного, революционного, закрытия и вселения сюда некоего специализированного заведения собор приспособили под губернский архив, а чуть позже монастырские стены облюбовала школа НКВД, и, как ни парадоксально, именно отсюда летом 1941 года в тылы гитлеровцев направлялись диверсионно­разведывательные подразделения истребительного полка.

Прошли годы... И вдруг в 1992­м при бывшем еще монастыре открылась часовня во имя Иоанна Предтечи, где явила себя и новая ивановская святыня — обруч с частицей мощей Крестителя Господня, помогающий при головных болях. Тремя годами спустя освятили и домовую Елизаветинскую церковь, и при ее приходе, приписанном тогда ближайшему, Владимирскому храму, стало собираться сестричество. А в 2000­м Патриархат постановил открыть вновь женский монастырь на Ивановской горке. Древняя обитель, как бывало не раз, возродилась по новой — ей дан очередной шанс быть духовным венцом живописной возвышенности. Венцом созидательным и мирным — отнюдь не карательным, насильственным. Потому­то весьма символично, что не музей телесных наказаний распахнул окрест двери, а галерея духовной живописи «Божий мир» (улица Забелина), посетители которой и впрямь наслаждаются красотой окружающего мира. Ну а Ивановская обитель поблизости, с трудной, неоднозначной, но подвижнической судьбой, также венчает удивительный московский холм, вознося восстановленные кресты к небесам и Господу. Венцы случаются разные...

Алексей Минкин