Марина Котова
Пронзенные молнией
(Заметки о современной русской поэзии)
На рубеже века Х1Х и века ХХ возникло явление, принятое ныне называть Серебряным веком. На рубеже ХХ и ХХ1 веков наблюдается небывалый всплеск поэзии, соотносимый, думается, по мощи своей с Серебряным веком, но вот беда, некому оценить величие этого явления. И не в том только дело, что «большое видится на расстоянье», и не в том, что мало появляется критических статей, суть проблемы в том, что люди перестают читать друг друга, слышать друг друга. Толпа больше не желает пророков, каждый сам хочет быть пророком. Я! Это Я! Я не тварь дрожащая, я право имею! Я тоже писатель! Вот, смотри, у меня и ноутбук с собой, читай! Некогда мне читать других, слушать других, критиковать других, свое бы успеть написать, заветное! Откуда это чувство? Думается, оно во многом вытекает из особенностей современной действительности. Век убыстряется. Время течет быстрее. Дьявол подгоняет, ибо легче сбить человечка с толку на ходу, на бегу, в сутолоке, в толпе, легче утопить главное, растворить в хаосе деталей, мелочей. Под утробный дьявольский смех народы, сбивая друг друга с ног, спешат прямиком к пропасти.
Люди одаренные оказываются в ситуации «ускорения жизни» в проигрыше. Ускорение не дает возможности осмысления, гонка на выживание выматывает, если она и развивает какие-либо качества, то скорее ловкость и хитрость, чем силу и храбрость. В поэзии зачастую объявляются гениями по чину, по количеству денег, по связям, по хорошему отношению, по совместно распитым водке, коньяку и т.д. и т.п. Умиление вызывают статьи заказные или написанные о литературных чиновниках их же подчиненными.
Ускоряйся! — призывают нас. И все же остановимся, всмотримся в лица поэтов, пока они живые, пока не раздавило их железным катком убыстряющейся реальности. Это всего лишь штрихи к портретам современников, имена которых, увы, так редко звучат на страницах, будто их и нет.
Трагедия современного человека заключается в утрате цельности. Сознание человека ХХ1 века фрагментарно, калейдоскопично, болезненно искривлено. И поэт тоже болен вместе с веком, так происходят изменения в психике в семье алкоголика у каждого из домочадцев. И современная поэзия являет нам попытку одоления пропасти, обретения цельности. Какие потери и какие обретения ждут поэзию на этом пути, еще предстоит осмыслить будущим исследователям. Мы, находящиеся «внутри системы», можем только предполагать, что сохранит время, но уже сегодня можно говорить о тех, кто несомненно интересен для дня сегодняшнего.
«Подведите к могиле коня…»
Поэзия Екатерины Полянской похожа на питерские улицы в щемяще-тоскливую пору ноября с сырым промозглым ветром, с желтой липкой грязью на тротуарах. Питер дышит в ее стихах, город в развалинах, с уцелевшими величественными фасадами, за которыми скрывается нищета настоящего. Питер Полянской это город полупризрачный, с нежитью-шишигой под горбатым мостом и одновременно реальный. «Обострившимся слухом» выделяет поэтесса из общего хора «ломкий хруст ледяной, шорох мусора, птичий галдеж», обломки чужих разговоров. Кажется, поэзия Полянской вобрала в себя всю тоску современного человека, все болезненные рефлексии, страхи. всю неуверенность его в будущем. Тонкая, одинокая, страдающая от тщетности и прекрасности бытия душа героини стихов Полянской не находит радости в окружающем, счастье для нее всегда в прошлом. Примером тому хотя бы вот эти. пронизанные светом минувшего лета и минувших чувств строки.
Помнишь, рвали малину. держа лошадей в поводу,
Где медвяное лето на щедрых кустах вызревало?
Разлад, распад связей являет поэзия Полянской. Некая неодолимая застылость довлеет в ее мире.
Жизнь тяжелою каплей на кухонном кране зависла
И не может упасть притяженью земному назло.
В ее поэзии преобладают мотивы угасания, смерти, и оттого видимо, так часты в ее поэзии слова с приставкой без-/бес: безнадежный, бесконечный, безразличный.
Угаснет род. Последний император
Бездетен. И ему уже давно
Аукнулись все безрассудства, траты,
Победы, пораженья. Все равно…»
Свет в ее стихах «неверный», «сизовато-рябой, голубиный», «тихий», «призрачный». Обилие полутонов создает ощущение некоей зыбкости мира, неустроенности.
Чувство бесприютности, потерянности, зябкости не оставляет лирическую героиню Екатерины Полянской, стоящей на сквозняке бытия. Образы текучи, изменчивы.
«И сквозь туман , сырой и клочковатый,
В ветвях увижу чуть заметный след.»
«Очнуться средь сырого неуюта»
Постоянно подчеркивается чувство безнадежности, оттого что мир не принимает, чувство собственной «горбатости».
Не вписаться. Чертополох в меже
Тянется вверх, горизонталь калеча.
Не вписаться. Крылья на вираже –
Словно горб, выламывающий плечи.
Вместе с тем мир Полянской не мертв, не замкнут, он населен людьми и многочисленными живыми существами. Лошади, собаки, голуби, подснежники вдоль канавы обитатели ее поэтического пространства.
Для Полянской характерен интерес к простой, несуетно текущей мимо жизни, к павшим, к пьяницам, отжившим свой век старухам, спорящим «хрипящей изнанкой наружу» больным старикам. Возможно потому, что тема памяти важнее для автора, чем настоящее.
Вот ее герои:
Обшарпанный дядька вздыхает о гроздьях рябины.
Что бьются в окно и полночи уснуть не дают.
Нетрезв, оборван и весьма помят,
Он крошит хлеб неловкими руками.
Скользит и уплывает его взгляд
Скорлупкой по воде меж облаками.
Расширение поэтического мира и своеобразное сжатие времени в поэзии Полянской происходит за счет использования мифических образов, введения в тексты многочисленных цитат, реминисценций, обыгрывания традиционных, зачастую банальных образов.
Интересно то преображение штампов, которое происходит в стихах Полянской. У нее даже есть стихотворение «Штампы», посвященное традиционным поэтическим образам, Это своего рода исследование. Четко прослеживается ось, на которую «нанизываются образы» -- небеса-земля, между которыми путь человека, который вполне укладывается в великие «штампы», составляющие по сути смысл и суть души человеческой.
Что поделать нам все же
К славе Господа вящей
С неумытою рожей
И душою болящей,
С этой пьянкой-гулянкой
С этой кровью-любовью,
Да судьбою-обманкой,
Да свечой в изголовье.
Заканчивается стихотворение упоминанием последнего «штампа»
«Все, что примут два метра
Неродящей землицы».
Впрочем, сразу оговоримся, в данном случае. обнаруживается не столько особенность конкретно поэзии Полянской, сколько определенная тенденция современной поэзии, накопившей громадное количество образов, требующих переосмысления..Вспомним хотя бы стихотворение Галины Щербовой, говорящей о ценностях духовных и о преломлении их в поэтическом творчестве.
Венец Христов и грех Адамов –
Непостижимое клише.
Обилие реминисценций, явных и скрытых, расширяет художественное пространство, выводя автора на новые уровни понимания мира и места человека в этом мире, подключая к полю мировой поэзии. Отдельные стихотворения Полянской практически целиком выстроены как диалог с чужими стихотворными текстами при сохранении индивидуальной авторской интонации, например. стихотворение «Скажи, куда мне спрятаться, скажи…». Пушкин. Гумилев, Ахматова, Лорка, их дыхание явственно ощущается, когда читаешь стихи Полянской. Чаще можно говорить о своеобразном опосредованном влиянии поэзии предшественников и современников на поэзию современных поэтов, ибо связи между литературными эпохами в целом и авторами явление необычайно сложное. Когда. к примеру, Полянская пишет о коне, которого подведут к могиле, разумеется, вспомнится нам и Пушкинская «Песнь о вещем Олеге» и древние источники, описывающие древний обычай хоронить коня рядом с князем.
Вы. когда хоронить соберетесь меня.
Я прошу – подведеите к могиле коня.
Чтоб рванул он от ямы раскрытой и чтоб
Комья глины со стуком упали на гроб.
Образ коня для поэзии Полянской сквозной. Мифический Пегас пасется в ее стихах рядом с вполне рельными конями. А сквозь черты обычной коняги проглядывает Пегас.
Диалог с литературой и шире с мировой культурой вообще посредством цитирования и реминисценций яркая отличительная черта современной поэзии, явленная у каждого в разной мер, причем не только у тех, кого принято считать постмодернистами.
Куда же зовет, уводит читателя поэзия Полянской? В мифическое прошлое?
В личное прошлое, где осталась любовь и надежды? За город, в лес, где можно прижаться к конской морде и забыться? К дверям храма? Возможно, хотя взаимоотношения с Богом у Полянской достаточно сложные. Хотя и пишет поэтесса:
Объятия Казанского собора
Еще распахнуты. Еще кого-то ждут.
Мир расколот молниями. Душа мятется, тоскует и ищет выхода. И почти не верит в него. И вернее всего обозначить общую направленность творчества Полянской ее же утонченно-печальными строками:
Желтый шарик надежды неизвестно на что.
«Опилочный князь»
Евгений Эрастов, по своим эстетическим взглядам и миропониманию, близкий к Екатерине Полянской, являет нам тип «тоскующего наблюдателя». Сравнивая этих двух поэтов, мы можем приблизиться к пониманию автора и лирического героя в современной лирике.
Интересно понаблюдать за тем, как сам автор оценивает свою роль в мире поэзии.
Екатерина Полянская пророком себя не считает. Пушкинское видение проблемы поэта и поэзии ей и чуждо. и, сказать откровенно, недоступно. Гениальной себя она тоже не чувствует. (Вспомним эпатажное Северянинское «Я гений Игорь Северянин».) Но эпатаж ей не свойственен.
С некоторой долей надежды, что все-таки не все безнадежно, и кто-то ее самобичевание оценит, Полянская пишет о себе так:
К осени, лицом отвердевая.
Начинаю, в общем, понимать,
Что уже не вывезет кривая
И что я, увы. плохая мать,
Скверная жена, работник средний
И один из множества поэт,
Что давно не хожено к обедне
И что денег не было и нет.
Запомним это горькое «и один из множества поэт». Стихотворение это, в общем, среднее, с робкой попыткой иронии, хотя и заканчивается выходом в высшие сферы, мечтой на некую высокую, прекрасную весну, выражает боль не одной лишь только Полянской, но и многих современных стихотворцев.
Проблема в некоем угасании, убывании воли. Образ «лицом отвердевая» страшен. ибо речь здесь о приближении смерти. С этого и начинается стихотворение: с мысли о подступающем конце. Ощущение, что пишет человек тяжело больной или сломленный судьбой. Заметим, что это тоскливое «один из множества поэт» упоминается в ряду между «работник средний» и «не хожено к обедне», тем самым подчеркивается в этом нарочито простом, житейски-бытовом перечислении истинная роль поэзии в ее жизни, скажем так, не основная. Разумеется, наивно было бы напрямую толковать это таким образом, будто человек считает себя бездарным. Речь о неких тенденциях. К тому же, что греха таить, отмеченные высокой печатью подспудно об этом догадываются очень рано, они поистине знают. Так что доля истины в авторских откровениях всегда есть.
У того же Эрастова нередко упоминание о собственной «квелой крови», «вялой крови».
Что с тобою. дружок, происходит?
Вдоль по коже гуляет мороз.
В теле вялая кровь колобродит,
И до хрупкого горла доходит
Затянувшийся русский психоз.
Вот автопортрет лирического героя Эрастова, близкий, по-видимому, авторскому.
«Со страхом рыцарь, хоть и без упрека». Или вот еще заостреннее, болезненней, хотя и все с тою же горькой иронией:
В стране этой хмурой и дикой
Кузнечиком тихим живу.
Никому-то ты толком не нужен
И пред миром скорбей безоружен.
Мальчик-с-пальчик, опилочный князь.
Тоска, плач по времени, утерянным безвозвратно, мотивы приближающейся смерти нередки у Эрастова. Рефреном звучит обреченное «неизбежно. бесслезно. безвестно». Эрастов — поэт с привкусом смерти на губах. В отличие от Полянской, для которой близость смерти являет собой возможность обрести смирение и посредством покаяния достичь бессмертия, вспомним хотя бы стихотворение «Святой Борис», у Эрастова мысль о близкой смерти вызывает тонкие, но скорее земные переживания, иногда отдающие даже некоторым сладострастием.
«И все ближе на сердце, все слаще,
И все ближе до Райских Ворот.»
Внимание к тончайшим чувствам, к их переливам, к переходным состояниям роднит поэзию Полянской и Эрастова. Оба они тяготеют к импрессионистическому видению мира, оба обращаются к достижениям Серебряного века. И тому и другому свойственно болезненно-утонченное восприятие бытия. В стихотворении «День рождения» Эрастов открыто указывает свои творческие ориентиры, в числе которых Анненский с «нежным букетом хризантем инфернальной красы», Клод Моне с «жасмином», Надсон с туберозами, Ахматова с «пламенем алым императорских траурных роз». Тут и Достоевский без цветов.
Уместно бы вспомнить, говоря о Эрастове, еще и Сологуба.
Terrafatalis Натальи Егоровой
Наталья Егорова прошла мимо читателя и мимо критики. Не заметили. Остались глухи. Ее будто и нет, а между тем, поэтесса она интересная, яркая. Интересна воплощенная ее в стихах женская судьба, неординарная, на грани, на разломе имперского распада.
Судьба ее, не особенно счастливая, впрочем, кто на земле счастлив, отмечена была тем не менее несколькими замечательными событиями, определившими ее творчество. Родиться ей повезло в древнем русском городе Смоленске, где по ее собственным словам, «можно жить». Древние храмы, монастырь, пространство средневекового города. Стихи о Богоматери «Одигитрия Смоленская», «Андрей Рублев», «Нищенка» и многие другие, думается возникли именно благодаря золоту куполов и тому золотому тончайшему слою, незримому, образовавшему своеобразныек «небеса» над Смоленском, этой живой золотистой пыли истории, облекающей всякий древний град.
С точки зрения формальной, поэзия Егоровой не богата новаторскими приемами. . Поэтесса тяготеет к классическим строфам: катренам и двустишиям. В жанровом отношении поэзия Егоровой тоже не отличается особым разнообразием. Не изобилует она и реминисценциями, которые так любят считывать критики и ученые, исследователи поэзии, хотя, разумеется, они присутствуют. Сила ее творчества в другом. Она являет нам лирическую героиню нового времени: русскую женскую судьбу на сломе эпох.
Поэзия Натальи Егоровой унаследовала блоковскую страстность. Отметим сразу, что это необычно для поэзии современной.
Слышится в стихах Егоровой ветер, метель, ямщичкая удаль, что-то от русских протяжных песен, безнадежных и исцеляющих одним только, кажется чередованием этих космически протяжных «о», «а», «и». Вспомнить хотя бы возносящее к звездам, вызывающее в груди томительное ощущение громадных пространств «Ничто в полюшке не колышется…» Такой же безнадежностью и неизбывной, высокой русской тоской, тем же русским простором веет от поэзии Егоровой.
Когда опускается ночь на простор снеговой,
Огромное небо беседует властно с тобой.
Первое, что обращает на себя вниманиен в ее творчестве: масштабность, широта охвата, своеобразная укрупненность деталей. Излюбленные ее, лейтмотивные образы — Вселенная, космос, Небо, «другие миры». Егорова — поэт со взглядом, обращенным к небу.
Егорова — не пророк, не демиург, это человек своего времени, совестливый, страдающий, мучительно пытающийся в нем выжить и выстоять, найти опору на сшибающем с ног ветру перемен. У нее нет больших по объему поэм, но и в малых формах она раскрывает тему широко объемно. Напрасно было бы искать здесь прямого обращения к историческим событиям, ее поэзия — это осмысление прежде всего своего места в новом мире.
«Ищу былую Русь». Распад империи не мог не вызвать мощного выброса энергии, которым питались и продолжают питаться многие, в том числе разная мразь. Для поэта распад мучителен, равнозначен едва ли не концу жизни, ибо все стало чужим, и в этом мире для поэта нет места.
«Я жить хочу — и на себя сержусь,
Скриплю снежком, ищу былую Русь.
Чужая ночь. Чужой любви закон.
Чужая повесть варварских времен».
«Неведомый шум просыпается в теле,
И крылья ломает, и выхода ищет.»
Есть у Егоровой стихотворение-реквием, но объектом внимания становятся не столько мертвые, отжившие предметы уходящего быта, сколько уходящая с этими предметами жизнь.
Никто не косит черные бурьяны.
По всей деревне — тленье и распад.
Глядят сквозь ночь в тягучие туманы
Глаза пустых, забытых Богом хат.
И собранный по чьей-то дивной воле
В честь жизни той, что пела и цвела,
Стоит музей в безлюдном диком поле
На улице умершего села.
Где же место поэта, когда рушится привычный мир, кгда «легко зовут Россией от чужаков родившихся детей»? Спор со вселенной, вызов, протест звучат и здесь.
И не смирившись с пагубой и тленом,
Музейный зритель родины своей,
В умершей хате споришь со вселенной,
Но лучшей жизни — не находишь в ней.
Стихотворение это, горькое, трагичное, на мой взгляд, знаковое для Егоровой. Подспудно в нем слышится мысль о том, что и вся жизнь ее и творчество напоминают этот музей уходящего быта. И ее собственная жизнь уходит вместе со старой Россией, и ей самой нет места в этой новой реальности. Осознание это страшно. Мотив чуждости, оторванности, конца, пустоты повторяется навязчиво из стихотворения в стихотворение. Мотив разрушения звучит открыто и в любовной лирике и в стихотворениях о бывших когда-то друзьями. Распадается Русь, распадаются человеческие связи. И Егорова передает трагедию жизненного неблагополучия, распада мощными волнами поэзии.
«Никто не позвонит, пока никто не умер».
«С чужих перил сметаю снежный прах,
В чужую дверь стучусь в промозглых мглах.»
Чужой пурге кричу: «Довольно выть!
Мне не с кем о любви поговорить!»
Мотивы распада звучат и других стихах Егоровой.
«Домики желтые с белыми трубами…»
«Эй, до свидания! Глотну твоей сини.
Сердцу в воде твоей вольно и грустно.
Так уплываешь ты льдиной, Россия,
Льюиною белою в черное русло.
С клубом и школой, любовью к истокам,
Лодкой гниющей, свечою венчальной,
Страстью, как черный романс твой, жестокой,
Бытом старинным, провинциальным.
Протест, поиски выхода — ключ, камертон поэзии Егоровой.
Лирическая героиня Егоровой отнюдь не самодостаточна. Мотивы отчужденности от мира, непонятости не новы для русской поэзии.
Оксюмороны «покорная муке веселой».
Не боясь прозаизмов, рисует Егорова привычный деревенский уклад. В этом и во многом поэзия Егоровой сближается с поэзией Николая Тряпкина.
Ср.
«И провеют над нами все наши московские зори,
Да и младость моя пробежит вся у вас на виду».
И протенькает птичка. И сядет вот здесь, на заборе.
Это муза моя прилетит в заповедном году»
«Так сойдемся же в круг и степенно беседу затянем
Все о том же,о том, что нас больно и ясно роднит.
Пусть гармошка поет и летает над кринкой с геранью,
Словно красная птица над красною птицей парит»
Суть даже не в формальном сходстве, скорее, во внутреннем ощущении русской истории. Егорова не обладает той злостью и резкостью на грани фола, которой отличалась поэзия позднего Тряпкина с его резкой критикой нового, постперестроечного уклада, но ощущение гибельности, тоски по уходящему сближает их.
Ведет Егорва непрерывный диалог и с поэтессой Светланой Кузнецовой, к судьбе которой она никогда не была безразлична, о творчестве которой написала великолепную статью. Тема вырождения и опутошения земных богатсв волновала и Тряпкина.
«Душа у нас с запросами,
И все как у людей:
Девчонки — с папиросами,
И женки — без детей.»
Здесь стоит в вспомнить строки Светланы Кузнецовой о «Богу преданных старухах», где также звучит напрямую мысль о разрушении и вырождении. Подхватывая эту тему, Егорова пишет горькое стихотворение о дауне, «несущем бремя вырожденья». Сам он не виноват, но как носитель, как проявление зла жуток.
«В нем нету зла — в нем память рода
На сто веков свободой свищет.»
«От сожалений не уходит
И родины не понимает.»
Даун здесь - некая путота, черная дыра, конкретное выражение того всеобщего распада, который присутствует в мире. Не случайно появляются в стихотворении и «гниющая» речка и мост, скрипящий «доской черно-горбатой». И речка и мост тоже страшны, уродливы, как и человек, лишенный памяти рода.
От Светланы Кузнецовой, думается, и эта страстная любовь к расписным платкам и розам. Вообще, платок в женской поэзии тема особая, интересная. У Егоровой платок часто не просто элемент костюма. Наряду с предметным значением он несет роль символа. Часто -- одиночества.
«Пускай за всех, кто в буре одинок
Горит червонной розою платок»
В другом месте — небесного покровительства, защиты. «В стихотворении «Одигитрия Смоленская» Богродица снимает не вишневый с золотом омофор, какой видим мы обычно на иконах, а - русский платок.
«С долгих кос ты сняла нам покровом
Расписной среднерусский платок.»
Платок выступает и как символ уходящей Руси.
«А у светца, где в пестром полушалке
Крестьяна-мать детей учила жить,
Соломенное чучело на прялке
Сучит судьбы таинственную нить»
Передать время и чувства человека, живущего в этом времени возможно не только непосредственным описанием или упоминанием конкретных событий, время передается всем поэтическим строем, всем поэтическим пространством отдельного произведения и творчества вообще.
Итак, свет и тьма, противопоставление традиционное для поэзии. Но в стихах Егоровой, которая воспринимает мир главным образом зрением, мы встречаем редкостное изобилие источников света: Это живые светила: солнце, луна, звезды:
«звездной Психеи горят роковые огни».это стихии и явления природы: «белая вьюга», «бенгальский огонь снегопада», это зеркала, которые светят из тьмы «о разлуке», фонари, «свет пестрых витрин», «огни площадей», «на сто ватт сияют свечи», горит коптилка, керосиновая лампа. Это природные источники света, часто неожиданные, необычные: «Вощаные светящиеся соты», «светит роза сухая», «светит мох на камнях колоколен», светится мгла», «дорога горит, как свеча», «дорога-огонь».
Свет повсюду.
«Черемуха в щелканье веток —
Сквозящий резной силуэт,
Как будто слепили из света,
И в плоти оставили свет.»
Светят и потусторонние миры: «светящаяся вечность».
Не случайно в стихотворении «Диктуют звезд, поджидает рок…» поэтесса называет самое себя «Вселенной в снегу ночных светил». Куда тут «тихому кузнечику» Эрастову!
Зоркость у Егоровой свойство не только глаза, но и ума и сердца.
Но знал змеино-зоркий ум вотьме,
Клоснясь за сердцем голубино-зрячим:
Нельзя на Богом выжженной земле
Искать свою мгновенную удачу.
Туман, мгла, метель — природные эти явления подчеркивают зыбкость, неопределенность, неустойчивость и хрупкость мира, где любое явление может обернуться своей противоположностью: встреча — разлукой, надежда — разочарованием».
«Спрячу в плащик дрожащие руки,
Гляну в озеро — ряска и мгла.»
«Только дробным мольчаньем рассыпалась мгла.
О разлуке светили во тьме зеркала».
«В кварталах — иней. В подворотнях — мгла.»
Мгла у Егоровой не только реальная, она приобретает нередко роль символа. Это синоним неведения, тайны будущего.
«За годами и мраком не видно во мгле,
Что на Бог на земле приготовил».
Егорова тяготеет к образам ярким, зримым, к чистым, насыщенным, без примеси и оттенкам цвета. Особое тяготение она испытывает к красному и золотому. Какое богатство: «маковый зов», «красные зевы», «алый прах», «красная заря», «алых яблок сад», звезды, цветущие «огненными маками».
За годами и снегом не видно во мгле,
Что нам Бог на земле приготовил.
Светит роза сухая на черном столе,
Словно сгусток запекшейся крови.
В темных синих подпалинах —
маковый зов
Обреченного на смерь рассвета.
В красных зевах
засохших без влаги цветов —
Полыъание мрака и света.
Свет плывет по великому кругу
От коптилки к Душе мировой.
Ночью в черные дыры округу
Тянет вместе с землей и травой.
Необычно решается антиномия свет-тьма. Свет в стихотворении Егоровой трагический, несущий смерть. С жутковатой иронией, в подтексте которой искрення боль и неизбывная тоска, Егорова заключает:
Тянет в омут познанья планету.
В черных дырах — а все же живем.
Видишь, Боже, и мы не без Света
В погибающем мире твоем.
Пытаясь объяснить нынешнее свое душевное состояние, Егорова обращается к глубинам Прапамяти.
«Может, в древних пластах мезозоя,
Обращаясь в упорный полет,
Сбереженная память откроет,
Что за песня нам жить не дает?»
Звон синих слюдяных стрекозьих крыльев навевает мысли о загадочности бытия и о тайне дара стихотворства, столь же непостижимого как и ливень синих стрекозьих крыльев.
Основной конфликт в творчестве Егоровой это не столько конфликт «личность-общество, сколько кофликт «личность-время».
Прощаю смерть в последней глубине,
И век, что не нуждается во мне.»
и даже шире — «личность-бытие».Строки Егоровой звучат как формулы, ибо выстраданы, осмыслены.
Но знал змеино-зоркий ум во тьме,
Клонясь за сердцем, голубино-зрячим:
Нельзя на Богом выжженной земле
Искать свою мгновенную удачу.
Мысль о роке, обреченности, гибельности, конечности всего земного не оставляет лирическую героиню Егоровой даже в самые светлые и возвышенные мгновения бытия. Она будто бьется в тисках, не в силах вырваться из очерченного круга, единственное, что ей доступно: осмыслить, выразить в образах тоску безысходности, выкрикнуть, выдохнуть свой протест. «Ищу и в безысходности исхода» — повторяющийся мотив.
В поэзии Натальи Егоровой много от Серебряного века. Эта пронзительная трагичность, эта тяга к звездной теме, к другим мирам. От некоторых стихов ее веет жутью. Вспомнить хотя бы о погибающем аисте.
Нищенка с голубями символ Божьего милосердия, о падшей женщине, живьем взятой на небо. Отсвет библейской легенды о Енохе.
Стихотворение в три традиционные краски: белые церкви, золото, синь голубая, голубеющий крин, небеса-голубень.
«Так всю жизнь ожидаешь прощения день,
А увидишь спасенье — и страшно.»
О личном счастье героиня не помышляет, ибо в него не верит.
Вообще природа в стихих Егоровой изображается сообразно характеру автора, здесь не стоит искать тщательно прописанных пейзажей, нет тонких наблюдений за природными явлениями, нет переходных состояний, как, к примеру, у Тютчева или Бунина. Природа сама по себе Егоровой не самоценна, хотя тяготение к ней чувствуется. Она всегда либо повод поговорить о своих чувствах, либо о мире, Вселенной, Боге.
«Пусть птицы шепчут: «Что ты! Что ты!»
Я говорю им: «Ближние мои,
Нет у меня ни веры, ни работы,
Ни счастья, ни удачи, ни семьи».
«А дорога до ближнего бора
Под зонтом сыроежки хранит
Млечный шум неземного простора —
Херувимское пенье орбит.»
Вообще интерес к звездной теме в поэзии Егоровой нарастает от стихотворения к стихотворению, иногда это выглядит органично, иногда неествественно, автор как будто избывает какую-то тоску по другому миру, не чувствуя окружающий мир полноценным, полнокровным, по сравнению с надмирным. Не нашедшая земного счастья душа тянется к неведомому, звездному.
С грустью приходится признать, что поэзия Егоровой с несколько тяжеловатой, архаичной лексикой, возможно, сложна для восприятия современного читателя. Запечатленная в ней «былая Русь» уже не интересна поколениям, воспитанным на иных ценностях, поколениям, для которых «баян» означает полный отстой, нечто смешное, несуразное, туповатое. Ибо вытравлено, выжжено каленым железом, осмеяно и испохаблено все русское.
Продолжение следует…
Книгоноша
