Лучше ли мы жителей Женевы?

(опыт внимательного прочтения «Братьев Карамазовых»)

Меньше пяти лет осталось до двухсотлетнего юбилея Ф. М. Достоевского. Заказывать цветы и шампанское рано, но перечитать и задуматься над последним его романом, на мой взгляд, самое время. Тем более что роман-то незакончен, и за опубликованным первым романом должен был последовать второй, так и не написанный роман. Тот факт, что романов должно было быть два, широко известен, но почти не учитывается при разборе «Братьев Карамазовых», и мы уверенно считаем, что судом над Дмитрием Карамазовым заканчивается всё повествование.

Невозможно представить себе юбилей без тематического показа фильмов, снятых по произведениям Фёдора Михайловича. Среди кинолент, думаю, будет и вышедшая в 1969 году замечательная картина «Братья Карамазовы» Ивана Александровича Пырьева. Молодые люди, которые в те далёкие годы смотрели этот фильм, сейчас уже пенсионеры, но яркие образы, созданные очень сильным актерским коллективом, они, наверное, пронесли в памяти через всю жизнь. Более молодому поколению тоже известна эта картина, поэтому можно сказать, что люди разного возраста, взяв в руки книгу, видят Дмитрия Карамазова таким, каким его воссоздал Михаил Ульянов, а в рассуждениях Ивана Карамазова слышат голос Кирилла Лаврова.

Но я увлёкся, фильм фильмом, а говорить собираюсь о книге. О фильме же вспомнил потому, что, читая роман, мы испытываем белую зависть к тем подписчикам «Русского вестника» М. Н. Каткова, которые не знали и не могли узнать о том, как будут развиваться события в «Братьях Карамазовых». Каждый свежий номер этого журнала знакомил их с новыми главами, и они должны были сами, без подсказки критиков и знаменитых артистов, разбираться и с сюжетной интригой, и с идеей всего произведения.

Думаю, вы считаете, что мы такой возможности лишены, ведь знания того, что Дмитрий Карамазов будет напрасно осуждён и что убийцей является Павел Смердяков, относятся к категории «известно всем». Не важно, откуда мы получили эти знания: из кинофильма, из разговора с друзьями или из предисловия к роману, важно, что практически у каждого эти знания были ещё до того, как мы открыли первую страницу. Хотим мы того или нет, но мы уже пленники стереотипов. И по мере того, как растёт объём материала, посвященного исследованиям «Братьев Карамазовых», эти стереотипы, на мой взгляд, уводит нас всё дальше и дальше от той идее, которую закладывал писатель в главный роман своей жизни.

Например, образ Дмитрия Карамазова, так вдохновенно воссозданный Михаилом Ульяновым, ошибочен. Здесь надо оговориться, ошибочен только в той традиционной трактовке событий романа, которая лежит на поверхности сюжета и к которой мы так привыкли. Сейчас поясню в чём дело.

О карамазовщине, которая является ключом к пониманию образа Мити, читателю говорят такие герои романа как семинарист Ракитин, прокурор, и лучше и точнее всех сам Дмитрий Карамазов. Дмитрий рассказывает брату Алёше о наслаждении, которое он испытывает от своего бесшабашного поведения или, как выражается Митя, «если уж полечу в бездну, то так-таки прямо, головой вниз и вверх пятами, и даже доволен, что именно в унизительном таком положении падаю и считаю это для себя красотой».

Пример этого падения в бездну мы видим на первых страницах романа. Митя получает от своей невесты Катерины Ивановны Верховцевой три тысячи рублей и, вместо того чтобы отправить их в Москву, гуляет на эти деньги в Мокром. Гуляет на постоялом дворе широко и не один день. Веселить Дмитрия приезжает целый цыганский табор, собираются все жители ближайшей деревни от стариков до девок. Деревенских мужиков он поит французским шампанским, а баб угощает конфетами. Но через три дня веселье кончается. Если вы думаете, что подобные праздники прекращаются от того, что мужики пить устали, то ошибаетесь: такие праздники заканчиваются, когда деньги кончаются. Будь у Мити не три тысячи, а пять, то он, наверное, перепоил не одну деревню, потому что это карамазовщина, а она неудержима. Подобные дикие и широкие поступки и радуют его при падении в бездну. Но главное, что в душе-то он честный малый, и такой человек, когда гуляет, хочет остановиться, но не может, и от того, что сам понимает, что остановиться не может, гуляет ещё сильней.

Отмечу, что в этом эпизоде проявляется только одна из черт карамазовщины – неудержимое сладострастие. Митя целую деревню перепоил для того, чтобы завоевать любовь Грушеньки. В карамазовском сладострастии Митя не одинок, такую же страсть к Грушеньке испытывает и Фёдор Павлович Карамазов – отец Мити. Он через слугу Смердякова просит Грушеньку ночью прийти к нему и за один визит предлагает ей три тысячи рублей. Чтобы вы представляли величину сладострастия старика-отца, скажу, что за свой дом в Старой Руссе, который являлся целой городской усадьбой, Фёдор Михайлович Достоевский заплатил только одну тысячу. Хлещущее через край сладострастие отца и сына и приводит к трагедии. Именно это я назвал традиционной трактовкой событий романа.

В этой борьбе отца с сыном мы всецело на стороне Мити. Мы любим Митю и любим потому, что он не вор и не подлец. Он нравится читателю, так как в душе это добрый и честный парень, именно такой, каким его воссоздал Михаил Ульянов. Из слов осуждения к Мите больше всего подходит выражение: «без царя в голове». И самое интересное, что любим-то и за карамазовщину, потому что за карамазовщину можно любить. Ведь Митя, которого арестовали в Мокром во время второго загула, проснувшись утром после чудесного сна, чувствует, что хочется ему любить всех людей «со всем безудержем карамазовским». Как же за такой «безудерж» не любить этого парня!

Но дело в том, что при аресте в Мокром следователи, которые уже подозревают, что убийство старика Карамазова произошло из-за денег, задают очень простой, но конкретный вопрос: они спрашивают у Мити, откуда у него деньги, на которые он сейчас гуляет?

И тут выясняется, что этот хлопец не так-то прост. Он оказался очень расчётлив и, прежде чем в прошлый раз кинуться в бездну головою вниз и вверх пятами, подстелил себе соломку в виде полутора тысяч рублей, которые заранее отделил от доверенных ему трёх тысяч. Отделил, по его словам, для того, чтобы вернуть эту половину Катерине Ивановне и не быть в её глазах вором. И вот на эти вторые полторы тысячи он во второй раз гуляет в Мокром.

То есть, он заранее, на трезвую голову определил масштаб своего первого загула, и праздник-то тогда кончился не от того, что деньги кончились (ещё полторы тысячи у него, оказывается, тогда были), а потому, что Митя сказал себе: «Всё! Погулял, и хватит». (Правда, этих слов нет в романе.) Если верить показаниям Мити, что полторы тысячи были отделены заранее, то видно, что он очень легко контролирует своё поведение, и все разговоры о какой-то «безудержи» карамазовской – ложь.

При внимательном прочтении романа, читатель должен сделать вывод, что нельзя верить этому герою, который так вдохновенно рассказывает Алёше о карамазовщине, а на самом деле, обманывает брата. Мотивы поведения Дмитрия Карамазова нам не ясны, но очень напоминают брачного афериста, который обманом вытягивает из женщины деньги, обещав на ней жениться, и в своё удовольствие прогуливает их. Одним словом – подлец.

Если бы сюжет «Братьев Карамазовых» строился только на истории с деньгами, которые Митя должен был переправить в Москву, то мы спокойно бы во всём разобрались и после его заявлений следователям наше бы отношение к этому герою резко изменилось. Но главное событие в романе – убийство Фёдора Павловича Карамазова, поэтому Достоевский вынуждает нас согласиться с алиби Дмитрия. Ведь если мы не согласимся, то – так как другой причины появления у него денег мы не видим – должны признать, что деньги он взял после убийства отца. А вот с этой точкой зрения мы согласиться никак не можем, ведь Митя нам очень нравится, и мы не хотим вникать в суть того, как он объясняет происхождение денег. Вот если нам скажут, что убил Смердяков, то здесь нас уговаривать не придётся, потому что трудно передать словами, как нам неприятен этот человек. Поэтому Смердяков – да, а вот Митя – нет.

Но алиби Дмитрия, как мы только что разобрали, доказывает, что он подлец, да и все его слова о карамазовщине это ложь. Поэтому задумайтесь, стоит ли верить словам Мити, что когда в ночь убийства Фёдор Павлович высунулся в окно, то он не ударил отца пестом по голове, а бросился к забору, потому что «дух светлый облобызал меня»?

Однако не будем торопиться с окончательными выводами и оставим Митю с его деньгами. Этот эпизод я подробно разъяснил для того, чтобы вы поняли, что не всё так просто в романе «Братья Карамазовы».

Всем известно, что Достоевский сложный писатель, а роман «Братья Карамазовы» является наиболее сложным из его произведений ещё и потому, что он не закончен, так как смерть помешала Фёдору Михайловичу написать второй, основной роман, который бы являлся продолжением первого, и где автор объяснил бы все недоговорённости первого романа. Поэтому задача, на мой взгляд, стоит, во-первых, в выявлении этих авторских недоговорённостей и, во-вторых, надо попытаться найти им объяснение. Причём это должен быть не свободный полёт нашей фантазии, объяснения должны основываться на имеющемся тексте первого романа. Ведь сколько бы Достоевский во втором романе не писал о тех страданиях, которые перенёс Дмитрий Карамазов на каторге, но если бы всё осталось как есть, то в истории с деньгами Катерины Ивановны Митя так и остался бы в наших глазах подлецом.

Какая тема обычно выделяется как главная тема этого произведения? Это тема вседозволенности. О вседозволенности говорят и в серьёзных монографиях, и в образцах сочинений, которые в интернете предлагаются школьникам. Причём эта тема звучит не отвлечённо, а привязывается к словам и действиям Ивана Карамазова и Павла Смердякова.

Считается, что Иван Карамазов, развивая перед Павлом идею, что если Бога нет, то всё позволено (возможно, даже случайно, ведь текста разговора между братьями в романе нет), заложил в голову незаконнорожденного брата эту идею. Руководствуясь этой идеей Ивана, Смердяков, рассчитывая всю вину за преступление свалить на Дмитрия Карамазова, ради денег убивает отца. Такое прочтение основной темы романа прямо следует из обвинительных слов Павла в третьем разговоре с Иваном Карамазовым, когда, обращаясь к брату, он обвиняет Ивана, что тот его научил вседозволенности, а потому Иван и есть главный виновник преступления. Эту идею и подхватили все исследователи романа.

Но есть большие сомнения, что именно такое прочтение темы вседозволенности имел в виду автор, создавая это произведения. Разговор о том, что если Бога нет, то всё позволено, возникает в келье у старца Зосимы ещё на первых страницах романа. Семинарист Михаил Ракитин, который находился в келье у старца во время этого разговора, следующими словами передаёт Алёше Карамазову впечатление от теории Ивана (привожу с небольшими сокращениями – А.Р.):

«А слышал давеча его глупую теорию: «Нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит всё позволено». Соблазнительная теория подлецам. Я ругаюсь, это глупо. Не подлецам, а школьным фанфаронам с «неразрешимою глубиною мыслей». Вся его теория – подлость! Человечество само в себе силу найдёт, чтобы жить для добродетели, даже и не веря в бессмертие души! В любви к свободе, к равенству, братству найдёт».

Если мы считаем идею вседозволенности основной идеей романа, то кого автор хотел направить на путь истинный, если даже такие отрицательные персонажи как Ракитин – а в отрицательном отношении Достоевского к этому персонажу сомневаться не приходится – понимают, что подобная теория – подлость? Как известно из текста «Братьев Карамазовых», Ракитин в Бога-то не верит, но это не мешает ему считать эту теорию соблазнительной только подлецам да школьным фанфаронам. Эта реплика Ракитина о школьных фанфаронах свидетельствует, что сам Достоевский считал, что рассмотрение этой идеи как основной возможно только в школьных сочинениях.

Вот и получается, что всем, даже неверующим, ясна пагубность таких мыслей. Но если это известно всем, то непонятно, для кого же Достоевский писал этот роман? Неужели для таких слабоумных идиотов, как Павел Смердяков? Выражение «слабоумный идиот» – это не моё мнение об этом герое, это мнение я взял из предисловия к одному из изданий романа (Москва, «Правда», 1985 год). Ниже вам ещё предстоит сравнить наши умственные способности с умственными способностями Смердякова, а пока замечу, что тираж этого издания – триста тысяч экземпляров.

Но сейчас поговорим о другом. Когда мы говорим, что основным виновником преступления является Иван Карамазов, который научил Смердякова вседозволенности, то основная идея произведения фактически звучит так: «Если Бога нет, то всё дозволено, если вас этому кто-то научил».

Господа, вседозволенности не надо учить, она живёт в каждом, в чьей душе не нашлось места Богу.

В романе она живёт в каждом герое, который говорит о своём неверии. Она живёт в Смердякове, который подталкивает брата Дмитрия на убийство. Она живёт в Иване, который понимает весь ужас происходящего, но бросает отца и уезжает в Москву. Она живёт в Фёдоре Павловиче Карамазове, который наплодил детей, а потом их бросил.

Несколько особняком в этом ряду стоит Дмитрий Карамазов. В первой половине романа он ведёт распутную жизнь, то есть, Бога нет и в его душе, поэтому-то он и пропивает деньги своей невесты, и таскает за бороду через весь город штабс-капитана Снегирёва, и разве это не проявление вседозволенности? А ведь ни Дмитрия, ни Ивана, ни Фёдора Павловича никто вседозволенности не учил.

Простой сельский батюшка скажет вам, что надо бояться потерять Бога в своей душе, так как его место тут же занимает дьявол. А задумаешься над комментарием к роману и видишь, что это не так и страшно, главное, чтобы этого дьявола кто-то не разбудил.

Но может быть расширенная трактовка этой темы, которая подразумевает ответственность за то, чему учишь, поможет нам разобраться с основной идеей? Нет, не поможет. Если мы считаем главным виновником трагедии Ивана Карамазова, то должны признать, что Павлу просто не повезло, что ему повстречался такой человек, как Иван. Вот встретился бы Ракитин, который рассказал бы Павлу, что «человечество само в себе силу найдёт, чтобы жить для добродетели, даже и не веря в бессмертие души! В любви к свободе, к равенству, братству найдёт», и из Павла вышел бы примерный член общества. Но кто такой Павел? Павел – песчинка, правда, без веры в бессмертие души. Но из таких песчинок и складывается общество. Поэтому важно научить эти песчинки свободе, равенству и братству, даже без веры в бессмертие души, тут и наступит рай на земле. То есть очень правильная, с виду, идея ответственности за то, чему ты учишь, приводит к идее Ракитина о построении земного рая.

Но удивляться этому не следует, ведь Иван, который учит Смердякова, в Бога-то не верит, то есть вседозволенность живёт и в его душе, и получается, слепой взялся вести слепого. Задайте себе вопрос: а мог ли Иван Карамазов научить вседозволенности старого слугу Григория, в душе которого живёт Бог и который просто заплакал от того, что Смердяков утверждал, что пленному русскому солдату следовало отказаться от Христа? Конечно, нет! То есть, «зрячий» Григорий никогда бы не повёлся за «слепым» Иваном, и жалко, что слёзы Григория ничему не научили Ивана Карамазова. Отсюда вывод: учить может не тот, кто лучше образован, а тот, кто излечился от «слепоты». Вот и весь ответ об ответственности Ивана и всего образованного общества, которое и в те годы, когда писался роман, и сейчас считает своей задачей учить народ: слушать это образованное общество надо только тогда, когда его слова совпадают со словами простого сельского священника.

А потому образованному обществу надо не столько учить народ, сколько учиться у народа, и это не раз подчёркивал Фёдор Михайлович. Именно поэтому словами старца Зосимы Достоевский называет русский народ народом богоносцем. И упрёк Иван заслуживает за то, что слёз слуги Григория при рассказе о пленном русском солдате не заметил. Мы же, осуждая Ивана, фактически, попрекаем его, что своими знаниями он не смог победить дьявола в душе. Дьявола знаниями не победишь, и об этом вам тоже скажет простой сельский священник. Подумайте, мог ли слуга Григорий не то что сделать, а даже помыслить о том, чтобы научить кого-нибудь вседозволенности?

Замечу, что Фёдор Михайлович ничего не имел против свободы, равенства и братства, просто он не мог их представить без веры в бессмертие души. Возможно, вы, как и Ракитин, не верите в бессмертие души и согласны со словами Михаила о возможности построении рая без Бога. Я не оспариваю вашу точку зрения, но сейчас мы говорим не об этом. Мы пытаемся понять роман в том виде, в каком его видел автор, поэтому для верного понимания должны встать на точку зрения Фёдора Михайловича, а уже потом, когда нам всё станет ясно, обдумать, согласны ли мы с точкой зрения писателя или нет.

Какое же несоответствие мы видим в теме вседозволенности? Это несоответствие заключено в приводимой выше фразе Ракитина. Перечитайте высказывание Михаила, которое он противопоставляет идее Ивана, посмотрите на неё глазами Достоевского, и вы поймёте, что противопоставления, о котором говорит Михаил, на самом деле нет. Свобода, равенство и братство – это, конечно, хорошо, но если нет бессмертия души, то мы приходим к простой формуле: если Бога нет, то всё позволено. Поэтому не свободе, равенству и братству надо учить народ, а надо, чтобы в душе каждого человека жил Бог, так как только Он может уберечь от внешне красивой идеи Ракитина, которая широко начала гулять в то время по России. Но как это сделать?

Русский религиозный философ Константин Леонтьев, как главную тему у Достоевского, выделял любовь к ближнему. О том, как любить своего ближнего мы знаем по евангельской притче о добром самаритянине (Лк, 10.25-10.37). Давайте взглянем на эту проблему через призму романа «Братья Карамазовы».

Образцом любви к ближнему в «Братьях Карамазовых» является старец Зосима, слова и поучения которого, можно сказать, идут из сердца Фёдора Михайловича Достоевского. И первые главы, где старец беседует с простыми людьми, и рассказ о жизни Зосимы с примерами любви к ближнему – вот тот нравственный фон, на котором развиваются события романа. В поучениях старца Достоевский даёт тот ответ, ради которого, по моему мнению, писался роман: как обрести Бога в своей душе, как избавиться от «слепоты», о которой мы говорили выше. Задумайтесь над тем, что говорит Зосима на первых страницах романа, на какую ноту настраивает Достоевский своего читателя:

«Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдёте до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно.»

Вот такой нелёгкий путь для избавления от «слепоты» предлагает Достоевский на страницах романа.

Любовь к ближнему проявляет Грушенька, когда передаёт деньги и пироги заезжим полякам, она же приютила у себя бедного помещика Максимова. Калганов передаёт арестованному Дмитрию Карамазову свои вещи. Катерина Ивановна Верховцева помогает деньгами семейству Снегирёвых, и это тоже любовь к ближнему.

Но это всё герои второго плана, а главная идея литературного произведения должна выноситься автором на передний план, то есть к героям первого ряда, в нашем случае к братьям Карамазовым. А вот среди братьев любви к ближнему-то и нет. Единственное исключение – Алёша, который в тяжёлую для Грушеньки минуту сумел найти тёплые слова для неё – как говорит сама Грушнька: подал ей луковку – и который примиряет мальчиков с Илюшей Снегирёвым.

Больше того, отношения Ивана и Дмитрия Карамазовых к незаконнорожденному брату Павлу Смердякову пропитаны ненавистью, и эта ненависть настолько сильная, что о любви к ближнему в романе можно забыть. И мы нисколько в этом плане не осуждаем ни Ивана, ни Дмитрия, потому что сами испытываем неприязнь к Павлу. Замечу, что в словах и поступках Алёши Карамазова тоже нет ни грамма любви к незаконнорожденному брату (ненависти нет, но и любви нет).

А почему мы должны любить Павла?

Задав этот вопрос, мы сталкиваемся с главной недосказанностью. Ведь старец Зосима это не конкретный русский инок, который живёт где-то в монастыре и мысли которого излагает Достоевский, а литературный герой. Слова и поучения этого главного положительного персонажа направлены на осознание той идеи, которую ставил перед собой писатель, создавая роман.

В разговоре с семейством Карамазовых, когда речь зашла о церковном суде, старец говорит, что надо любить даже преступника и что это и делает Церковь, потому что если Церковь не будет его любить, если порвёт связь с оступившимся человеком, то как человек сможет жить! Вы, конечно, можете сказать: «Раз церковь собирается любить преступников, то пусть она и любит. А мы сами знаем, кого любить, а кого нет». Но это ваш взгляд, а не взгляд Достоевского, который не мыслил себя без Церкви. Получается, что Достоевский-Зосима учит нас любить Павла, а мы испытываем к этому персонажу вполне объяснимую неприязнь. Но мне трудно представить, чтобы Фёдор Михайлович взялся писать роман, чтобы научить читателя, что надо любить человека, который ради денег убивает родного отца. Это уже не недосказанность, это стена, которую никак не обойти.

Но есть одно предположение, которое мгновенно разрушает эту стену. Это предположение – невиновность Смердякова.

Но… если бы всё было так просто! Да, стена упала, но на её месте появились флажки, которые развесили исследователи Достоевского, и они строго следят, чтобы за эти флажки ни при каких обстоятельствах никто не заступал. Откуда появились эти флажки? Дело в том, что в переписке писателя хранится письмо к читательнице Е.Н. Лебедевой, в первой строчке которого Фёдор Михайлович пишет: «Фёдора Павловича Карамазова убил слуга Смердяков». А раз такая фраза в письме Достоевского есть, то прежде чем переступить через флажки, надо разобраться с этим письмом.

Некая читательница Лебедева, не дожидаясь окончания романа, в своём письме, по-видимому, спросила у Достоевского, кто является убийцей Фёдора Павловича Карамазова? Почему «по-видимому»? Потому что текста самого письма Лебедевой не сохранилось. Нам известен только ответ писателя, хранящийся в его архивах.

На первый взгляд кажется, что спорить с письменным свидетельством самого Фёдора Михайловича бесполезно. Действительно, что же тут спорить, если об этом писал сам писатель? Но зададимся самым простым вопросом: а почему надо беспрекословно верить тому, что автор пишет неизвестной ему читательнице, которая не удосужилась дождаться окончания романа?

Вас удивляет само предположение, что Фёдор Михайлович мог её обмануть? Не надо забывать, что не только содержание письма, но и личность адресата должна иметь значение для исследователя. Если бы подобное письмо было адресовано К.П. Победоносцеву или редактору «Русского вестника» Н.А. Любимову, то это было бы почти сто процентной гарантией правдивости письма. А кто такая Е.Н. Лебедева? Обычная читательница, которых много было в России и о которой мы ничего не знаем. И если Достоевский ей всё же ответил, то это ещё не значит, что он должен был писать правду, правду и ничего кроме правды.

Почему бы Достоевскому не обмануть какую-то Лебедеву, если он всю читающую Россию собирается обмануть, представив Смердякова в первом романе убийцей старика-отца? Этот простой вопрос, по-видимому, не приходит в голову исследователям романа. Да и является ли это обманом, если в большинстве литературных произведений с детективным сюжетом имя истинного убийцы становится известным только в конце произведения, а человек, которого читатели считают преступником в середине произведения (а за «Братьями Карамазовыми» должен был последовать второй, так и ненаписанный роман), в большинстве случаев оказывается невиновен? Это не обман, это – закон жанра. И в соответствии с этим законом в первом романе для всех читателей, без исключения, Смердяков должен выглядеть убийцей.

Но самое интересное, что Достоевский не только мог, но и должен был обмануть читательницу Лебедеву. На письме есть дата, по которой мы знаем, что оно было написано за год до того, как были опубликованы последние главы. Представьте себе, что Достоевский написал бы в письме: «Фёдора Павловича Карамазова убил… » и в эту фразу поставил имя героя, который является убийцей. Но тогда Лебедева, зная из письма имя преступника, спокойно, из номера в номер, продолжала бы читать роман, и после признания Смердякова была бы оскорблена тем, что писатель её обманул. Фёдор Михайлович очень дорожил мнением читателей о себе, поэтому не обмануть Лебедеву он просто не мог.

Я бы мог привести ещё несколько доводов, что не стоит верить тому, что пишет Достоевский этой читательнице, но мне вполне достаточно и выше сказанного. Поэтому оставим исследователей Достоевского на той лужайке, которую они сами себе отгородили, и спокойно перешагнём через флажки туда, где практически никто не гулял.

По моим подсчётам, в романе более двадцати фраз, коротких реплик или целых эпизодов, которые являются доказательством невиновности Павла. Эти доказательства носят, в основном, косвенный характер, но в романе есть и два ребуса, ответы на которые выводят нас на прямые, то есть неопровержимые доказательства невиновности этого героя.

Прочитаем одно очень интересное пояснение из третьего разговора Ивана Карамазова и Павла Смердякова. Напомню, что во время этого разговора все читатели слышат, как Павел признаётся брату в убийстве отца и передаёт Ивану три тысячи рублей.

Смердяков, «отыскивая чем бы накрыть деньги, …вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нём толстую жёлтую книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название книги было: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Фёдорович успел машинально прочесть заглавие».

И первый ребус – это книга «Святого отца Исаака Сирина слова», которая единственная лежит на столе у Павла во время третьего разговора с Иваном Карамазовым. Совершенно очевидно, что Достоевский не случайно положил именно эту книгу на стол Смердякову. Чтобы разгадать этот ребус, сравним рассказ Смердякова об обстоятельствах убийства с тем, что говорят другие герои в разных эпизодах романа.

Напомню, что, по словам Павла, он рассказывал Дмитрию Карамазову о спрятанном пакете с деньгами:

«– Стой, – прервал Иван, – ведь если б он (Дмитрий – А.Р.) убил, то взял бы деньги и унёс; ведь ты именно так должен был рассуждать? Что ж тебе-то досталось бы после него? Я не вижу.

– Так ведь деньги-то бы они никогда и не нашли-с. Это ведь их только я научил, что деньги под тюфяком. Только это была неправда-с. Прежде в шкатулке лежали, вот как было-с. А потом я Фёдора Павловича, так как они мне единственно во всём человечестве одному доверяли, научил пакет этот самый с деньгами в угол за образа перенесть…»

А вот что говорит о конверте с деньгами Дмитрий Карамазов следователям на допросе в Мокром:

«Несколько секунд Митя стоял как ошеломлённый.

– Господа, это Смердяков! – закричал он вдруг изо всей силы, – это он убил, он ограбил! Только он один и знал, где спрятан у старика конверт… Это он, теперь ясно!

– Но ведь и вы же знали про конверт и о том, что он лежит под подушкой.

– Никогда не знал: я и не видел никогда его вовсе, в первый раз теперь вижу, а прежде только от Смердякова слышал… Он один знал, где у старика спрятано, а я не знал… – совсем задыхался Митя.

– И, однако ж, вы сами показали нам давеча, что конверт лежал у покойного родителя под подушкой. Вы именно сказали, что под подушкой, стало быть, знали же, где лежит.

– Мы так и записали! – подтвердил Николай Парфенович.

– Вздор, нелепость! Я совсем не знал, что под подушкой. Да, может быть, вовсе и не под подушкой… Я наобум сказал, что под подушкой… Что Смердяков говорит? Вы его спрашивали, где лежал? Что Смердяков говорит? Это главное… А я нарочно налгал на себя… Я вам соврал не думавши, что лежит под подушкой, а вы теперь… Ну знаете, сорвётся с языка, и соврёшь. А знал один Смердяков, только один Смердяков, и никто больше!.. Он и мне не открыл, где лежит!»

Как видите, показания Дмитрия противоречат пояснению Смердякова. Попробуем разрешить это противоречие.

Предположим, что Дмитрий, чьё поведение, как мы выше выяснили, больше похоже на поведение брачного афериста, и есть убийца. В этом случае он, конечно, будет пытаться убедить следствие, что не знал, где спрятаны деньги, поэтому наше противоречие благополучно разрешается. Но если мы предположили, что Дмитрий убийца, то Смердяков-то невиновен!

Предположим теперь, что Дмитрий невиновен. Но любой невиновный человек при беседе со следователями будет говорить только правду, ему нет смысла обманывать следствие. Значит, мы должны верить Мите, что он не знал, где лежат деньги. В этом случае, для разрешения противоречия, мы должны предположить, что Смердяков обманывает Ивана. Но если Смердяков убийца и если он чистосердечно признаётся в этом брату Ивану, то зачем ему этот обман? И вывод напрашивается только один – действиями Павла во время третьего разговора руководит что-то другое, чего мы пока не знаем.

А сейчас напомню, какие выводы сделало следствие после осмотра места преступления:

«– Убийство произошло, очевидно, в комнате, а не через окно, что положительно ясно из произведённого акта осмотра, из положения тела и по всему. Сомнений в этом обстоятельстве не может быть никаких.»

Но давайте прочитаем, что рассказывает Смердяков Ивану о самом моменте преступления:

«–…Побежал он, подошёл к окну, свечку на окно поставил. «Грушенька, – кричит, – Грушенька. Здесь ты?» Сам-то это кричит, а в окно-то нагнуться не хочет, от меня отойти не хочет, от самого этого страху, потому забоялся меня уж очень, а потому отойти от меня не смеет. «Да вон она, говорю (подошёл я к окну, сам весь высунулся), вон она в кусте-то, смеётся вам, видите?» Поверил вдруг он, так и затрясся, больно уж они влюблены в неё были-с, да весь и высунулся в окно. Я тут схватил это самое пресс-папье чугунное, …размахнулся да сзади его в самое темя углом. Не крикнул даже.»

Как видим, по словам Смердякова, Фёдор Павлович был убит у окна, вернее, когда он высунулся в окно, но это полностью противоречит той картине, которую застали следователи на месте преступления. Это явное противоречие разрешается только одним способом: верить надо следствию. То есть Смердяков опять обманывает Ивана, а то, что он ошибается в обстоятельствах убийства, говорит о его невиновности. Вопрос же о причинах столь странного поведения Павла остаётся открытым.

Отмечу, что и в других высказываниях Павла во время третьего разговора можно найти обман.

А теперь вернёмся к книге Исаака Сирина. Заглянем в замечательное исследование старейшего нашего достоевиста С.В. Белова «Достоевский. Энциклопедия» и посмотрим, что пишет Сергей Владимирович об этой книге. Белов выделяет высказывание религиозного писателя о том, что слова суть орудия этого мира, а молчание – золото другого, небесного мира. Короче говоря: не верь словам.

Представьте себе, что вы разговаривает с кем-то и, вдруг, замечаете, что ваш собеседник держит пальцы крестиком. Поверите вы тому, что будет говорить этот человек? Конечно, нет. Книга Исаака Сирина с высказыванием «не верь словам» – это те же сложенные крестиком пальчики. Но книга Исаака Сирина больше ста тридцати лет одиноко лежит на столе у Павла, а мы всё верим тому, что говорит Павел Ивану.

В третьем разговоре Ивана Карамазова со Смердяковым нельзя верить ни одному слову Павла: ни тому, что Иван научил Смердякова вседозволенности, ни тому, что Павел совершил убийство. И «сложенные пальчики» Фёдора Михайловича Достоевского, и прямой обман Ивана Карамазова Павлом Смердяковым являются прямым доказательством невиновности этого героя.

Перейдём ко второму ребусу. Самое интересное, что второй ребус вообще, можно сказать, лежит на поверхности. Чтобы его найти, достаточно вдуматься в речь прокурора. Но дело в том, что прокурор, который на суде говорит о так любимом нами Дмитрии Карамазове как о преступнике, нам очень не нравится. А если нам кто-то не нравится, то мы редко задумываемся, что говорит нам этот человек. Мы почти не обращаем внимания на слова прокурора ещё и потому, что Смердяков, который не нравится нам даже больше, чем прокурор, уже сознался Ивану – а значит и читателю – в своём «преступлении». Но прокурор-то не слышал этого признания Павла перед Иваном, поэтому давайте сначала прочитаем, а потом задумаемся над его словами и постараемся понять, почему в своей речи прокурор с такой уверенностью говорит о невиновности Смердякова.

«– …как бы ни был труслив человек, а уж если такое дело задумал, то уже ни за что бы не сказал никому по крайней мере про пакет и про знаки, ибо это значило бы вперёд всего себя выдать. Что-нибудь выдумал бы нарочно, что-нибудь налгал бы другое, если от него непременно требовали известий, а уж об этом бы умолчал! Напротив, повторяю это, если б он промолчал хоть только об деньгах, а потом убил и присвоил эти деньги себе, то никто бы никогда в целом мире не мог обвинить его по крайней мере в убийстве для грабежа, ибо денег этих ведь никто, кроме него, не видел, никто не знал, что они существуют в доме.»

В приведённом отрывке из речи прокурора Достоевский чёрным по белому пишет, что, так как Павел рассказал о конверте с деньгами Дмитрию, то просто взять деньги себе Смердяков не мог. Ведь если бы у Дмитрия после убийства не оказалось денег – а все в городе знали, что Митя гол, как сокол – и если бы следователи не нашли их в доме у покойного, то в краже денег и в соучастии в убийстве был бы обвинён именно Смердяков.

По-видимому, это одно из наиболее сложных психологических мест романа, если читатели до сих пор не видели в нём почти полного доказательства невиновности Павла, поэтому дам некоторые пояснения.

Предположим, всё вышло так, как Смердяков рассказывает Ивану Карамазову о планируемом им преступлении. То есть Дмитрий из ревности отца убил, но деньги или не нашёл, или сразу убежал с места преступления, даже не пытаясь их найти. Предположим, что и следователи при первом обыске не посмотрели за образами. Мог ли Смердяков в этом случае взять себе деньги из конверта?

Нет. И вот почему.

Смердяков, во-первых, понимает главное, что в борьбе за Грушеньку карамазовщина старшего брата Дмитрия пошла наперекор карамазовщине Фёдора Павловича и что добром это не кончится. Во-вторых, он понимает, что не в силах что-либо изменить, ведь ни Иван, ни Алёша не видят ужаса сложившейся ситуации, и что только его ежевечерние тайные разговоры с Дмитрием удерживают старшего брата от рокового шага. Он также осознаёт, что это не может долго продолжаться, так как приступ падучей болезни, который может случиться с ним в любое время, тут же запустит механизм преступления. Павел не говорит Дмитрию, где старик Карамазов прячет деньги, то есть Павлу важно, чтобы после убийства деньги остались в доме, и этот факт нам известен из романа. Смердяков в своих планах должен был исходить из того, что Дмитрия рано или поздно поймают. Зная прямой характер старшего брата, Павлу ясно, что при аресте Митя не станет изворачиваться и скрывать, что он убил отца. Но на допросе Дмитрий рассказал бы, что денег он не брал, и следствие ему бы поверило, ведь нет смысла сознаваться в убийстве и запираться в краже денег, тем более что эти деньги Дмитрий считал своими законными деньгами от наследства. Следователи начали бы повторно и более тщательно обыскивать дом и, если бы Смердяков взял эти деньги себе (а мы считаем, что он потому и задумал преступление, что хотел эти деньги взять себе), то денег бы в доме не нашли. А раз Дмитрий деньги не взял, и раз их нет в доме, то их украли. Но украсть мог только тот, кто знал об их существовании, то есть Смердяков. Поэтому в краже денег, в этом случае, обвинили бы именно Смердякова. И следствию стало бы ясно, что об условных стуках, по которым можно войти в дом, Павел сообщил Дмитрию не с испуга, как утверждает Смердяков, а умышленно, поэтому он является соучастником преступления. А быть соучастником преступления, где на стороне второго обвиняемого и знаменитый врач из Москвы, и известный адвокат из Петербурга, – доля незавидная: не успеешь оглянуться, как в Сибири окажешься. Избежать этого Павел мог только одним путём: не трогать конверт с деньгами. Он потому и не сказал Дмитрию, где лежат деньги, что любой следователь будет, в первую очередь, смотреть за образами, и найденные при обыске деньги были бы сто процентным алиби для Смердякова. Вот какой смысл имеют слова прокурора: «Вперёд всего себя выдать».

Смердяков потому и спокоен при первом разговоре с Иваном, что Дмитрий задержан с деньгами, и Павел думает, что это деньги Фёдора Павловича Карамазова, а значит он вне подозрений.

Фразу: «как бы ни был труслив человек, а уж если такое дело задумал, то уже ни за что бы не сказал никому по крайней мере про пакет и про знаки, ибо это значило бы вперёд всего себя выдать», – я называю вторым психологическим ребусом Достоевского. Ведь Фёдор Михайлович подробно не разъясняет в тексте произведения, почему Смердяков не мог взять конверт с деньгами. Только подробное разъяснение ясно доказывает невиновность Павла. Достоевский отложил эти пояснения до второго, так и ненаписанного романа.

Характеризуя Смердякова, прокурор в своей речи на суде «представил его человеком слабоумным», то есть, по мнению прокурора, даже слабоумному ясно, что конверт с деньгами Смердякову нельзя было брать из пустого дома. Но за прокурором-то стоит Достоевский! Поэтому возникает щекотливый вопрос, а не разделял ли Достоевский этот вывод своего литературного героя, не посмеивается ли здесь над нами Фёдор Михайлович?

Это доказательство следует считать всё же косвенным, потому что все пояснения прокурора могут быть пустым звуком, если предположить, что Смердяков действительно недостаточно умён и не смог сообразить, что ему нельзя брать конверт с деньгами.

Но Павел-то умён! И о том, что он знал, что ему нельзя прикасаться к конверту с деньгами, говорят его слова из первого разговора с Иваном Карамазовым:

«– …потому что меня за эти три тысячи всегда могли притянуть, что я их украл-с»

Да, уважаемый читатель, с точки зрения ума Смердяков даст нам сто очков форы. Мы, когда читали роман, даже после подсказки прокурора не видели, что Павлу нельзя было брать деньги из дома, а Смердяков это знает и без подсказки прокурора. Но не надо этому удивляться, потому что Павел просто литературный герой, за которым тоже стоит Достоевский. А то, что Достоевский на сто очком умнее любого из нас, в доказательстве не нуждается.

И эта короткая реплика Смердякова, которая перекликается со словами прокурора на суде, является уже прямым, а потому неопровержимым доказательством его невиновности, так как она полностью перечёркивает ту историю о краже денег и об убийстве Фёдора Павловича Карамазова, которую Смердяков рассказывает Ивану во время третьего разговора. Если Павел знал, что конверт с деньгами ему трогать нельзя, то он его и не собирался брать, значит, и отца ему незачем было убивать.

Но есть один вопрос, который, думаю, вы хотите мне задать: «А с чем связано столь странное поведение Павла Смердякова, какие цели он преследовал?» Ответ достаточно очевиден: Достоевский не случайно выводит Павла на страницы романа незаконнорожденным сыном, а любой сын (неважно, законно- или незаконнорожденный) не может не думать о наследстве.

Невиновность Смердякова наполняет тему любви к ближнему новым содержанием, что доказывает – эта тема является главной темой всего произведения.

Но главная идея всегда направлена на читателя, поэтому целью Достоевского было расшевелить любовь к ближнему у читателей.

Исследователи романа восхищаются Алёшей Карамазовым и на все лады пытаются рассказать нам о своей любви, сравнивая его то с Христом, то с князем Мышкиным. Но чтобы полюбить Алёшу Карамазова большого ума и широкого сердца не требуется. Алёша настолько хорош в романе, что любовью к нему никого не удивишь.

А вот вы попробуйте совершить истинный подвиг любви и полюбить Павла Смердякова. Полюбить хотя бы маленькой долей той любви, которой полюбил Иоанн Милостивый голодного и замёрзшего путника, который «к нему пришёл и попросил согреть его». Иоанн «лёг с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его». Иван Карамазов, который на страницах романа рассказывает историю Иоанна Милостивого брату Алёше, удивляется этому и не верит в возможность такой любви. И, надо сказать, в возможность такой любви не очень-то верят и читатели.

Посмотрите на манеру поведения Павла, на его дурацкую причёску, послушайте с каким жеманством он стоит фразы, вспомните о его недобрых насмешках, о его хитрости и коварстве, прибавьте сюда его ненависть к России. А дикая «шутка» с булавкой в куске хлеба для дворовой собаки переполняет чашу неприязни к этому человеку. Как же можно его любить!

Ответ на этот вопрос и является главной целью всего произведения. Причём этот ответ Достоевский даёт не только в «Братьях Карамазовых» примером Иоанна Милостивого, но и в предыдущем романе «Подросток» словами одного из главных героев Андрея Петровича Версилова: « …любить людей так, как они есть невозможно. И однако же должно. И потому делай им добро, скрепя свои чувства, зажимая нос и закрывая глаза (последнее необходимо)».

Нам нравится бесшабашный Дмитрий Карамазов, который из ревности готов убить отца. Нравится умный и образованный Иван Карамазов, который про отца и старшего брата говорит: «Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога!» В сравнении с этими братьями, чем же так плох Павел Смердяков?

Да, читатель, «зажимая нос и закрывая глаза», надо полюбить Павла. На мой взгляд, только полюбив невиновного Смердякова хотя бы маленькой долей той любви, которой полюбил Иоанн Милостивый голодного и замёрзшего путника, когда дышал ему в гноящийся и зловонный рот, можно понять, что имел в виду Достоевский под любовью к русскому народу.

Про русский народ Достоевский говорил, что это народ богоносец, но этого богоносца Фёдор Михайлович не обожествлял. Ведь Достоевский не раз писал, что народ развратен, груб и не образован, что он пьёт и ворует, что он стегает кнутом бедную слабую лошадёнку по её добрым глазам (и может застегать до смерти – и это ничем не лучше булавки для дворовой собаки). Что делать с таким народом?

Любить. Да, надо полюбить человека, который бьёт по добрым глазам лошадёнку, потому что он только в том случае не будет её бить, если почувствует вашу любовь. Другого пути нет. Вы можете его строго выговаривать, сечь, отдавать в солдаты, даже отправить на каторгу, но он всё равно будет бить лошадёнку по добрым глазам. Исправляет только любовь. Об этом учит Христос и вслед за Христом именно эту истину собирался повторить Достоевский в романе «Братья Карамазовы».

Слова Зосимы-Достоевского об исправлении любовью в романе звучат так: «Перед иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: «Взять ли силой или смиренною любовью?» Всегда решай: «Возьму смиренною любовью.» Решишься так раз навсегда и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное – страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего».

Возможно, вам неприятен Смердяков тем, что он ненавидит свою родину? «Я всю Россию ненавижу», – говорит Павел соседке Марье Кондратьевне за разговором в саду. Хорошего в этих словах, конечно, мало. Но и на это высказывание Смердякова мы находим ответ Достоевского в поучениях старца: «Лишь народ и духовная сила его грядущая обратит отторгнувшихся от родной земли атеистов наших».

Достоевский тем и велик, что он прекрасно разбирался в душах и чувствах людей. Это в начале своего творческого пути писатель говорил о человеке, как о тайне, которую необходимо разгадать. Романом «Братья Карамазовы» Фёдор Михайлович доказал, что он эту тайну разгадал. Достоевский предвидел, что, прочитав первый роман, все начнут клеймить Павла, и я считаю это сильнейшим психологическим ходом в авторском замысле всего произведения. Невиновность Павла, которая должна была открыться во втором романе – повторяю, она была бы обязательно открыта, так как прямые доказательства есть в тексте первого романа – невиновность Павла явилась бы холодным душем для читателя и заставила бы читателя, зажав нос и закрыв глаза, задуматься о своём отношение к этому человеку. И цель Достоевского – пробудить в читателе любовь к ближнему – была бы достигнута.

Вы можете хоть сто страниц написать о своей любви к Алёше Карамазову, но это не свидетельствует о том, что Бог есть в вашей душе, и он вряд ли появится в душах ваших читателей. Талант Достоевского часто называют жестоким талантом, подразумевая под этим реалистичное описание писателем сцен насилия. На мой взгляд, жестокость таланта Достоевского заключается в том, что он поставил нам жестокие условия, в которых должна проявиться наша любовь. Не такая любовь, как любовь к Алёше, а любовь с закрытыми глазами и зажатым носом открывает Бога в душе человека. А Бог убережёт от вседозволенности и тем сохранит и Россию, и её народ. Вот о чём последний роман Достоевского.

Думаю, вам всё ещё трудно представить, что, создавая свой бессмертный роман, Фёдор Михайлович смотрел на Павла Смердякова взглядом отличным от нашего. Но в романе есть один настолько гениальный сюжет, что, на мой взгляд, он затмевает даже «Поэму о великом инквизиторе». Не удивляйтесь, но это история женевского преступника Ришара, которой мы, читая роман, почти не придаём значения.

Эту историю, так же как и «Поэму о великом инквизиторе», Иван Карамазов рассказывает брату Алёше за разговором в трактире. Читая роман, мы думаем, что история Ришара попала в роман случайно, во всяком случае, не видно прямой связи между событиями романа и трагедией Ришара. Исследователи Достоевского внимательно изучили весь разговор братьев в трактире, они знают, например, что случай с мальчиком, которого самодур-помещик травил собаками, взят из жизни, так как просмотрели огромное количество периодики тех лет и им известно и число, и название газеты, где Фёдор Михайлович об этом прочитал. Аналогично, со «слезинкой к боженьке» пятилетней девочки запертой на ночь родителями в отхожем месте – эту историю Достоевский тоже узнал из периодических изданий.

А вот поиск первоисточника описанной в романе истории преступника Ришара никакого ответа не даёт. Исследователи, по-видимому, не очень-то и искали, ведь Иван Карамазов говорит Алёше, что ему она стала известна из брошюрки, переведённой какими-то русскими лютеранствующими благотворителями и разосланной для просвещения народа даром. Первая мысль от такого объяснения Ивана: эту брошюру подбросили самому Фёдору Михайловичу, он заинтересовался ею и, как и историю с помещиком-самодуром, взял и вставил в роман. Но это не так.

Никаких лютеранствующих благотворителей не было. История женевского преступника Ришара с первого до последнего слова придумана самим Достоевским. Придумана для того, чтобы в продолжении романа задать читателю один из самых главных вопросов, ради которого задумано произведение.

Напомню историю Ришара со сделанными мной небольшими сокращениями.

«В Женеве, очень недавно, всего лет пять тому, казнили одного злодея и убийцу, Ришара, двадцатитрёхлетнего, кажется, малого, раскаявшегося и обратившегося к христианской вере перед самым эшафотом. Этот Ришар был чей-то незаконнорожденный, которого ещё младенцем, лет шести, подарили родители каким-то горным швейцарским пастухам, и те его вырастили, чтоб употребить в работу. Рос он у них, как дикий зверёнок. Сам Ришар свидетельствует, что в те годы он, как блудный сын в евангелии, желал ужасно поесть хоть того месива, которое давали откармливаемым на продажу свиньям, но ему не давали даже этого и били, когда он крал у свиней, и так провёл он всё детство своё и всю юность, до тех пор пока, повзрослев и укрепившись в силах, пошёл сам воровать. Дикарь стал добывать деньги подённой работой в Женеве, добытое пропивал, жил как изверг и кончил тем, что убил какого-то старика и ограбил. Его схватили, судили и присудили к смерти. Там ведь не сентиментальничают. И вот в тюрьме его немедленно окружают пасторы и члены разных Христианских братств, благотворительные дамы и проч. Он обратился, он написал сам суду, что он изверг и что наконец-таки он удостоился того, что и его озарил господь и послал ему благодать. Все взволновались в Женеве, вся благотворительная и благочестивая Женева. Всё, что было высшего и благовоспитанного, ринулось к нему в тюрьму; Ришара целуют, обнимают: «Ты брат наш, на тебя сошла благодать! Пусть ты невиновен, что не знал совсем господа, когда завидовал корму свиней, но ты пролил кровь и должен умереть». И вот покрытого поцелуями братьев брата Ришара втащили на эшафот, положили на гильотину и оттяпали-таки ему по-братски голову за то, что и на него сошла благодать».

Горькая усмешка автора над лицемерием жителей Женевы легко передаётся читателю, и, читая этот рассказ, мы сочувствуем несчастному Ришару.

То есть, как оказывается, некое чувство любви к раскаявшемуся преступнику, убившему и ограбившему старика, мы испытывать можем.

Но одновременно мы испытываем и затаённую радость, что, как говорит Иван Карамазов, «штука с Ришаром хороша тем, что национальна. У нас хоть нелепо рубить голову брату потому только, что он стал нам брат и что на него сошла благодать».

А теперь задумаемся, действительно ли мы лучше жителей Женевы?

Сравним Ришара с Павлом Смердяковым.

– Ришар незаконнорожденный.

И Павел незаконнорожденный.

– Ришару двадцать три года.

Смердякову – двадцать четыре.

– Ришар ещё младенцем был подарен пастухам.

Павел с самого детства не знал родителей и воспитывался в семье слуги Григория.

– Пастухи взяли Ришара, «чтоб употребить в работу».

Фёдор Павлович Карамазов тоже употребляет незаконнорождённого сына в работу: делает его своим поваром.

– Ришар рос, как дикий «зверёнок», у пастухов, которые постоянно били его.

После того, как слуга Григорий больно наказал розгой Павла, «тот ушёл в угол и косился оттуда с неделю». В другой раз Григорий «неистово ударил ученика по щеке. Мальчик вынес пощёчину, не возразив ни слова, но забился в угол на несколько дней». То есть вёл себя, как дикий зверёнок.

– Ришар пас свиней.

Нет, Смердяков свиней не пас, он был лакеем. Отношение же к нему, например Дмитрия Карамазова, или характеристики, которые Павлу давали Фёдор Павлович и брат Иван – «иезуит смердящий», «хам», «вонючий лакей», – иначе как свинством не назовёшь. Подобные выражения по отношению к слуге были нормой того времени. Но Смердяков то был сын и брат!

– Ришар «убил какого-то старика и ограбил».

По устоявшемуся мнению – а именно этого мнения придерживались вы, когда читали роман, – Смердяков тоже убил и ограбил старика.

– Ришар обратился «к христианской вере перед самым эшафотом».

Вечером накануне самоубийства Иван видит у Павла на столе книгу Исаака Сирина.

– На Ришара сошла благодать, так как он понял, что он изверг, и раскаялся. Но так как убийство он всё-таки совершил, то ему «оттяпали-таки по-братски голову».

Здесь мы подходим к самому интересному в этой истории с Ришаром. Интересному потому, что за более чем сто тридцать лет, которые прошли с момента написания романа, читатели и критики так и не поняли, что Смердяков – просто русский Ришар. В оценке событий романа история Ришара до сих пор не играла никакой роли. Поэтому в той оценке, которую даёт читатель Павлу Смердякову, мы имеем истинную оценку читателя – оценку, идущую из глубины читательской души.

В истории с Ришаром Достоевский ставит и блестяще решает уникальную по своей силе и красоте задачу: даёт возможность читателю заглянуть в собственную душу.

Как он это делает?

Всё дело в том, что Фёдор Михайлович предвидел, что критики и комментаторы романа посчитают, что Смердяков РАСКАИВАЕТСЯ в совершённом преступлении, и поэтому не только передаёт Ивану три тысячи рублей, которые он якобы украл после убийства отца, но и кончает жизнь самоубийством. Этого мнения придерживаемся и мы, когда читаем роман.

Предвидя это мнение своих читателей и критиков, Достоевский приготовил нам очень нелицеприятный вопрос. Суть вопроса можно пояснить следующим.

Если честно заглянуть себе в душу в поисках ответа о причинах самоубийства Павла Смердякова, то вот что мы могли бы сказать этому раскаявшемуся грешнику, если бы зашли к нему, когда он остался один на один с петлёй:

– «Ты брат наш, на тебя сошла благодать. Это Федька-каторжник в «Бесах» режет всех направо и налево и не испытывает угрызения совести. А ты, как Родион Раскольников из «Преступления и наказания», ощутил, что, совершив убийство, переступил черту, за которой не сможешь спокойно жить. Ты потому и отдал украденные у старика деньги Ивану, что осознал – никакими деньгами нельзя заслонить совершённое тобой злодеяние. Ты думал, что если Бога нет, то всё позволено, но теперь сам видишь, что ошибся. Ты раскаялся в убийстве и ограблении старика и понял, что ты – изверг. Но раскаяние приходит только тогда, когда на человека сошла благодать, и именно так было с женевским преступником Ришаром. Любой раскаявшийся грешник считается братом. Но черта пройдена, и назад дороги нет. Ты совершил преступление и должен умереть. Именно твое самоубийство будет для нас подтверждением того, что на тебя сошла благодать».

Ну и чем, в этом случае, мы отличаемся от жителей Женевы с их пасторами и разными Христианскими братствами, над которыми мы только что снисходительно посмеивались?

Если вы ответили: «Ничем!» – то вы ошиблись.

Мы намного хуже жителей Женевы, так как Ришар все-таки убил и ограбил старика, а Смердяков старика не грабил и не убивал.

Как видите, ответ на этот вопрос был бы очень нелицеприятен читателю. Другое дело, что связь между Смердяковым и Ришаром можно не видеть и, читая и разбирая роман, вслед за Иваном Карамазовым успокаивать себя мыслью и гордиться, что «штука с Ришаром хороша тем, что национальна. У нас хоть нелепо рубить голову брату потому только, что он стал нам брат и что на него сошла благодать». Что и продолжается более ста тридцати лет!

Можно ли считать историю с Ришаром доказательством невиновности Павла Смердякова?

Строго говоря, нет.

Но в этой истории есть нечто большее: выявленная глубинная связь между образами Ришара и Павла, и, главное, то, что эта связь скрыта Достоевским от читателей первого, написанного романа, говорят о том, что тема Павла Смердякова далеко не закончена. Я считаю, что разгадав тайну Ришара, мы, фактически, разгадали главную тайну романа «Братья Карамазовы»: во втором, ненаписанном романе автор должен был открыть эту связь, вернуться к теме Павла Смердякова, под другим углом представить его образ.

Как видите, роман «Братья Карамазовы» сложнее, глубже и интереснее, чем принято считать.

Мы считали Дмитрия Карамазова невиновным, а сейчас на него падает серьёзное подозрение. Мы считали Павла Смердякова убийцей, а он не убивал отца. Мы думали, что Иван Карамазов научил Павла вседозволенности, но раз Павел не убийца, то и особой беды от разговоров, которые вели эти два брата, нет.

Думаю, вы согласитесь, что есть веские основания пересмотреть свои взгляды на роман.

Среди физиков ходит байка, что один экспериментатор, получив в результате опытов некую кривую, обратился к теоретику с просьбой объяснить полученные результаты. И тот всё подробно объяснил. Тогда экспериментатор заметил, что тот держит экспериментальную кривую «вверх ногами». Теоретик перевернул рисунок и опять всё подробно объяснил. С моей точки зрения, исследователи романа неплохо объяснили «Братьев Карамазовых», держа это произведение «вверх ногами». Теперь им надо «перевернуть» роман и всё заново объяснить.

Вам трудно будет найти и в интернете, и в специальной литературе ответы на целый ряд вопросов, которые возникают при внимательном прочтении «Братьев Карамазовых»:

– откуда у Дмитрия Карамазова в ночь убийства появились деньги?

– какую цель преследовал Смердяков?

– в чём смысл эпизода с тлетворным духом, который сразу после кончины Зосимы стал исходить от тела старца?

– откуда у Павла Смердякова появились три тысячи рублей, которые он накануне суда передаёт Ивану?

– с какой целью невеста Дмитрия Карамазова Катерина Ивановна Верховцева приходила к Смердякову?

– кто убил Фёдора Павловича Карамазова?

– и главный вопрос произведения: что заставило Павла Смердякова пойти на великий грех?

Напомню, что ответы на эти вопросы должны быть не плодом вашей фантазии, а иметь обоснование в авторском тексте. На мой взгляд, ответы на все эти вопросы в романе есть.

Поэтому предлагаю взять в руки роман, который даже в «перевёрнутом» виде находится на вершине мировой литературы, и грех упустить возможность самостоятельно осмыслить это произведение. Оставляю вас один на один с романом Фёдора Михайловича Достоевского «Братья Карамазовы» и желаю вам успеха.

Александр Разумов