Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Холодный Освенцим

Валерия Семеновна Шубина родилась в Моск­ве. Прозаик, эссеист, пуб­лицист. Автор ряда книг прозы, в том числе «Мода на короля Умберто», «Гербарий огня», «Женщина-ката­фалк», «Недобитые, праздные», «Портрет из холодного воздуха». Последняя книга «Колыма становится текстом» (2018) — монтажный опыт автобиографического повествования, где автор не отделяет свою жизнь от судьбы узников Колымы, выдающихся заключен­ных ГУЛАГа (В.Шаламова, Г.Де­мидова, Л.Бородина), соотносит их пребывание в этом мире с мифическим странствием Орфея. Публиковалась в журналах «Кон­тинент», «Москва», «Литературная учеба», «Знание — сила», «Пред­лог» и др. Член Союза писателей России. Живет в Москве.

(о рассказе Георгия Демидова «Под коржом»)

Отрывок из книги «Колыма становится текстом»

И вот настало время спросить: «А вы знаете, как умирают шахтеры?» Конечно, интеллигентному человеку приятнее отвечать на вопрос: «Любите ли вы Брамса?». Но интеллектуальный минимум, включавший этот вопрос много лет назад, как и владение матом, и элитарная приблатненность, ныне не актуален. Отшумев, время унесло и писательницу, задавшую этот вопрос. Да и музыка Брамса не нуждается в нем: продолжая движение вверх, она по-прежнему стремится к ускользающей цели и тем себя утверждает.

Так вот, есть два вида шахтерской смерти: либо человек сгорает заживо, либо на него обрушивается порода, и он остается под ней навсегда. Говорить об этом тяжело, однако не говорить – значит оставить рассказ Демидова «Под коржом» без внимания. Меж тем в литературе не слишком много серьезных вещей на так называемую производственную тему. Даже такой писатель, как А. Фадеев, не справился со своей «Черной металлургией». Провалил замысел, оставив несколько глав. Может, потому и не справился, что металлургия прошила его не одними воспоминаниями о расплавленном железе, но и какими-то нежелательными подробностями нашего героического бытования, к которому он приложил свою партийную руку.

 Рядом с бесспорной удачей, связанной с темой людей производства, – таков, например, «Молох» А. Куприна, видится «Доменная печь» Н. Ляшко, повести Андрея Платонова, «Большая руда» Г. Владимова, «Территория» О. Куваева, еще пара-тройка произведений. Всё это повести. Рассказы же на эту тему – вещь почти невозможная, за них берутся редкие смельчаки. Изображение производства сочли уделом кинематографа, хотя перечисленные выше произведения, а также опыты композиторов А. Мосолова, С. Прокофьева, Онеггера, а еще работы русских архитекторов и художников-конструктивистов показали, каким источником вдохновения оно может стать.

 «Под коржом» выглядит своего рода гибридом, вобравшим черты очерка и собственно рассказа.

На первый взгляд, кажется, что текст перегружен техническими подробностями: о характере рудника, типах залегания жил, свойствах породы, в нем много профессиональных слов. Возникает ощущение, что от читателя требуется эрудиция, выходящая за пределы его интересов. Всё же автору удается вытащить повествование из глубин специальных подробностей.

Действие происходит на колымской сопке «Оловянная» на высоте более трех тысяч метров, где идет добыча гранита, прослоенного жилами кварца с кристаллами оловянного камня – касситерита. В породообразующих минералах они бывают разной формы: пирамидальной, столбчатой, игольчатой, чаще всего черного, серого, коричневого цвета.

Касситерит – драгоценный минерал, почти единственный источник металлического олова. В Советском Союзе оловянным сырьем располагала лишь Колыма. Без олова – стратегического металла №2 невозможно было производство самолетов, танков, автомобилей. Описанные события относятся к периоду войны.

Случается так, что в забое образуется корж – пласт гранита, зависший над головой после очередного взрыва породы. Он едва держится, может рухнуть, сцепившись со сдвинутыми каменными плитами, от звука голоса, от ничтожного сотрясения.

Правила безопасности обязывают вывести людей и обрушить эту ложную кровлю. Но… у начальника, горного инженера Артеева, всегда наготове: «на войне и не такое бывает!»

«Подобная аргументация, – пишет автор, – считалась в те годы совершенно неотразимой. Особенно модной она была среди колымского каторжанского начальства, никогда не видевшего фронта и гарантированного от него на будущее. Возможно, что некоторым из этого начальства даже импонировало ощущение, что и они руководят фронтом, на котором гибнут люди, а не каким-нибудь мирным хозяйством. Это усиливало эффект сопричастности к всенародному делу, достигаемый, как это нередко бывает, целиком за чужой счет».

Привычной отповедью начальник затыкает рот всем, пробующим изменить положение. «Каждый грамм нашего металла – пуля в сердце врага!» – гласят расклеенные повсюду плакаты. Невыполнение плана приравнивается к государственному преступлению.

Инженер по технике безопасности давно превратился в простого регистратора несчастных случаев, которые происходят ежечасно. Врачиха было заикнулась, но без толку. «Помощниками смерти» называет Артеев всю медицинскую братию.

Сопка почти выработана, но в ней еще остались кварцевые жилы для отбойки.

Дело работяг разбивать кувалдой обрушенные громоздкие камни, вручную наваливать их в вагонетки и выкатывать из забоя. Они продолжают дробить и отгребать, как если бы гибельный корж не завис над ними. Без разрешения Артеева ударное звено (шесть наиболее работоспособных и дисциплинированных человек) не может покинуть участок.

Литературный сюжет как бы пунктиром сквозит через трагичную реальность, подаваемую в виде повествовательных документально-публицистических фрагментов. Сцена в промышленной зоне переходит в описание условий труда, – они сравнимы с теми, какие были в немецких концлагерях. Только вместо душегубок здесь шахты, забои.

Участок, где вкалывают горняки, – своего рода пещера не больше двенадцати метров в поперечнике и столько же в высоту. Она освещается факелами, которые горят в пустых консервных банках за счет тряпки, смоченной отработанным смердящим автолом. Вместо воздуха копоть и чад. От работы с острыми камнями ватное обмундирование забойщиков напоминает рвань огородного пугала. Их лица черны, как у негров.

«При отсутствии воды ежедекадная “санобработка”… была здесь скорее ритуалом, чем действительным омовением хотя бы лица и рук.

Воду же для питья имели лишь самые привилегированные из заключенных, остальные утоляли жажду снегом. И хорошо еще, если в бараке была чуть нагретой печка. Тогда можно было, приложив к ее железному боку зажатый в руке ком снега, потом высасывать из него влагу, как сок из граната. Но большей частью этот снег приходилось жевать сухим. Тот же снег служил и для умывания».

Взрывы породы ведутся как попало, учитывают их на пальцах. Ошибка при счете могла досрочно «освободить» всё звено.

После взрыва остается желтый дым с удушливым запахом азотной кислоты. От него мутит и раскалывается голова. Случалось, от ядовитой взрывчатки (это нитронафталит, предназначенный исключительно для открытых работ) угорала целая бригада. Четырнадцатичасовая смена, если не убивала в один из несчастных дней, то изнашивала рудокопов за полтора-два года. Не зря Демидов назвал Колыму Освенцимом без печей.

 «Победителей не судят, и с них не спрашивается, на каком количестве крови замешено исторгнутое из недр гранитной горы драгоценное сырье», – пишет Демидов.

Только воздушной волной людей могло шарахнуть об стенку, оставить без рук, без ног. От взрывника же работа требовала «резвости зайца и ловкости обезьяны»: шнур запала был настолько коротким, что промедли секунду – и человека разнесет на куски. Тем не менее взрывникам завидовали, пишет Демидов, хотя знали, что не многие из них, «дотягивают до своего срока, даже если он и не так уж велик. Но уж лучше попасть под взрыв или сорваться в двухсотметровую траншею, чем околеть от голода или изнурения. Такой конец ожидал здесь почти всех работяг основного производства».

Документально-публицистические фрагменты чередуются с сюжетными – такая композиция сохраняется до конца.

В этих условиях, постоянно недоедая, люди живут на высоте более трех тысяч метров под девизом: «умерший сегодня избавлен от смерти завтра». «Тут многие щеголяют присказкой, – сообщает Демидов, – что судьба-де, особенно на каторге, – индейка, а жизнь – копейка, но все почему-то цепляются даже за эту жизнь. За исключением, правда, доходяг, которым уже все безразлично».

Однако ни ударный труд, ни адское терпение, ни смекалка, ни шутки, ни мужество здесь не имеют значения. Забойщики – «подневольная рабсила – всего лишь необходимый элемент рудничного хозяйства».

По описанию условий труда этот рассказ близок норильской истории «Взрывник Метляев» из книги Леонида Бородина «Без выбора». Вот, пожалуй, проза, сопоставимая с прозой Демидова по уровню понимания темной стороны «прекрасного» мира. Сходство рассказов, написанных разными людьми, разных политических ориентаций, отбывавших срок в разное время, с интервалом 20–30 лет, подтверждает вывод американской исследовательницы Э. Апплбаум, изложенный в книге «Гулаг: история советских лагерей», что Гулаг по степени зверства был не только сталинским, но и хрущевским, брежневским и т.д. Вплоть до Перестройки он оставался крупнейшим лагерно-индустриальным комплексом тоталитарного принуждения и убийственного труда.

Рассказ «Под коржом» можно было бы назвать и «Одним днем рудокопов», если бы фатальная безвыходность ситуации дала горнякам хоть шанс на спасение. Нигде у Демидова пренебрежение к человеческой жизни со стороны начальства не обнаруживает столь ошеломляющей простоты. Подобно солженицынскому Ивану Денисовичу, работяги тоже хотят остаться живыми. Но для начальника с орденом и партбилетом важен план и второй орден, а не какие-то люди третьего сорта, которых всегда можно обвинить в недисциплинированности. Да и сочувствие, доброту здесь принято считать проявлением душевной слабости. Впрочем, начальники «существенно иного склада, и не могли бы работать на подобных предприятиях сколько-нибудь долго, а тем более успешно», – говорит автор.

Появлению Артеева в забое предшествует длинный луч фонаря, который он, подобно карателю, в упор наводит на лица работяг.

Чтобы подстегнуть их, Артеев распоряжается выдать ядреной махорки взамен американского табака в коробочках с изображением принца Уэльского.

Упоминание об изысканном табаке издевательски звучит в контексте рассказа, обнаруживая наивное незнание союзниками истинного положения дел в каторжных лагерях. Они, наверное, думали, что рабовладение осталось только в романе Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Правда, и русская махорка, и обещанные полведра лишней баланды на брата не окупят стоимость такого товара, как человеческий страх. Но у приверженцев марксистской точки зрения иная шкала ценностей, чем у заложников-работяг: «От страха смерти может избавить только сама смерть». Эти слова Шекспира произносит бывший литературовед, находя их более отвечающими правде жизни и законам физики.

Корж остается висеть.

Конечно, от кирпича на голову не застрахован никто. Но обычно он сваливается, когда его не ждешь. Здесь же, обнаруженный (!), он становится подобием пытки, потому что так решает начальник.

Его характер проявляется и в эпизоде с немцем маркшейдером. Старый горняк из Донбасса, осужденный по статье «социально опасный элемент», еще раз пробует убедить инженера вывести людей. Говорит о катастрофических последствиях. Начальник вспыхивает. По-немецки бросает: «Каждому – свое» – фразу, скомпрометированную фашистским пристрастием к философии. Литыми готическими буквами она витиевато вписана в архитектуру ворот концлагеря с идиллическим названием: «Бухенвальд», что в переводе – буковый лес. (Так время с помощью людей переваривает ностальгическую мечту об утраченном рае не где-нибудь, а рядом с Веймаром – родиной Гёте, и заносит ее в Колыму.) Немецкая фраза, предваряется русским «авось», эти три слова лучше всего объясняют то, что происходит через несколько минут, что не может не произойти.

Глазами случайно оставшегося в живых работяги автор смотрит на картину обвала.

«В непроницаемой темноте перед ним была могила. А в ней лежат его товарищи по подневольному труду, которые каких-нибудь еще четверть часа тому назад были живы, работали, надеясь успеть уйти из-под нависшей над ними смерти, а некоторые даже подшучивали над ней. Теперь, раздавленные, превращенные в ничто, они лежат под этими камнями, быть может, на расстоянии протянутой руки».

Их конец еще страшнее, чем пишет Демидов. Работяги были обречены умирать под давлением скальной породы сутками. В рассказе Эдгара По «Заживо погребенные» описаны ужасы подобной смерти. (Да и чилийский фильм о шахтерах, снятый на основе реальных событий, не скупится на них.) Помощь – естественное желание человека в экстремальных условиях. Вот уж ничего похожего не вылущится в мозгах колымских рабовладельцев. Люди задыхались под дикой грудой, а горный инженер, объявившийся в забое снова, как кладоискатель любовался кустом блестящих черных кристаллов касситерита, нахваливал найденное сокровище.

Не хотелось бы, завершая разговор о случае на сопке «Оловянная», именовать погибших общим расхожим словом «работяги».

Кто они, задолжавшие прокурору за вину нередко мнимую, недоказанную, а если и реальную, то в большей части искупившие ее адским трудом?.. Кем были до того, как попали на Колыму? – Капитан дальнего плавания Коврин; мастер-штукатур Прошин; литературовед, специалист по классической западной литературе Михеев; кадровый офицер Ткаченко; молодой колхозник из Закарпатья Жартовский.

Тайну реальных имен Демидов унес с собой. Но энергия, наполняющая образы этих людей, не может исчезнуть. Вспоминать их невозможно без религиозного чувства, говорить – без боли. Потому и строки Бориса Слуцкого о сгинувших в рудниках:

Мир, предложенный вашему праху,

 Отвергаете вы из могил –

скорее реальны, чем метафоричны.

Черное пространство, дымящий факел, многотонная груда камней, случайно спасшийся, блуждающий в темноте бывший конюх из Белоруссии Зеленка, которого до кучи тут же списывают в мертвецы… И над всем этим – гора. Всесильная Оловянная, которая «последовательно уничтожает всех, кто кощунственно буравит ее тело».

Так кто же, спрашивается, преступники – накрытые коржом, отвергнутые обществом люди, или те, утвердившие свою власть на крови? Нельзя также не вспомнить, что в истории Великой Отечественной войны труд заключенных ГУЛага абсолютно не оценен. Картина победы расписана в привычных социальных категориях, среди которых им не нашлось места, будь они сто раз ударниками, талантами или гениями. Люди выполняли самую черную работу и остались проклятыми и отверженными. Такому видению истории желательны только нужные персонажи.

Собранные в книге рассказы Демидова пересекаются, переходят один в другой, персонажи меняют имена, но это всё те же – жертвы и палачи. Сюжеты сцепляются, развивают друг друга, но автор всегда имеет в виду одно и то же – человеческую судьбу, ее полную зависимость от необузданной злой воли карающей власти. В каждом рассказе человеческая судьба обрывается по-своему…





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0    

Читайте также:

<?=Он был просто красивым человеком?>
Валерия Шубина
Он был просто красивым человеком
Подробнее...
<?=Время судорог, щекотки и томления интеллекта?>
Валерия Шубина
Время судорог, щекотки и томления интеллекта
Подробнее...
<?=Пять этюдов к портрету писателя Георгия Демидова?>
Валерия Шубина
Пять этюдов к портрету писателя Георгия Демидова
Подробнее...