Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Удушье. Рассказы

Колесников Алексей Юрьевич родился в 1993 году в Белгороде. В 2011 году окончил юридический факультет Национального Исследовательского Университета 
Пишет прозу и стихи  с восемнадцати лет.  Работает юристом в отрасли гражданского права. На сайте журнала "Москва" публикуется впервые. Живет в Белгороде. 

Удушье

Схватив зубами бинт, я рванул его и почувствовал, как тонкие волокна впились в десны. Полотно широкого бинта разошлось, растрепавшись. Теперь можно было перевязыватьладонь. Было неудобно, но от помощи я отказался. С детства меня не покидает ощущение, что кровь моя грязна и заразна. Такая всегда черная, что, кажется, ее мешают с нефтью

Бинт лег хорошо. Туго. Рука стала походить на конечность новенького манекена. На нее было приятно смотреть.

Я поранил ее, когда разрезал арбуз неправильной формы. Он, подлец, крутанулся в неглубокой тарелке, заветрелся, как гигантский бракованный бильярдный шар и, в одни миг, обернулся ко мне задом. Нож выскочил и уперся в мякоть ладони. Мозг не успел среагировать должным образом, а потому боли я не ощутил.

Все вокруг сначала засмеялись, а потом заохали, запаниковали. Для того, чтобы привлечь внимание к случившемуся и усилить эффект, я поднял в верх израненную руку и продемонстрировал, как при сокращении мышцы выталкивают мою черненькую кровь, которая довольно неохотно смешивалась с розовым соком неспелого арбуза.

- Да что же вы стоите! Сделайте что-нибудь! – заголосила Вера. Ее пухлые щеки при этом задрожали.

Парни тут же нахмурили лбы и столпились вокруг меня, завороженно смотрели на кровотечение, а оказывать первую помощь никто не решался. Было заметно, что собравшимся страшновато. Еще бы! Кровь!

Какая-то девочка стала рыться в сумке. Легче мне от этого не становилось.

Я скользнул взглядом по столу и обнаружил салфетку, слегка испачканную помадой. «Годится» - решил я, хватая ее здоровой рукой.

- Да ну что вы!.. Ну куда он!.. На такую рану салфетки не хватит! Нужно…надо…– мучила себя и окружающих Вера.

У остальных столбняк трусости, наконец-то развеялся и кто-то даже стал шутить. Между тем, самая взрослая из нас – Галя, двадцатидевятилетняя толстушка, аккуратно передала мне распакованный, плотный, похожий на вылинявший блин, бинт.

Я ушел в ванную на перевязку, избавив тем самым праздник от ущербной реальности.

Это был день рожденья моего приятеля Никиты. На свое двадцатипятилетие он собрал шумную компанию, вряд ли сочетающихся между собой людей. Кого-то я знал, кого-то нет. Некоторое пришли парочками, кто-то, как я – в гордом одиночестве. Всего нас было около двадцати человек.

Никита здорово потратился, организовывая праздник. Я бы так не смог. Он снял загородный двухэтажный дом с огромным двором, садом и множеством многоярусных беседок.

Шашлыки, водка, виски, бесконечные сигареты, пьяные приставания, недопитое пиво в темных бутылках, дым, подползающий под покрывало век, музыка, комары… И, наконец, вечер.

Я пил одной рукой. Раненая теперь была подставкой для сигареты. В многолюдных, малознакомых компаниях я обычно веду себя или очень тихо или очень буйно. По-другому не умею. Напиваюсь, нужно сказать, всегда одинаково.

В этот раз я был тих и скромен, как самая огромная рыба в аквариуме. К тому же, музыка гремела так, что говорить вовсе было невозможно. Да никто и не хотел говорить. Люди моего поколения отказались от разговоров, отдав предпочтение знакам. Разговоры их очень утомляют, заставляют думать, а значит страдать.

Мне не с кем было пить водку. Я, конечно, пробовал один, но выглядело это нарочито трагично, и потому я пил вино, прямо из горлышка.

Никита смеялся, вертел шампур, обжигая пальцы, гости подходили к нему и уходили, а он всем подряд рассказывал одну нескончаемую историю без начала и конца.

Одинокий, самовлюбленный, рано переставший думать мальчик. Он работал юристом в каком-то модном гадюшнике. Платили ему мало. На праздник пришлось брать у мамы – еще одна беда моего поколения – наши родители должны нам обеспечивать пожизненную ренту. Не окупаемую ренту.

- Леха, ты что грустишь. Иди к нам – заорал Витя, почесывая жирной от шашлыка рукой шею. Он находился в компании двух брюнеток, одну звали Оля, а другую -  не помню, что-то вроде Светы.

Я кивнул на бутылку, дескать, не скучаю и не один я вовсе, и слушать ваши бытовые истории, отдающие нестиранными носками я не готов. Останьтесь сами. Останьтесь без меня и не обижайтесь, пожалуйста. Вы же знаете, что я не высокомерный, а всего лишь манера у меня такая – делать вид, будто мне всегда скучно. Как Печорин, типа, но вам ведь эта фамилия ничего не говорит, так что оставьте, оставьте ради Бога. Да, мое поколение не знает, кто такой Печорин. Я настаиваю. Я проверял.

- Лешенька, сними мне мясо с шампурика.

Да, конечно, нет проблем. Вот тебе мясо, кушай на здоровье. Вот соус тебе, кушай. В прошлом году, когда я пьяный полез к тебе под майку на балконе ты мне что сказала? «Я тебе не мясо?» Вот тебе мясо, теперь держи.

- Спасибо, а сам чего? Не голодный? Совсем не жрешь ничего, пьешь только как не в себя.

- Люда, а почему ты до сих пор еще не вегетарианка? Весь прогрессивный мир уже отказался от мяса. Я вот, например, тоже иногда подумываю о том, чтобы перейти на огурцы. Берешь огурец, засовываешь в рот и красота. Нет? Не подходит тебе это?

Солнышко погасло как раз тогда, когда все порядочно захмелели. Спать, однако, никто не хотел. Всё гудело, двигалось и потело. Только Вика и Рома куда-то исчезли. Видимо, не зря, Вика показывала Роме свои набедренные татуировки, когда мы ехали в машине. Машина Ромкина, кстати. Нет, я ничего не хочу сказать. Биологические предпочтения женщин не зависят от уровня обеспеченности мужчин. Скорее, мужской достаток формируется путем эксплуатации постулата…ну да ладно.

Наступил вечер, угрюмый и томный, несовпадающий с настроением пьяных масс и воздух, напоминающий жидкий кисель клокотал в наших глотках.

- Давайте танцевать! - заорал Ромка, появившийся из ниоткуда, заметно протрезвевший и бодрый.

«Какой же он худой», - помнится, подумал я. Джинсы на нем сидят, как колготы на восьмикласснице.

Танцевать никто не стал. Все всем надоели, как в любом обществе сплошного благоденствия. Только во время чумы, войны и голода люди рады объединиться, обняться. Только во время эпидемии человек-человеку брат.

Именинник Никита, понурившись, жевал не прожаренное мясо одинокий и злой. Никому не было до него дела. Все случилось не так, как ему представлялось. Я был рад этому – Никита взрослел.

«Эх, рассказать бы ему, что в свои двадцать пять он уже должен быть умудренным стариком. Припомнить бы ему скорую гибель на дуэли Лермонтова, симфонии Моцарта, Тихий Дон Шолохова или хотя бы, смерть Сида Вишиса» - думал я, отгоняя комаров и кивая в такт скучному рассказу девушки Гали. Еще курил.

- Мне так понравилось…Санкт-Петербург великий город…музыкантов полно, а самое главное Нева…мы с девчонками напились…Нева холодная и ночи белые… - Галя как-то противно визжала. Я смотрел на ее большую грудь и представлял Галю императрицей Анной Иоановной.

- Почто ты не любила Петра, брата своего единокровного? – вдруг, неожиданно для самого себя, спросил я.

Галя умолкла. Потупилась. Я хлебнул вина, вытер губы рукавом рубахи, быстро поцеловал ее в белую щеку и удалился.

Вечер переоделся в ночь. На небе рассыпались немые, наглые звезды. Хотелось взлететь туда, прямо к ним, и как шандарахнуть кулаком о небосвод, да так, чтобы все эти безделушки осыпались вниз, источая искры последнего дня, вернее, последней ночи.

В нескольких шагах от себя, я заметил бугорок долговязого Юрки. Ему было всего девятнадцать. Кажется, он приходился кому-то братом. Юрка лежал на траве, подсуну руки под нестриженную голову, и думал о чем-то, глядя в небо. Видимо, неизжитые наивные юношеские мечты бередили его сердце.

«Таким же дураком, как я вырастет» - подумал я, но сообразил, что я старше Юрки всего на четыре года. Хотя, четыре года – это немало. Например, столько шла война.

- Что ты, Юра, уставился в это небо? Оно ценно только бисером звезд, а не будь их, так и глянуть бы было не на что. Плюнь ты в это небо и пошли водки выпьем. Она ночью лучше впитывается.

Юрка встрепенулся, вскинул руки, как застигнутый в чужом сарае вор.

- Да задумался…тебе бы хотелось ненадолго умереть?

Я молчал.

- Мне иногда так хочется! Ты не подумай только фигни какой-нибудь. Я в смысле…

- В философском – помог я.

- Ну да! Вот утопленником побыть или висельником всего две минуты, а потом жить опять. Не бывает у тебя такого?

Я решил ответить серьезно. То, что я ответил, было единственным из того, что я сказал честного и серьезного за весь вечер. Я сказал:

- Юрка, мы живем в такое время, когда реальность отсутствует. Безвременье. Я вот последние два-три года и не помню вовсе. Они с нами что-то сделали такое, что шишек жизни мы не замечаем. Мы брызги лопнувшего пузыря, солнышко нас просушит и не останется от нас ни пятнышка. Потому, боюсь я смерти, а на бессмертие уповаю. Бессмертие – моя программа минимум, как воскрешение мертвых у Федорова.

Про космизм, конечно Юрка не слышал. Среди тех людей, которых я знаю лично, никто не знает о Федорове и космизме – это я гарантирую. Занесите в протокол, в графу «характеристика поколения».

Юрка не знал о космизме, но меня понял. Кивнул нестриженой головой.

Я ушел в радости. Поговорили потому что.

Я пожалел Никиту – отвел от него нудного и шепелявого Вову. Сказал:

- Вова, иди к черту отсюда, ты притомил уже.

Вова не возражал. Ушел.

Глотнув водки, я приобнял Никиту, потрепал его густые арийские волосы и стал почти любовно шептать ему на ухо всякую белиберду, приятную его слуху. Говорил, что парень он хороший, добрый и непременно должен рассчитывать на счастье. Никита кивал головой, улыбался и молчал. Мне показалось, что его густо-голубые глаза наполнились слезами. Я могу разжалобить. Знаю всегда про что говорить. На какую мозоль нажимать раскаленной иголкой.

К нам подошел маленький, но грузный Саша, все его называли Мел. Он все время оправлял на себе длинную футболку и чесал ухо. Был Мел пьян, да еще и глуп. Мел глуп, глуп Мел.

Втроем мы стали говорить о политике. Я не знаю, как это вышло. Я всегда против таких разговоров потому, что начинаю волноваться, злиться и говорить длинными витиеватыми предложения.

Вот я и начал свою мантру о государстве справедливости, которое обеспечивает народ социальными гарантиями, а также духовное существование большинству. Спорил отчаянно и зло. Оппонировал мне вовсе развеселившийся Никита. Мел иногда мычал, но сказать ничего толком не мог. Мы с Никитой отнесли Мела к центристам. Он не возражал.

Так продолжалось до середины ночи. Я увлекся спором и потому протрезвел.

- Главное, это не патриотизм – главное – это гарантия спокойного существования человека. Нужно обеспечить человеку его радости, мир и покой, – наконец закончил свою длинную либеральную речь Никита.

- Ну надо, так надо. Обеспечим.

Я, воспользовавшись передышкой, улизнул, схватив за горло длинную бутылку красного.

Побрел пить один в двухэтажную беседку. Непонятый, а потому возлюбивший себя.

Мне было хорошо.

К этому времени кто-то спал, кто-то уехал. Остальные разбрелись по группкам. Так бывает всегда.

На втором этаже дворовой беседки я обнаружил компанию девушек. Они сидели на корточках и курили. Видимо, прятались от своих ухажеров, резко полюбивших ЗОЖ (здоровый образ жизни).

Юля, Лиза и Аня – так звали девиц. Юля была стройной брюнеткой в коротких шортах, походивших на трусы. Лиза, тоже брюнетка, имела лицо неразвитого мальчишки, некрасивого и угрюмого. Некрасивость лица Лиза компенсировала глубоким декольте.

Аня - низкорослая, рыжеволосая девчушка с маленькой грудью. Она не была красавицей, однако, было что-то привлекательное в ее отрытом, кошачьем личике. Во время разговора она поднимала свои тонкие руки, как балерина, а потом опускала их на несоразмерно широкие бедра. Думаю, меня привлекало именно это – неосознанный жест балерины, уволенной из театра за слишком раздавшиеся бедра. Зубы, крупные ровные зубы. Белые. Это очень хорошо сочетается с рыжими волосами. Аня не красавица – хороша собой, и только. Увидев меня, она огорчилась и не попыталась это скрывать.

Аня крутила любовь с Игорем. Игорь не был моим другом, потому как я к дружбе, в широком, а вернее, в узком смысле, не склонен. Однако могу назвать его приятелем. Аню же прежде я видел всего пару раз. Игорь прятал ее от нас. Теперь я знаю почему.

Она поднялась и оправила платье. Подол прилип к вспотевшим ногам.

- У вас здесь накурено – сказал я.

- Приперся – прошептала Юля, выпуская дым. Это было сказано так, чтобы я услышал.

Лиза скрестила ноги. Теперь уголок ее трусов перестал быть виден. Аня же поспешно выбросила сигарету. Игорь не позволял ей курить, а во мне, видимо, она признала шпиона.

- Я вам вина принес. Я сделал его из своей крови – сказал я, продемонстрировав бутылку и забинтованную руку.

Юля недовольно хмыкнула и затушила окурок о грязный пол.

Так или иначе, но мы стали пить вино, практически молча. Это походило на поминки. Бутылку передавали по кругу, много курили, иногда мне казалось, что я шучу.

- Предлагаю жить вместе. Видите, как хорошо у нас это получается.

Юля кивала, что обозначало: «Мы должны быть терпимы к идиотам».

Пели соловьи, шумели те, кто еще не ушел спать. Костер, который прежде сторожил именинник, догорал. О нас, казалось, все забыли.

Вдруг, совсем рядом мы услышали:

- Аня! Анька! Где ты?

Это был Игорь. Он искал свою возлюбленную. – Аня, куда ты делась? Ау! Я тебе в сумку положил туалетную бумагу. Мне нужна твоя сумка. Где ты?

Все засмеялись. Я тише всех. Мне стало жаль Игоря, я понимал, что времени на поиск он не имеет, а потому, я привстал и собрался крикнуть ему, что мол, его женщина здесь, она пьет мое вино и слушает мои речи.

Этого не случилось.

Очень быстро и резво меня свалило на пол что-то очень мягкое, но ловкое, похожее на гигантское мокрое покрывало.

Я лежал на спине, раскинув руки, а Аня сидела на мне, вцепившись своими лапками в мое небритое горло. Я был распят.

Юля и Лиза деловито рассматривали нас и оставались безучастными к тому, что происходит.

Уж не знаю, зачем она стала меня душить, думаю, такой была реакция ее расслабившегося организма на какие-то сексуальные комплексы, которые Аня пыталась подавить путем экспериментов с чужим организмом.

Лучше бы занялась угнетением своего.

Сначала она душила меня слабо, однако потом, изогнувшись, зажав меня голыми коленями и нагнувшись к лицу, она взялась за дело обстоятельно.

Вас когда-нибудь душили?

Это непередаваемо. Жизнь уходила очень медленно, толчками. Это походило на парад. Я твердо решил, что не стану сопротивляться, пока вовсе не останусь без жизненных сил. Моя убийца размышляла аналогично. Мысли убийцы и жертвы едины.

С маниакальной страстью Аня убивала меня, наваливаясь всем телом, сжимая пальца и колени. Ее белое лицо стало пунцовым, как будто это я ее душил, сжимая своими пальцами ее горло.

Больно не было и страшно не было. Было дико любопытно. Хотелось остановить мгновенье подобно Фаусту и заорать что-нибудь такое же сакральное. Осторожно, чтобы не спугнуть, я положил свои руки Ане под грудь. На ребра.

Не знаю, куда делись Лиза и Юля, но мы остались одни. Аня то сжимала мое горло, то слегка отпускала. Я не боролся с ней, только хрипел ради достоверности.

В какой-то момент она активно стала тереться о мои джинсы и живот, постанывать и глубоко вдыхать, не выдыхая. Этот момент совпал с наибольшим нажимом ее рук на мое горло.

Жизнь прекращалась раз и навсегда. Утекала из меня, прежде невероятно живого и целого. Последнее, что смог сделать мой организм – это откликнуться на горячку страсти Ани теплом и дрожью.

- Получай! – не своим голосом простонала Аня и дыхнула на меня теплым запахом сигарет и вина. Так пах когда-то мой первый поцелуй в городском парке под липами.

- А это еще что!? – услышал я и осознал, кто спрашивает.

Изменившись в лице, Аня вскочила, укрыла лицо растрепанными рыжими волосами и выбежала из беседки, отталкивая Игоря. Я остался лежать, сдерживая удушливый кашель.

Игорь медленно осмотрел меня, не понимая, жив я или мертв. Он оценивал меня, вникая в детали моей позы.

Я выдержал и закашлялся только после того, как он ушел. Он ушел скоро.

Я не кашлял, а ревел, рассчитывая, что меня стошнит, но глотка была сухая, пустая. Совсем не моя.

Мне понравилось, что я не умер.

Все отправились спать под утро. Конечно, народ перешептывался о случившемся. Всем это понравилось. Появился повод для объединения. Аню я больше не видел, а Игорь бродил вблизи меня, не произнося ни слова.

Только в какой-то момент он сказал:

- У тебя есть штопор? Можешь открыть вино?

- Нет – удивленно ответил я.

Он пожал плечами и ушел. Я ждал дуэльной перчатки, но Игорь подвел. Плохо это все было. Пресно.

«Хоть бы попытался прирезать меня шампуром» - подумал я, проталкивая винную пробку большим пальцем.

Наступало утро, а я не спал. Еще было темно, но темнота была теперь серой, а не черной. Я стоял у входа в дом и курил, потягивая вино. Мерзавец-алкоголь сдался и больше не действовал на меня. Горло болело и пекло. Шея ныла. даже корень языка будто трещал.

Рядом с крыльцом рос красивый, могучий дуб. Весь зеленый, с  шершавым стволом. Мне захотелось прислониться к его коре щекой. Я сделал к нему шаг и почувствовал тяжелый, злой удал в глаз. Удар, к которому автор применил расчет. Этот могучий удар повалил меня на землю. Я тут же попытался встать, но обнаружил, что нахожусь в пограничном состоянии. Меня качало, как бумажный кораблик в воронке водопровода.

Меня победили, но обидчика я так и не заметил. Меня ударили из темноты и погрузили во мрак.

Помню, что стало мне весело и легко. Я расхохотался и поперхнулся собственным смехом. Смеяться было больно, но сдерживаться я не мог.

Еще немного я полежал в мокрой траве, а потом нашел полупустую бутылку и приложился к ней.

«Вот так праздник. Суррогат любови, ненастоящая смерть, и иллюзия дуэли», - подумал я, поднимаясь. – «Что-то не то со всеми нами стало»

Утром все смеялись над моим огромным синяком, а я молча пил пиво.

Да, совесть мучила. У меня так всегда утром. Потому-то, я так поздно всегда ложусь спать. А то, что мучила совесть – это правильно. Каждое похмелье – это нравственная награда.

Игорь и Аня уехали до моего пробуждения, оставив меня одного отдуваться перед честным народом. Комментариев я не давал, да никто особо ничего и не расспрашивал. Все было ясно, а потому скучно.

Никогда Игорь после этого не вспоминал о случившемся. Я тем более. Один лишь раз, в компании, он заговорил о том, как крепко мы все напились в день рождения Никиты, но, взглянув на меня, тут же умолк. Опустил глаза. Эту историю я помню по шраму на ладони и по часто возвращающемуся ко мне ощущению утечки пара жизни.

Игорь и Аня поженились совсем недавно. Живут в съемной квартире, купили стиральную машинку с вертикальной загрузкой и завели сиамскую кошку. А я по-прежнему мечтаю о бессмертии. Делаю для этого все возможное.


Последний толковый словарь

Орлов уже собрался уходить из кабинета заместителя главного редактора издательства «Вечность», но Пирогов его окрикнул:

- Петь, подожди… еще одно забыл тебе сказать. Присядь.

Нахмурив густые брови, выбрав одни из пяти, стоящих в кабинете стульев, Орлов прошел по кабинету и медленно сел. Уже два дня у него болел желудок, хотелось улечься на спину, вытянуть ноги и уснуть. «Сейчас приеду и лягу. Лягу, даже если Нина приготовила ужин. Обижу, конечно, но ничего… Жена – лучший друг, а потому, должна…» - Орлов не успел додумать, что именно должна жена, потому что Пирогов заговорил своим протяжным баском:

- Петька, мы с тобой дружим дольше, чем держатся в пасти зубы. У меня громадный муравейник сотрудников и каждый, спешу заметить, бездарь. Помоги мне, так сказать, не в службу, а в дружбу. Мне нужно услышать мнение умного человека, а не передвигающейся на двух ногах пишущей машинки.

Орлов, вечно суровый, грубый, вдруг смягчился. Ведь они с Пироговым, действительно, давние друзья и, кажется, последние в издательстве из тех, кто еще помнит, что такое на самом деле «выпуск книги».

- Васька, к чему эти дифирамбы? Ты напоминаешь о нашей дружбе так, будто в ней сомневаешься. Чем я могу тебе помочь?

Пирогов отвел глаза и почесал мясистый, покрытый черными точками нос, после чего, сложив руки, как прилежный школьник, сказал:

- Я знаю, что тебе не нравится, мой, так сказать, поворот к политическому дискурсу. Подожди, не перебивай. Подожди, Петя. Мы вопросы эти сейчас обсуждать не будем. Всему свое время. Успеем еще. Дело в том, что теперь мы собираемся издать очень необычную книгу. Её мне принесли ребята молодые, они какие-то левые радикалы или вроде того. Подожди, Петя! Я же говорю, мы не будем сейчас обсуждать политику! Мне нужно только одно: чтобы ты посмотрел рукопись и оценил, внимание, не ее политическое значение, а ее издательскую перспективу.

Орлов, резко выдохнул, как перед употреблением стакана водки, встал и прошелся по кабинету. Сунул кисти рук в карманы серых, отглаженных брюк, выглянул в окно, закурил, покосившись на Пирогова. Пирогов табачную зависимость изжил.

- Пирогов, пойми, что заигрывая со всеми этими… деятелями политическими, ты рано или поздно сделаешь из издательства бункер. У тебя в коридоре не Верочка будет в отглаженной блузке сидеть, а кадет! В коридоре у тебя, портретов Лескова и Набокова не будет. На их месте, в рамочке, будет висеть Троцкий, или Ленин, или Че Гевара, или вообще, Сталин. Ты пойми, дружище, ты их плацдарм уже сейчас, а плацдармы взрывают.

Пирогов молчал, сложив толстые, волосатые руки на животе. Он, видимо, решил переждать, пока гнев покинет Орлова.

Действительно, спустя три минуты Петр Орлов сел, сложил свои длинные, не по годам сильные руки на груди и нагнул голову. Свет электрической лампы отразился в лысом черепе Орлова и Пирогов решил, что можно продолжать.

- Опять ты, Петя, мне лекции читаешь, а я, между прочим, не первый день в этом кабинете сижу. Не переделаешь меня уже, ничему не научишь. Вот рукопись, держи. Ты полистай… Это и не книга, в общем-то…не знаю, зачем им это нужно… Политики тут не много, но зачем-то появление этого им необходимо. Я же, в свою очередь, надумал вот что: вдруг возможно из нее сделать сенсацию? А?

Орлов взял тоненькую рукопись и прочел: «Последний толковый словарь» авторская группа: «Филов, Свалин, Прямин». Листы были скреплены потертой, использованной не раз металлической прищепкой.

- Словарь?

- Да, Петя, словарь, – облегченно, радуясь реакции друга, ответил Пирогов, - только толкуются там слова не так, как мы с тобой привыкли. А еще, там после каждой буквы есть забавные, коротенькие комментарии. Ты полистай, может, даже увлечься сможешь. Мне мнение твое нужно, понимаешь? Не Сереги Климова, а твое.

- А Климову, ты уже показывал?

- Конечно. Угадай, что он сказал.

- Наверное, что-то вроде: «Нет, Вася, миру нужна фантастика, так как реальность отсутствует. Бросай в топку, что-то нужно жечь в кострах», - презрительно ответил Орлов.

- Ну, почти, – улыбаясь, ответил Пирогов. – Так что? Полистаешь вечерком, а? А завтра поделишься впечатлениями.

«Отдохнул», - подумал Орлов, но вслух сказал:

- Полистаю. До завтра, Вася.

Пирогов радостно кивнул и откинулся в кресле. Принял позу человека, разобравшегося с самой сложной проблемой дня. Прощаясь, старые друзья не пожали друг другу руки.

Орлов ехал по широкой улице в своем стареньком автомобиле. Никуда не спешил, вертел лысой головой, и пропускал всех, кому хотелось двигаться быстрее. Боль в желудке утихла. От этого сделалось даже как-то радостно.

Рукопись лежала на пассажирском сиденье, рядом с бутылкой минеральной воды. Браться за нее Орлову, прочитавшему в своей жизни тысячи рукописей, не хотелось. Но пообещав что-либо, он никогда не отказывался. Долгая жизнь показала, что это важно.

Орлов свернул на узкую улицу, пропустил пешехода, нырнул во двор, выехал снова на главную и прибавил скорость. Осеннее солнце не слепило, оно величественно проваливалось за горизонт, бесстыдно позволяя собой любоваться.

«Нужно успеть на рыбалку съездить. Осточертел город», - подумал Орлов и вдруг почувствовал, что неведомая, губительная сила утаскивает его куда-то вбок, вправо. Удар. Невыносимый скрежещущий звук металла. Его обожгло жаром чудовищной боли.

Грузовик, почти полностью вмялся в кузов легкового автомобиля. Сломанные ребра Орлова вонзились в левое легкое и, потому он умер быстро. На вдохе.

Когда тело старика при помощи болгарки и лома извлекали из машины, никто не обращал внимания на разлетающиеся по улице, испачканные кровью листы.

Утром угрюмые дворники смели их вместе с мусором и мелкими пластиковыми обломками автомобиля и похоронили в мусорном баке.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0